Воин-Врач II

Глава 13 Новые горизонты

Сложнее было не сделать клюшки из черенков для копий и тщательно выглаженных-выструганных сосновых и липовых дощечек, туго обмотанных полосами крепкой ткани и густо промазанных рыбьим клеем. И не напилить из подходящих дубовых стволиков шайб нужного, привычного мне размера, выварив их потом в конопляном масле. Не вычистить-выгладить лёд ножами, топорами и какими-то скребками-скобелями до приемлемой гладкости по всей площадке. И даже не научить будущих звёзд будущей НХЛ и проверить их знания основных правил новой забавы. Сложнее всего было объяснить им, нахрена в принципе было всё это городить. Поэтому Всеславу, загоревшемуся новой идеей, пришлось рычать и приказывать. Тогда дело пошло побойчее.

Когда за нами задвинули высокий щит из толстых дубовых досок, берег тут же облепили зеваки. Виданное ли дело — среди дня половина ратников столпилась возле реки! Бабы стирать ходят нечасто, да и одеты вовсе не так, чтоб глядеть на них было интересно, не то, что летом. Лодьи торговые тоже не плывут — где им плыть-то, лёд же кругом! И на то, чтоб бредень под лёд пускать собирались, тоже непохоже. Значит, что? Значит — тайна! Значит, надо срочно туда!

Всеслав, не отходя от ледяной стены, неуверенно стоя на странных узких железках, явно пожалел о том, что повёлся на эту афёру. Но картины из моего прошлого зажгли в нём тягу и интерес к хоккею сразу, ярко. Наверное, это у мужиков в крови — быстро увлекаться разными видами спорта, особенно такими динамичными и зрелищными.

Я хоккей обожал с раннего детства, с самого первого чемпионата в далёком сорок шестом. И играть начал в эвакуации, в гарнизоне, на льду того самого озера Ханка на Дальнем Востоке, в привязанных к валенкам конёчках, которые нужно было тщательно протирать после каждого выхода и смазывать непонятным ленд-лизовским комбижиром из американских поставок — иначе ржавели страшно. Рубились мы с пацанами самозабвенно, изо всех сил, представляя себя Бобровыми из «ЦДКА», Тарасовыми из «Динамо» и Гурышевыми из московских «Крылышек». Я потом пробовал, помню, объяснять сыновьям, как было интересно и волнительно слушать репортажи и комментарии Озерова и Писаревского. Но им, привыкшим смотреть спортивные соревнования по большому цветному телевизору, это уже, наверное, тяжело было понять. А мы тогда облепляли радиоприёмники и громко шикали на тех, кто влетал в двери, опоздав к началу трансляции.

«Ну давай, пробуй» — явно без охоты и уверенности предложил князь, «отступая назад». А я привычно поймал равновесие, потоптался на коньках, привязанных ремнями к сапогам, оттолкнулся от бортика — и полетел…

Это сложно объяснить тем, кто сам никогда не пробовал, наверное. Но чувство, что ноги несут тебя, скользя, над поверхностью блестящего льда, все больше и больше набирая скорость, и вправду чем-то сродни полёту. Понятно, что сломанные лезвия мечей и сабель, приспособленные на скорую руку Свеном под крепления к сапогам и валенкам — это не настоящие коньки, и выписывать настоящие пируэты в них чревато и опасно. Но хватило и этого.

Час примерно мы с мужиками привыкали и тренировались. А потом взяли клюшки и попробовали поиграть. Ясно, что на настоящий, привычный мне хоккей, это походило, как рваный скачущий полёт бабочки-капустницы на величественно-гордую траекторию стратегического бомбардировщика. Но для этого времени, для этих, сильно не избалованных зрелищами и досугом в целом, людей хватило с лихвой и этого эрзаца. Лютовы парни требовали немедленно рассказать, где взять эти острия для ног, чтобы летать по льду птицами. Янкины вопили, что мы все сплошь криворукие и косоглазые, и что шайбу вколотить в установленные с двух сторон площадки вместо ворот тулупы они смогли бы и с закрытыми глазами. Ждановы просто орали, да так, что, казалось, лёд начинал жалобно потрескивать под ногами.

Презентация прошла успешно крайне. И выявила сразу несколько «тонких» мест. Нашей ледовой арене явно не помешали бы трибуны. И шатры какие-никакие, чтоб народ сопли не морозил на ветру. И вообще, по мелочи. Но об этом надо было подумать явно дольше и внимательнее, чем просто по пути от площадки к раздевалкам. А, да, раздевалок-то тоже не было. Непочатый край работы, в общем.

— Это, отче, спорт. Ну, как Олимпийские игры у латинян. Только у них бег, мордобой, скачки и когда швыряют чего-то там, не то копья, не то тарелки, — пояснял Всеслав вечером.

— Тарелки⁈ — ахнул Ставр, оторвавшись от куска. Сидели за столом, привычно уже обсуждая за ужином случившееся за этот день и планы на следующий. — Там бабы, что ли, были у них? Кто ж ещё-то удумает посудой швыряться?

— Не, вроде мужики только, — без уверенности ответил Чародей. — Они там по-первости вообще голяком выступали. Если б там бабы были, игры бы вышли не Олимпийские, а олимписькины.

Гарасим со Жданом фыркнули совершенно одинаково, облившись пивом. Глаза Гната приобрели некоторую загадочность. Видимо, перед ними в его мыслях разворачивались те самые игры, и там было, на что посмотреть. Янко-стрелок хранил национальную невозмутимость, только уголок рта, правый, чуть уйдя наверх, давал понять, что трансляцию они с Рысью, пожалуй, смотрели одну и ту же. Иван с дедом Яром заржали в голос, став похожими друг на друга, как близнецы.

— Так и в чём же польза? — отдышавшись и утерев слёзы, спросил заинтересованный патриарх.

— Ну как же, — начал перечислять князь, — мужики при деле, и при этом смертоубийства не чинят — уже целых две пользы. На свежем воздухе, для здоровья полезном, да к ним внимание кучи народу приковано, ни на что другое — плохое, хорошее ли — люд не отвлекается. А представь, отче, что таким образом, если повезёт, можно будет и тяжбы промеж князей разрешать? Не войско на войско в поле, чтоб потом во́роны неделями обжирались, а отряд на отряд, на льду, да чтоб после пир учинить общий на всех. Мир да благодать!

— Чудеса, — поражённо пробормотал старый священник. — Трансформация зла в богоугодное… Мы со старцами, помню, дискутировали о подобном.

Судя по научным терминам, он опять здорово увлёкся вопросом.

— Ну, насчёт богоугодного — не факт, конечно, — отреагировал Всеслав. — Зрелище, всё-таки. Церковь может и не одобрить.

— Это какая? Русская православная? В моём лице? — вскинул бровь патриарх. Видимо, вполне слившийся с должностью.

— Ну, мало ли, — пожал плечами князь, про себя радуясь метаморфозе отца Ивана.

— Если придумкой той ты хоть одну-единственную жизнь человеческую спасёшь — никакой иной, кроме как богоугодной, новинка та быть не может, — уверенно постановил он, давая высочайшее дозволение на продвижение нового вида спорта на вверенной ему территории.

— Благодарю, отче. Только для того, чтоб задумка та в силу вошла, всем нам поработать придётся. Тебе — донести до паствы, что беды и бесовщины в том никакой нет. Нам — детские школы основать, тренеров-учителей подготовить, площадки сделать. Дел — куча, — с озабоченным лицом продолжил князь.

— А мы подмогнём, подмогнём, чем сможем, княже! — вступил в разговор и дедко-Яр. — Вон, Ставр-то как раздухарился, на вас, летучих, глядючи. А орал-то как, на весь Днепр! То «куда клюшку задрал, против правил это!», то вообще про какой-то проброс!

Да, хриплые вопли инвалида, что пару раз на эмоциях едва не выпал из гнезда, ну то есть короба на груди Буривоева ручного медведя, пожалуй, и вправду слышали далеко. А я ещё подумал, как он видит-то всё на такой скорости и таком расстоянии? «Воин он, рождён и воспитан так. Они движения различают даже те, какие глаз не всякий раз приметить успевает» — пояснил мне Всеслав. И оба мы порадовались, что с первым судьёй первого товарищеского матча вопрос, кажется, отпал сам собой.

— Ты, Ром, подбери себе из друзей да дружины отряд, и ты, Глеб, не отставай, — предложил Чародей, начав неожиданно для себя самого формировать и молодёжную сборную. Слово «команда» было непонятным, поэтому его решено было заменить.

— А где эти лезвия ножные брать? — тут же уточнил средний сын. Не иначе, про собственную лигу и сам уже подумал.

— Это к Свену, он делал. Да знаешь ещё что, — припомнил убежавшую было в суете мысль князь, — ты скажи ему, чтоб про то, как ладить их, никому ни звука!

— Почему? — интерес и предчувствие вспыхнули в Глебовых глазах.

— Потому что потом-то всё равно другие кузнецы разнюхают, а первых комплектов несколько десятков, а то и сотен, пусть он скуёт. А ты с ним от моего имени и моим словом ряд заключи, чтоб треть с продажи — в княжью казну, — похоже, про монополию и исключительные права Всеслав тоже где-то слышал и читал. Вот это я понимаю — коммерческая жилка.

— А сам наперёд думай. Лезвия те, их коньками зовут, потому как на них быстрее ветра можно по льду носиться, как конному, так вот они продаваться начнут влёт. Сперва такие вот, простенькие, на ременных креплениях. Потом лучше придумаете, чтоб прям к сапогу притачаны были. Те сильно дороже стоить будут, — продолжал рисовать будущее князь.

— Когда забава эта побольше городов охватит, можно будет одежду да обувку делать со знаками городов, а то и тех отрядов, что лучше всех играют, — Всеслав запускал в массы те идеи «спортивного маркетинга», что почерпнул из наших с ним ночных бесед за последнюю неделю. В там переговорено было — устанешь вспоминать. И про форму, и про шарфы-шапки-рукавицы для зрителей-болельщиков, и про то, что возле катка-стадиона не грех горячим питьём да заедками какими-нибудь торговать, с наценкой, само собой. Про тотализатор только говорить почти ничего не стал. Всеслав и так стойку сделал, услышав, что можно биться об заклад. Про договорные матчи же точно даже не обмолвился. Пусть хоть в Средневековье, хоть немного, но побудет большой спорт честным.

На тренировки народ ходил, грешно сказать, почти как к обедне. Но успокаивало то, что патриарх Всея Руси орал «Шайбу!» наравне с паствой, а то и пример подавая. «Лавки горой», то есть трибуны, плотники оформили за неполный день. Пришлось, правда, расчехлять военно-полевую скатку, что Вар привычно таскал везде за нами с князем — засмотревшись на атаку ворот, один из плотников рубанул себе по ноге. Рана была на редкость удачная, ни кости, ни крупные сосуды не задел. Швы, дренаж — и горько опечаленного пациента грузят на подвернувшиеся сани, в лазарет. А печальным он был потому, что тренировку с шикарного места, от самой площадки, так и не досмотрел до конца. Гнат проводил его глубокомысленной тавтологией: «кто ногу отрубит — на танцы ни ногой».

— А как зовётся та игра? — спросил Глебка после того, как обсудили контракты на изготовление формы и инвентаря, а ещё возможность привлечения монастырских и соборных писцов, чтоб на паре-тройке листов бересты написать основные правила и задвинуть на торгу. Первую партию, ясно, подешевле, а там уж как пойдёт, но штучная вещица, рукописная, да с картинками мало точно стоить не могла. Патриарх одобрил и это, мол, и братия при деле, и народ, глядишь, грамоту скорее освоит. С распределением прибыли «пятьдесят на пятьдесят» тоже не спорил.

Над названием игры и первых команд мы со Всеславом чуть всю башку не сломали. Одну на двоих, крепко спавшую внизу, где князь обнимал Дарёну, умостившую голову на широкой груди мужа. Слово «хоккей», пусть и привычное мне, пришлось отложить, как непривычное никому, кроме меня. «Клюшкин бой» тоже как-то не впечатлил, как и «шайбомёт».

— На льду же игра? — уточнил отчаявшийся уже Чародей у точно такого же меня.

— Ну, если не шайбой, а мячом, ну, шаром из тряпок увязанным, или даже деревянным, то и на траве играть можно, — ответил я.

— Фу, скажешь тоже! Клюшками — и по траве! И без коньков. Не-е-е, это вообще не то! А пускай будет «ледня́!» — предложил он с азартом.

Я, подумав, согласился. В конце концов, в России и так названия массы важных и даже краеугольных вещей и процессов на «…ня» заканчивались. Подумаешь, одной больше. Зато НХЛ здешняя будет звучать весомо и солидно: Русский Ледняно́й Союз! РЛС! А, каково? Сила!

Товарищеский матч по набиравшей популярность «ледне́» прошёл на Коляду. Ну, то есть на Рождество. В общем, в начале студеня-января, который тут ещё именовали красивым словом «просинец». Небо днём давало понять, почему и это название было верным. В звонкой бескрайней синеве ярко сияло вечное Солнце, будто радуясь вместе с каждым из живых тому, что год снова повернул с зимы на лето, с мороза на тепло, от смерти к жизни. Правда, про тепло думать было пока рановато — ночами стоял такой колотун, что давешнему торговцу дровами, кажется, сам Бог велел довольно потирать руки и пересчитывать прибыль.

Да вот только некоторые неравнодушные граждане опять влезли в привычное течение истории, напомнив некоторым остальным про слова Чародея, что гуляли по Киеву в разных вариациях. О том, что нету у Бога других рук, кроме наших. И что воздать по справедливости можно и самим, не отвлекая Высшие сущности по пустякам. Поэтому через неделю после того, как закончилась адова вьюга, с холмов спустился длинный, на несколько десятков подвод, санный поезд, гружёный дровами. Привели его тяжёлые крупные косматые лошадки тёмной масти. А их — не менее здоровые и заросшие мужики в тулупах, увешанные кто медвежьими когтями, кто кабаньими клыками. Встречать их за ворота выехал Ставр на Гарасиме, и стало сразу понятно две вещи. Нет, даже три. Откуда растут ноги у данной торговой инициативы. Откуда взялся такой лесной богатырь у Буривоя. И что жадному торговцу дровами следовало теперь потуже затянуть пояс на необъятном брюхе.

Дрова отгружали с доставкой и укладкой в поленницы на дворах почти вдвое дешевле принятого в Киеве самовывоза. Говорили, что группа вооружённых лиц, представляя бизнес-интересы местного торгаша, тем же вечером пришла обсудить специфику локального товарооборота и устоявшуюся дровяную монополию. Которые в тот вечер были порушены, как и большинство морд вышеозначенных лиц.

Поезд пришёл из Искоростеня, с древлянских земель. Там предсказуемо плохо относились к чужим князьям в целом и к наследникам Псковской волчицы Ольги в частности. А лесами те земли были богаты значительно больше киевских. Всеслав подтвердил слова Буривоя о том, что прошлое осталось позади, что гостям и добрым соседям на берегах Днепра и Двины всегда рады, и инициативу по дровам всячески одобрил, даже для подворья четыре воза приобрёл, накинув сверху за смелость и на будущую торговую удачу. И купил три пары тех крепких лошадок, возле которых Алесь вился, как кот возле сметаны. И принял десяток возниц на службу, поручив счастливых и гордых громил-бородачей Ждану. А с кряжистым дедом, что возглавлял древлянский караван-посольство, договорился о мире и взаимопомощи, отказавшись брать дань, что не успел стрясти перед побегом в Польшу Изяслав. Наоборот, сказал, что три года с этого дня никаких податей с племени лесных великанов не потребует, и нагрузил им в отдарок две подводы тканей, пряностей, воинской справы и даже рыбы, на которую речка Уж, где стояла древлянская столица, была не так щедра, как великий батюшка-Днепр. А деду тому по совету Ставра вручил раритетного вида палицу, украшенную резьбой и серебряной чеканкой. По словам безногого — ту самую, что княгиня Ольга забрала вместе с жизнью больше ста лет назад у Мала, вождя древлян.

Старик, увидев дубину, которую принесли в коконе из дорогого цветного восточного ковра двое Ждановых, побледнел так, что я аж заволновался — не послать ли за Печорскими? А ну как он сейчас брякнется в обморок, а то и в кому сразу? Какими мухоморами его потом отпаивать? Но седой медведь взял себя в руки. Подошёл к подарку, положил на него широкие сухие ладони и прислонился лбом. Борода его подрагивала, будто он с палицей, которой только зубров с ног валить, не то здоровался, не то прощения за что-то просил. А потом поднялся, утёр слёзы и склонился перед Чародеем до самого снега. А родовичи, до той поры стоявшие за его спиной немым почётным караулом, сперва повторили это движение, а потом, поднявшись, заорали здравицы так, что будь в окнах стёкла — непременно повылетали бы.

Вечером подводили итоги, уже привычно. Команд-отрядов неожиданно сформировалось аж целых три, поэтому решено было подарить народу почти настоящий товарищеский чемпионат, три дня сплошной ледни́. Вернее, два — почти сплошной, а на третий — суперфинал. Ну а чего? Это «стенка на стенку» нельзя два дня подряд ходить, потому что на второй день составы команд очень сильно отличаются. Да и ходить могут не все. А тут — милое дело!

Рома с Глебом, только что не приплясывая, делились успехами в продвижении новой игры в массы и отдельно — промежуточными коммерческими результатами. Выходило очень нарядно. В части продвижения им посильно помогали патриарх и Яр со Ставром. Этот оказался таким прожжённым болельщиком, что всю душу мне вымотал, вызнавая тонкости и нюансы правил. Даже нашёл где-то большущие песочные часы, что отмеряли тысячу двести ударов спокойного сердца — двадцать минут, привычную мне продолжительность периода. И ещё одни, поменьше — фиксировать добавленное время, эти-то, здоровые, на паузу не поставишь, даже набок положив. И, наконец, раздобыл где-то какую-то трубу, которая хрипло выла так, что, будь весна, все лоси собрались бы на берег посмотреть на конкурента. Не труба, а пароходная сирена.

В ходе спокойных обсуждений открылась дверь и влетел Гнат. Поскольку ни иволги, никакие другие звери и птицы до этого со двора не орали — на тревогу было непохоже. Хотя сам Рысь и являл собою её воплощение.