Воин-Врач III

Глава 13 Позор для короля

Это было неожиданно, и от этого снова очень страшно.

Спокойный, хладнокровный, сдержанный и рациональный король Польский Болеслав Второй Щедрый запил.

После новостей от добравшихся до Гнезно четверых оставшихся в живых наблюдателей за «триумфальным возвращением на родные земли» несправедливо оскорблённого вором и самозванцем Изяслава Ярославича, которые контрольным ударом прямо в самооценку и здравый смысл увенчало послание от католических монахов из Люблина, что город взят войсками Всеслава Русского, богомерзкого Чародея, король погнал всех из зала пинками и площадной бранью, которой доселе не увлекался. Затребовал весь ставленый мёд и всё вино, что оставались в замке. Потом музыкантов. А потом и прочих искусниц. Возмущённой жене, Вышеславе Святославне, дочери президента хоккейной-ледняной команды «Черниговские Орлы» Святослава Ярославича, подбил глаз, вытолкав за двери и велев больше не пускать. Будучи к тому времени уже в одних основательно залитых, предположительно пивом, нижних портках.

Пришёл усовестить монарха, помазанника Божьего, сам архиепископ Гнезненский Станислав. Но тут же вылетел обратно, бормоча сдавленно молитвы, кажется, и прижимая к левой щеке распятие. Король по-прежнему бил без промаха. В мелочах. Но чувствовал остатками разума, которые тщетно пытался изо всех сил погасить хмельным питьём, что просчитался по-крупному, послушав людей Генриха и папы Александра. Которые, к его огромному сожалению, на аудиенцию к монарху, поглядев на королеву и архиепископа, не рвались.

Болеслав керосинил неделю, пока не устал. Велел призвать лекарей, что пускали кровь и ставили чудодейственных пиявок, якобы с самого Рейна привезённых. Ранее обиле́ченных жену и пастора пускать не велел, сославшись на нездоровье. Видимое невооружённым глазом. Издалека.

Чуть выздоровев, тут же собрал высший совет, позвав войта, воеводу, сотников, глав торговых гильдий и архиепископа. Который, сотворив молитву, уселся подальше от короля. На всякий случай. Так, чтоб почти полностью заживший глаз был подальше от тяжелой царственной длани.

— Сколько дней полных прошло с битвы под Вышгородом до Люблина? — король говорил глуховато, часто прикладываясь с кубку с отваром.

— Четыре полных, — ответил новый воевода Стах. Старый и добрый воин.

Хитрой латинской кривулькой, что продавали за отдельные большие деньги тамошние рисовальщики со своими картами, «прошагал» Болеслав от одной точки к другой, кружа по извивам Припяти. Которые на этой схеме явно были нанесены не все и не точно. Но и от тех, что были, мутило со страшной силой.

— Две седмицы, Стах! Галопом — десять дней! Никак за четыре! — снова повысил голос король и отхлебнул лекарственного питья.

— Так и я о том же! Невозможно это! Не могли ж они по́ небу доле… — и воевода только что руками рот не закрыл, глянув на исказившееся лицо Болеслава. Вспомнив про невероятные рассказы об ангеле Господнем. Что, пролетая мимоходом, взмахом крыла превратил в гору щебня костёл, строившийся семь лет. Причём гора та была равномерно рассеяна по половине пригорода Люблина. Там он успел побывать сам и видел собственными глазами и ворота, точнее, то, что от них осталось, и ямищу на месте церкви. Там весной собирались устроить пруд в честь Святого Петра и какого-то Речного Деда. Новые хозяева города, те же самые дикари, что спешно, но очень вдумчиво и деловито руководили установкой крепких новых ворот. На которых гордо держался щит со знаком князя русов.

Глаза Болеслава, мутноватые по болезни, сыпали искры. Ну а кому бы понравились подтверждённые сотнями свидетелей новости о том, что противник имеет оружие, способное по́ходя, невзначай, рушить капитальные строения, просто птичкой капнув с неба капельку?

— Что говорят следопыты? — сфокусировал он снова больной взгляд на воеводе.

— Народу было всего сотни три-четыре, не больше. Причем, подходили и уходили, судя по следам, числом вдвое, а то и втрое меньшим.

Ещё одна «отличная» новость. Подобрались лесом три сотни, хлоп — и их уже тысяча. Очень воодушевляет.

— От соглядатаев вести пришли? — помолчав и снова приложившись к кубку, богатому, золотому, усыпанному каменьями, спросил король.

— Да, Государь. Подтвердили слово в слово сказанное вернувшимися с Днепра, — склонил голову один из торговцев. Он не состоял в гильдиях, не участвовал в городской жизни пожертвованиями и организацией праздников. Зато всегда и очень многое знал или слышал.

— Так кто из вас, червей, скажет мне, наконец, что делать⁈ — швырнул опустевший кубок на середину длинного стола Болеслав. — Ты вывозишь из города товары на запад. Ты отправляешь каждый день по три гонца в Рим. Ты нанял почти всех свободных в городе воинов. Мне, мне что делать⁈

Он указывал, зло тыча пальцем, поочерёдно на торговцев, архиепископа и воеводу. Повышая голос с каждым словом до тех пор, пока на втором «мне» тот не сорвался и не «дал петуха». И вцепился обеими руками в новый кубок, что будто по волшебству оказался перед ним.

— Империя молчит, Государь, — хмуро буркнул Стах, воевода. А сидевший рядом худой и невзрачный Ян, по слухам и отвечавший за связи с зарубежными коллегами, только печально кивнул.

— Святой Престол молится за победу Святой католической веры и тех, кто честен и достоин нести победное знамя христианства, — проговорил архиепископ. Ссутулившись ещё сильнее, почти пропав за главой гильдии ткачей.

— Мне-то с того какая радость, черти вы подлые⁈ — снова заорал светлейший государь так, что, кажется, задрожали тревожно рыцарские доспехи вдоль стен. — Один молчит, второй мычит, а у меня по земле того и гляди мёртвые ходить начнут! И наши, и русы! Мои, не германские или латинские, мои селяне бросают свои хутора и уходят на восток! Кшиштоф, сколько податей ты соберёшь весной⁈

Длинноносый и бледный каштелян с жидкими пегими волосами, обрамлявшими лысину почти на весь череп, проскрипел мерзким, ножом по гладкой обожжённой глине, голосом:

— На пятую часть меньше к прошлому году, Государь!

— Слыхали⁈ Неполный месяц минул с тех пор, как мы отправили этого болвана Изяслава домой! Вы мне наперебой клялись тогда, что Киев будет есть у нас с руки́! Что Перемышль, Галич, Берестье, а то и Туров будут моими к весне! Куда глаза прячете, подлецы⁈ — распалялся король, шаря рукой по поясу, ища скипетр. — Чья кровь будет платой за этот обман, за предательство короля, твари⁈

Первым вылетел из залы архиепископ, помимо молитв вереща́ и что-то сугубо светское. Следом подорвались и торговцы. Через несколько минут за столом остались лишь Болеслав, воевода Стах и Ян, его тощий и молчаливый советник. Эти двое последних смотрели в стол с полным и искренним убеждением в том, что из этой залы их наверняка вытянут за ноги, мёртвыми. Чтобы об каменные ступени разбить головы так, чтоб и узнать невозможно будет, пока спустят с третьего поверха-этажа во двор.

— Что проку сидеть да кряхтеть⁈ От всего городского совета вас двое осталось. Русы говорят: одна голова — хорошо, а три… Лучше, чем одна, так как-то, — чуть тише, но так же раздражённо обратился к ним король. Титул которого пока так и не был подтверждён Императором Генрихом. Тянул германец, будто ждал чего-то. Дождался, похоже.

— Угостись, светлейший государь, — предложил старый Стах, отвязав от пояса странной формы сосуд, и круглый, и плоский одновременно.

Воевода встал, поклонился распятию на стене и проговорил твёрдо:

— Дайте совет, пан Езус и пани Мария!

Он неспешно покрутил пробку, но выдёргивать с ожидаемым хлопко́м не стал — она будто по волшебству спрыгнула легко с горлышка сама и повисла на хитрой верёвочке, покачиваясь, словно завораживая Болеслава. Стах отхлебнул из сосуда, скривившись, помотав головой, а затем глубоко втянул воздух через собственный рукав. А после повернулся, преодолел несколько шагов, что отделяли его то ли от короля, а то ли от смерти, поди знай. И с поклоном вручил ёмкость монарху.

Болеслав подождал немного, пока воевода с хрипами завалится на пол, исходя кровавой пеной, пу́ча глаза и суча́ ногами, но не дождался. Старый воин стоял ровно, и дух от него шёл какой-то странный, незнакомый. Пахло, кажется, хреном, жгучим перцем и чем-то ещё.

Решив, что хуже уже вряд ли будет, даже провались он сейчас же прямиком в гости к Сатане, самодержец выхватил странный сосуд, приложился и глотнул. За тем, чтобы выпучить глаза на лице, наливавшемся вполне здоровым, без синевы или прозелени, румянцем. Действуя по наитию, он склонился над не пошевелившимся воеводой, уткнулся носом ему в чуть редеющую сивую гриву на темени и глубоко вздохнул. И опустился на резное кресло, начав дышать.

— Что это было? — спросил он через некоторое время у воеводы.

— Питьё с Руси. Они там зовут «хреновуха». Или ещё «перцовка хреновая». Странный, сложный язык у них: «хреновая» может означать «плохая, негодная», — Стах говорил ровно, спокойно. Понимая, что гроза, кажется, миновала. Ну, по крайней мере, шансов на то, чтоб выйти на Солнышко своими ногами, становилось гораздо больше. Один — это, кто бы что ни говорил, несоизмеримо больше, чем ни одного.

— Они и сосуды эти, «фляги», специально под него выдумали. Говорят, сам Чародей и измыслил. Дорогие, правда, очень, — не удержавшись, посетовал воевода. В отличие от своего предшественника, он считался больше воином, чем политиком, поэтому и ел, и одевался, и жил не в пример проще. Отчасти и из-за этого призвал его, узнав о смерти Сецеха, король. Сложных в окружении ему хватало и раньше, и к чему это привело?

— Ещё есть? — прежняя хвалёная и завидная рассудительность возвращалась к Болеславу. Так, словно сморгнув выступившие после этой хренотени слёзы, он увидел мир заново. И начал решать вопросы, как умел: чётко, быстро, в порядке приоритета. Сейчас первым был этот.

— Найдём, Государь! — заметно оживился Стах. — Ян, пошли ко мне кого-нибудь, там под лавкой справа две фляги ещё, последние. И пусть еды захватят на рынке у ятвягов или волынян: мороженой капусты кислой с клюквой, да их мясного шпика, который там зовут са́лом! И пару жбанов напитка из ягоды-боровины, они называют его «брусничный морс», обязательно!

Невзрачный кивнул и пропал, так, что даже дверь не скрипнула. Королю подумалось, что хоть кто-то из оставшихся верных людей на что-то да способен. Пусть пока в чём-то малом. Он помнил книги и науку учителей: большой триумф непременно складывался из небольших, незаметных достижений, из маленьких побед. Оставалось только надеяться, что способность добыть еду и питьё можно было приравнять к ним.

Ян вернулся быстро и снова незаметно, будто сам собой появился за столом и вовсе никуда не уходил. И пить не стал, вежливо извинившись, сославшись на слабое здоровье и предположив, что начальству нужнее. И в целом не ошибся. Заказ воеводы доставили на диво быстро, хоть и в три приёма: сала не нашли на рынке, и пришлось едва ли не по домам ходить на том конце, где жили или останавливались торговцы с востока. Но и с этой непростой задачей войско польское справилось.

— И как же одолеть его, Стах? Если он, как ты говоришь, может ведро той хренотени выпить и потом ещё по льду летать с железом на ногах? — пытал старого воина король. Они уже сидели рядом, почти в обнимку.

— Хренову́хи. То не я говорю, Государь, — оправдывающимся тоном гудел воевода, — то люди с тех краёв говорят. А народишко-то, сам знаешь, и приврать может.

— Это — да, — тоскливо вздохнул монарх и потянулся за салом. — Никому веры нет. Каждая гнида обмануть норовит. Генрих крутит чего-то: то приглашает, то забывает, чего обещал. Папа епископов наприсылал, в каждом большом городе чуть ли не по два. Всякий раз напоминают о душе и о том, что выше власти Господа и крепче страха перед Ним ничего в жизни быть не может. Серому люду и чёрному, безземельным и бродягам. Эдак и до бунта недалеко. Тяжко, Стах! Эта ещё…

Болеслав сокрушённо качнул головой в сторону высоких дверей. Воевода выразил мужскую солидарность понимающим мычанием, но о ком шла речь выяснять не стал.

— А если он и впрямь по ведру в день выпивает, за три дня тысячи вёрст преодолевает, громом и молниями повелевает — не одолеем, — выдал Болеслав, прожевав капустку и сморщившись, перекосившись аж, когда лопнула на крепких зубах сочная и холодная красная ягода. Явно со льда сняли миску с закуской.

— Пожалуй, и не одолеем, — кивнул Стах, едва не упав, когда правый локоть его предательски съехал с края столешницы. — Нет, ты не думай! Отдашь приказ — мы все как один…

— Чего «как один»? Под лёд топорами уйдёте? — горько переспросил король, подняв на воеводу глаза.

— А мы после ледохода пойдём! — с пьяной хитростью громко прошептал Стах.

— А я и думать не хочу, чего у него на этот случай заготовлено, — замотал головой монарх. — Гляди: пара-тройка сотен воев, и за одно утро он занял крупный торговый город. Костёл ещё развалил зачем-то…

— Так то ж не он, — нахмурился воевода.

— А кто? — не понял Болеслав.

— Ангел Господень! — торжественно пояснил старый воин, задрав вверх указательный палец, верхнюю фалангу на котором отрубили когда-то давно, когда король не то, что под стол ходил, а вряд ли вовсе на свет народился.

— Ну да, ещё и ангелы у него на посылках, и ворота дубовые он словом Божьим с петель срывает, — Болеслав вздохнул долго, прерывисто. — Нет, биться с ним точно не с руки нам. Надо думать, как теперь к мирным переговорам подступиться. Союзниками стать.

— Сдаться⁈ — прорычал Стах. — Это ж позор!

Седой воевода врезал кулаком по столу так, что посуда подскочила, как и сидевший рядом Ян. Болеслав же и ухом не повёл.

— Позор для короля — это когда королевичи на него не похожи. Когда дочери со всякими голодранцами из замка убегают «от большой любви». А самый страшный позор — если земли свои и народ свой не сможет тот король от гибели спасти. Любой ценой. Сохранить корону, но потерять подданных и страну, остаться гордым изгнанником, что на чужбине другим властителям на жизнь тяжёлую жалуется, как Изяслав вон недавно — это, Стах, позор. А в том, чтоб границы и людей внутри них сберечь, пусть и склонив голову, срама нет. Вон, к Генриху с дорогими подарками сколько раз посольства направляли и мы, и чехи, и мадьяры?

Остановив флягу на полпути ко рту, Болеслав вдруг замер, будто осознав что-то очень важное.

— Если то, что про Всеслава Чародея говорят, хоть на треть правда, а всё к тому и идёт, то совсем скоро за королевскими коронами и мантиями ездить станут не к папе и не к императору. А за их земли, лены, слуг и рабов пусть они сами переживают. Я, пожалуй, цепным псом стеречь восточные границы Генриху не подряжался. А в том, чтоб подрядиться ко Всеславу беречь его западные, есть смысл. А позора нет. Вот что я думаю!

Кивнув, соглашаясь сам с собой, некоронованный пока король Польши глотнул чудодейственного жидкого огня из удобной фляги, пристукнув ей по столу, подводя итог совещания. Думая о том, что на одной торговле новинками от русов, вполне можно заработать гораздо больше, чем на лесе, рыбе, зерне и даже серебре. Осталось определиться с тем, как выйти с Чародеем на переговоры. И стоит ли просить титул короля, почётный, но не особенно отличавшийся фактически от его наследного — великого князя Польши.

Старый воевода Стах храпел, лёжа на столе щекой, устроив бороду в блюде с кислой капустой. А неприметный Ян смотрел на Болеслава с выражением облегчения, изумления и благодарности. Воины, что явные, что тайные, всегда, кто бы что ни говорил, испытывают именно эти чувства, когда узнаю́т, что властители нашли-таки способ обойтись без драки. Пусть даже только на некоторое время.