Воин-Врач II

Глава 15 Мы верим твердо

Утром, после службы в Софийском соборе, на которой патриарх произнёс неожиданную, но яркую и проникновенную проповедь о важности сохранения людских душ и животов вне зависимости от того, в кого те люди верят, пошли на берег. Тем более отец Иван благословил. И даже новую епитрахиль-шарф накинул. Я едва не заржал внутри князя, когда углядел благообразного старца, патриарха Всея Руси, в красно-бело-зелёном шарфе с символикой погранвойск. И потом только сообразил, что буквицы «П» и «В», изящно вышитые на плотной ткани — это наши «Полоцкие Волки». Ну да, не блеснули оригинальностью мы с князем, согласен. Но сыны-то какие хваты, молодцы! Вот это я понимаю — агент влияния. Или амбассадор бренда, как в позднюю пору покинутой мной в прошлой жизни России говорили, забыв, видимо, все родные слова.

На подступах к стадиону, больше похожему на, мягко скажем, частично деформированный шатёр бродячего цирка, уже вовсю торговали флажками, шарфами и рушниками с символикой. Народ мёл новинки, как горячие пирожки, а за последние едва ли в драку не лез. Жаровни с углями и разогретыми на них булыжниками делали пребывание на трибунах немного комфортнее. Покрывала из оленьих, медвежьих и волчьих шкур-полстей — ещё сноснее. Горячий сбитень и предвкушение новых ощущений и вовсе грели народ, как весеннее Солнышко. Тем, кому не хватило места на «лавках горой», приходилось моститься по деревьям и крышам — на берегу возле площадки мест не было ни единого.

В первом чемпионате древней Руси по ледне́ принимали участие «Полоцкие Волки», «Стражи Киева», отряд городских бояр и ратников, и «Лесовики», команда Ставра и Буривоя. Сам великий волхв тоже был на трибуне. И князь, после приветствий и объятий, от души поблагодарил одноглазого старика за то, что они с безногим не стали дразнить гусей и остановились на нейтральном названии, обойдясь без стрел и секир, молотов, посохов и плугов Старых Богов.

— Ну уж вовсе-то за дурней дремучих нас не держи, княже, — хмыкнул Буривой, разглаживая на груди чёрно-зелёную ткань с причудливой вязью из белых букв «Л», логотипом его отряда-команды. Которые при желании и определённой доле фантазии легко можно было принять за один из символов Велеса.

— Вас недооценивать — самому дураком быть, — в тон ответил Чародей. — От лютичей и ободритов весточку получил, спасибо. Но древлянская, думаю, получше была, и для меня, и для тебя, и для них.

— Откуда знаешь, что и я с того что-то выгадал? — насторожился волхв.

— Ну так я ж вас вовсе-то за дурней дремучих не держу, — широко улыбнулся Всеслав.

А Буривой, сощурившись было подозрительно, вдруг тоже расплылся в улыбке и хлопнул князя по плечу.

— А ведь купил! Купил старика! Ты глянь на него, Яр — лис самый что ни на есть, и даром, что волк!

— А кому бы другому по силам было такое ещё измыслить да сотворить? — Юрий явно был доволен и учеником, и собой, и ситуацией.

В «правительственной ложе» сидели бок о бок патриарх, верховный жрец, митрополит, родовитые бояре, полоцкий волхв, храбрые воины и несколько торговых людей из лучших, тех, что попали в эту часть трибуны не за деньги, а по совести. Тот самый Тихон, торговец мясом и, как выяснилось, мясопромышленник, сперва было озирался тоскливо, но когда боярин рядом разглядел на нём бело-синий шарф «Стражей» и протянул раскрытую ладонь — чуть приободрился. После стаканчика горячего вина с мёдом и пряностями они уже хором орали кричалки своего отряда. Вот никогда бы не подумал, что фанатская культура такая адаптивная и настолько привязчивая. Наверное, что-то инстинктивное в ней есть, нутряное.

Между митрополитом черниговским и рязанским и Радомиром-боярином сидела княгиня Ода. От вчерашней «белокурой бестии» в ней не осталось, наверное, ничего. О чём уж там беседовали с ней Иван с Неофитом, Чародей у них не выспрашивал, да и времени-то поговорить толком не было. Но на немке была простая, хоть и тёплая одежда, а на голове глухой тёмный платок, повязанный как и до́лжно замужней женщине. Нос выглядел так, будто она недавно что-то не поделила со вспыльчивым и скорым на руку боксёром без лишних морально-этических ограничений, свойственных людям будущего. Иссиня-фиолетовые пятна под обоими глазами образ только подчёркивали. Среди разодетых в пух и прах болельщиков первого эшелона она выглядела, как бродяга-бичовка, затесавшаяся сюда по преступному недосмотру охраны. На Всеслава глаз не поднимала, даже едва слышно поздоровавшись дрожащим голосом.

Когда все расселись было по местам, слева, с высокого памятного берега раздался волчий вой. Не яростно-грозный и не скорбный, полный бессильной злобы, как те, что звучали здесь же в тот день, когда наёмники Щуки, что лежали сейчас вон под тем курганом, что и в перинах глубоких сугробов был отлично заме́тен, надумали убить княгиню Дарёну с маленьким сыном. Сейчас «волк»-наблюдатель сообщал о гостях. Отрывисто-звонкое размеренное тявканье в финале подтвердило о том, что приближаются те самые десять ожидаемых саней с половцами.

Черниговцы заозирались было с опаской, но горожане с горделивым превосходством поведали, что волчий вой ныне не приносит местным беды и страшиться его не нужно. Ведь сам оборотень-князь поклялся хранить в городе Правду и Честь. И ни единого разу не обманул. Приезжие слушали объяснения и следующие за ними истории с явным недоверием. Но горожане клялись и божились все как один, что говорили, как всё было на самом деле.

Вчера с Радомиром, Гнатом и Ставром засиделись допоздна. Старшие нашли непременных общих знакомых и вспоминали битвы, где доводилось ратиться по одну сторону поля. И оба искренне недоумевали, что за шлея попала под хвост Изяславу, что он надумал лезть в братову и племянникову вотчину. Но о том, что такое «приказ» и «княжья воля» оба прекрасно знали, поэтому недоумение было скорее риторическим.

— А что, правду люди говорят? — прищурился черниговский боярин на Всеслава. Уже не раз отведав чудодейственной настойки отца Антония.

— Редко. Врут в основном, подлецы, — уверенно влез Гнат, не отстававший в плане дегустации. Особенно удачной единогласно была признана хреновуха с красным перцем. Чистый лесной пожар, а не напиток. Но, кажется, после пары глотков на улицу можно было выходить без шубы и валенок.

— Смотря о чём, Радомир, — более вдумчиво подошёл к ответу Чародей. Он напиткам тоже отдал должное, но не более того.

— Ну, полёты на крылатом волке… Тени-призраки, что с тобой вместе на струге том сотню татей в брызги изрубили, — странно это смотрелось, когда человек сказанному самим собой одновременно и верил, и не верил.

— Тут привирают, верно Рысь говорит, — кивнул, подтверждая слова друга, князь. — Волков там не было — я на Буране своём сиганул в реку. Пришлось ему, бедному, глаза закрыть да выть в самое ухо, чтоб он с обрыва прыгнул. Как раз только перед самым снегом еле-еле расходился, а то хромал всё. Не подвёл коновал здешний, выправил ногу ему.

— А про призраков-навий? — этот момент волновал гостя нешуточно, он вон аж локоть в миску с капустой поставил.

— Мы, боярин, люди взрослые, многое видали, — задумчиво проговорил князь. — Ты наверняка поболее моего видел да слышал от верных людей, тех, что плести не станут. Я один был на струге.

Радомир, что было придвинулся вместе с миской поближе, чтоб лучше слышать, отпрянул.

— Но насчёт сотни — точно врут. Десятка три рыл там было. Наверное, — ровно закончил Чародей.

— Да кто ж их считал-то… Там целых не было, это я точно тебе скажу, боярин, — снова не удержался Рысь. — А так с той солянки, что, почитай, вровень с бортами тогда над водой в струге напластанной убоиной пари́ла, можно и три десятка собрать было, и четыре. Наверное.

Радомир, поняв, что врать вовсе уж напропалую тут никто не собирался, разговорился и сам. С его слов выходило, что чёртова баба Ода, не успев появиться в городе Чернигове, перессорила промеж собой половину боярских семей, настраивая одних против других вроде как вовсе без пользы. Будто удовольствие дурное получала, глядя на то, как люди друг на друга волками смотрят да зуб точат. А уж до мужиков охочая была — хуже кошки. Но вот так, чтобы прилюдно осрамиться, не доводилось ей. Старый воин, кажется, даже радовался про себя тому, что новая жена князя попала в такой оборот. Дома ей никто не указ был, а тут на́ тебе: великий князь да сам святейший! Ну и пусть про князя того с княгиней говорят разное. Одна, мол, чуть ли не на помеле летает ночами, а второй будто бы с нечистым и Старыми Богами знается. От прежних Богов Радомир ничего плохого не видел. И словам патриарха верил истово. Раз тот сказал, что Всеслава сам Господь направляет — так тому и быть.

Когда вдали показались сани с кибитками в окружении всадников, черниговский боярин подобрался. Мало ли, места новые, народ незнакомый. С князем-то худо-бедно вчера ладом поговорили, нормальный он оказался, даром, что молод ещё. Правда, питьё то, что в святой Печорской лавре придумал настоятель, хитрое оказалось, под конец вечера мало что в голове задерживалось. Но точно помнилось, что было всё очень хорошо. Надо будет у старцев тамошних или рецепт тех составов разузнать, или с собой в Чернигов прихватить, с запасом.

Чем ближе приближался поезд, тем тише становилось на берегу. Слишком долго конные степные воины в этих краях приносили только смерть, зло и беду.

— Обождите, гости дорогие, меня. Пойду других гостей встречу. Сейчас буду, — Чародей легко поднялся и перемахнул через перильца трибуны, приземлившись прямо на широкий ледяной бортик площадки. Пробежал легко по нему до подававшего какие-то хитрые знаки Гната и с разбегу взлетел на спину серого Бурана. И почитай с места взял намётом в сторону степняков. Безоружный.

Черниговцы, густо заполонившие берег, зашумели. Но, поглядывая на Радомира, за оружие не хватались и суеты не поднимали. Все зрители, собравшиеся поглазеть на диковинную ледню́, вглядывались в снежные клубы, что поднял следом за собой конь великого князя.

Буранко летел стрелой, застоялся в зиму, редко вволю размяться удавалось, в городе дел хватало. Не удалось и сейчас. Кибитки останавливались, до ближней было от силы половину перестрела, справному коню за такое время и не разогреться даже. Только припустил — и уже крепкая хозяйская рука окорот даёт, останавливает.

Из первых саней, крупнее, шире обычных русских, что, приди нужда, и по лесу прошли бы, выходил, откинув белый войлочный полог, сам Степной волк Шарукан. Всеслав спрыгнул с коня, прошёл два шага навстречу. Лицо гостя было таким же привычно невозмутимым, угадывать мысли и настроение по нему — как по их каменным идолам в степи.

— Рад видеть тебя здоровым, добрый сосед Шарукан! — искренне улыбнулся Чародей. — Всё ли ладно дома, как здоровье Ясинь-хана и молодого Сырчана?

— И я рад, Всеслав, что Великий Тенгри сберёг тебя живым до нашей встречи. Поговаривали, ты снова удивлял своих Богов удачей, а они за это наградили тебя новыми друзьями? — с тем же лёгким акцентом ответил хан. И лишь по голосу было понятно, что говорит он с улыбкой.

Два вождя, великий князь и великий хан, за разговорами преодолели разделявшее их расстояние и сперва крепко пожали руки, а затем и обнялись. За спиной Чародея с берега донесло многоголосое громкое и протяжное «Любо!».

— Чего это шумят твои? — поинтересовался степной гость.

— Так радуются. Давно ли то было, что когда ваши с нашими встречались и кровь реками лилась? А теперь вот в гости друг к другу ездим, торговлишка пошла помаленьку, — объяснил Всеслав.

— Скажешь тоже, «помаленьку»! Отец говорит, что кабы мы на три-четыре зимы раньше с тобой повстречались — сейчас бы земли болгарские занимали вокруг моря русского. Да не силой. Просто купили бы их у ромеев, — ясно было, что сотрудничество хана устраивало полностью, а то, что это оценивал и его легендарный отец, живой и здоровый, радовало в особенности.

— Так что, Ясинь-хан с тобой? Да поехали уже, а то же к началу опоздаем! — будто опомнился князь.

— К началу чего? — удивился Степной волк.

— У нас вон праздник, а к нему новая забава: вроде битвы и охоты, только без крови почти и по правилам. Проще показать, чем объяснять, глаза-то сами вернее расскажут, — махнул на странное сооружение за спиной Всеслав.

— Сын со мной, да три дочери вызвались на дивный Киев-город посмотреть. Он им понарассказывал, как тут чисто, кормят сытно и не по-нашему, да в каких платьях бабы ходят. Пристали репьями, не оторвёшь, — с досадой, знакомой отцам нескольких дочерей, отозвался хан. — Ясинь-хан, хвала Вечному Синему Небу, жив и здоров, поклон тебе передавал и даров богатых. Винился, что не может сам приехать погостить, дела не отпускают.

— Потом, Шарукан, всё потом. У меня вон весь город, почитай, зябнет на берегу, игры дожидаясь. Отправляй своих на моё подворье. Есть те, кто дорогу помнит, без провожатых найдёт?

— Есть, отправлю. Просьба у меня, Всеслав. Одна из дочерей хворает. Всем хороша, сильная, толковая, да вот в прошлом году начала желвачина на глазу расти. Сперва окривела на один, а теперь того и гляди второй закроется. Вдруг твои Боги будут милостивы и к ней? — стало понятно, отчего не спешил хан. Наверное, думал, что снова развернётся под ногами кошма-самобранка и можно будет неспешно обсудить новости под кумыс. Не угадал.

— Глянем, и Богов попросим о милости. Только вечером, когда домой вернёмся. Пойдём, я тебя с детьми на почётное место усажу, откуда видно лучше, — да, восток — дело тонкое, но и мы не лаптем щи хлебаем, разбираемся уже немного в степной дипломатии.

Когда рассаживались, быстро перезнакомившись, Чародей услышал еле различимый шёпот черниговского митрополита:

— Неужто сам Степной волк Шарукан?

— А то ты сам не видишь? Он и есть. Гостили давеча, он, отец его и сын. Хворали они тяжко, а князь-батюшка отвёл болезни их с Божьей помощью, обоих на ноги поставил. С тех пор мир у нас и доброе соседство, — так же неслышно, но с ощутимой гордостью отвечал патриарх.

— Вот бы год назад им встретиться. Столько душ сберегли бы на Альте, — с тоской прошептал Неофит.

— Об том мы ещё не раз поговорим, друже. Одно тебе скажу: пока Всеслав на Руси — быть Правде и порядку, — а потом уже не различить стало, потому что на лёд стали выкатываться отряды, и толпа подняла натуральный вой.

Над берегом зазвучала музыка, удивив зрителей ещё сильнее. Хотя после выхода команд-отрядов на лёд казалось, что сильнее уже некуда. Статные богатыри в цветных накидках вместо свитеров-джерси смотрелись Божьим воинством, непобедимым и ярким, как фрески в Софии Киевской.

Удачно заехавшие в город скоморохи не подвели. Не подвёл и патриарх, складно и вовремя ввернувший на проповеди несколько раз про спорт, рекорды и лидеров, с внятными пояснениями, что первое слово означало «занятия и уроки, вроде воинских, которые делают крепче и мощнее тело и дух», второе — «победы, достижения, которые запомнятся навсегда», а третье — «победителей, подающих пример, ведущих за собой».

Песня про героев спорта, летевшая над Днепром, вскидывала народ над лавками, задавала торжественное настроение и правильный ритм. Только строчку про телеэкраны поменяли на «гладит ветерок ели». Мотив и слова, на девятьсот лет опередившие время, сработали на ура. И пусть чернявый, цыганистого вида, певец слабо походил на гордого красавца Магомаева, а его банда с бубнами, рожками, гуслями и жалейками — на Большой детский хор Всесоюзного радио и Центрального телевидения, но тут и зритель был не искушённый, не разбалованный эстрадой. Поэтому торжество и восторг при словах о героях, победах, чести и Родине перехватывали в людях дыхание и вышибали слёзы радости. В конце только, при словах о Богах и чертях, некоторые опасливо поглядели на патриарха и митрополита. Но почтенные старцы не подвели: Неофит хлопал в ладоши, широко улыбаясь, и отец Иван так и вовсе свистнул в два пальца так, что у ближних уши едва не заложило. Прорывался иногда богатейший жизненный опыт у святейшего. Но очень к месту.

А потом пошла жара.

Жеребьёвку проводили Радомир и Шарукан, которые почти перестали смотреть друг на друга волка́ми. Почётная обязанность для дорогих гостей и предвкушение новых эмоций подогревало интерес и помогало не забыть, конечно, но отодвинуть пока подальше старые счёты. В которых, разумеется, были наука и опыт. Но жизнь на месте не стояла, как и отряды ледовых дружин, что кружили по площадке, приковывая восхищённые взгляды.

Со Ставром был разговор с утра, и он хмуро пообещал не гудеть в свою дуду-сирену каждый раз, не мешать командам разыграться, а зрителям — разогреться и войти во вкус. И не подвёл. Как и игроки, как и трибуны. Это был настоящий фурор, какого мы с Всеславом и ожидать не могли.

Сперва бились «Стражи Киева» с «Лесниками». Причем в прямом смысле бились, во втором периоде на лёд пришлось загонять «тяжёлых» Ждановых, чтоб растащить ту оравшую и дёргавшуюся кучу, в которую превратились два красивых и нарядных отряда. И, если б в командах было побольше народу, половина бы заехала на штрафные скамейки. И так-то пришлось выгнать с площадки одного киевлянина, что едва не порезал соперника. Тяжёлые времена, конечно, без засапожника в хоккей играть никак нельзя. В ледню́, то есть.

Ставр, делая во фразах долгие паузы, где интуитивно угадывались слова, не предназначенные для женщин и детей, вынес строгие предупреждения участникам свалки, и продолжил игру после того, как отец Иван, не сходя с трибуны, но профессионально громко, призвал всех к порядку.

В результате, «Лесники» вынесли «Стражей» со счётом 7−5. Табло, здоровенные рамки с холстом, на котором были намалёваны цифры, да так крупно, что и с противоположного берега, наверное, читались без проблем, тоже восхитило зрителей. Удобно же — отошёл за сбитнем или винцом, вернулся, и ни у кого из вопящих соседей переспрашивать не надо, какой счёт. Стой да вопи себе рядом.

Во втором матче подуставших «Лесников» размотали «Полоцкие Волки». Оказалось, что даже два дня форы в тренировках имели значение. 6−4, но игра была ещё напряжённее первой. И если после стартовой схватки к площадке посыпались вперемешку черниговцы и киевляне, чтоб поглазеть на форму и спортивный инвентарь вблизи, а то и кого из игроков-ледняков коснуться, то после второй не выдержали и невозмутимые половцы. Они и так всю игру скакали, визжали, прыгали и улюлюкали. А с финальной сиреной ринулись смотреть, чем же коньки и клюшки «Волко́в» лучше остальных, что их и шайба слушалась охотнее, и надо льдом они аж пари́ли. Иностранным гостям дали удостовериться, что весь инвентарь совершенно одинаковый, и уставший, но гордый собой Свен убедительно гудел о том, что на лезвия всех коньков железо шло одинаковое и заточка у всех одна и та же. Здоровилу-кузнеца по приказу Всеслава привезли Гнатовы, сам северянин хотел было отоспаться. Но, принимая один за другим заказы на ножны́е сабли — коньки — понял, что князь снова был прав. И то и дело кивал Чародею с благодарностью, когда получалось пересечься взглядами.

Последней игрой была встреча «Волко́в» и «Стражей». Князь, посоветовавшись для вида с патриархом и Ставром, разрешил горожанам выпустить на лёд запасного игрока взамен наказанного за пронос оружия на площадку. «Стражи» бились яростно, самозабвенно, и даже правил почти не нарушали. Но со счётом 7−3 победили снова полочане.

Что творилось на трибунах — не опишешь в словах. Охрипшие от ора мужики обнимались и целовались троекратно, как на большой праздник. Всеслав изумился, когда за несколько секунд до сирены один из Яновых стрелков, игравший в нападении, через половину площадки вколотил шайбу в тулуп ворот противника. Иван с Буривоем подхватились на ноги, заорали и с какого-то перепугу поочерёдно расцеловали немецкую принцессу. Та ко второй игре тоже разошлась, а к третьей превратилась в оголтелую валькирию-фанатку «Полоцких Волко́в». Смотреть на хрипло ругавшуюся по-немецки бабу с лицом панды, с фонарями под каждым глазом, было забавно. Чародей с улыбкой предположил, что спортивная злость сможет победить обычную, и что чудодейственный эффект ледни́ повлияет на абверовскую ведьму положительно.

Игроков-ледняков, всех поголовно, в город несли на руках. Всеславова память не могла припомнить такой встречи даже после важных ратных сражений. Ну ещё бы — тут же на глазах всё происходило, каждый был свидетелем, а это дорогого стоило.

Намёрзшийся и наоравшийся всласть народ по домам расходился неохотно, застревая на перекрёстках и площадях. Ну и по корчмам оседая, само собой. Нас же с князем и ещё более расширенным составом гостей дома ждали Дарёна, тепло, накрытый стол и долгожданные новости.