Воронцов. Перезагрузка. Книга 9

Глава 12

Утром следующего дня я проснулся с мыслями о механической лампе. Во сне мне снова виделся яркий ровный свет, льющийся из стеклянной колбы. Машка уже встала — слышался её голос внизу, она что-то обсуждала с бабушкой.

Я умылся холодной водой из кувшина, оделся и спустился к завтраку.

Машка поставила передо мной миску с кашей и кувшин молока:

— Ешь, Егорушка. А то опять весь день носиться будешь без еды.

Я улыбнулся и принялся за завтрак. Едва успел доесть, как услышал какую-то суету во дворе. Через минуту в столовую вбежал запыхавшийся мальчишка лет двенадцати — один из учеников Савелия Кузьмича.

— Егор Андреевич! — выпалил он, едва отдышавшись. — Савелий Кузьмич велел передать — готово!

Я нахмурился. Готово? Что именно? Пружинный механизм ювелир обещал через две недели. Вакуумный насос Савелий только начал делать. Замки с пьезоэлементами собирались партиями…

— Что готово? — переспросил я.

Мальчишка пожал плечами:

— Не знаю, Егор Андреевич. Савелий Кузьмич только так и сказал — готово, приезжайте. И вот записку велел отдать.

Он протянул мне сложенный листок. Я развернул его — там было написано крупными буквами одно слово: «Готово». И всё. Никаких пояснений.

Я встал из-за стола:

— Машунь, я на завод. Посмотрю, что там случилось.

— Поезжай, куда ж там без тебя, — кивнула она.

Я поцеловал её в щёку, накинул кафтан и вышел во двор. Захар уже седлал лошадей — видимо, предвидел, что я поеду.

— На завод, Егор Андреевич? — спросил он с лёгкой усмешкой.

— Угадал, — ответил я, вскакивая в седло.

Мы помчались по утренним улицам Тулы.

У ворот завода я спрыгнул с лошади, бросил поводья Захару и направился к мастерской Савелия Кузьмича. Дверь была приоткрыта, изнутри доносились голоса.

Войдя, я сразу увидел кузнеца — тот стоял посреди мастерской с довольной улыбкой на лице. Рядом с ним, у верстака, стояла… коляска. Детская коляска, почти один в один такая же, как мы делали в Уваровке.

— А вот и наш изобретатель! — прогудел Савелий басом. — Ну как, Егор Андреевич? Справились мы или нет?

Я подошёл ближе, начал осматривать коляску. Медный каркас — аккуратный, ровный. Кожаные стенки — натянуты туго, без складок. Колёса… Стоп. Колёса были чуть меньше диаметром, чем у нашей уваровской коляски. И кожа на стенках — светлее, почти бежевая, а не тёмно-коричневая.

— Савелий Кузьмич, — сказал я, покачав коляску туда-сюда, — работа отличная. Но колёса чуть другого диаметра получились.

Он почесал бороду:

— Так вы толщину войлока то не указали, Егор Андреевич. Мы уложили его так, чтоб ход был мягкий — вот наверное и разными получились.

Я кивнул. Действительно, важнее было вовремя сделать, чем придираться к мелочам. Княгиня Шуйская вряд ли заметит небольшую разницу.

— Молодец, — похвалил я его. — Справился быстрее, чем я ожидал.

— Да я ж говорил — подмастерье хороший попался, — Савелий кивнул в сторону молодого парня, работавшего у наковальни. — Вон Ванька. Смекалистый, руки золотые. Он каркас делал, я только проверял.

Я подошёл к Ваньке, который застеснялся и опустил глаза:

— Хорошая работа, Ванька. Продолжай в том же духе.

— Спасибо, Егор Андреевич, — пробормотал он, краснея.

Я вернулся к Савелию:

— Ну что ж, спасибо тебе. Отвезу коляску домой, передам княгине. Кстати, как там дела с остальным? Замки, насос?

— Замки идут по плану, — отрапортовал он. — Григорий с Фёдором собрали ещё десяток за эти два дня. Все проверены, работают как часы. А насос… — он поморщился, — вот с ним сложнее. Поршень никак не могу подогнать — то слишком туго ходит, то, наоборот, воздух подсасывает. Ещё пару дней повожусь.

— Ничего, не торопись, — успокоил я его. — Главное — качество. Лучше потратить лишние дни, чем переделывать потом.

Он кивнул. Я взялся за ручку коляски, покатил её к выходу. Она шла плавно, колёса крутились ровно, люлька на кожаных ремнях мягко покачивалась.

— Захар! — позвал я, выходя из мастерской.

Тот подошёл, с любопытством разглядывая коляску:

— Ещё одну сделали?

— Для княгини Шуйской, — пояснил я. — Поможешь загрузить?

Мы привязали коляску к седлу одной из лошадей так, чтобы она не повредилась по дороге, и отправились домой.

Дома я сразу позвал Дуняшу:

— Дуняша, — сказал я, — беги к княгине Шуйской. Передай, что коляска готова. Пусть приезжает смотреть.

— Слушаюсь, Егор Андреевич! — она схватила платок, накинула его на плечи и выбежала за ворота.

Я велел Захару загнать коляску во двор, поставить под навесом, чтобы не пылилась. Сам прошёл в дом, где Машка уже накрывала на стол к обеду.

— Ну что, всё хорошо? — спросила она.

— Всё отлично, — ответил я, обнимая её. — Коляску сделали, сейчас княгиня приедет смотреть.

Не прошло и часа, как во дворе послышался стук копыт и скрип колёс. Я выглянул в окно — у ворот остановилась карета с гербом Шуйских. Из неё вышла сама княгиня Елизавета Петровна.

Я вышел на крыльцо, поклонился:

— Добрый день, Елизавета Петровна. Рад видеть вас.

— Добрый день, Егор Андреевич! — она улыбнулась, протягивая мне руку для поцелуя. — Дуняша сказала, коляска готова? Не терпится посмотреть!

— Конечно, прошу, — я проводил её во двор, где под навесом стояла коляска.

Княгиня замерла, увидев её. Потом медленно подошла, начала осматривать. Провела рукой по кожаным стенкам, проверила крепость каркаса, покачала люльку на подвеске.

— Великолепно! — наконец воскликнула она. — Просто великолепно! Точно такая же, как ваша!

— Почти такая же, — уточнил я. — Колёса чуть меньше и кожа другого оттенка. Но по конструкции — идентична.

— Ерунда! — отмахнулась она. — Главное — идея, исполнение! Вот эта подвеска на ремнях, — она снова покачала коляску, — это же гениально! Ребёночка укачивать будет, как в люльке!

Она попробовала катить коляску по двору. Та шла плавно, бесшумно, колёса легко крутились на деревянных досках.

— Чудо! — княгиня всплеснула руками. — Настоящее чудо! Племянница моя будет в восторге!

Я улыбнулся. Приятно было видеть, что работа мастеров ценится.

Княгиня позвала своего слугу — грузного мужчину в ливрее:

— Иван, погрузи коляску в карету. Аккуратно, чтобы не поцарапать!

— Слушаюсь, ваше сиятельство, — поклонился тот и принялся за работу.

Пока слуга возился с коляской, княгиня повернулась ко мне:

— Егор Андреевич, я в неоплатном долгу перед вами. Вы сделали такой прекрасный подарок для моей племянницы!

— Да что вы, Елизавета Петровна, — смутился я. — Это была работа мастеров. Я только идею подал.

— Скромничаете, — улыбнулась она. — Но я знаю цену вашим идеям. Вы делаете для Тулы и для России невероятные вещи!

Я не знал, что ответить. К счастью, слуга закончил погрузку коляски, и княгиня направилась к карете.

— Ещё раз спасибо, Егор Андреевич! — она помахала мне рукой. — Заходите к нам в гости, с Машенькой. Будем рады!

— Обязательно зайдём, — пообещал я.

Карета тронулась, выехала за ворота и скрылась за поворотом. Я остался стоять во дворе, глядя ей вслед.

Неделя пролетела в привычной суматохе. Я разрывался между заводом, клиникой и домом, стараясь успеть везде. Ружья с пьезоэлементами шли в производство, механическая часть лампы обретала форму в руках мастеров, Ричард обустраивал свой новый дом рядом с лечебницей.

В тот день я был у Давыдова, обсуждали очередную партию стволов. Генерал разложил перед собой бумаги, водил пальцем по строчкам:

— Значит так, Егор Андреевич. К концу месяца нужно сдать сто двадцать ружей. Это жёсткий срок, но выполнимый. Григорий уверяет, что справятся.

Я кивал, слушая вполуха. Всё правильно, всё по плану. Но мысли были далеко. Машка на последних днях беременности, ходить ей тяжело, живот огромный. Каждое утро я уезжал с тревогой — а вдруг начнётся, а меня не будет рядом?

— Егор Андреевич! — окликнул меня Давыдов. — Вы меня слушаете?

— Прошу прощения, Пётр Семёнович, — встряхнул головой я. — Задумался. Что вы говорили?

Он усмехнулся:

— Понимаю. Жена на сносях — тут не до ружей думать. У самого трое, знаю ваше состояние. Ладно, не буду вас задерживать. Идите домой, к Марии Фоминичне.

Я благодарно кивнул, поднялся:

— Спасибо за понимание. Если что — Григорий всё знает, справится без меня.

— Справится, — согласился Давыдов. — Идите уже.

Я вышел из его кабинета, нашёл Захара во дворе завода:

— Домой, быстро, — что-то толкало меня домой, прям невмоготу было.

Пока ехали, думал что вот и май. Я вдруг осознал — какое сегодня число? Девятое. Девятое мая.

День Победы.

В моём времени это был великий праздник. Парады, ветераны с орденами на груди, «Бессмертный полк», георгиевские ленточки. Мой дед воевал. Брал Берлин. Я помню, как маленьким сидел у него на коленях, а он рассказывал о войне. О товарищах, о боях, о том, как они штурмовали Рейхстаг.

«Егорка, — говорил дед, тяжело вздыхая, — война — это страшно. Это не кино, не книжки. Это кровь, грязь, смерть. Но мы должны были победить. Иначе нас бы всех не было».

— Егор Андреевич, что-то случилось? — осторожно спросил Захар, заметив моё мрачное выражение лица.

— Нет, — покачал головой я. — Просто вспомнил кое-что. Из прошлого.

Подъезжая к дому, я увидел необычное оживление. Во дворе суетились слуги, у крыльца стояла карета — не наша. Что случилось?

Сердце ёкнуло. Машка!

Я бросился к дому, перепрыгивая через ступени. Ворвался в прихожую — там столпились бабушка, мать, няня Агафья. Все с тревожными лицами.

— Что⁈ — выдохнул я.

— Схватки, Егорушка! — всплеснула руками няня. — Начались…

Бабушка, более спокойная, добавила:

— Ричард уже здесь. И Петра Ивановича вызвали, он как раз подъехал.

Как по команде, в холл вышел Ричард. Лицо сосредоточенное, деловое:

— Егор Андреевич, хорошо, что вы пришли. Идите к Марии Фоминичне, успокойте её. Она волнуется.

Я взлетел по лестнице. В спальне на кровати полусидела Машка, бледная, со стиснутыми зубами. Увидев меня, она попыталась улыбнуться:

— Егорушка… Вовремя ты…

Я кинулся к ней, схватил за руку:

— Как ты? Больно?

— Терпимо пока, — выдохнула она. — Но… страшно. Очень страшно.

Я сжал её руку:

— Всё будет хорошо. Ричард здесь, Пётр Иванович приехал. Лучшие врачи. Ты справишься. Мы справимся.

В комнату вошёл Пётр Иванович Белов, главный акушер Тулы. Кивнул мне:

— Егор Андреевич. Позвольте осмотреть вашу супругу.

Я отступил. Пётр Иванович подошёл к Машке, начал аккуратно ощупывать живот, задавал вопросы о схватках, их частоте. Машка отвечала сквозь стиснутые зубы — схватка накатила снова.

Осмотр длился минут пять. Наконец Пётр Иванович выпрямился, кивнул Ричарду:

— Раскрытие идёт хорошо. Схватки регулярные, с интервалом в семь-восемь минут. Предлежание правильное — головное. Но я бы рекомендовал перевезти Марию Фоминичну в лечебницу.

— Зачем? — насторожился я. — Что-то не так?

— Всё так, — успокоил меня Пётр Иванович. — Но там условия лучше. Чистая операционная, все инструменты под рукой, эфир, если понадобится. Роды, конечно, естественный процесс, но всякое бывает. Лучше перестраховаться.

Ричард поддержал:

— Егор Андреевич, Пётр Иванович прав. В лечебнице мы сможем оказать любую помощь. Здесь же… если что-то пойдёт не так, мы будем ограничены.

Я посмотрел на Машку. Она кивнула:

— Поехали. Мне всё равно, лишь бы всё хорошо кончилось.

— Тогда не теряем времени, — скомандовал Пётр Иванович. — Карета готова?

— Сейчас подадут, — ответил Ричард, выходя из комнаты.

Я помог Машке подняться. Она тяжело опиралась на меня, дыша часто и неглубоко. Спустились по лестнице — бабушка, мать и няня Агафья окружили нас, причитая и давая советы.

— Агафья Петровна, соберите всё необходимое, — распорядился я. — Чистое бельё, пелёнки. И поезжайте за нами.

— Еду, еду, сынок! — заголосила няня, бросаясь к сундукам.

Во дворе уже ждала карета Петра Ивановича — просторная, с мягкими сиденьями. Я усадил Машку, сам сел рядом. Пётр Иванович и Ричард разместились напротив.

— Поехали! — крикнул кучеру Пётр Иванович. — Только аккуратно, без тряски!

Карета тронулась. Ехали медленно, объезжая ямы и кочки. Машка сжимала мою руку так, что костяшки побелели. Я гладил её, шептал какие-то успокаивающие слова.

Через десять минут мы были у лечебницы. Ричард выскочил первым, распахнул дверь:

— Готовьте палату! Роженица!

Из дверей выбежали две медсестры с носилками. Машку аккуратно переложили, понесли внутрь. Я шёл рядом, не выпуская её руку.

В палате — чистота, белизна простыней, запах спирта и лекарств. Машку уложили на кровать. Пётр Иванович снял сюртук, засучил рукава, тщательно вымыл руки с мылом — по всем правилам антисептики.

— Егор Андреевич, — обратился ко мне Пётр Иванович, — вам лучше подождать снаружи.

— Я останусь, — твёрдо сказал я.

— Роды — дело не для мужских глаз, — начал было он, но я перебил:

— Я знаю анатомию. И я хочу быть рядом с женой.

Пётр Иванович переглянулся с Ричардом. Тот пожал плечами:

— Егор Андреевич действительно разбирается в медицине. Если он хочет остаться — пусть остаётся. Только не мешайте.

— Не буду, — пообещал я.

Машка сжала мою руку:

— Егорушка… останься. Мне так спокойнее.

Я кивнул, присел на стул рядом с кроватью. Пётр Иванович начал очередной осмотр. Ричард готовил инструменты, раскладывал их на стерильной салфетке. Медсестры суетились, принося тазы с водой, чистые простыни.

Схватки усиливались. Машка стонала, вцепляясь в мою руку. Я гладил её по лбу, убирал мокрые пряди волос, шептал:

— Дыши глубже. Вдох-выдох. Молодец. Ещё немного, ещё чуть-чуть…

Пётр Иванович периодически проверял раскрытие, кивал:

— Идёт хорошо. Ещё немного.

Самое долгое ожидание в моей жизни. Схватки шли каждые пять минут, потом каждые три. Машка кричала, плакала, молила о помощи. Я чувствовал себя абсолютно беспомощным. Все мои знания, вся техника, все изобретения — и я ничем не могу помочь ей сейчас.

— Раскрытие полное! — объявил наконец Пётр Иванович. — Мария Фоминична, сейчас начнутся потуги. Когда я скажу — тужьтесь изо всех сил. Понятно?

Машка кивнула, задыхаясь. Пот струился по её лицу. Я вытирал его платком.

— Сейчас! Тужьтесь! — скомандовал Пётр Иванович.

Машка застонала, напрягаясь всем телом. Я держал её руку, чувствуя, как она вот-вот раздавит мои пальцы.

— Хорошо! Отдыхайте! — Пётр Иванович вытер лоб. — Ещё раз. Готовы? Тужьтесь!

Снова. И снова. Раз пять, шесть, семь. Машка обессилела, голова её упала на подушку. Я испугался:

— Пётр Иванович!

— Всё нормально, — успокоил он. — Просто устала. Сейчас, ещё один раз, и головка покажется.

— Машенька, милая, ещё разок, последний, — шептал я ей на ухо. — Ты сильная, ты справишься. Я верю в тебя.

— Тужьтесь! — крикнул Пётр Иванович.

Машка напряглась изо всех сил. Я видел, как Пётр Иванович подаётся вперёд, как руки его осторожно принимают что-то.

— Головка! Вижу головку! Ещё! Ещё немного!

Последнее усилие. Машка закричала — долго, протяжно. И вдруг — тишина. Потом — тонкий, возмущённый писк.

Плач младенца.

— Мальчик! — радостно объявил Пётр Иванович, поднимая крошечное, красное, орущее тельце. — Здоровый мальчик! Поздравляю, Егор Андреевич!

Я смотрел на это чудо — на сына, нашего сына — и не мог вымолвить ни слова. Горло перехватило, глаза застлали слёзы.

Ричард быстро перерезал пуповину, перевязал. Медсестра взяла младенца, понесла к тазу с тёплой водой — обмыть, обтереть, запеленать.

Машка лежала на кровати, бледная, измученная, но с блаженной улыбкой на губах:

— Егорушка… сынок?

— Сынок, — хрипло подтвердил я, целуя её руку. — Наш сынок. Ты молодец. Ты умничка.

Пётр Иванович закончил осмотр:

— Всё прошло отлично. Разрывов нет, кровотечение минимальное. Мария Фоминична, вы просто чудо. Первые роды — и так легко.

— Легко, — слабо усмехнулась Машка. — Мне казалось, я умираю.

— Все так говорят, — успокоил её Пётр Иванович. — Но вы справились. Отдыхайте теперь.

Медсестра принесла запелёнутый свёрток. Крошечное личико, сморщенное, красное, с закрытыми глазками. Такой маленький, такой беззащитный.

— Вот ваш сын, Мария Фоминична, — медсестра осторожно положила младенца Машке на руки.

Машка прижала его к себе, зарылась лицом в пелёнки. Плакала — от счастья, от облегчения, от переполнявших эмоций.

Я стоял рядом, не в силах оторвать взгляд. Сын. Наследник. Продолжение рода. Маленький человечек, которого я буду учить, воспитывать, защищать.

— Егор Андреевич, — тихо позвал меня Ричард. — Хотите подержать?

Я кивнул, не доверяя голосу. Машка протянула мне свёрток. Я осторожно, как хрустальную вазу, взял сына на руки.

Лёгкий. Тёплый. Живой. Он зашевелился, приоткрыл ротик, словно ища грудь. Потом снова затих, посапывая.

— Егорушка, — прошептала Машка. — Как назовём?

Я не задумываясь ответил:

— Александр. Александр Егорович.

Она улыбнулась:

— Достойное имя.

— Ага, — улыбнулся я.

Пётр Иванович и Ричард отошли в сторону, давая нам побыть наедине. Я стоял, держа сына, и смотрел на Машку. Она лежала, улыбаясь сквозь слёзы.

— Спасибо тебе, — сказал я. — За сына. За всё.

— Это наш сын, — ответила она. — Наш с тобой.

Я склонился, поцеловал её в губы. Долгий, нежный поцелуй.

В дверь палаты заглянула няня Агафья, красная от волнения:

— Ну что? Родила? Кто?

— Мальчик, Агафья Петровна, — с гордостью сообщил я. — Здоровенький.

— Ох, батюшки! — всплеснула она руками. — Дай-ка глянуть на младенца!

Я осторожно передал ей свёрток. Няня прижала его к груди, причитая:

— Ах ты, красавчик мой! Ах ты, касатик! Весь в дедушку! Нет, в бабушку! Нет, в папеньку!

Следом вошли бабушка и мать. Тоже суетились, охали, ахали, рассматривали внука.

Я смотрел на все это и думал — девятое мая. День Победы в моём времени. И день рождения моего сына — здесь, в этом времени.

Символично.

Дед говорил: «Главное — чтобы дети жили. Чтобы внуки росли. Ради этого мы воевали».

Теперь у меня есть сын. Я буду растить его, учить, давать ему всё, что смогу. Знания, навыки, ценности. Он будет жить в этом мире, который я пытаюсь сделать чуть лучше, чуть безопаснее, чуть светлее.

— Егор Андреевич, — окликнул меня Ричард. — Поезжайте домой. Марии Фоминичне нужен покой. Она и младенец останутся здесь на ночь, под моим наблюдением.

Я кивнул, подошёл к Машке. Она уже дремала, измученная родами. Я поцеловал её в лоб:

— Отдыхай, милая. Я завтра с утра приеду.

— Хорошо, — сонно пробормотала она.

Сына забрала медсестра — укладывать в детскую кроватку рядом с Машкиной. Я ещё раз взглянул на него — спал, сопя носиком.

Мой сын.

Вышел из палаты. Ричард меня проводил:

— Поздравляю, Егор Андреевич. Вы теперь отец.

— Спасибо, — улыбнулся я. — Как-то всё быстро случилось. Вроде только вчера узнали о беременности, а уже сын на руках.

— Время летит, — философски заметил Ричард. — Особенно когда дел много.

Мы вышли на улицу. Захар ждал с каретой. Увидев меня, подскочил:

— Ну что, Егор Андреевич? Родила?

— Сын! — гордо сообщил я. — Здоровый мальчик!

— Ура! — заорал Захар, подбрасывая шапку. — Наследник! Поздравляю, Егор Андреевич!

Он крепко пожал мне руку, чуть не сломав пальцы.

Мы сели в карету, поехали домой. Я смотрел в окно на тёмные улицы, на редкие огоньки в окнах.

Дома меня встретил отец, вернувшийся с дел. Узнав новость, он расплылся в улыбке, обнял меня:

— Молодец, сын! Продолжил род! Дед был бы горд!

Мы сидели в гостиной, пили за здоровье младенца. Отец рассказывал истории о том, как я сам родился, какой был крикливый и беспокойный. Бабушка вспоминала каким был мой отец. Мать тихо плакала от счастья.

Я сидел, слушал их вполуха. В голове крутилась одна мысль: завтра с утра поеду в лечебницу. Заберу Машку и сына домой. Начнётся новая жизнь. Жизнь отца.

Спал крепко, без снов. А утром проснулся с одной мыслью: еду за семьёй.