Вернись и начни сначала

Глава двадцать третья. Аня

Глаза резало острым ножом, голова трещала, во рту ощущался стальной привкус. Отвратительно пахло рвотой и чем-то еще, незнакомым и мерзким.

— Очнулась, наконец! – звонкий голос долбанул молотком мою больную голову. – Я уже хотел вызывать неотложку. Но не знал, как объяснить им, кто ты такая и что произошло.

— Убери свет! – прошипела я, не в силах разлепить веки при слепящих лампах.

— Освещение пятьдесят процентов, — скомандовал голос, свет смягчился, и мне стало легче.

Чуть приоткрыла глаза и облегченно вздохнула. Я была в той же лаборатории, что прежде. И тот же Сэм, но потолстевший, с лысиной, стоял надо мной и улыбался неизвестно чему.

— С ума сойти! Я стану нобелевским лауреатом. Это величайшее научное открытие всех времен.

Он бормотал какую-то чепуху и не замечал, как мне паршиво.

— Пить! – шептала я, не в силах повысить голос. Не глотну воды – умру!

Я пошевелила руками, оперлась о гладкий холодный пол и кое-как села. Слишком резко. Голову повело, комната закружилась, и я чуть не рухнула обратно.

Сэм прекратил разглагольствовать и взглянул на меня.

— Да у вас обезвоживание! – сообразил, наконец, это ученый олух и бросился за водой.

Вскоре я жадно глотала ледяную воду, никак не могла напиться. Будто меня месяц таскали по жаркой пустыне без капли влаги. Еле оторвала от губ бутылку. Головная боль слегка притихла, и я смогла оглядеть место «прибытия». За прошедшие семь лет здесь почти ничего не изменилось. Если не считать, что Сэм, как и его копия из «моего» мира, захламил все вокруг. Шкафов и стеллажей вокруг машины стало еще больше, а свободного пространства почти не осталось. Удивительно, как ему удалось положить меня на пол.

— Вы не представляете, как тяжело мне дались эти семь лет, — упрекнул меня Сэм. Будто он вместе со мной болтался по червоточинам, расщеплялся и собирался заново. – Я сутками не выходил из лаборатории, боялся, как бы машина не дала сбой. Купил несколько запасных генераторов тока и подключил многоуровневую системы защиты от перепадов энергии…

Он продолжал рассказывать о своих трудностях, вызванных моим приказом следить за Машиной. Оказывается, за это время его бросила жена и даже успела выйти замуж за его коллегу. Сэм продал дом и поселился в свободном кабинете по соседству с лабораторией. Почти никого не пускал сюда — говорил, что проводит важный научный эксперимент. Хотя руководство института считало его проект машины времени глупой тратой ресурсов. Сэм не сказал коллегам, что Машина уже работает и успешно перемещает людей. Точнее одного человека.

Я резко прервала поток его жалоб:

— Сделайте мне укол, такой, как в прошлый раз. Мне нужно идти.

— Куда? – непонимающе моргнул Сэм. – Я хотел опросить вас, провести обследование. Зафиксировать результаты эксперимента.

— Это все же не ваш эксперимент и не ваша заслуга, — упрекнула я. Этот Сэм меня не знает. В этом настоящем мы чужие друг другу. Страшная правда обрушилась на меня, как ведро ледяной воды. Я осознала, что здесь никто из друзей меня не помнит.

Сэм сделал мне укол и помог встать. Я все еще была в «свадебной» одежде. Мой пистолет ровненько лежал на столе. Я рванула молнию на поясной сумке и выдохнула. Зажигалка Ивана, магазины с патронами, деньги – все было при мне. И, боюсь, это все, чем я обладала в этом мире.

Я посмотрела на своего невольного сообщника и не удержалась от иронии:

— Не знаю, чем закончились ваши эксперименты со временем, но сюда меня отправил другой Сэм Воткин. Изгой, подпольщик, борец за свободу и гениальный ученый. Я не понимаю, почему вернулась сюда, а не на Конечную. Но хочу знать, что стало с моими друзьями.

— Откуда вы знаете, что я – не «ваш» Сэм? – вдруг спросил он.

— Сэм говорил мне «ты». Мы были не только сообщниками, партнерами. Мы были друзьями.

Я взяла пистолет, привычно затолкала его под резинку на правой ноге и направилась к выходу.

— Куда вы теперь? Буллсмит погиб семь лет назад. Подозреваю, что от вашей руки. Что вы собираетесь делать? Убить еще кого-нибудь?

Он шел за мной, пытался задержать. Я развернулась.

— Хотите сдать меня в полицию, господин Воткин?

— Нет, что вы, я не это имел в виду, — замялся Сэм. Явно испугался, что полиции и общественности станет известно о его секретных исследованиях.

— Тогда не мешайте, — я продолжила путь к двери.

— Но скажите хотя бы, как вас зовут и как мне связаться с вами! – воскликнул он, когда я уже открыла дверь.

— Зачем вам это знать? – усмехнулась я. – Эксперимент окончен, профессор. Больше вы меня не увидите.

Я захлопнула дверь и двинула по коридору вдоль длинной череды безликих дверей и людей с незнакомыми лицами. Скорее выбраться отсюда и взять такси. Не могу больше терпеть. Хочу увидеть сына. У лифта я столкнулась со знакомым черноволосым мужчиной в комбинезоне с эмблемой института. Он держал в руках прозрачный бокс с белой крысой.

— Люк! – обрадовалась я и чуть не бросилась обниматься.

От отшатнулся и удивленно посмотрел на меня.

— Мы знакомы?

— Нет, но я слышала о вас, читала ваши работы в области экспериментальной физики, — на миг я забыла, что мои друзья меня не помнят.

— Да, я недавно опубликовал результаты экспериментов по квантовому перемещению, — кивнул Люк.

— Как ваша семья: жена, дочь? – мне не терпелось узнать, что здесь у него все в порядке.

— Спасибо, хорошо, — вежливо улыбнулся Люк и нетерпеливо глянул на закрытые двери лифта. Будто стремился избавиться от назойливой незнакомки.

Я тактично отодвинулась и, когда мы оба вошли в лифт, больше к нему не приставала. У Люка все хорошо. Это главное.

Второй раз за эти сутки я вышла на улицы Хоупфул-Сити. Для меня прошло чуть больше семи часов, для остальных – семь с половиной лет. Оглядевшись по сторонам, я поняла, что у нас получилось. Дома были те же, по дорогам неслись такие же машины, но вот люди. Они были разные! Вместо похожих друг на друга «беззаботиков», меня окружали возбужденные, игривые, угрюмые, сердитые, взволнованные, печальные, скорбные, счастливые и несчастные лица. Такие разные, что казалось, будто я попала внутрь многоцветного калейдоскопа, где каждую секунду меняются картинки и разнообразию нет конца.

Был конец февраля две тысячи сто пятьдесят третьего года. Я стояла на снегу и не ощущала холода. В воздухе кружились, летели хрустальные снежинки. Солнца не было видно из-за густых серых туч, но в моей душе ярко горел огонь победы. На глаза навернулись слезы радости. Я смахнула их и направилась к стоянке такси.

Не помню, как села в голубой беспилотник – меня переполняли эмоции. Очнулась лишь, когда услышала механический голос бортового компьютера:

— Приложите палец к сканеру, пожалуйста!

Я робко прикоснулась к гладкой пластинке, не зная, действует ли здесь мой отпечаток.

— Компания «Блю Лайн» рада приветствовать вас, госпожа Дивинская. Назовите место назначения.

Я назвала адрес, где в последние годы жила сначала с Димкой, а потом в одиночестве. Дом моей бабушки.

Машина плавно тронулась с места и понеслась сквозь транспортный поток Хоупфул-Сити. Я ехала и глядела в окно на проплывающие мимо улицы. Знакомые и вместе с тем чужие. Где здание парламента, которое Новаторы возвели пять лет назад? Вместо него красовался роскошный театр в форме огромной жемчужной раковины. На улицах не было столь ненавистных мне патрульных. Лишь изредка мелькала голубая форма полицейских. Я не увидела ни одного нейроцентра, не было рекламных экранов, призывающих к чистке памяти. Мир действительно изменился и причиной тому были мы — Сэм, Кристи, Иван, Люк и я. Меня переполняло чувство эйфории. Голова еще слегка кружилась, но уже от радости. Все было не напрасно, не зря. Буллсмит погиб, и люди не пострадали от его жестоких законов.

Переполненная счастьем я ехала к сыну и нетерпеливо стучала пальцами по стеклу. Скорее обнять моего Димку! Как он, должно быть, вырос за эти семь лет. Я почти не думала о той, другой, своей копии, которая все эти годы растила моего сыночка. Восторг и радость заглушали здравый смысл. Даже если она рядом, что-нибудь придумаю. Вдруг Сэм был неправ, и при нашей с ней встрече ничего плохого не случится.

Вот уже показался наш пригород с уютными домами и белыми от выпавшего снега лужайками, а там вдалеке мой дом. Кирпичный, с бордовой черепицей на крыше и высоким деревянным крыльцом. Дом смотрелся теплым, живым, ухоженным.

Я вышла из машины и на негнущихся ногах направилась к дому. Не прошла и половину дорожки, как дверь распахнулась, и мне на встречу вылетел долговязый подросток с лохматой кудрявой головой и чересчур длинными ногами в узких джинсах.

— Мама, почему так рано? И без пальто? На улице снег.

Я стояла и смотрела на него, не в силах пошевелиться. Димка подскочил, снял куртку и набросил мне на плечи.

— Сыночек! – хрипнула я, неловко обхватила худое тело сына и разрыдалась.

Куртка упала на землю, снег припустил сильнее, мои волосы совсем вымокли, а ноги в легких туфлях озябли. Я стояла, прижавшись к сыну, и не могла оторваться. Казалось, уберу руки – и мой мальчик снова исчезнет, потеряется в пучине небытия.

— Мам, ты чего? – тихо спросил Димка и ласково погладил меня по мокрой голове.

— Я так долго была без тебя, — сказала я и посмотрела в глаза сына. Ореховые, с пушистыми ресницами.

— Мы же утром расстались. Ты поехала в клинику, а я вернулся из школы и собрался к Заку Читерсу – ему родители новый комп привезли. А вечером мы с тобой хотели заказать китайскую еду. Бабушка с дедом обещали приехать на ужин.

— Бабушка? – непонимающе моргнула я. – И как она?

— Нормально. Скучает на пенсии, изводит деда. Заставляет ходить в дансинг для пожилых. Дед жалуется, что колени болят, а ей все нипочем.

Я оторопело глядела на Димку. В голове не укладывалось, что мама ходит в клуб для пенсионеров. Да ее бы удар хватил!

— А что это у тебя за часы?

Сын потрогал браслет с таймером на моем левом запястье. Я быстро глянула – таймер выключен. На этот раз никакого обратного отсчета. Я здесь навсегда. Облегченно вздохнула и спросила:

— Когда я должна вернуться с работы?

— Ты разве не знаешь? – Димка удивленно поднял черную бровь. – В семь, как обычно.

Я обняла за талию своего взрослого и красивого сына и сказала:

— Тогда пойдем в дом. На улице холодно.

С трепетом и опаской я входила в свой и одновременно чужой дом. Мне казалось, что здесь все иное, не мое, а я сама – воришка, вломившийся в дом в отсутствие законного владельца.

Здесь все было другим. Ни мягких ковров, ни старой мебели, доставшейся мне от бабушки, ни тяжелых шкафов, плотно забитых старыми бумажными книгами. Много света, белой краски, гладких поверхностей и воздуха. Будто из дома выдрали всю сердцевину и заполнили свежестью и новизной. Я горько усмехнулась. Мне не хватало решимости изменить дом моей бабушки, а она легко это сделала. Какие мы разные!

На чужой кухне я на удивление быстро нашла чай и все, что нужно. Оказалось, что у нас с ней все же есть общее. Мы обе предпочитали мыть посуду руками. Любили большие чашки и чай одного сорта. Обходились без сахара и клеили памятные записки на холодильник. Я пригляделась: почерк вроде как мой, но более размашистый. В записке говорилось: «Не забыть купить белое вино и соль».

Три долгих и коротких часа я провела с сыном. Мы сидели в гостиной на мягком диване и разговаривали. Я подробно расспрашивала Димку о школе, друзьях, увлечениях. Жадно ловила каждое его слово, интонацию, жест, выражение лица. Все не могла насытиться. Когда стукнуло семь, поднялась и направилась к выходу.

— Ты куда? – спросил Димка. – Скоро привезут еду, и бабушка с дедом приедут.

— Я забыла купить вино и соль, — сказала я, стараясь сдержать слезы. Посмотрела на свои холодные туфли и надела чужие сапоги. Сняла с вешалки «ее» куртку и вышла на улицу.

Куда теперь? Где-нибудь пересидеть, дождаться завтрашнего дня, когда она уедет на работу, и снова приехать к Димке? Вряд ли это возможно. Димка расскажет ей, когда она вернется домой. Трудно представить, что она подумает. В любом случае, когда я завтра приеду к сыну, мне придется ему все рассказать. Я задумалась и не заметила, что возле дорожки остановилась машина и меня окликнули:

— Анна, ты почему на холоде? Ты же простынешь.

Я вздрогнула и в недоумении уставилась на свою мать. Моя «настоящая» мать носила дорогие пальто, а на этой была простая серая куртка с капюшоном, темные брюки и ботинки. Из-под капюшона торчала прядь седых, некрашеных волос. Что с ней случилось? Они с отцом потеряли все деньги, и она просто не может позволить себе новое пальто?

— Аня, мать дело говорит. Зачем ты вышла на улицу?

Я обняла папу и едва не расплакалась.

За ужином я молчала – боялась выдать себя, показать, что я – не та, за кого они меня принимают. И недоумевала, где настоящая, их Аня? Почему задержалась, не вернулась домой? Я видела, как родители общаются со мной и завидовала ей. У меня никогда не было таких теплых, доверительных отношений с ними. Мы всю жизнь не понимали друг друга. Мамино стремление сделать из меня другого человека выводило меня из себя. Порой я даже ненавидела ее. Я вспоминала, как мы расстались в ту, последнюю встречу и едва сдерживалась, чтобы не высказать этой, «другой» матери все, что наболело. Почему ей, моей копии досталось все – живой и здоровый сын, чуткие, доброжелательные родители? Что я сделала не так в своей прошлой жизни, раз была лишена всего этого?

В тот вечер я была на взводе. Страшилась, вдруг откроется дверь и войдет другая. Настоящая мать и дочь. Что будет дальше – неизвестно. Мы все исчезнем в результате коллапса? Или мне придется объясняться?

Она так и не пришла. Мы с Димкой проводили моих родителей, убрали со стола. Затем он отправился в свою комнату, а я решила покопаться в ее компьютере – узнать о ее жизни. Вошла в кабинет и усмехнулась. Такой же стерильно белый и чистый, как весь этот дом. Элегантный стол с прозрачной столешницей и блестящими ножками, на столе сложенный ноутбук. Позади, за высоким креслом, на стене красуются дипломы. По другую сторону – мягкое кресло. Видно, она, как и я, принимает дома пациентов. Я села в кресло и открыла ноутбук. Пароль оказался тем же – датой рождения сына.

До глубокой ночи я читала ее записи, смотрела фотографии. Она, как и я, вела дневник. Я отыскала в дневнике самые значимые даты из наших жизней и сравнила их. Было много отличий, но и сходство имелось. Как и я, она получила диплом психотерапевта. Развелась с отцом Димки. Переехала в дом бабушки. Только, в отличие от меня, ее всегда поддерживали родители. Она не знала, что такое отверженность и одиночество. Ей никогда не стирали память! Я читала хронику событий ее жизни и плакала. Это могла быть моя жизнь. Если бы все было по-другому.

Заснула я на рассвете – опустила голову на стол и провалилась в сон. Мне снилась Конечная. И там, среди друзей – изгоев, я была довольна и счастлива.