Воин-Врач II

Глава 2 Операция «Степь». Начало

Было бы, наверное, довольно оригинально, поссорься я со Всеславом сейчас. И как это вообще, интересно, выглядело бы? Та самая тревожная картина, когда человек орёт, машет руками и ругается сам с собой? Вот бы удивился степной гость, пожалуй. Да и дружина, наверное, могла не так понять этот неожиданный этюд

Но удалось чуть подуспокоиться, понять, рационально оценить и согласиться с позицией Чародея. Кидаться срочно-обморочно помогать болящим на чуть качавшуюся возле сходен лодью — не самое верное решение для великого князя, что на правах хозяина угощал гостя на берегу. Из моих мыслей он уловил, что гарантии и уверенности в успешном ходе лечения нет и быть не может: мы не видели пациентов и не знали их диагнозов даже примерно. А случая, подобного этому, его память обнаружить не могла, как ни старалась. Чтобы к городу, полному воинов, прилетел малым числом отряд врага, с вождём во главе, да не переговорщиком, выкуп или условия мира обсуждать. А с просьбой, мольбой о помощи. И не воспользоваться этим редким, штучным шансом князь себе позволить не мог. У каждого своё рацио, тут споров быть не может. И врач иногда вынужден отказывать в помощи одним, чтобы точно, гарантированно сохранить жизни других, лежащих рядом, на соседних столах или носилках. Князь же вынужден учитывать значительно бо́льшее количество факторов, принимая решения. Потому что отвечает не только за свою собственную жизнь и жизни своей семьи.

— Ты сказал, что воскрешать мёртвых подвластно лишь Богам, Всеслав, — проговорил хан, откладывая показательно подальше нож. — Люди говорят, ты один из немногих, с кем Они говорят. Так ли это?

— Люди говорят многое, Шарукан. Чаще всего то, во что сами хотят верить, — обтекаемо ответил князь.

— Они живы. Мои отец и сын живы, их не нужно воскрешать. Сможешь ли ты вылечить их? — помолчав, спросил он.

— Я не знаю, говорю тебе чистую правду. Я не видел их, не знаю их хворь. По словам и рассказам определять болезнь — это как жену выбирать по слухам, через третьи уши.

— Так пойдём, чего медлить? — он явно сделал над собой усилие, чтобы не вскочить на ноги.

— Сперва уговоримся о будущем, хан. А потом будем вершить настоящее. Так, как достойно вождей, и так, как рассудят наши Боги, — медленно, но очень весомо ответил Чародей.

— Я пришёл с богатыми дарами, — начал было Степной волк, решив, видимо, что мы собрались привычно, по-восточному, начать торговаться с ним, но князь прервал его, не дав договорить.

— Твой народ славен щедростью, Шарукан. Вы не жалеете золота, дорогих тканей и ещё более дорогих специй для друзей. Так же, как и стрел-сабель для врагов. Я не сомневаюсь в том, что твои дары достойны и богаты. Но я не хочу и не буду покупать у тебя жизни твоих близких за деньги и тряпки.

Брови хана выстрелили вверх. Такого он вряд ли ожидал. А князь продолжал.

— Если спасти их окажется не в моих силах, если Великий Тенгри решит, что их земной путь завершён — я не смогу и не стану спорить с Его волей. Тогда ты, и твои люди уйдёте вниз по реке вместе со всем тем, что привезли сюда. Так будет по чести.

— Да, князь. Так будет по чести, — эхом отозвался хан, не сводя с Чародея удивлённых глаз.

— Если же Боги будут милостивы, и твоим родным суждено жить дальше, а мне — помочь им в этом, я тоже не хотел бы принимать в дар за это железо, ткани и благовония. Мне будет достаточно твоего слова, что Степь и Русь будут жить в мире до тех пор, пока Дешт-и-Кипчак слышит и слушает тебя, Степной волк.

На этот раз хан молчал значительно дольше. И было будто наяву видно, что мысли с той стороны узких глаз мелькают с запредельной скоростью. Вряд ли он плыл сюда, предполагая подобное развитие событий. Но жизнь часто преподносит сюрпризы, мне ли не знать. А князь меж тем спокойно продолжал.

— Я держу торговый путь от Северного моря почти до Русского моря, Шарукан. Уверен, что если мы будем сидеть на этом пути вдвоём — каждому хватит и славы, и чести, и золота. Мои воины смогут при случае помочь тебе. Твои — мне, если придёт нужда. Добрые соседи иногда бывают ближе родни, не так ли?

Да, момент был рискованным. В первую очередь, своими неожиданностью и непонятностью. Как говорил один киногерой-бандит из популярного сериала моего времени: «Не люблю, когда чего-то не понимаю!». Именно эта фраза читалась на скуластом лице голубоглазого хана отчётливо, громко, почти вслух. И я, случись оказаться в его ситуации, вёл бы себя и думал, наверное, точно так же.

Шарукан обернулся через плечо и долго посмотрел на ту лодью, что стояла у дальнего причала, самую тяжело гружёную и с одним только экипажем гребцов на борту. Повернулся обратно и уставился на нас тяжёлым, я бы даже сказал — свирепеющим взглядом. Одно дело, если бы жадный князь русов торговался и требовал золота, коней, женщин, в конце концов! Это было бы привычно и понятно. Но проклятый Чародей предлагал небывалое — добрососедство и даже совместную торговлю. И рядом, как назло, не было ни единого старого кама с бубном и колотушкой, чтобы испросить совета у Великого Тенгри.

— Я понимаю, что моё предложение может удивить и насторожить, Шарукан. Но мои слова и поступки сейчас, как и то, что передавали тебе твои люди раньше, не дают повода сомневаться в моей честности. Я, как и ты, суров ко врагам и щедр к друзьям. И за мной — мой народ и моя земля, как и за тобой — Великая степь, которую не охватить взором и не пересечь за долгие седмицы на лучшем из коней.

Голос князя был спокойным, даже чуть напевным. Но навыков гипноза он не использовал вовсе, зная, что степные вожди тоже могли обучать своих наследников такому же. Последнее, чем хотелось продолжать этот неожиданный разговор, была бы дуэль двух сильных гипнотизёров. То столкновение двух волевых мужчин, что шло сейчас на этом берегу, на этой войлочной кошме, должно, обязано было пройти честно и открыто.

— Мои лодьи возят многое, хан. В том числе жёлтые солнечные камни, что рождают холодные северные воды. За эти камни, знаю, народы Юга и Востока щедро платят золотом в два-три веса, не торгуясь. Я могу доставлять их тебе к устью Днепра, а ты станешь единственным, кто будет торговать янтарём с Востоком. Это гораздо выгоднее и безопаснее, чем драться с персами, сельджуками и болгарами. Если не хочешь покупать корабли и нанимать мореходов — можешь просто брать плату за выход в Русское море, как и прежде. Я могу предложить твоим торговцам свободный проход по рекам на моей земле. Тут есть, над чем поразмыслить, Шарукан. Если ты дашь согласие, и Богам будет угодно помочь мне спасти твоих родных — мы посадим рядом мудрых старцев, пусть подумают и посчитают. Но согласие твоё нужно прямо сейчас.

Видно было, что от взрыва Степного волка отделяли какие-то крохи, доли мгновений. Ясно, что со стороны эта ситуация была до крайности похожа на банальный шантаж. И очень не хотелось бы, чтобы хан чувствовал себя «загнанным на флажки», прижатым к стенке.

— Не так давно, Шарукан, я велел схватить и посадить в яму митрополита Георгия, — продолжал Всеслав, глядя на замершего снова в удивлении собеседника. — Не знаю, ведомо ли то твоим людям. Грек замарался в паскудных делах. Брать деньги за то, чтобы позволять другим говорить с Новым Богом в Его же доме — меньшее из его преступлений. Будто бы Бог слышит слова, обращённые к нему, только под золотыми куполами, а стоит выйти из-под сводов храма — тут же глохнет?

На лице князя отразились искренние недоумение и даже доля брезгливости.

— Его руками, за ромейское золото были наняты убийцы, чтобы расстрелять и сжечь мою жену и сына.

Хан не сводил глаз с лица Чародея, которое при этих словах сделалось жёстким и хищным, как у древних каменных изваяний степных Богов-воинов. Такое не сыграть, и Шарукан чуял это. Как и начавшийся от звука княжьего голоса танец волосков на руках и загривке.

— Я наказал убийц, хан. Накажу и паскуду Георгия, как только узнаю всё то, что знает он сам, — губы Всеслава поднялись в оскале, от которого танец на спине и руках Степного волка превратился в дикую пляску. Он вздрогнул.

— А потом я пойду к тем, кто задумал это, сидя в своих безопасных тёплых и сухих каменных норах и гнёздах на далёких землях. И накажу их тоже. Примерно накажу, чтоб память об этом сохранилась навеки. У меня есть друзья на Севере и на Востоке. Есть союзники. Я был бы рад дружбе между нашими племенами, хан. Она нужна мне. И, думаю, может быть полезна и выгодна тебе.

Степной волк смотрел на лесного, не мигая. И, кажется, не дыша. Чувствуя, как с каждым ударом разошедшегося не на шутку сердца ложится вставшая было дыбом шерсть на холке. Видя, как гаснет, отступая вглубь, золотисто-алая ярость в глазах князя. Или это зашло за облако холодное осеннее Солнце?

— Ты снова говоришь правду, Всеслав. Я чую силу и гнев в твоих словах. Я говорил со многими правителями. Ты не похож ни на кого из них. И мне даже жаль твоих врагов, решивших злоумышлять против твоей семьи. Я знаю, как крепко держались за родных русы до прихода Нового Бога — почти как мы. И мне кажется, мы сможем договориться. Я принимаю твоё приглашение к добрососедству, — он говорил медленно, тщательно выговаривая каждое слово. Отметил, что они, в отличие от нас, Старой веры не предавали, и чуть сузил глаза в тени мимолётной усмешки, поняв, что князь и бровью не повёл в ответ на это. Дружбу и мир не назвал. Но добрососедства, после тех тысяч трупов на Альте, было вполне достаточно. Пока.

— Я рад, что Вечное Синее Небо решило так, Шарукан, — произнёс Всеслав, поднявшись и дождавшись, пока Степной волк тоже выпрямится во весь рост. И протянул ему правую ладонь.

Берег, ну, кроме Гната и его нетопырей, не слышал разговора двух вождей и не знал, о чём шла речь. Поэтому, когда две крепких широких ладони встретились с хлопко́м и крепко сжали одна другую, слитный вздох облегчения пронёсся над причалами.

— Со мной пойдёт моя жена и два моих человека, чтобы помочь врачевать, Шарукан. На нас не будет оружия. — Всеслав говорил, продолжая держать руку хана.

Степной волк повернул голову и отрывисто прохрипел-пролаял несколько фраз на своём в сторону лодьи, откуда тут же потянулись воины, складывая на сходни сабли, ножи и луки с саадаками, спускаясь на берег.

По взмаху руки Всеслава в сопровождении Рыси и Яна Немого подошла Дарёнка.

— Смотри, Шарукан, — приглашающе кивнул Всеслав на скрутку-скатку из выделанной коровьей шкуры, что развернул возле их ног на кошме Гнат. — Здесь то, что может мне понадобиться при лечении.

Хан с каменным лицом осмотрел хищного вида крюки, ножницы, пилы и стамески, задержавшись на несерьёзного по здешним меркам размера ножиках-скальпелях. Пробежался и по плотно укупоренным корчажкам-баночкам со снадобьями, вид имевшим сугубо колдовской и тревожно-загадочный. Ленты холста и тонко, тщательно вычесанная пакля, как и «бороды» белого мха, его вряд ли удивили. Он отрывисто кивнул головой, явно находясь мыслями на лодье, возле отца и сына.

— Зачем берёшь женщину, Всеслав? — только и уточнил он.

— Моя жена, княгиня Дарёна, умеет заговаривать боль. Я сам не могу так. Она нужна, — уверенно кивнул я. Князь уже «отступил на шаг», предоставив тело мне. И в этот миг с лодки донёсся хриплый стон, полный боли, исказивший твёрдое лицо хана так, будто болело у него самого, и очень сильно.

Он повернулся, махнув нам обеими руками, призывая следовать за ним, и едва ли не бегом взлетел по сходням наверх.

Гнат шагнул первым, следом я, чуя, как дрожит рука и дыхание княгини. Но по её строгому до какой-то иконной святости белому лицу распознать-увидеть страх и тревогу вряд ли смог бы кто-то ещё. Даже в холодных и цепких, как и всегда, глазах Немого, что шёл замыкающим, скользнуло что-то похожее на восхищение. А потом оценивать своих стало некогда — пришла пора работать.

Краем сознания пролетело удовлетворение, что Фома, молчаливый ювелир или, по-здешнему, златокузнец, успел сдать часть заказа позавчера. Там были и пинцеты, и ранорасширители, и скальпели, и даже условно-убогое подобие троакара.*

* Троакар — хирургический инструмент, предназначенный для проникновения в полости человеческого организма через покровные ткани с сохранением их герметичности в ходе манипуляций.

Они со Свеном, кузнецом с Севера, что уже с десяток лет жил и работал в Киеве, отойдя от молодецких удалых подвигов, на «получении тех.задания» слушали внимательно, и вопросы задавали исключительно по делу. Это Свен выковал те самые иглы, какими мне довелось шить пятерых выживших на насаде. Из которых теперь осталось трое, и, увы, вряд ли надолго. Оба коваля наслушались от жён и соседей историй про то, как Чародей воскрешал мёртвых. Оба в слезах смотрели на чёрно-синие тучи в причудливых росчерках молний над Днепровским берегом. И денег за работу брать отказались тоже оба, хором. А ещё их роднили в прямом смысле жёны — родные сёстры, шустрые черноглазые бабы, переспорить или переговорить которых на торгу давно не брался никто из местных. Этот удачный семейный подряд подвернулся с подачи Домны — я услышал, как она орала на незнакомого тогда мне Свена:

— Да нешто тяжело так сделать ушки у иголок ещё меньше? Князь-батюшка мне даром что в морду их не швырнул! — верещала она с крыльца на хмурого кузнеца. То ли торговаться надумала, то ли бесплатно оптимизировать «пилотный образец».

— Да куда ж меньше, Домна! — гудел Свен. Видимо, он, как и большинство знакомых мне здоровенных мужиков, что легко гнули ломы и подковы, пасовал перед напористыми бабами. А тут попалась именно такая.

— Да пойми ты, пень полуночный, князь-батюшка ими не дерюгу штопает, не сапоги тачает! Живых людей от неминучей гибели спасает! Слыхал, поди? — наседала зав.столовой.

— Так то весь город слыхал, об одном том и разговоров, что на торгу, что по корчмам, — согласно вздохнул здоровяк в прожжённом кожаном фартуке.

— Ну так чего ты кобенишься, бесова душа⁈ Перекуй иголки!

— Да не смогу я мельче сделать! Ты пальцы мои видала⁈ — он показал ладони, на каждой из которых можно, пожалуй, детей было качать, как в люльках. Лет до двух точно. — Орёт она на меня, как голодная чайка!

— Ну ты же лучший мастер в окру́ге, Свен! Кому, как не тебе, с такой сложной да тонкой работой совладать? — Домна сменила тон так резко, будто вместо неё другая женщина заговорила. Умеют же!

— Тонкой, говоришь? А ну-ка к Фоме пойду, не должен отказать по-родственному-то… Только ты Олёне моей не говори о том. Опять на весь рынок хай поднимет до небес, что я, мол, заказ мимо мошны пронёс, — под конец северянин говорил смущённо-виновато, вовсе неожиданно.

— Как рыба молчать буду, Свенушко, вы только дело сделайте! А про заказ не думай. Слыхала я, что вскорости понадобятся дружине княжьей…

Тут я уже не слышал, видать, на ухо кузнецу договаривала зав.столовой. А на следующий день она орала уже на двоих, на Фому и Свена. На этот раз уж точно торгуясь, как шарлатан на мосту. Князь не вытерпел и велел кликнуть всех троих в гридницу. Где и познакомился с двумя энтузиастами молотов и наковален. Фома был тощим и сутулым, от широкого северянина отличаясь, как соломина от пузыря из старой детской сказки. Но дело знал туго. Шкуру с эскизами инструментов сворачивал бережно, явно думая о том, как измыслить такую небывальщину, как узкие ножницы с концами наискосок. Или хитрые щипчики, что сами собой клюв распахивают. А услышав про пилу Джильи, или, как у нас её всегда звали, пилку Джигли, незаменимую при ампутациях, схватил в кулак бороду и запихал в рот, вытаращившись не меня сверх меры. Про «пилильную нить» выспрашивал долго, захватила его эта идея.

А мне вспомнился тогда старый случай, когда в Кабуле меня в выходной день выдернули из дома люди со скучными глазами и повезли куда-то в грохочущей «буханке» по адовой жаре. Выяснять, куда именно, не хотелось — и так злило абсолютно всё: и их одинаковые постные морды и галстуки, и жара, и тупая головная боль после вчерашнего. Судя по тому, что ехали в противоположную сторону от рынка Шаринау, решил, что везли в посольство. И не ошибся. Там меня час держали в приёмной, а когда в графине кончилась вся вода, а во мне — всё терпение, пригласили за двойную дверь, в комнату с двумя вентиляторами, гербом и портретами. И парой граждан, одним из которых оказался знакомый полковник-«каскадёр». По его лицу было ясно, что «шить» хозяин кабинета мне собирался что-то уж на редкость поганое, такое, по сравнению с чем солнечные Мордовия и Воркута покажутся раем на земле.

— Знаком ли Вам некто Волков Александр Иванович? — отвратительно липким голосом спросил тот главный в штатском.

— Конечно! Это мой товарищ, он сейчас работает зав. хирургии вместо меня, в моей родной районной больнице. А что, что-то с Сашкой? — встревожился я. Тут была беда со снабжением, и Саня часто слал из Сюза почтой всё, включая иглы и кетгут. А в прошлый раз я попросил его выслать тех самых пилок Джигли. Тупились они быстро здесь, на войне. Я за первую неделю ампутировал, кажется, больше рук и ног, чем за всю свою врачебную практику до этого.

Выяснилось, что Сашка заклеил в конверт пять струн для пилки, а в письме написал: «Спёр, сколько смог!». Шутником он всегда был тем ещё. Но хирург от Бога, конечно. Так вот, товарищи в потном «маренго», коллеги хозяина кабинета под гербом и портретом, сперва по инструкции встали на уши на сортировке почты, когда «просветили» конверт авиапочты и увидели внутри спутанные провода. Потом оскорбились, когда в доску ошалевшая от жары собака ничего опасного в закрытом бумажном пакете не учуяла. А когда не менее потный сапёр обматерил бдительных рыцарей с холодными руками и чистыми головами, швырнув на пол смотанные струнные проволоки — обиделись до глубины. И решили хотя бы расхищение социалистической собственности группой лиц раскрыть, да с ещё и с международной контрабандой.

Зная продуманного шутника-Саню, пилки наверняка были списанными. Принимая во внимание жару и общую нервную обстановку, усугубляемую «липким» в штатском, разговор очень быстро перешёл на повышенные тона и активную эмоциональную лексику. Поэтому вошедшего в кабинет четвёртого мы заметили не сразу, продолжая ещё некоторое время по инерции орать друг на друга.

— Молчать! — даже не крикнул и не скомандовал новый участник беседы. Но полковнику и «штатскому» хватило. Первый вскочил едва ли не по стойке «смирно», второй достал большой мятый клетчатый носовой платок и принялся утирать мгновенно и обильно выступивший пот.

— Петров. Доктору завтра на смену в госпиталь. Если он не отдохнёт, то будет не в форме. Если от этого пострадает советский раненый солдат — я тебя лично пристрелю прямо здесь, ясно? — по-прежнему не повышая голоса сообщил невысокий но крепкий, будто отлитый из бронзы круглолицый мужчина с тёмными глазами, высоким лбом и зачёсанными назад короткими седоватыми волосами.

— Товарищ ге… — начал было «липкий» совершенно другим голосом, но был перебит.

— Он спасает жизни наших товарищей. Он под душманскими пулями оперировал. Он пользы приносит больше, чем ты. Поэтому отдай доктору инструменты и конверт с письмом из дома. А мне — вон ту папку, всю. — Спорить с бронзовым тут никто и не планировал. Папка с завязками перекочевала со столешницы в его ладонь, пару раз нетерпеливо шевельнувшую пальцами.

— Делом займись, царандоевец**, — последнее слово он будто плюнул в «липкого», который и так выглядел — хоть выжимай, и обернулся ко мне.

** Царандоевец — сотрудник Народной Милиции Афганистана (которая носила название «Царандой» пушту څارندوی‎ — защитник).

— Вы свободны, доктор. Машина доставит Вас домой. Приношу извинения за излишне бдительных коллег, сами понимаете, военное время. Женя, проводи.

— Есть — проводить, Александр Иванович! — полковник подхватил меня за локоть и выдернул из кабинета, не дав даже попрощаться с бронзовым.

Тогда, на той войне, много было плохого. Но запоминалось, к счастью, и хорошее. И люди приличные, помнившие о долге и чести офицера, тоже встречались. А пилки те, все пять, пришли в негодность за неделю. Много было работы тогда, очень много…

На досках лодьи были накиданы какие-то ковры, вроде того, с которого мы с ханом только что встали, только эти были нарядными, яркими, и их была целая стопка. С одной стороны лежал неподвижно старик с белой редкой бородой, в которой гуляла странная отрешённая улыбка. С другой грыз зубами рукоять плётки парень примерно Ромкиного возраста, хрипло подвывая от боли. Нога его была обмотана белой тканью, на которой проступали красные пятна. И запах от неё тянулся ох какой неприятный.