Воин-Врач II

Глава 18 Уникальные операции

Оставив игроков-ледняков и дорогих гостей с патриархом и боярами, мы с Дарёной направились в лазарет. Домна уверяла, что они с Агафьей присмотрят за Рогволдом, который сегодня был значительно веселее. Грачова жена наморозила лёд с мёдом и отварами мяты и ромашки, заворачивала колотые кусочки в чистую холстину и давала сыну. Ему и вкусно было, и боль отступала.

В лазарете оставалось человек пять после той чёртовой метели. И двое из них — те самые ампутанты, старуха и мальчонка. У бабки был Свен, они с Фомой и ещё каким-то мужиком опробовали стул со спинкой и колёсами, вроде тележных, но полегче. Ясно, что по лестницам и крытым досками улицам не покататься, но в избе — вполне. Старуха, закусив губу, тренировалась одновременно двигать колёса в разные стороны, чтобы разворачиваться на месте, но никак не могла перестать путаться в руках. Судя по лицам мастеров, их выдержка была на исходе.

— Гляди, мать, — не удержавшись, влез я, — ты ж когда корову доишь, и вниз тянешь, и вверх рукой ведёшь, чтоб молоко-то набраться успевало?

Баба Люба, Любава Мирославовна, просившая испуганно князя не величать её по батюшке, оторопело кивнула головой.

— Ну так представь, что одно колесо — одна титька, а другое — вторая. Тянешь обе — назад едешь, толкаешь — вперёд. А если левую к себе, а правую от себя — влево и повернёшься. Ну-ка пробуй?

Старуха автоматически сделала то, о чём говорил ей князь, чуть помогая себе гипнозом, и развернулась на месте, да так споро, что наехала Фоме на ногу и едва не выпала из кресла.

— Во, молодцом, баба Люба! Давай, старайся потихоньку. Да мастеров не калечь мне, штучные они у меня, рукодельники, — Всеслав в шутку погрозил бабке пальцем, уже выходя из горницы-палаты. Вслед ему смотрели четыре пары обалделых глаз.

С мальчишкой было проще. У него и культя подживала гораздо быстрее, всё-таки не дед дряхлый, и ходил он вполне себе сам. А то, что рубаху натянуть или валенок придержать теперь выходило только одной рукой, так это привыкнет. С ложкой-то уже наловчился, переучившись с правой, которой не было, на оставшуюся левую. Значит, и с остальным справится. Главное, что жив остался. Как и многие тогда.

Дойдя до палаты с Аксулу, кивнул Гнату и Немому, что дожидались у дверей. Других ассистентов у меня пока не было. Ученики были, но твёрдостью ни рук, ни характера похвастаться пока не могли. А оперировать дочь главы соседнего государства, отвлекаясь на падающих в обмороки помощников мне никак не улыбалось.

— Готовы, други? — улыбнулся им князь.

— Тут изготовишься, пожалуй, — недовольно отозвался Рысь. — Ты ж сейчас опять начнёшь живых людей ножами резать, а нам отвечай потом всем, кто спросит, что ты то, что отхватил у них, не сожрал потом!

Ян аж с ноги на ногу переступил от неожиданности и на друга посмотрел очень выразительно. Было видно, что в курсе этого экспромта он не был.

— А коли и скажешь, что сожрал, беды не будет, — легко отозвалась Дарёна. — И сам, скажи, отведал. Будут и про тебя, как про нас, сказки рассказывать: одна на помеле летает, второй волком оборачивается и народ режет, что овец, а ты следом подъедаешь!

Да, за словом в карман не лезла точно. Прямо как моя жена! Правда, тут и карманов пока не выдумали. Жуткая гримаса, что заменяла Немому усмешку, дала понять, что он в этой шуточной дуэли целиком на стороне матушки-княгини. Улыбнулся и Гнат, широко и по-доброму. Так в двери и вошли.

Там, кажется, пахло паникой. Холодный кислый «испуганный» пот и вправду имеет свой запах, отличающийся от «рабочего», после труда в поле или тренажёрном зале, или «больного», когда пациент мечется в жару.

Шарукан и Байгар сидели на лавке возле стены. Аксулу, уже переодетая в чистую и «прожаренную» в парной рубаху, сидела на столе, не решаясь лечь. Страшно, понятное дело.

— Ну, девица-красавица, смотри, — начал я. Объяснить пациенту хотя бы примерно ход операции очень важно. Он и причастным себя чувствовать начинает, и страха становится чуть меньше. Когда врач спокойным и уверенным тоном говорит самые, казалось бы, невероятные вещи, в них начинаешь верить. А если больной верит в благополучный исход — это, считай, половина дела.

Я рассказал, что под кожей у неё скорее всего вырос веред или чирей, как тут называли фурункулы. А потом стал расти дальше. Разросся до такого размера, что перекрыл один глаз полностью, и уже почти скрыл второй. Нужно раскрыть кожу, вынуть веред и закрыть кожу обратно. Это не страшно и не очень сложно, если умеючи. В том, что более умелых врачей, чем я, не имелось ни в округе, ни в ближайшем времени, на столетия вперёд, у меня никаких сомнений не было. И это чувствовали все, по голосу, по интонации, по чему-то необъяснимому, но очень важному в таких ситуациях. Когда так нужно и важно, чтобы был кто-то, совершенно, полностью уверенный в своих силах, знаниях и навыках.

— Сырчан говорил, что ты самый лучший лекарь, Всеслав. И дедушка Ясинь тоже так говорил, — дрожавшим, но без слёз, голосом произнесла Аксулу.

— С ними тогда сложнее всё было гораздо. Боги помогли, без их помощи могло бы всё гораздо печальнее сложиться, — не стал врать я.

— Великий Тенгри не помогает лентяям и неумехам, как говорят дедушка и папа, — половина её голубого глаза, еле заметная меж почти сошедшихся век, горела надеждой. Это воодушевляло.

— Твои родные — мудрые и опытные. Я не буду с ними спорить. Не люблю спорить, когда меня хвалят, — я напоказ горделиво вскинул голову. Смех, раздавшийся в палате, разогнал страх. Всегда так бывает.

Всё-таки прав был тот, кто сказал, что прослушать о ходе операции и пронаблюдать его — два принципиально разных действия, события даже, можно сказать. Тут вышло в полном соответствии со студенческой и врачебной мудростью.

Когда Дарёна запела и голос её обрёл глубину и будто бы завибрировал, Шарукан отнёсся к этому, как к чему-то обыкновенному. Вроде как, один раз я это чудо уже видел, теперь удивляйте чем-нибудь новеньким. Я же каждый раз восхищался этим её умением. А вернее сказать, талантом. Умение можно разобрать, изучить и повторить. На талант можно только смотреть с искренним восторгом. Именно так, кстати, смотрел на княгиню Байгар. Правда, принимая во внимание его службу, скорее думал о том, чем такие таланты могут быть опасны его хану и Великой степи, а чем полезны.

Когда Аксулу была «загружена наркозом», я обработал операционное поле, места планируемых разрезов. Но для начала, как и было спокойно рассказано раньше, обрил ей голову. Делать это можно было и в сознании, но девушка попросила, если это не помешает лечению и мне, уберечь её от такого зрелища. В понимании женщин степи волосам придавалось большое значение, сакральное даже. Лысая половчанка считалась опозоренной навеки, такую никогда никто не то, что в жёны, даже овец пасти не взял бы. И видеть, как падают на пол её соломенные локоны было бы для дочери хана совершенно лишним испытанием перед непонятной «операцией», которую собирался сделать жуткий чужеземный князь русов. Тот, кого заметно боялись, пожалуй, все нукеры Шарукана. Кроме пары десятков ближников. Те боялись незаметно. Ну и Байгар, который умел хранить невозмутимое лицо почти так же, как сам Степной волк. Но по обрывкам их разговоров она понимала, что и отец, и его воевода предпочли бы сделать всё возможное для того, чтобы не проверять, кто сильнее — Русь или Великая степь. И это пугало ещё сильнее.

Когда я провел кривую скальпелем выше уровня волос, на коже головы, бледной на фоне смуглого лица, появилась линия, на которой начали проступать кровавые бусины. С шумным не то вздохом, не то всхлипом отвернулся Шарукан. Я предупреждал его сразу, что смотреть за тем, как режут близких — так себе удовольствие. Но он сказал, что пару раз уже вытерпел, справится и сейчас. Не подумав, наверное, о том, что воины, старый или молодой, и беззащитная любимица-дочь — совсем не одно и то же. И на этот раз боль ребёнка будет ощущаться сильнее, чем страдания старшего сына. Тому судьбой и Вечно Синим Небом заповедано быть сильным и терпеть любую боль. «Белая красавица» Аксулу не была воином. И отцу было её отчаянно жалко. И страшно за неё. И помочь он не мог ничем, что было ещё страшнее и хуже. Но держался он почти до последнего.

До предпоследнего держался Байгар. Но когда откинутый лоскут кожи со лба вместе с бровями лёг девушке на глаза, нос и подбородок, оставив под собой то, что должен был скрывать — череп и мимические мышцы — странной походкой отступил три шага назад, едва не свалившись на лавку. Шарукан посмотрел на лицо начальника разведки и оборачиваться назад к столу мудро не стал.

— Носом дыши, друже, — напряжённым голосом сообщил из-под тряпки на лице Гнат, — князь говорит, помогает. А лучше глянь-ка вон, слева от тебя на лавке торбочка стоит. В ней сосуд глиняный закупоренный. Отхлебни глоток-другой во здравие дочери хана. Да и самому хану, кажись, тоже не помешало бы.

Он говорил с паузами, будто тянул неподъёмно тяжелые слова изнутри неводом. Или тащил их, как трёхсаженное бревно из леса по глубокому рыхлому снегу на плече. Потому что руки его держали хваты-зажимы, в которых было лицо Аксулу. Верхняя его треть. Хотя, с их степным круглым строением черепов — почти половина.

Байгар нашёл заначенную в торбе фляжечку, пальцами расколол сургуч, едва не раздавив горлышко и деревянную пробку. С клеймом в виде Всеславовой печати, кстати. Придумка с шайбами получила развитие благодаря Глебу и Роме, и теперь необычной, что называется, «брендированной продукции» становилось больше с каждым днём. И стоила она, ясное дело, необычных денег.

Видимо, решив, что если бы мы хотели их отравить, то давно бы это сделали, одноглазый степной разведчик-контрразведчик прилично глотнул и, памятуя наказы многогранного Ставра, задержал дыхание. Пошарил в торбе наощупь, вытянул горбушку ржаного и занюхал ею почти профессионально, благодарно кивнув Гнату. Флакон из рук у него взял хан и действия повторил в точности.

Дарёна опустила глаза вниз только один раз. В этот миг дыхание её прервалось, голос скакнул и дрогнула под простынёй нога Аксулу. Княгиня зажмурилась и для верности даже отвернулась в сторону, продолжив выводить нужный мотив. Больше «анестезиолог» делами хирурга не интересовался, как отрезало.

То, что я ошибся с первичным диагнозом, стало ясно почти сразу. Это была не просто липома. Они, правду сказать, тоже были, в частности, та первая, которую я и диагностировал, чуть покатав под кожей, проверив подвижность, мягкий шарик при первом осмотре. Но кроме них четырёх там были ещё три крупных атеромы. Почти тот же самый жировик, только имеет особенность: может прорастать в кожу. А оставлять на лбу ханской дочери три дырки, вырезав опухоли, в мои планы не входило.

К счастью, их удалось вылущить довольно быстро. Следом отправились в глиняную миску и липомы вместе с капсулами. Да, необычно большие, да, старые. Но совершенно точно доброкачественные. Я читал, кажется, и слышал на лекциях, что подобные случаи встречались, чтобы два вида опухолей, да на одном и том же почти месте, да в таком количестве, но сам видел такое впервые.

Гнат и Ян работали, как роботы-ассистенты, которых я так и не успел застать в своём прошлом будущем. Каменные лица, отточенные движения, ни единой ошибки в подаваемых инструментах. Там, правда, и ошибаться-то особенно не в чем было. Только вот края масок, холстин-намордников, как их прозвал Рысь, и дурацких колпаков, которых нам нашили вместо привычных хирургических шапочек, были у них обоих мокрыми насквозь от пота.

Когда чуть подправленный лоскут кожи лёг на привычное место, оба они хором ахнули. Да, дочка у Шарукана и впрямь была белой красавицей. Несколько комков жира, секрета сальных желёз и соединительной ткани изуродовали бедную девушку до неузнаваемости, но добрый доктор Чародей спас. Оставалось только пришить ей лицо обратно. И кровь смыть.

Шил долго. Фома-златокузнец принёс на прошлой неделе новые иголки и хвастался ими так, будто блоху подковал. Я не стал его расстраивать и говорить про иглы, какими работали в моё время офтальмологи. Из одной его поделки тех, диаметром меньше половины миллиметра, можно было наделать, наверное, с десяток. Но для Средневековья его мастерство, конечно, было просто поразительным.

Швы были мелкими, и их было много. Но хватило и сил у Дарёны, и терпения у ассистентов, и везения у ханской царевны. И кетгута тонкого, что отдельно радовало, тоже хватило. И бинтов с монастырской мазью, что давала такой поразительный эффект — в моё время ни один, кажется, ранозаживляющий крем или бальзам так не работали. Экология, что ли, хуже стала? Или метаболизм в людях отказывать начинал?

— Аксулу, если слышишь меня — качни левой ступнёй, — велел я. И простыня качнулась.

— Слушай внимательно. Всё прошло успешно, всё закончилось. Тебе нельзя говорить, шевелиться и даже моргать полных пять дней. Отец приставит к тебе служанок из ваших, они объяснят тебе, как подавать знаки: есть, пить и… хм… наоборот, — неожиданно сам для себя смутился я. — Полотно с лица сниму завтра, проверю, всё ли ладно, и навяжу обратно. И так пять дней. За это время всё должно немного поджить. Если ты меня хорошо слышишь и поняла — качни ещё раз левой ступнёй.

Простыня дёрнулась дважды, и напряглись было губы и подбородок.

— Спокойно, Аксулу, спокойно! Не надо делать резких движений и тем более не надо плакать! Под повязкой будет сыро, а потом кожа начнёт зудеть от соли. И моргать тебе тоже нельзя, помни. Просто лежи и отдыхай.

Лицо степной принцессы расслабилось, и ступня шевельнула простыню еле заметно, как лёгкий летний ветерок.

— Вот и отлично. Через высушенное утиное горлышко тебе дадут попить лекарственного отвара, от него будет хотеться спать. У тебя впереди долгая, счастливая и полная радости жизнь, белая красавица. А пока есть возможность и время набраться сил и выспаться — нужно сделать именно так, — закончил уже Всеслав. Потому что моя работа кончилась и я «отступил назад». Удобно, однако — шагнул, и всё, даже размываться не надо!

— Шарукан, не подумай, что я нарочно так подгадал-подстроил, — явно нехотя, через силу начал Всеслав, когда после позднего ужина за столом остались только те, кому нужно было присутствовать. Несмотря на то, что план срабатывал именно так, как было задумано, ему было неприятно начинать этот разговор. Но по-другому никак не выходило.

Великий хан поднял глаза на великого князя. Те самые глаза, которые совершенно неожиданно, непредсказуемо и от этого пугающе наполнились слезами, когда увидели прежнее лицо любимой дочери, не обезображенное опухолями.

— Я внимательно слушаю тебя, добрый друг, — размеренно ответил он. И не скажешь, что они с Байгаром не пропустили ни единого тоста-здравицы. Две трети которых сами и произносили, по-восточному ярко и цветисто.

— Помнишь, был разговор о тех, кто стравливал наши народы? Кто посылал подлых убийц к моим жене и сыну? — как всегда при этих воспоминаниях голос князя стал глуше.

— Помню, Всеслав. Ты обещал тогда, что эти негодяи понесут примерное наказание. Если тебе нужна любая моя помощь в этом — только скажи. Мои земли, мои люди, мои богатства в твоём распоряжении, — чуть более торжественно, чем полагается трезвому человеку, отозвался Шарукан.

— Я не терплю ложь и недомолвки, хан. Поэтому расскажу тебе всю правду, а ты сам примешь решение, помогать мне, или нет, — глубоко вдохнув и выдохнув, начал Чародей. — Я клянусь, что не стану ни торопить тебя, ни осуждать твои решения, какими бы они ни были. Я не принуждаю тебя к помощи, я не требую. Мне было важно сказать тебе это.

— Ты сказал — я услышал. Говори дальше, добрый друг, — прикрыв глаза, кивнул Степной волк.

— Мои летучие отряды… нет, не в том смысле, что летать умеют, просто розмыслы-разведчики, что незримыми предрассветными тенями могут быстро передвигаться по землям моих врагов, оставаясь для них незамеченными. Вот такие отряды моих людей нанесли удар по самому больному месту латинян.

— По казне? — мелькнул жёсткий огонёк в голубых глазах Шарукана.

— По ней, — согласно кивнул князь. — По-нашему, по-волчьи. Там, где не ждали, так, как никто и представить не мог. И даже если подумают на кого папские вояки, то скорее всего не на меня и моих людей. Не в этом суть. Сейчас этот отряд возвращается домой. Они идут по Дунаю. Сейчас, наверное, в среднем или нижнем течении.

— С грузом? — в вопросе не было корысти, только уточнение деталей.

— Да, с грузом. Сколько точно — не знаю. И сколько живых моих там осталось — тоже не знаю, — скрипнул зубами Чародей. Но продолжил вполне ровно, — У меня не так много вестей от них. С ними могут быть союзники. И за ними могут по пятам следовать враги. Вероятности и первого, и второго примерно одинаковы. Хотя, в то, что за ними, щёлкая зубами, рысят римские собаки, я верю сильнее, — потёр правую бровь Всеслав.

— Не томи, друже, — хан даже на стол навалился грудью, приблизившись к князю.

— Мне нужна твоя помощь, Шарукан. Мне нужны эти люди. И груз их мне тоже не помешал бы, но люди мои мне нужнее. Я не могу долететь до тех мест, что бы там ни говорила обо мне молва. И людей верных у меня в тех краях нет. Если бы половцы смогли помочь моим воинам вернуться домой — я был бы тебе очень, Очень признателен. — Ладони Чародея лежали на столе. Голос был твёрд, как и взгляд серо-зелёных глаз, в которые внимательно и как-то непривычно глубоко задумчиво смотрели голубые глаза собеседника. Это длилось долго, почти с десяток ударов сердца.

— Зови меня Ха́ру, Всеслав. Меня так зовут отец и братья, — неожиданно ответил хан.

— Близкие друзья зовут меня Слав. Или Славка. Отец-покойник так же звал, — медленно отозвался князь.

— Светлая память ему, твоему уважаемому отцу, — серьёзно сказал Степной волк. — Он воспитал достойного и великого сына. Ты сделал так, что я могу сейчас слушать речь своего отца, да пошлёт Великий Тенгри ему ещё много счастливых лет жизни. Давай, мы не станем говорить о том, кто, когда и чего будет должен друг другу, как и пристало верным и добрым друзьям?

Это было неожиданно. Всё, что знали на Руси про хитрых и вероломных половцев, осыпа́лось в картине мира Всеслава карточным домиком. Я так и вовсе замер, отступив ещё дальше. Момент был не просто важным — он был судьбоносным.

— Байгар, — чуть хрипло повысил голос Шарукан. И рядом тут же возник степной воевода, совсем недавно сидевший на другом конце стола, напротив Рыси. Который, судя по тому, как шевельнулся воздух за спиной, оказался за левым плечом Чародея так же внезапно.

— По Дунаю сейчас спускаются вниз, к Русскому морю, воины моего друга и брата Всеслава, — начал размеренно отдавать распоряжение хан. А за князем что-то хрустнуло. Рысь то ли лучину сломал, что, бывало, крутил промеж пальцев, как ударник из моей прошлой жизни — барабанную палочку, то ли зубами клацнул, захлопнув от неожиданности рот.

— Мне нужно, чтобы его люди и те, кто помогает им, оказались здесь как можно быстрее. С ними важный груз. Его тоже нужно доставить. Но люди важнее, Байгар, они нужны здесь, живыми и здоровыми. Подними Дешт-и-Кипчак, Великую степь. Сделай всё, чтобы воины моего брата были дома как можно быстрее. Я сказал.

Если сказанное и удивило главу разведки, то заметить этого Всеслав не смог. Уловил только уточняющий взгляд на Гната, что замер за плечом.

— Мой друг Гнат по прозвищу Рысь расскажет тебе всё, что знаю я, и что знает он. Да поможет вам Великое Синее Небо! — не удержался от патетики князь. Но она была очень уж к месту. Если кого и звать в свидетели небывалого, когда степняк и рус называют друг друга братьями, то именно его, Небо. Потому что Солнце должно было показаться только к утру, а времени тут терять даром никто не любил, не хотел и не собирался.