Воин-Врач III

Глава 14 Возвращение домой

Леська оказалась не просто сиротой-найдёнышем-подкидышем. Это был самый настоящий дар Богов, в чём не было сомнений у Всеслава, или редчайшая удача, в чём был абсолютно уверен я. А в том, что мы привезли с собой в Киев на трёх аж санях, что подогнали нетопыри из Турова, попадались и вовсе самые настоящие чудеса.

Когда осе́л снег, поднятый конями улетевших с подворья Рыси с дюжиной его душегубов, князь слез с Бурана и подошёл к девушке, что продолжала, дрожа, обнимать могилу.

— Какое варенье-то? — спросил он.

— А? — только и смогла ответить-переспросить Леся. Растерянно, робко, и сперва утерев нос рукавом так по-детски, что аж сердце защемило.

— Творогом грозилась давеча, да с вареньем, — напомнил чародей, — вот я и спрашиваю: чего за варенье?

— А всякое, всякое, батюшка-князь! — она дёрнулась было вскочить, да, видать, ноги пока не держали. — Земляничное, малиновое, черничное, брусничное, черёмуховое! Из ревеня даже есть!

Она широко раскрыла глаза и части́ла, будто боясь, что князь огорчится, потеряет интерес к скудному ассортименту и раздумает брать её с собой.

— Кислющее, поди? — удивились мы со Всеславом оба. Здешний дикий ревень, что попался как-то осенью на берегу Днепра, есть совершенно точно было невозможно.

— Нет, он вкусный и полезный! Бабушка говорила, один старый знакомец из далёкой страны Сун прислал ей два куста с торговцами. Он тут с нашим чахлым как-то поженился, теперь и наш совсем другим стал, яблочками пахнет! — она всё порывалась подняться, но ноги разъезжались, как у куклы или новорождённого жеребёнка.

Чародей наклонился и осторожно взял её под локоть, помогая встать. То, как беспомощно она вцепилась ему в рукав, тоже царапнуло жалостью.

Помогли двое Гнатовых ребят, озадачив хозяйку не только вареньем, но и проблемами насущными.

— Девонька, мы конька твоего сами вы́ходим, пока тебя, вон, ноги не держат, да после воды дадим. Стойла-то, знать, нету больше, — сказал один из них, покосившись под конец фразы на могильный холмик посреди пожарища на месте хлева.

— Позади дома стойло, вои добрые, — отозвалась Леся, переводя взгляд с одного на другого, — оно большей частью в земле, потому отсюда не видное. Только вот сена нету больше ни копёшки — над хлевом сеновал-то был, оттуда разметали его поляки вниз.

Всеслав приобнял её за плечи жестом отца и защитника, не позволяя снова уходить в прошлый пережитый ужас. Не привычная к такому, внучка ведуньи вздрогнула и подняла на него глаза, полные благодарности.

— Как же это, в земле-то? Сыро ж там, хворать кони будут, копыта погниют! — удивился ратник. В этом времени про то, как держать скотину и ухаживать за ней, знал с детства каждый, не только те, кому довелось в Алесевой сотне служить. Тот, как помнил князь, вообще регулярно занятия по ветеринарии проводил, совмещая их с «парковым днём», когда проверялись и людская сброя-обмундирование, и конская сбруя-комплектация.

— Там про́духи хитрые из труб да желобов глиняных, от самого дома некоторые идут. В морозы, когда дерева́ от стужи в лесу лопаются, у них там теплее бывало, что у Бурёнки с Зорькой, что у Чубчика. И Гнедко́, который до него был, — видно было, как ей тяжело говорить. Снова показались слёзы, когда она взглянула на обгорелый однорогий череп. Они все были её семьёй. А нам со Всеславом сразу стало понятно, что Мирослава была не только травницей.

Сане́й с наследством Леси-сироты, как уже было сказано, в нашей колонне шло три штуки. И одни были целиком, с горой, наполнены книгами. Не вполне похожими на привычные мне, конечно, но от этого не менее удивительными и ценными. Здесь, кроме нежданной в этом глухом краю драгоценной бумаги, были и записи, вышитые на ткани, и нанесённые на кожу, и даже вырезанные на глине и дереве. Всеслав вспомнил, что похожие символы видел когда-то давно у Яра-Юрия, в его землянке под берегом Полоты. Но о том, что они означают, память князя ничего не сообщала. А ещё там были рисунки, много. Особенно поразили птицы, кони и человечки, схематично нарисованные в профиль. Я видел такие в музеях, в разделе «История Древнего Египта». Чародей же подобного точно не встречал никогда.

Леся захватила с собой, бережно укутав в два одеяла, и чудо-лампу: на глиняном сосуде-основании было установлено самое настоящее стекло! Да, толстое и неровное, и прозрачным его назвать можно было только с очень большой натяжкой, но оно всё равно было гораздо лучше тех образцов, что получались пока у нашего Ферапонта-Феньки. А судя по тому, что удалось понять при очень поверхностном просмотре записей и книг, включая деревянные и глиняные, в одной из них вполне было можно найти рецепт и методику изготовления такого же. И наверняка многого другого. Вот тебе и свернули по дороге творожку с вареньицем поесть.

Через несколько дней навстречу нам из-за очередного из бесчисленных поворотов Припяти показался встречный отряд. В этом месте впадала в наш ледяной «автобан» речка с забавным, хоть и немного тревожным для врача названием «Острица». Чуть раньше с другой стороны проезжали устье реки Уж, которую сейчас звали Уша. По ней можно было подняться почти до Вручия, и до самого Искоростеня, стародавней древлянской столицы. И совсем недавно оставили мы за спинами городок, в котором ночевали. Со вполне мирным и добрым для этого времени именем. Чернобыль.

Этой ночью мы со Всеславом много обсудили и обдумали, каждый из нас. И эта очередная наша внутренняя беседа была тяжелее обычных. И вновь результатом стало то, что и я, и великий князь открыли для себя что-то новое и сами в себе, и друг в друге, и в прошлом, и в будущем. Он с ужасом смотрел на картины из моей памяти, где был и четвёртый энергоблок, и полоса отчуждения, и заброшенный, страшно пустой город Припять, которого пока не существовало. Видел он там и вызванные ассоциациями образы неизвестной пока здесь страны восходящего Солнца, фильмы и агитационные плакаты.

Я не раз встречал слова «Атом — не солдат, атом — рабочий» на передовицах газет, в журналах, на стенах высотных зданий. Но после того, что видел сам, и что слышал от друзей, побывавших близко к эпицентру «ликвидации последствий» и ушедших потом в течение пяти лет максимум, верилось в это с трудом. То, как может ударить этот «рабочий», вызывало вполне закономерные сомнения и во фразе «мирный атом», и в «самом безопасном способе получения энергии». Наверное, этому было какое-то логичное объяснение. Почему миллионы людей боялись летать на самолётах, хотя по статистике ездить на машине во много раз опаснее? Потому, что тех, кто попадал в авиакатастрофы, хоронили в закрытых гробах. Маленьких. Тех, кто подвергся удару «мирного рабочего» — в освинцованных.

Всеслав согласился с тем, что новые знания, опережавшие это время почти на тысячу лет, несли множество преимуществ. Но и ответственность за их использование была огромной. Тот же порох, та же гремучая ртуть и громовик-динамит, попади они не в те руки, наверняка были способны поменять не только политические, но и физические карты мира. А о том, сколько понадобится времени, чтобы восстановить численность населения, которого в эту пору было гораздо меньше, чем в мою, и думать не хотелось. Поэтому покидал Чародей град Чернобыль в глубокой задумчивости, зная об одном из возможных будущих вариантов развития истории этой земли. И искренне радуясь тому, что в ядерной физике я не смыслил ровным счётом ничего.

Во встречном поезде было четверо саней и два десятка конных. В троице тех, кто рысил первыми, мы с удивлением узнали самого́ Ставра в специальном седле со спинкой и ремнями. По бокам его скакали на мощных жеребцах два дремучих великана-древлянина, Гарасим и Данька-Медведь. Эти двое крепко сдружились по совершенно обычному в мужской среде сценарию: сперва обстоятельно набили друг другу морды под визг дворовых девок и окрики Ждановых богатырей, не спешивших, впрочем, разнимать драку. Потом признали ничью и закрепили полное взаимное уважение в корчме. Они даже внешне похожи чем-то оказались, только Ставров «шагоход» был нелюдим и молчалив всегда, а бывший разбойник, а ныне дружинный великого князя Киевского Даниил — только с похмелья.

— Чего сам-то снялся по морозу? — спросил Всеслав безногого ветерана, когда прошла традиционная процедура встречи с величаниями и поклонами. Они отъехали в сторону, под высокий левый берег, чтоб поговорить с глазу на глаз. Гнат и Гарасим стояли в паре десятков шагов, неслышно о чём-то переговариваясь. Спокойствия в них чуть прибавилось, когда десяток нетопырей взлетел со льда наверх, выстроившись там цепью, оглядывая ближайшие перелески.

— Пришла молва, что Болеславу нездоровится, — неожиданно светским, хоть и привычно хриплым тоном отозвался Ставр.

— Ну так не удивительно, — хмыкнул Чародей. — Мы старались.

— Говорят, бражничать начал не в пример сильнее. Заперся в замке, жену поколотил. Может, Святославу передать весточку о том? — старый диверсант явно думал о том, как извлечь из новости максимум выгоды. Этика его явно беспокоила в последнюю очередь, если беспокоила вообще. Надо для дела сплетню о том, что зять дочку лупит, до тестя донести — донёс бы без сомнений.

— Не надо. Сидит себе в Чернигове — вот пусть и сидит. Не нужно сейчас в разные стороны разбегаться. И даже в одну разбегаться нельзя. Если всё правильно мы рассчитали — новости сами нас найдут. Не передавай вестей дальше, Ставр, — на всякий случай отдельно, чётко и внятно велел Всеслав. И чуть гипноза добавил, кажется.

— Добро, княже. Я-то думал, пока он там хворает — ещё городок-другой откусить успеем, — повинился неожиданно инвалид.

— Как говорил один скоморох, ширше надо мыслить, глубокове́й, — улыбнулся князь. — Думай, Ставр, о том, как нам западные границы Польши крепить, от чехов на юге до датчан на севере.

— Сколь не говорю с тобой, всё никак не привыкну к тому, что любая околесица, любая блажь в словах твоих правдой оборачивается, — помолчав, ответил безногий. — И Дед Речной полки́ вражьи под воду утягивает, и даже люди птицами по́ небу летать берутся. Как вышло-то, кстати?

— Как по-писанному. В тот раз и мечей, кроме меня, никто не вынимал, так город взяли. А Лешко и вовсе отличился. Даже птичку нашу мягко посадил, так что ещё полетает она.

— Всё равно не верится. Ляхи сами город сдали! — с затаённым восхищением покачал головой старик.

— А мы просили уж больно вежливо, — кивнул князь, пряча улыбку в бороде.

— Про Туров-то скажи побольше. Весть пришла — мы разом и выехали. Буривой с Антонием поговорил, тот Леонтия отрядил в помощь. А от нас Ганна едет, она как раз тогда в Лавре этому училась, как его… По бабьим делам которое, — нахмурился он, вспоминая сложное слово.

— Родовспоможению. Хорошо, лишним не будет. Не поцапаются они? — уточнил Всеслав.

— Куда там! Он её как бабку родную, какой сроду не видывал, почитает! Она тётка мудрая, и не с такими разговоры разговаривала. Пару раз пирогами накормила — и он уж в рот ей глядит, не поминая того, каким Богам кто кланяется, — уверенно ответил Ставр.

— Это дело хорошее. Чем больше такого на земле русской будет, тем лучше. Дело делать надо, а не мериться тем, у кого Бог сильнее. Они ж не меряются? Вот и нам не след, — задумчиво согласился князь. И продолжил:

— Раз уж сам едешь — разузнай мне всё про Мирославу. Чьих кровей, какого роду-племени, когда в Турове появилась и откуда.

— Никак плохое что проведал про ведунью? — напрягся ветеран.

— Наоборот. Хорошего, да уж больно много. То и тревожит. Знающая бабка была, добрая ей память. Из того, что за внучкой её с нами едет, можно много пользы получить. Поэтому про то, чтоб поминали её добрым словом, особо повторю. Важно это, Ставр. Если ещё такие люди по землям русским есть, да сидят по углам, по норам, от Изяслава да предков его схоронившись — пусть знают, что прошла пора прятаться. Теперь тех, кто разумен да готов пользу приносить Руси, никто жечь да сечь не станет. И бояться того, что они умнее князей окажутся, тоже.

— Сделаю. Не будет обиды памяти её, коли кроме требища там и часовенку срубят? — уточнил неожиданно дед.

— Только польза. Добро, — согласовал Всеслав. — Гляди ещё, на днях следом за нами Гнатовы ребятки поскачут вдогон, дело у них важное было. Всегда пусть голуби под рукой будут, мне их весть сразу передать, как получат.

— Будут, княже, горлинки. У нас с собой ещё четыре пары, Алесь твой разжился да передал. Что за дело у Рысьиных ухорезов, коли не тайное?

— Куда как тайное, Ставр. У них других не бывает. Они и до ветру не ходят, а только по секретной надобности, — усмехнулся Чародей. — Передал я с ними ляхам послание одно, убедительное. Если не ошибся, то должно помочь оно Болеславу выздороветь. Ну, или добить, коли слаб душой окажется.

Седой диверсант и великий князь ещё некоторое время обсуждали что-то, и при разговоре старик то и дело разевал рот, будто собираясь что-то сказать или ахнуть, но сам себя обрывал, продолжая дослушивать молча, а затем согласно кивая. К саням подъехали рядом, обнялись, не слезая с коней, и поезда разъехались в противоположные стороны. Только одна большая фигура из их группы то и дело оборачивалась вслед нашему, уходя в сторону Чернобыля.

Встречали с размахом. Народ, вы́сыпавший на берег, удивил и напугал Лесю, что таких толп не видела отродясь. Как и высоких стен, широких улиц и высоченных белых церквей, таких, как София Киевская. Поэтому жалась на своём Чубчике поближе к Бурану и отчаянно смущалась, когда на неё тыкали пальцами и спрашивали друг у друга, громко, без стеснения, звонкие и языкастые здешние бабы. А когда на ступенях собора увидела пылавшие огнём очи великой княгини — вообще чуть было назад не рванула, хорошо Гнат успел под уздцы чубарого подхватить.

Мы же с князем с удивлением обнаружили напротив паперти белёную ровную стену, на которой была кривовато и очень схематично нарисована карта русских земель. Что-то подобное на самом первом совещании Ставки рисовали на шкуре: границы, основные реки и города. Эта была уже актуальной: «нашими» были обозначены северные земли от Немана до Нарева, а на левом краю в красном ободке сияло новое недавнее приобретение: Люблин. И народ, толпясь на площади многоголовым и многоголосым морем, на все лады поздравлял с этим друг друга, а великого князя — со счастливым возвращением.

Поднявшись по ступеням, Всеслав сперва склонил голову перед патриархом, подойдя под благословение.

— Твоя задумка? — вполголоса спросил Чародей отца Ивана, качнув плечом на великанскую стенгазету-боевой листок за спиной.

— Буривой надоумил, вместе придумали, как сделать. Что за девку привёз? Княгиня того и гляди полыхнёт, — едва ли не шёпотом ответил патриарх Всея Руси, и в голосе его сквозило неприкрытое опасение. Да уж, только этого не хватало.

Князь вывернулся из-под руки владыки, широко шагнув к жене, положив ладони ей на плечи. И понял, что успел в самый последний момент.

— Здравствуй, ладушка-красавица, — он смотрел в глаза Дарёне не отрываясь, внимательно. Не пропустив момента, когда негодование в них чуть качнулось, как вода в неловко пошевелённом ведре у колодца. — Сироту из Турова привёз, ляхи бабку её при ней живьём сожгли. Прими, как младшую родню. А ту, кто про меня или неё плохое тебе сказал, укажи мне хоть словом, хоть глазом — я ей сердце вырву. И съем.

Сомневаться в том, что Чародей говорил чистую правду, мог бы только тот, кто знал его лучше всех. Как Дарёнка, в глазах которой теперь блеснули облегчение и радость.

— А тебя, муж дорогой, хлебом не корми — дай девок за титьки пощупать, — шёпотом на ухо проговорила она, обнимая, как и положено традицией, вернувшегося из похода мужа, приняв от него братину с его любимым брусничным морсом. — Никто ничего не говорил, сама накрутила себя. А сердце моё и так давно тебе принадлежит, любый мой!

Они обнялись крепко и расцеловались прямо на ступенях собора, вызвав настоящие овации у толпы. А патриарх, кажется, перекрестился ещё истовее, чем обычно. Но князь и княгиня Полоцкие не заметили этого, потому что друг с друга не сводили глаз.