Воин-Врач III

Глава 8 Нападение и защита

— Так. Праздничек блыснул. Алесь, упредить древлян, если успеешь, и черниговцев, чтоб даже не думали соваться. Мы знаем и ждём гостей, помощи нам не нужно. Ставр, в новые земли дай знать, чтоб к Берестью выдвигались в треть силы, что дать смогут. Две трети пусть сторожатся по домам, да запасов побольше нагребут. Может, кого из наших ещё кормить придётся. Янко, подтяни своих, кто поближе — через пару дней надо будет пострелять возле Вышгорода с бережка высокого. Рысь, хватай своих и дуй к тому Вышгороду вместе с Прошкой-Трепачом и Сенькой-Тихарём, галопом. Места им там известные, промерянные не единожды, знать сами всё должны. Коли позабудут — ты напомни доходчиво, не робей. Ромку ко мне с Глебом!

То, как быстро подвыпившее сообщество превратилось в боевую машину, поразило. Даже как-то жалко стало лечебного напитка, который будто бы впрок потребляли немеряно героические заседатели. И который словно впустую пропал. Алесь вылетел из комнаты, едва не уронив Люта, с опасным и даже невозможным, пожалуй, градусом к горизонту. Но, наверное, его собственный внутренний градус подобные вольности с физикой позволял. Рысь уже свистел-щёлкал-выл что-то в пробитое окно, откуда враз потянуло морозом. Превратив место дружеских посиделок в вытрезвитель. Предсказуемо, но всё равно неожиданно. Ян шагнул следом за Алесем, но так, будто был призраком: движения тела не соотносились с преодолённым расстоянием. За один шаг он вышел из гридницы, где до двери только было шага три. Словом, надо было внимательно изучить и проверить технологическую цепочку отца Антония. Были все шансы, что настоятель-энтузиаст добавил в рецепт что-то от себя.

— Дня три-четыре точно есть до прихода их, княже, — чуть растерянно закончил доклад Лют, осматривая резко обезлюдевшую комнату.

— Спасибо, друже. Вовремя сказал. Чего ещё худого за два дня случилось? — Всеслав потянулся к кувшину с таким любимым и своевременным брусничным морсом.

— Да ладно всё, вроде, княже. Только это… Три дня минуло-то, — с неожиданным от него смущением тихо сообщил Лют.

Нет, с отцом-настоятелем точно надо было серьёзно поговорить. Но сперва с поляками.

Успели всё, даже в бане попариться. Вся дружина перед битвой успела — горожане натопили свои и зазывали воев наперебой, суля не только помывку, но и стол с ночлегом, а кое-где и на досуг намекали. Не первый и не последний раз готовился город к обороне. И вдовых хозяек после прошлогоднего выступления Ярославичей на Альте хватало.

— И древляне, и Святослав вести получили, поняли, обещали не лезть на рожон. Латгалов Ян нагнал голов триста. Я видал, как они стреляют. Пожалуй, ещё пару сотен таких же — и мы бы без зелья громового ляхов побили бы, — докладывал Ставр из привычного короба-нагрудника на Гарасиме.

— Может, и побили бы, — кивнул задумчиво Всеслав. — Только нам тут не до загадок, «если бы» да «кабы». Эта падаль пришла на нашу землю, грабить наше добро, убивать наших братьев и портить наших баб. И ведёт их Изяслав, падла старая, чтоб снова здесь усесться и то, что поляки не дожгут, дограбить. Нет уж, Ставр. Янкины земляки, как и было уговорено, будут берега́ стеречь, на тот случай, если какое-то дерьмо сильно плавучим окажется да до них доберётся. Другое пугает меня…

— Чего, княже? — разом насторожился ветеран, вытянувшись навстречу, чтоб лучше слышать. И шагоход его верный тоже повернул голову и подступил чуть ближе. Перестав делать вид, что он деревянный и ничего не слышит.

— Раки, дедко, — выдохнул Чародей так, будто говорил о чём-то затаённом, очень важном.

— Раки? — оторопело переспросил безногий убийца. Гарасим тоже нахмурился, не понимая, причём тут щипучие твари с клешнями.

— Они, — кивнул князь. — Здоровенные отожрутся к лету, на поляках-то. С собаку бы размером не вымахали…

И ушёл в терем, оставив ошарашенных язычников с изумлёнными лицами на крыльце гадать — пошутил батюшка-князь, или и вправду этим летом придётся в реку осторожно заходить, а детей малых и вовсе не пускать?

— Смотри, Микула: вот на этом месте мы встретимся с ними. Если есть раньше этого затона твои лабазы, деревеньки, ещё что-то — вывози. На эту сторону от Вышгорода войско их не переберётся.

Чародей сидел за столом над крупным участком карты, где вился черной гадюкой Днепр, куда впадали поочерёдно Припять, Тетерев и Десна, реки поменьше. Ниже окраин Киева карта не шла, как не было на ней ничего и выше деревушки Теремцы, что будто на острове стояла меж Днепром и Припятью. Напротив князя сидел, прея, но отчаянно стараясь делать важный и грозный вид, Микула Чудин, боярин из первой пятёрки, фигура в городе известная и уважаемая. Вышгород был, так скажем, одним из центров его интереса, поэтому Всеслав решил предупредить и проинформировать его, пусть и кратко, о планируемых событиях ближайших дней.

— Говорят люди, много ляхов нанял Изяслав, — утерев пот рукавом богатой шубы, выдавил боярин.

— Знаю. Почти две тыщи рыл, вместе с теми, кто с ним сбежал, обратно идут, — кивнул согласно князь. Заметив, как расширились глаза Микулы. Он, видимо, точными сведениями не владел. Ну, это и понятно — источники информации у них были разные. У Чародея — разведданные, а у него — «люди говорят». Самый «верный», и уж точно самый цитируемый источник во все времена, вечный «ОБС», «одна баба сказала».

— У тебя ж столько воев нету, чтоб такой силище отпор дать! — не удержался он.

— У меня, Микула, много чего другого есть. И с Дедом Речным у меня уговор. Поэтому просто знай: за тот затон ляхи не пройдут. Если успеешь людей своих сохранить — хорошо. Они, кто бы что ни говорил, главное богатство земель наших. Денег всегда можно ещё заработать, быстро это. Людей же новых растить гораздо дольше. Беречь их надо, боярин, — не удержался от напутствия Всеслав.

— Верно молвишь, княже, всё так. Благодарю за приглашение и за то, что упредил. Завтра же никого из моих в тех краях не будет, всех в детинце укрою от греха, — кивнул Чудин.

— Добро. Как домой пойдёшь — найди на подворье Глеба, сына моего. Был у него интерес к тебе торговый, что-то с тканями связанное. Послушай, вдруг сговоритесь о чём нужном да полезном?

Потное красное лицо Микулы осветила надежда близкого барыша, и из гридницы он выходил шустро, кланяясь как-то чуть ли не боком — так спешил с Глебкой не разминуться.

Время летело быстро. Хоть и казалось, что тянулось еле-еле. Вроде бы короткие зимние дни пролетали стрелой, но за этот полёт успевалось столько всего, что и не рассказать сразу. И ночами, понятное дело, спать особо тоже не доводилось. Урвать пару-тройку часиков вышло только перед самой встречей с оккупантами, и то после скандала, что взялась устраивать Дарёна: мол, князь ты, или вой простой? Чего сам во всё лезешь-то? На тебе вся земля эта, все люди на ней, так и поберёг бы силы-то перед встречей с супостатами! Всеслав не стал спорить, помня об услышанном от меня, что от настроения будущих матерей зависит здоровье их ещё не родившихся детей. И мы снова оказались за тем самым привычным столом, что витал над ложем, пока тело княжье отдыхало от дневных и ночных забот и тягот. И опять «прогоняли» по шагам план завтрашнего дня. И вновь не могли найти вдвоём ничего, что стоило бы хоть как-то улучшить. Ясно, что тонких мест в плане было достаточно, но ни моих, ни Всеславовых знаний не хватало для того, чтобы уверенно что-то исправить, тем более за те несколько часов, что отделяли от встречи с двоюродным дядей. Который привёл вражье войско на Русь. И на смерть.

Выдвигались сильно затемно. Не вышло ещё Солнышко, даже край неба над Днепром не окрасился в розовый. Зато Луна висела полная, огромная, зловещая. Но никто из дружины не верил в бабьи сказки о том, что на полную Луну ведьмы, черти да упыри хороводят по земле, пугая, путая и смущая живых людей. А если кто и верил, не признаваясь в этом даже себе самому, то всё равно был полностью уверен в том, что из всех на свете колдунов и прочей нечисти самый страшный — Чародей Полоцкий, князь наш батюшка, что впереди всех вон на верном Буране, летучем скакуне, едет да с воеводой Рысью пересмеивается о чём-то. А раз они и в ус не дуют, то и нам недосуг. С такими начальными людьми некого бояться. Нас все пугаться должны, до пота, до судорог, до полных порток. Ну, это когда дружина вой поднимет, конечно.

Ждановы затаились в нишах под берегом, что едва успели выдолбить до тех пор, пока не стали появляться в поле зрения дозорные ляхов. Здоровенные плетни с намороженным снегом вес имели, конечно, неприличный, но среди копейщиков-великанов хилых не водилось. А вдвоём-втроём они, пожалуй, могли и избу за угол поднять и на другую улицу переставить.

Над ними, укрывшись белёными холстинами, на которые в этих краях был теперь жуткий дефицит, лежали на тулупах и полстях-шкурах Яновы стрелки, и из сотни, и пришлые. Пять десятков нетопырей ушли вперёд ещё вечером, и где находились они, мы с князем могли только догадываться. Как, в принципе, и насчёт остальных-прочих — ни с берега, ни с реки увидеть хоть одного ратника было невозможно. Дед-Солнце взбирался на небосвод медленно, будто нехотя, рассыпая лучи на мёрзлые берега великой реки. Но, пожалуй, даже он бы никого не заметил.

Здесь река делала небольшой изгиб, уходя правее, в сторону Любеча и Чернигова. Войско поляков, что спалило вчера дотла три пустых побережных малых сельца между Припятью и Тетерев-рекой, начинало вытягиваться из-за этого поворота. Красиво шли, залюбуешься: вылетевшие было первыми сторожа-дозорные развернули коней чуть ли не в воздухе, рванув обратно. И потянулись основные силы.

По флангам, вдоль берегов, выступала шагом тяжёлая конница. За ней виднелись и лошадки поменьше. По центру шагали ровно, чинно, закованные в железо пехотинцы с копьями, мечами и топорами. Мечников было немного, от силы десятка три на всю эту бесчисленную тучу. То ли денег Изяславу не хватило, то ли слишком умными оказались гордые паны, заслужившие право носить мечи, оружие дорогое и статусное. По большей части же пехоту составляла толпа всякого сброда, вооружённого кто во что горазд, от топоров до рогатин и просто дубин. И вся эта братия продолжала вытягиваться из-за поворота, надвигаясь на нас, как цунами.

«Ого, страшная штука!» — отметил Всеслав, «увидев» образ высоченной волны, что приходит из океана и сметает на берегу всё: людей, машины, деревья, высокие каменные дома. «Только эти пожиже будут. И эту твою „цуна́мю“ мы им сами устроим.»

Дед-Солнце будто нарочно остановился в зените, на самой верхней точке, глядя на суету и мельтешение забавных людишек, как малыш, застывший возле муравейника. Я, когда маленький был, любил наблюдать за деловитыми чёрными мурашами, когда выпадало свободное время и мама не видела. Нечасто удавалось, потому, что по маминому мнению, ребёнок должен был всегда быть на виду и занят полезным. Эти два непременных условия изрядно попортили мне настроения в дошкольную и школьную, военную и послевоенную поры.

И так же, как карапуз возле шевелящейся горы из хвоинок, Солнце вряд ли догадывалось о том, что же это тут происходило. Почему с одной стороны реки стояли сверкавшие бронями отряды, бесчисленное множество пеших и конных, заполонивших собой всё русло широкой реки, протянувшись до самого поворота чуть ли не на три версты, а с другой за их появлением наблюдала группа из пары десятков всадников? Причём без страха или удивления, будто тоже на мурашей смотрела, а не на смерть свою лютую.

От огромного воинства отделились три всадника и неторопливо направились вперёд. Кони их были сытые, гладкие, дорогие. Под тем, что в середине, гнедой красавец с тёмной гривой, Под пузатым бородатым здоровяком в ярком, шитом золотом кафтане и в красной шапке с высоким павлиньим пером сверху — конь, на которого сразу сделал стойку Алесь: вороной гигант, чуть ли не на полный аршин выше остальных лошадей. Третий всадник восседал на снежно-белом жеребчике, и был, судя по сутане, монахом.

Всеслав внимательно смотрел на то, как шагали неспешно кони вражьих вожаков. Он знал, что Болеслав направил с дядей воеводу Сецеха, что славился беспощадной жестокостью, особенно к чужеземцам. Хотя его и свои недолюбливали и откровенно побаивались. В сутане был, надо полагать, Ламберт, епископ Кракова. Центр композиции являл собой раздувавшийся от предвкушения скорой победы Изяслав Ярославич, бывший великий князь киевский.

Вспомнилось, как когда-то давно старший сын сказал, глядя по телевизору выступление одного хорошего артиста, который со временем стал не то театральным менеджером, не то вовсе партийным деятелем: «Да, прямо видно, как в нём с каждым годом всё меньше Владимира, и всё больше Львовича…». Смотря сейчас на двоюродного дядю, Всеслав тоже отмечал, что в нём стало гораздо больше Изи, чем Славы.

— Отец Иван, давай прокатимся до них, — неторопливо сказал Чародей, легонько подталкивая Бурана пятками и кивая Рыси. Троица оккупантов уже преодолела больше половины расстояния, что отделяло их полки от наших десятков.

Патриарх, что смотрелся в кольчуге на коне так, будто войском руководил именно он, качнул бородой и двинулся рядом. Так на переговоры и приехали, слева Гнат, справа поп.

— Не смог больше негодяев найти, подлец⁈ — взвыл первым Изяслав, когда между нами было ещё метров двадцать. — Разбежались твои голодранцы полоцкие, пёс!

— И тебе не хворать, предатель и изменник, — спокойно поприветствовал дядю Всеслав. А я отметил, как залила лицо бывшего великого князя нездоровая краснота, да аж до синевы. Инсульт бы не разбил, а то он так нам всю игру испортит.

— Как ты смеешь так говорить со мной, щенок⁈ — о, а теперь и вовсе на визг сорвался. Точно того и гляди Кондрашка хватит Изю. От Славы тут не было и следа.

— Ты, тварь подлая, крестное целование преступил, да ещё и братьев своих подбил на это. Ты город, что клялся хранить да беречь, бросил, сбежав трусливо. Ты на Русскую землю привёл воров и убийц. Я говорю чистую правду, как велят мне вера православная и честь воинская, о которых ты, паскуда, знать, и слыхом не слыхивал! — в голосе Чародея отчётливо слышались лязг мечей, рёв пламени и рык дикого, лютого зверя.

— Ты, Изяслав, привёл на нашу землю тех, кто по пути сюда деревни жёг да девок валял, чтоб они тебя подсадили на престол, раз у самого сил взобраться нет, — подключился патриарх. И на смиренного старца не походил. Как бы по матушке не отлаял дядю.

— А ты кто таков, чтоб мне, великому князю Киевскому, указывать? — спросил, как плюнул, Изяслав.

— Я, милостью Божией, патриарх града Киева и Всея Руси, отец Иван! А великий князь на этой реке, как и на этой земле русской, один. И это не ты, что решил на польских копьях домой въехать. Вот великий князь: Всеслав Брячиславич! — голосина у него что надо, конечно. Пожалуй, эту реплику вполне расслышали первые ряды выстроенных за спинами переговорщиков полков. Глядишь, и понял кто, если русской речи обучен.

— Мы предлагаем решить спор миром, — влез в беседу, подав коня чуть вперёд, епископ. Он, в отличие от патриарха, говорил тихо, вкрадчиво. И глаз имел рыбий, блёклый. А вот сетки сосудов на носу и ушах вполне себе яркие, сизо-лиловые. Вот же принесли черти делегатов — кто не гипертоник, тот алкаш!

— Святой Престол направил меня для того, чтобы я не допустил кровопролития и непотребства, сохранив мир на этих землях, — елейным голосом продолжил Ламберт.

— Про непотребства на этих землях ты бабам Холмским, Пинским да Туровским расскажи, каких спутники твои до петли довели! Да четырём десяткам мужиков, которых стрелами да копьями истыкали, просто мимо проходя! А ведь у тех и других дети малые остались! — взорвался-таки отец Иван.

А по лицам переговорщиков пробежали тени испуга и злости. Вряд ли они именно так представляли себе обсуждение условий мира. И уж совершенно точно не были готовы к тому, что князь и священник будут знать чуть ли не поимённо каждого убитого ляхами по пути сюда.

— Я скорблю и оплакиваю невинных вместе с тобой, брат мой Иван, — продолжил тем же сладко-липким голосом епископ. А я запереживал, что план наш того и гляди развалится: уж больно опасно поднялся посох патриарха. Как бы он в запале новоявленному братцу шапку-митру наизнанку им не вывернул. Не снимая с головы.

— Я сам и другие братья мои будут молить Господа нашего о спасении душ их. А для того, чтобы не допустить новых возможных жертв, предлагаю князю покинуть стольный град, удалившись к себе в вотчину на Двине. И выплатить каждому из воинов, что пришли сюда, по пятьдесят гривен. Тогда войско уйдёт восвояси, оставив лишь пару сотен для того, чтобы хранить в Киева закон и порядок.

— Ты в своём уме, епископ? Ты смеешь говорить об этом, стоя возле могил безвинно убиенных святых мучеников Бориса и Глеба⁈ Снова смуту сеять взялись на чужой земле⁈

— Нет, — ровно ответил Всеслав, прервав реплику патриарха и краем глаза отмечая, как напряглись оба воеводы.

— А по скольку готов? — быстро переспросил епископ, решив, что тут кто-то собрался с ним торговаться.

— А по е… — начал было Рысь, но замолчал, повинуясь жесту князя.

— Условия такие: вся ваша свора насильников, убийц и воров складывает оружие и брони, слезает с коней и пешком по своим же следам проваливает обратно в Польшу. Нигде, я подчёркиваю, нигде не останавливаясь. Тогда сохранится и мир на наших землях, и ваши жизни, — патриарх и Гнат смотрели на Чародея с восхищением и опаской. Воевода, епископ и дядя не восхищались, а вот сомнения первые в глазах их появились.

— А если мы эти условия не примем? — уточнил Ламберт, жестом успокаивая разевавшего рот, как рыба на берегу, Изяслава.

— Тогда все до единого умрёте здесь и сейчас, — кажется, даже я кивнул, соглашаясь со сказанным Всеславом, у него же внутри.

— Не слишком ли самонадеянное заявление от того, у кого за спиной стоит горстка мерзавцев? — через губу выдал первую и единственную фразу пан Сецех.

— Горстка мерзавцев стоит за вашими спинами, панове. За моей — Правда, Честь, весь мой народ, вся моя земля, и все мои Боги. И говорить мне с вами больше не о чем.

С фырканьем, с шипящей змеиной польской руганью, делегаты разворачивали коней, суля всем русским адские муки при жизни и после смерти, что вот-вот подарят им доблестные миротворцы.

— Барахло сложите под левый берег, пшеки! И Изяслава там же бросьте! Живы будете! — не удержавшись, крикнул им вслед Гнат. В ответ донеслись слова, от воеводы, может, и ожидаемые, но пожилым князю и епископу точно не подходящие. — Сам ты курва!!!

— Тише, друже. Не позорься. Поехали обратно. Сейчас будет весело, — Чародей качнул поводьями, и верный Буран рысцой потруси́л к стоявшим чуть вдалеке десяткам.