Воин-Врач II

Глава 14 Вот это ледня́

— Слав, там это… Едут! — выдохнул Гнат, упав на своё место. О том, что могло заставить его так запыхаться и доложить вразрез форме думать не хотелось категорически.

— Подробнее, Гнат, — от тона Всеслава, кажется, угрожающе шевельнулись у дверей невидимые истуканы Вар и Немой, а в горнице будто бы ощутимо похолодало.

— Прости, княже, — будто бы опомнился и даже смутился воевода. И продолжил более содержательно. Но ситуация становилась от этого только менее понятной.

Выходило, что в это самое время на Киев шли рекой два поезда-каравана. Снизу вверх по карте и, соответственно, по Днепру поднимался десяток саней, на половине из которых были закреплены юрты-кибитки, или что-то вроде того. Головные несли знаки-бунчуки Шарукана. И крыты те юрты снова были белыми попонами. Конвоем скакала полусотня конных, но вряд ли в качестве военной силы, скорее просто охранение от возможных оголодавших и заскучавших по зимнему времени прибрежных лиходеев.

Сверху вниз, от Чернигова, спускались два десятка саночек, и на трёх из них были знаки молодой жены Святослава Ярославича, германской княжны-принцессы Оды. И сопровождало молодую жену три сотни воев.

Разведка уже сообщала раньше, докладывая о выполнении поставленной ещё осенью задачи «сделать так, чтоб у Ярославичей, бежавших за помощью в Польшу, земля под ногами горела», что братья Святослав и Всеволод вместе с киевским низложенным князем за кордон не последовали. Они вернулись по своим вотчинам и носу оттуда не казали третий месяц кряду. Но Гнат и Ставр, отдельно друг от друга, сообщали, что у торговых людей, приходивших с тех вотчин, у подавляющего большинства были чересчур внимательные глаза и чуткие уши. И сновали они по городу днём и ночью, вопросы задавая такие, о каких нормальным честным торгашам справляться и в головы не придёт. Наблюдали двоюродные дяди за Всеславом, внимательно, пристально, иначе и быть не могло. И про мир с половцами знали наверняка, и про древлянское посольство недавнее. Могли, пожалуй, и про специальные торговые преференции проведать — там особой тайны не было, да и значительно возросшее число лодок со степными грузами под Всеславовым знаменем до самого ледостава не счёл бы только слепой и не заинтересованный. Дядья же такими явно не были.

Ставровы люди с Чернигова передавали, что город и стены там укрепили, как никогда до этих пор. И о том, что удара в спину с той стороны ждать в ближайшие недели не следовало, говорили только сведения о живой конной силе Святославовой дружины. И цены на сено и овёс в окру́ге, которые дотошные лесовики регулярно узнавали и сообщали тоже.

Всеволод стягивал войска в свой Переяславль гораздо активнее, но тоже скорее в оборонительных целях. Вестей ни от кого из дядьёв не было, по крайней мере официальных. И вот — на́ тебе. Целая княгиня, да с тремя сотнями конных. И это при том, что полных пять десятков черниговцев, из тех, что принимали участие в том народном восстании, в результате которого Чародей и оказался великим князем Киевским, по-прежнему жили и служили здесь, в городе. Вот же не было печали!

Всеславова память подлила масла в огонь, сообщив о том, что принцесса Ода приходилась двоюродной сестрой не абы кому, а самому Генриху IV, императору священной Римской Германской империи. И каким-то родством, тоже не сильно далёким, была связана с одним из предыдущих римских пап. Вот так подженился дядя, вот это родственничков себе завёл! Эти, поди, отравят и не почешутся даже. «И не говори. Кубло эта Европа, змеёвник. Что Габсбурги, что Саксен-Кобург-Готы, что прочие, прости Господи, Гогенцоллерны» — хмуро согласился князь.

На понимание того, с какими целями с разных сторон катились к нам по льду великой реки две эти очень разные представительные делегации, не было даже намёка. Догадки были. Масса. Одна другой хуже.

Черниговцы прибыли в город первыми, почти ночью. Зимняя темень не помешала и заблудиться им не дала — и места́ знакомые, да и запутаться, двигаясь вдоль высокого днепровского берега по льду реки, было довольно затруднительно. Пока на подворье творился шум и суета, всегда сопутствующие встрече гостей, распределению привезённых грузов и прибывших людей и попыткам сделать это всё одновременно, Всеслав сказал задумчиво жене:

— Вот что, Дарён. Пусть Волька пока с Глебом да Домной посидит. Или с Агафьей, Грачовой женой, с кем ему лучше?

— Со мной ему лучше, любый мой. Что задумал? — насторожилась княгиня. Повезло им друг с другом, с полувзгляда понимали. Как и мы с женой.

— Чую, неспроста немка наладилась в гости, Дарёнушка, — потирая старый шрам над правой бровью, как всегда делал в раздумьях, ответил князь. — Если бы сам Святослав пожаловал, я бы спать вас отправил с лёгким сердцем, и сло́ва не сказал. С ним бы мне сподручнее беседовать было. А с бабами, да притом иноземными, нет той привычки.

— Неужто думаешь, со злом приехала тётка? — она снова изогнула-приподняла левую бровь. Ох, и нравилось же это в ней Всеславу. Да, впрочем, всё в ней ему нравилось.

— Не думаю, ладушка. Чую. Вот нутром чую, что недобрым ветром надуло её в эту пору. Степняки-то, мыслю, просто в гости едут. Ну, может, прихворал кто из родни, показать везут. А эта, одна, без мужа, да с тремя сотнями… Побудь со мной при разговоре. Только за простенком вон сядь, да до поры дыши потише, не кажи́ себя. Мне с тобой рядом спокойнее будет. А с сыном Лютовы ребятки пока поиграют.

Дарёна кивнула и встала, качнув подолом, выходя в коридор. Всеслав глазами указал Вару, чтоб тот устроил всё с охраной ложницы-спальни-детской. Княгинин звонкий голос настойчиво кликал зав.столовой, которая тут же отозвалась откуда-то справа, и явно уже на бегу́.

Всеслав сидел за столом в окружении светцов с лучинами. В горнице было чуть угарно, зато светло почти как днём. У входной двери замерли привычно Немой с Варом, изображая неизвестных здесь атлантов. Только держали не потолок, а рукояти мечей. И одетые. В остальном же сходство было почти полным.

Дверь отворилась с лёгким скрипом. Входить в неё без звука умели, наверное, только Гнат и его нетопыри. На пороге появилась богато, даже чересчур богато одетая высокая блондинка. Высокий лоб, бледная кожа, голубые водянистые глаза, брови, подведённые чем-то чёрным. Форма лица, скорее треугольная, чем овальная, и чуть длинноватый нос делали её поразительно похожей на Марлен Дитрих. Ну, в чём-то, наверное, дядьку Святослава можно было и понять. Если у этой ещё и характер такой же, как у «белокурой бестии»…

— Здравствуй, Всеслав, — произнесла она, чуть картавя. Да, пожалуй, «Лили Марлен» из моего детства исполнял в трофейном патефоне точно такой же голос. Бывает же.

— Здравствуй, Ода, — князь смотрел на гостью внимательно. — Проходи, садись, поешь-выпей с дороги. Путь, верно, долгим был?

— О да! Никак не могу привыкнуть к вашим жутким зимам! Мороз, ветра́, — если глаза и уши не врали нам с князем, то немка начинала… кадрить племянника?

— У тебя хорошо в замке, тепло. В Чернигове меньше места, а Святослав больше времени тратит на воинские забавы, чем на… — она, усаживаясь на лавку, будто случайно огладила себя по бокам и бёдрам, вроде бы расправляя густо украшенное вышивкой платье, — на обустройство жилища.

Князь кивнул ей за спину, и Вар с Яном Немым исчезли. И дверь даже не вздохнула.

— Попей горячего с дороги, Ода. А потом расскажешь, как вышло так, что дядька не приехал сам. Чем таким важным занят, что тебя отправил вести разговоры со страшным и непонятным соседом, — Всеслав говорил ровно, наливая ей сбитень и пододвигая плошки с какими-то сладкими закусками-заедками.

— О, я не ем много после заката, Всеслав. Это портит фигуру. Я боюсь растолстеть как эти русские квашни после родов и перестать нравиться мужчинам! — отпив и облизнув губы, ответила гостья. И тон, и жест были, я мягко сказал бы, глубоко порочными.

Она была второй женой Святослава. От первой у него было четыре сына. Родами четвёртого та и померла. Эта же второй год ходила праздной. Фигуру, видимо, берегла.

— Тебе нечего бояться, Ода. Вряд ли пара сладких пряничков повредит, — князь сделал вид, что «повёлся» и вступил в её игру.

— О, ты любишь сладкое? Хотя о чём я, кто же из мужчин, сильных и могучих воинов, не любит? А я знаю много разных секретов, Всеслав. Я могу быть слаще мёда, — голос её наверняка заворожил бы и глухого, и старого, и пещерного отшельника. Но не Чародея.

Я чувствовал, что князь зверел. Не в смысле похоти и торжества плоти. Он люто, яростно сожалел сейчас только об одном: что перед ним баба. Мужика, пришедшего с прямым предложением измены, предательства, он бы, пожалуй, уже месил бы на полу ногами. Будь тот знатным и родовитым. Кого попроще — просто велел бы выкинуть с крыльца пинками.

— Здесь жарко, Всеслав. Я, пожалуй, сниму часть одежды, — не то предупредила, не то продолжила играть княгиня. Они были примерно одного возраста, но она выглядела значительно моложе своих лет. Князь откинулся к стене, тщательно следя за тем, чтобы не бросить в развратную бабу чем-нибудь тяжёлым. И надеясь на то, чтобы Дарёна не выскочила из-за стены не вовремя. Он, кажется, слышал её возмущённое дыхание. И злился, что ей приходилось смотреть на это представление.

— Мне не так давно доставили письмо от моего брата, Генриха, — продолжала как ни в чём не бывало немка, стягивая слой за слоем барахло и, видимо, эротично роняя его на пол. Наверное, князь должен был по́едом есть её глазами и следить за каждым движением тонких бледных рук. Но странный, цепкий, слишком холодный взгляд серо-зелёных глаз его будто примёрз к её льдисто-голубым.

— Брат пишет, что свара у папского престола, которую затеяла ещё его матушка, идёт полным ходом. Он рассчитывает назначить своего папу уже через один-два года. И ему нужны сильные союзники здесь, на Востоке, — как можно было совмещать обольщение, политинформацию и попытки вербовки, я не имел ни малейшего представления. Но эта… как-то справлялась.

— А ссорить промеж собой русов, поляков, венгров и чехов как-то соотносится с этим его желанием? — Всеслав произнёс это игриво-медовым голосом, будто бы говорил комплимент на самой грани приличия.

Ода сперва среагировала на тембр, приоткрыла губы и потянулась было через стол. А потом до неё дошёл и смысл. Но владела собой гостья великолепно. Наверное, именно из таких потом, к моему времени, и селекционировались агенты Абвера и БНД*.

* БНД, федеральная разведывательная служба Германии (нем. Bundesnachrichtendienst, BND) — служба внешней разведки Германии.

— А ты интересный… собеседник, — рука, потянувшаяся было через стол, изменила траекторию и легла на высокую грудь. — Ты, наверное, очень хорош в… хм… шахматах.

Вот дались им всем эти шахматы! Я фыркнул внутри, не выдержав, и князь, кажется, едва не повторил то же самое снаружи.

— Я, Ода, очень много в чём хорош, точно тебе говорю. Например, я люблю свою жену и не терплю предателей. Тех, кто играет за моих врагов, я тоже не терплю. Поэтому они все очень быстро заканчиваются, — эти пошлые ужимки начинали выводить Чародея из себя.

— Да? А как тогда ты объяснишь своему дядюшке, что взял меня силой, когда я обсуждала с тобой мирные торговые дела? — нарисованная бровь поднялась вверх, собрав высокий лоб в некрасивую гармошку, выдавшую истинный возраст немки.

Она рванула на груди платье, с которого посыпался с щелкающим звуком на плахи пола жемчуг, и заорала истошно:

— Нет, нет, отпусти меня! Убери свои руки!

Всеслав даже опешил. Вот такого поворота событий он не ожидал совершенно точно.

А следом за ним опешила и Ода. Когда с одной стороны из сплошной, кажется, стены, вышла Дарёна, и глаза её были страшными. А с другой стороны в открывшуюся беззвучно дверь, пока немка хлопала ртом, как выброшенная на берег рыба, пытаясь собрать на довольно дряблой конопатой груди тряпки, одновременно вполне логично и обоснованно отползая от жены Всеслава, вошли патриарх, дедко Яр и ещё два каких-то пожилых, но очень представительных гражданина. Один был в рясе, второй в кольчуге.

Дарёна преодолела те три-четыре шага до Оды без звука и, кажется, не касаясь пола ногами. Плыла, как чёрно-багровая туча, поблёскивая небесным святым огнём из-под ресниц и нахмуренных бровей. Я даже напугался: с таким лицом убить человека — как нечего делать. Названные, нежданные, но, не отнять, очень своевременные гости-свидетели, кажется, чувствовали то же самое. Отец Иван успел только ладонь поднять в останавливающем жесте. Больше ничего не успел.

Воеводина дочь оказалась рядом с немецкой принцессой. Чисто визуально, у будущего абвера-вермахта не было ни единого шанса. Немка хрипло взвизгнула и прижала ладони к лицу, опасаясь, наверное, что жена вождя русов вцепится ей в щёки и глаза когтями. Но ласточка-ладушка, Дара-Дарёна, Солнцем озарёна, положила блондинке левую руку на затылок и начала методично, прямо сквозь прижатые ладони, рихтовать нос, видимо, ей тоже показавшийся длинноватым. Об столешницу. С маху. Да приговаривая.

Я едва было не смутился. За долгую жизнь довелось повидать и наслушаться всякого, но когда молодая красавица рычит сквозь зубы такие слова — как-то не по себе, честно скажу. Даже Всеслав удивился, хоть и не терминологии. Он-то и пояснил логично, что детство в гарнизоне-детинце не исключало знакомства с активной лексикой. И что в этом времени многие вещи просто и привычно называли своими именами. И если баба ведёт себя так — то и звать её по-другому смысла нет. Память его, открытая передо мной, это лишь подтвердила. Это в европах в толерантном будущем незаконнорожденных называли красиво, бастардами и байстрюками. В Русской Правде под редакцией Ярослава Мудрого для них было вполне определённое слово, без романтики и возможности двойных толкований.

На третьем прилёте принцессы об стол произошёл конфуз. Белокурые локоны черниговской фрау остались в руке русской княгини, что замерла, прервав от неожиданности косметологические процедуры. Под париком у немки оказались свои жидкие прядки серо-мышиного цвета, явно грязного и сального вида. Ну да, в поездке бань не предусматривалось, видимо.

На лице Дарёнки хищную воинственность сменила растерянность, какая-то даже чуть детская.

— Это чего? — голос её прозвучал с удивлением и некоторой обидой. А я вспомнил, где видел похожую ситуацию. В старом хорошем фильме. Где Надюха, точно также, будучи в своём праве, вырвала шиньон Раисе Захаровне.

— Брось гадость. Вшей ещё нахватаешь, — отозвался князь, медленно приходя в себя.

Жена отшвырнула фальшивую причёску мгновенно, а ладонью потрясла брезгливо, как кошка лапой, и вытерла её об оставшийся бархат на плече гостьи. Что сидела без намёка на движение.

— Дара! Встань рядом, — к Чародею будто вернулось понимание, а с ним и контроль над ситуацией. Голос звучал глухо, но твёрдо. Жена плавно и грациозно обошла стол, став за князем слева и сложив руки ему на плечо. Наверняка с милым выражением лица пай-девочки, это она отлично умела. А Всеслав не удержался и продолжил:

— А то набежит ещё охрана тёткина, придётся тебе и их мордами по́ столу возить. Не надо, милая, пожалей стол, он не виноват.

За спинами вошедших раздался сдавленный хрипло-каркающий смех. Ну конечно, старый нетопырь не простил бы себе, пропусти он такое веселье. Чародей же тем самым ровным и спокойным тоном говорил дальше, переведя взгляд с крупно дрожавшей немки на патриарха:

— Доброго вечера, отче. Рад тебе несказанно, очень ко времени привёл тебя Господь в дом мой. Родственница дальняя, вишь, приехала, да, боюсь, бесы вселились в неё. Понять вот не могу — сразу на костёр тащить, или отмолить попробуешь?

Ода заскулила что-то по-немецки, и, кажется, только сейчас заметила, что сидит в платье, у которого стан разорван почти до пупа, без причёски и размазывая кровавые сопли.

— Что за мужи с тобой, святейший патриарх Всея Руси? — и Всеслав, не сводя глаз с Ивана чуть опустил голову, будто передавая мяч или микрофон. К чести священника, в игру тот включился мгновенно.

— Это, княже, товарищ мой старинный, во святом крещении наречён Неофитом, епископ Черниговской и Рязанской епархии. Мы с ним в одном монастыре подвизались у ромеев, и до тех пор встречались… много раз, — со значением ответил Иван.

— Рад знакомству, отче Неофит, пусть и обстоятельства довольно скорбные да тяжкие, видишь, способствуют ему, — по-церковному размеренно поприветствовал ещё одного светлого старца с тёмным прошлым Чародей. — Много земли в епархии твоей, много паствы, братии… Отчего бы, отче Иван, не переверстать епархию в митрополию? Если будущий владыка Неофит не против.

Не иначе, день такой был сегодня: правильные решения приходили одно за другим. В глазах епископа загорелся огонёк понимания и интереса, а патриарх и вовсе довольно глаза прикрыл, будто получил долгожданный подарок.

— Истинно говоришь, княже. Обсудим непременно с владыкой во благовремение, — и они оба важно склонили головы.

«Не политика у нас, а балаган какой-то, друже!» — не выдержав, подумал я. «За столом сидит, размазывая кровавые сопли, полуголая княгиня, императорская кузина, мордой по́ столу приложенная супружницей твоей дорогой, а ты тут митрополиями бросаешься».

«Сам же говорил, Врач, что дело у нас шибко важное и шибко сложное, и использовать нужно любой случай, удобный он или неудобный» — подумал в ответ Всеслав. «А Дарёнушка и вправду молодцом выступила, нарочно так не придумаешь! Эта выдра приехала мужика во блуде и насилии обвинить, а сама от жены его отхватила, да прилюдно, да голой руки, без железа, без дерева. Порожняком скаталась в такую даль по морозу, моль конопатая!».

— А кто второй гость, отче? — поинтересовался князь вслух.

— Боярин черниговский Радомир, что молодую жену Святослава в пути сопровождал людно, конно и оружно, — так же степенно представил коренастого пожилого воина патриарх. По лицу боярина гуляли желваки, да так, что борода ходила ходуном. Видимо, подобного от княгини он не ожидал.

— И тебе поздорову, славный воин Радомир. Прости, что при бабьей сваре оказаться довелось, — с лёгким сожалением развёл руками Чародей. Изящно сменив статус назревавшего скандала федерального уровня на мелкую семейную неурядицу.

Радомир коротко, отрывисто как-то кивнул, чуть прикрыв глаза, давая понять, что новые вводные принял и с формулировками согласен.

— Очень ты обяжешь меня, святейший патриарх, если с митрополитом Неофитом проводишь княгиню Оду в мою домовую церковь, где вы, вероятно, крепко помолитесь о здравии её и скорейшем освобождении обуянной бесами души тётушки, — со скорбно-участливым выражением лица сообщил князь Ивану. Тот снова кивнул с пониманием, делая шаг в сторону так и сидевшей в неприглядном виде немки.

Ода оглядела свои руки, покрытые кровью и соплями. Провела ладонью по голове, не найдя на месте привычного парика. И тот блеск, что заполыхал в её льдистых глазах, замерших на невозмутимой Дарёне, заставил Чародея поднять руку, прерывая движение патриарха Всея Руси. Потому что змей, что скалят зубы на семью и родных, следовало убивать, не глядя, бабы они или мужики. Или хотя бы вырывать с корнями ядовитые зубы. Или выбивать. И неядовитые тоже. Для памяти и для порядка. Иван, видимо, заметил или почувствовал это во взгляде князя и остановился, придержав руками и черниговцев.

— Слушай меня, Ода, слушай внимательно, — и снова в голосе Всеслава переплелись еле различимый вой далёкой ледяной метели, рёв ещё более дальнего лесного пожара и шелест меча, что тянут из ножен. Немка перевела бешеные глаза на Чародея и словно оледенела. На моей памяти столько сил в гипнотическое воздействие он вкладывал впервые.

— Ты пойдёшь с патриархом и митрополитом. Ты встанешь перед образа́ми святых и покаешься, крепко покаешься в делах и помыслах против мужа, против народа русского и святой православной веры. Пусть верные слуги Господа решают, как жить-быть тебе дальше.

В глазах немки продолжали полыхать гнев и ненависть. Это мужик, воин, получив по морде, утрётся и продолжит бой, прямой и честный, до победы. Эта же гадина будет годами выжидать, чтоб ответить, и поступки её вряд ли будут иметь хоть что-то общее с Правдой и Честью. Таких за спиной оставлять нельзя.

— Мне очень жаль, что ты — женщина моего родича, Ода, — зашелестела снова смерть голосом Чародея. Поменялись в лице все в комнате. Лишь Дарёнка осторожно погладила плечо мужа. Чуть дрогнувшей тонкой ладошкой. Всеслав накрыл её пальцы своей ладонью, не сводя глаз с тётушки.

— Не будь Святослав твоим мужем, я приказал бы выдрать тебя вожжами на конюшне. А потом отволочь к реке. За ноги. Через весь город. Прямо так, с голым срамом и с подолом на башке.

Голос Всеслава, как и глаза его, не выражали ничего. Смерти не нужны эмоции, её боятся и без них, она страшна именно своим полным, абсолютным равнодушием. И это чувствовал каждый в комнате. Ненависть и злобу во взоре Оды сменил ужас. А Чародей продолжал:

— А там, на берегу, я вспорол бы тебе брюхо. Набил камнями и отправил под лёд. Водяному Деду нравятся такие, как ты. Злобные, хитрые и бесчестные. Ты была бы в любимицах у него, Ода. Вечно. Нежитью, без всякой надежды на спасение.

Немку снова затрясло. Она судорожно пыталась укутаться в рваное платье, даже с пола что-то подхватила. Только бы отогреться после этого ледяного голоса. Только бы не смотреть в глаза его обладателю, где серо-зелёным будто манила к себе, тянула за Кромку днепровская прорубь.

— И, поверь, мне не было, нет и никогда не будет никакого дела до того, кто твой брат, и насколько близок твой род к Святому престолу. Мне — всё равно, Ода. Я, Всеслав Полоцкий, говорю тебе: тот, кто умышляет зло на мою семью, на мой народ, на мою землю — пусть пеняет сам на себя. Ибо сам выбрал себе и смерть и посмертие.

Вывшую и бившуюся в истерике княгиню черниговскую выносили митрополит с боярином. Поминутно озираясь на Чародея, что провожал её тем же самым мёртвым взглядом чуть сощуренных серо-зелёных глаз. Которыми, кажется, и впрямь смотрела сама смерть.