Вернись и начни сначала

Глава тринадцатая. Окончание. Аня

Кристи старалась говорить тихо, чтобы с улицы не услышали. Но порой ее голос срывался и шепот переходил в громкий хрип. Ей было тяжело вспоминать прошлое.

— Этот дом без них стал пустым, чужим. И я сбежала. Сначала просто бродила по улицам. А потом оказалась в Трущобах. Там познакомилась с парнем. Его звали Майк. Он был младше меня на год и бродяжничал с одиннадцати лет. Его родителей отправили на очередную чистку, после которой они свихнулись. Летом мы с Майком часто забирались в пустые дома, знаешь, в те, чьи хозяева любят уезжать к морю. Зимой прятались в метро, подземных переходах, грелись в забегаловках. Чтобы выжить, мне пришлось научиться воровать деньги и карты. Нам не всегда везло. Иногда приходилось питаться объедками из мусорных баков городских ресторанов. В Центре помогали, но пайков на всех не хватало. Мы мечтали выбраться из Трущоб и уехать на юг. Потом Майка схватили, и больше я его не видела. А затем я встретила Сэмюэля. И моя жизнь изменилась.

— Почему ты не захотела стереть воспоминания? – спросила я. Иногда боль была такой сильной, что даже взрослые люди со стабильной психикой не выдерживали. А Кристи еще подросток.

— Воспоминания – это все, что у меня осталось. Понимаешь? Если забуду, получится, что я предала их.

— Возможно, они поняли бы твой поступок, — мягко ответила я. – Вместе с воспоминаниями ушла бы и боль. Ты смогла бы жить дальше. Вернулась бы в школу, поступила в колледж.

— Ни за что! – отрезала Кристи. – Если я не буду помнить маму и папу – лучше вообще не жить.

Я слушала эту хрупкую, юную девочку и восхищалась ее силой и храбростью. Она столько перенесла, испытала, но не сдалась, не струсила. Не то что я: испугалась смерти, не нашла в себе сил последовать за Димкой. Положилась на призрачный шанс все изменить. Что, если у меня и на это не хватит духа? Как всегда, испугаюсь в последний момент? Продолжу и дальше влачить свою одинокую жалкую жизнь?

Меня охватил гнев на саму себя. Сэму нужен испытуемый для Машины. Уговорю взять меня. Все они на Конечной слишком ценны, чтобы рисковать их жизнями. Я же – никто. Психотерапевт средней руки, без которого мир вполне может обойтись. Сэм испытает на мне Машину. Я окажусь в прошлом и спасу Димку. С этой утешительной мыслью, я, наконец, заснула. Во сне я снова видела сына.

Наутро мы с Кристи зашли в магазин электротоваров, и, пока Кристи выбирала и прятала в рюкзак нужные Сэму предохранители, я беспокойно топталась у выхода и каждую минуту ожидала, что нас схватят и сдадут патрульным. Но все обошлось. Кристи ловко перемахнула через турникет касс, и мы выбежали на улицу. Через пару кварталов сели в автобус и поехали к моим родителям. Автобус медленно скользил по запруженной машинами дороге. Я глядела в окно и ощущала тревогу и грусть. Пять лет я не видела родителей. Со дня похорон Димки. Как они встретят меня сейчас? Будут, как прежде, читать нотации, обвинять в реальных и выдуманных грехах? Или простят наши прошлые ссоры и согласятся помириться? Как-бы то ни было, мне нужно увидеть их. До того, как мы изменим прошлое. На случай, если у нас не выйдет, и я не успею сказать, что люблю их. Несмотря ни на что.

Череда машин уныло тянулась через громадный мост, соединяющий оба берега реки Ист-Ривер. Перед глазами маячил здоровенный экран с мерцающей рекламой:

«Хочешь изменить свою жизнь? Обрести желанное счастье? Приходи в нейроцентр «Новая жизнь». И твоя жизнь изменится к лучшему».

Подобные центры заполонили Хоупфул-Сити. С легкой руки Новаторов нас ежедневно, ежечасно призывали выбросить вредные воспоминания, словно ненужный хлам, и освободить свой разум для новой, беззаботной жизни. Город кишел такими «беззаботиками» с глупыми улыбками на пустых лицах и бессмысленными взглядами. Когда-то и я была такой. После очередной чистки памяти шла по улице, ощущала пустоту внутри и радостно улыбалась. Вспомнила себя прежнюю и ужаснулась. Что, если бы у меня не было Димки? Жила бы себе спокойно в комфортном Хоупфул-Сити и не думала сопротивляться. Не встретила бы Сэма, Кристи, Ивана и не захотела все изменить. Выходит, Димка спас меня от душевной гибели?

Думать так было эгоистично и гадко, и я все еще сердилась на себя, когда мы вышли из автобуса и направились к голубому дому в два этажа, где я провела детство и юность, и где теперь жили мои родители.

Все здесь было знакомо и близко. Терраса, охваченная белыми перилами, с колоннами в греческом стиле. Остроконечная крыша, облепленная старой, потускневшей от влаги черепицей. Длинные окна с решетчатыми ставнями, среди которых одно на втором этаже раньше было моим. Подъездную дорожку возле дома покрывал хрустящий гравий. Вдоль окон столовой и гостиной зеленели ели, которые давным-давно посадил мой отец. Я шла медленно, приближалась с опаской. Будто родной дом стал враждебным, чужим, готовым сопротивляться моему нежданному вторжению.

— Я буду ждать тебя за углом, — Кристи махнула в сторону высоких елей, обступивших наш задний двор. – Уходить лучше по другой улице.

— Пойдем со мной, – сказала я. – На улице тебя могут заметить патрульные.

— Нет, — помотала головой Кристи. – Тебе нужно поговорить с ними наедине.

Она нырнула в кусты и быстро прошмыгнула за угол дома.

Я подошла к двери и нажала кнопку звонка. В ответ раздался мелодичный звук вальса из «Щелкунчика» русского композитора Чайковского — любимая мелодия мамы. Я горько усмехнулась – для них ничего не изменилось. Красивый дом, музыка, театры, рестораны. Будто и не было тяжелых лет. Словно их любимый внук до сих пор жив, а единственная дочь счастлива.

Послышались шаги, дверь распахнулась, и я увидела своего отца.

— Здравствуй, папа! – тихо сказала я и попыталась его обнять. Он неловко прижал меня к себе, потом отстранился, вышел на крыльцо, огляделся по сторонам.

— Тебя никто не заметил?

— Что? – не поняла я.

В папиных глазах я увидела неуверенность и страх.

— Что, если соседи тебя увидели и заявят на нас? – беспокойно спросил он.

— Какие соседи, папа? Я не была здесь больше пяти лет.

Я решительно вошла в дом и закрыла за собой дверь. Хотят они того или нет, я должна поговорить с ними. Все же я их дочь.

Я сбросила куртку, ботинки, поставила рюкзак и внимательно оглядела отца. Все тот же усталый прищуренный взгляд. Папа всю жизнь стеснялся носить очки и постоянно щурился. Среди густых когда-то волос уже намечалась лысина, лицо немного сморщилось. Мне пронзила жалость, и я крепко обняла его. Почему не пришла раньше?

— Как вы тут жили без меня все эти годы?

Папа с упреком посмотрел на меня:

— Аня, скажи, ты стала изгоем? Твое фото вывесили на доску позора среди убийц и наркодилеров.

— Не от хорошей жизни, папа, — скривилась я. – Мне пришлось уехать, чтобы сохранить память о Димке.

— Ты нарушила закон, сожгла дом своей бабушки. Тебя разыскивают. Соседи сплетничают о нас. Твоя мать страдает от сильных мигреней. А тебе все нипочем! Зачем ты пришла, скажи?

Я хотела ответить, но тут скрипнула дверь гостиной, и я увидела свою мать.

— Что тебе нужно, Анна? – голос мамы звенел ледяной сталью. Строгий взгляд карих глаз за стеклами очков замораживал, заставлял ощущать себя нашкодившей девочкой, которой грозило наказание за плохие оценки, порванное платье, найденные в кармане сигареты.

Даже дома мама одевалась с неизменной аккуратностью и педантизмом. Шерстяной костюм, водолазка, на ногах элегантные туфли. Она всю жизнь презирала неряшливость и распущенность и не понимала, отчего, стоит мне выбраться из дома, я падаю в ближайшую лужу, разбиваю коленки и курю вонючие сигареты. Моя неловкость, растрепанные волосы, мятая одежда приводили ее в исступление. Мы были родными и одновременно чужими друг другу. Не было ни понимания, ни близости.

— Мама, я должна с тобой поговорить, — заявила я и уверенно прошла мимо нее в дверь гостиной.

В просторной комнате с серебристыми стенами, обставленной антикварной мебелью с шелковой обивкой, было тихо и пусто. В углу чернел рояль с закрытой крышкой. Когда-то меня учили музыке. Думаю, с тех пор, как я покинула этот дом, крышку рояля поднимали лишь для того, чтобы смахнуть пыль с клавиш.

Я осторожно села на край дивана. Увидела, как мама поморщилась, и невольно улыбнулась – моя одежда после скитаний по подвалам и канализациям явно не блистала чистотой.

Отец не вошел следом за нами. Наверное, отправился в свой кабинет, где, с тех пор как вышел на пенсию, проводил большую часть времени.

— Итак, что ты хотела мне сказать? – спросила мама. Она изящно присела в голубое кресло с золочеными ножками и устремила на меня немигающий взгляд.

Я собралась с духом и постаралась, чтобы мой голос звучал как можно спокойнее:

— Скоро я отправлюсь в опасное путешествие. Когда вернусь, надеюсь, все будет по-другому.

— Впервые за пять лет ты пришла сказать, что уезжаешь? Не просить прощения за то зло, что нам причинила? Всего лишь поставить перед фактом, что тебе нужно уехать?

Надо же! Мои слова взволновали эту снежную королеву. Меня охватил гнев:

— За что мне извиняться, мама? Это же ты порвала со мной. Я горевала, а ты вместо слов утешения обрушилась на меня с несправедливыми обвинениями. Я глубоко сожалею, что вас с отцом ранила смерть моего сына, но то была не моя вина. Стечение обстоятельств.

— Стечение обстоятельств? – возмутилась мама, и я заметила, как ее глаза недобро блеснули. – Ты не смогла приглядеть за единственным ребенком. Была плохой дочерью, а потом стала ужасной матерью. Ты и за собой-то была не в состоянии присмотреть, не то, что за Дмитрием. Знаешь, Анна, я многое тебе прощала, но убийство моего внука стало последней каплей. Убирайся из нашего дома. Я больше не желаю видеть тебя. Завтра мы с отцом поедем в нейроцентр и навсегда сотрем воспоминания о тебе.

Я вскочила с дивана. Внутри все кипело. Мне хотелось схватить ее за плечи и как следует встряхнуть. Я глубоко задышала, пытаясь взять себя в руки. Нет, мама, последнее слово все-таки останется за мной.

— Я не виновна в гибели Димки. Запомни это, — сказала я, четко расставляя слова. – Это был несчастный случай.

Увы! Мои слова ее не убедили. Всю жизнь мама считала, что она права. Лишь ее мнение в этом доме имело значение. Она всегда лучше знала, что мне нужно, как мне строить свою жизнь и годами вбивала мне в голову свои принципы и установки. Лишь когда повзрослела, я смогла разорвать стягивающие меня путы материнской заботы. Да и то не навсегда. Раз вернулась сегодня к ней в надежде на понимание и примирение. Зря я это сделала. Мы с матерью никогда не поймем друг друга.

Я бросилась к выходу. У двери развернулась и посмотрела на нее. Мама напряженно сидела в кресле, прямая, с вытянутой шеей. Ее глаза под стеклами очков блестели, но отнюдь не от слез.

— Не стирайте память. Я уйду, и вы больше никогда меня не увидите. Сохраните хотя-бы воспоминания, если уж не обо мне, так о Димке.

Я не слышала, сказала ли она что-нибудь в ответ. Вышла в холл и закрыла за собой дверь.

Возле лестницы на второй этаж стоял отец и виновато смотрел на меня:

— Дочка, я вызвал патрульных. Иначе нельзя. Мы, как родители изгоя, под наблюдением.

— Ничего, папа, — я устало дотронулась до его плеча. Потом крепко обняла и почувствовала, что плачу.

— Уходи через задний двор. Я открыл калитку, — сказал напоследок мой отец. Я оделась, взяла рюкзак и направилась к двери. На душе было пусто, будто невидимая рука оборвала тонкую пуповину, связывающую меня с этим домом. Прощайте!