Ведьма

ВОЗВРАЩЕНИЕ В ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ

В первое мгновение Венду больше всего потрясло, что в больнице не приняли яблоки и апельсины. Ее присутствие, возможно, противопоказано Валдису. Но почему запретили принимать фрукты?

Она не помнила, как вернулась домой. В троллейбусе какая-то женщина долго и надоедливо за что-то ее ругала. Венда слышала и понимала, но за что та ругает ее, сообразить не могла. Может быть, когда троллейбус притормозил, она нечаянно наступила женщине на ногу? Какая же это мелочь по сравнению с тем, что ее сейчас волнует! И вообще, разве можно подобные вещи сравнивать?

— Хорошо, — вдруг произнесла Венда. — Я — корова, только прошу вас, пожалуйста, замолчите!

В жизни Венда не позволяла себе говорить так грубо.

Женщина засопела и умолкла.

Войдя в дом, Венда минут пятнадцать неподвижно стояла и смотрела в окно. Менялось только выражение лица, отражавшее внутреннюю бурю: ожесточение сменялось беспомощностью, глубокое отчаяние — ненавистью, а то вдруг озарялось нежностью.

Не снимая пальто, она позвонила Екабу. Его не оказалось дома. Было всего пять часов. Она позвонила доктору Суне на работу. Девушка, которая ходила за ним, сказала, что лаборатория закрыта. Венда сняла пальто, села на диван. Нашла телефонную книгу, позвонила Суне домой.

— Здравствуйте! Позовите, пожалуйста, доктора Суну.

— Венда? Мы ждали вас… Я — жена Роланда Суны. Как у вас дела?

— Постепенно возвращаюсь к действительности.

— Как вас понять?

— Несколько месяцев я верила в то, что я обыкновенный человек. И вот это кончилось. Мне бы только очень хотелось услышать правду от доктора.

— Хорошо. Я сейчас его позову.

Когда в трубке раздался голос доктора, Венда грустно и горько улыбнулась.

— Я ждал. Вас не было дома, — оправдывался доктор. — Вам объяснили, почему не приняли передачу?

— Да. Микробиологи запретили.

— То, что я вам расскажу, не принимайте за конечную истину. Еще многое неясно.

— Эти ваши слова тоже правда. — Венда вздохнула.

— Да. — Доктор смущенно кашлянул.

— Так скажите мне все как есть! — попросила Венда. — Сделайте это из уважения к моей судьбе!

— Постараюсь, — пообещал доктор. Голос его дрогнул. — К сожалению, все это только гипотеза. Вполне вероятно, что в клетках вашего организма размножается какой-то вирус, возможно своеобразный штамм вируса птиц. Определить его пока не удалось. Но, судя по всему, это какая-то его модификация. Он ли является причиной болезни Валдиса, тоже неясно. Можно только гадать о механизме его воздействия. Вчера мы убедились, что часть антител, обнаруженных в крови Валдиса, возникли в ответ именно на этот вирус. К тому же некоторые признаки заставляют думать, что у него нарушен механизм межклеточной информации. Такое состояние чрезвычайно опасно, и проникновение новой группы вируса чревато риском для жизни. Уровень сопротивляемости организма достаточно высок, но нельзя с уверенностью сказать, когда, в какой момент наступают необратимые изменения.

— Я понимаю, доктор Суна. Вы, может быть, и не поверите, что еще до свадьбы я нечто подобное предполагала. Это какие-то таинственные вирусы.

— Учтите, что это все лишь рабочая гипотеза. На сей раз, несомненно, более вероятная, чем другие. Кстати, один вопрос.

— Да, пожалуйста!

— Ваша мать, бабушка, прапрабабушка злоупотребляли алкоголем?

— Нет, что вы!

— Вы уверены?

— Постойте! А это не мог быть… мужчина?

— Отец?

— Прапрапрадед.

— Да, теперь вспоминаю. Все началось с появления музыканта-пьяницы. Вы это имеете в виду?

— Да.

Доктор помолчал.

— Видите ли, моя теория такова: алкоголь как гистаминный регулятор способствует проникновению безвредных штаммов вирусов в более глубокие клеточные слои. Этого достаточно, чтобы невозможное в обычных условиях стало возможным. Реактивные вещества, возникающие в результате воздействия то ли алкоголя, то ли продуктов его распада или простого раздражения, начинают действовать как информативные белки.

— Да, об этом я знаю. Все ясно. В свалившемся на нас несчастье виноват музыкант, — печально согласилась Венда.

— Вполне вероятно. Только одно уточнение. Почему организм первой матери не сумел очистить кровь эмбриона от вируса? Ее иммунная система безусловно справилась с вирусом.

— Я знаю, откуда это противоречие, — сказала Венда.

— Откуда?

— Мать моей бабушки стала представлять опасность для других, в том числе и для своей матери, только в тринадцать лет, когда заразилась сама.

— Верно! Екаб говорил мне об этом. Замечательно! Картина проясняется. Но… Если…

— Замечательно, — грустно повторила Венда.

— Простите!

— Ничего. Тем лучше. По крайней мере, я уверена, что вы говорите правду.

— А не уверились заодно и в том, что ученые — люди бессердечные?

— Нет. Я так не думаю.

— Держитесь, Венда. Если бы жена не подслушивала, я признался бы вам в любви. Все, кто вас знает, любят вас. Честное слово!

— Спасибо на добром слове. Не в любви дело — ее мне хватает, речь идет о жизни.

— Это так. Только жаль, что вы все воспринимаете так трагично. Наши женщины обычно предпочитают легкую, ни к чему не обязывающую любовь, бегут от жизни. Вам не кажется?

— Кажется. Но на сердце от этого не легче. До свидания!

Она положила трубку и сказала сама себе: «Все ясно!» Закрыла лицо руками, как в ту далекую светлую ночь, когда познакомилась с Валдисом. По щекам текли слезы. И тут под сердцем шевельнулось дитя.

— Вот и ты! Вот и ты! — шептала она.

— Вот и ты! Вот и ты! — передразнили за стеной — то ли радио, то ли телевизор.

Она села на раскладушку, на которой спала и после ухода Валдиса в больницу, и долго, неподвижно смотрела в окно. Она сидела и думала о жизни, от которой хотела убежать, поверив уверениям Валдиса, что проклятье, тяготеющее над ведьмами, — выдумка. Сон растаял. Щемяще-сладкие воспоминания о последних месяцах жизни проплывали перед ней как нечто нереальное, никогда не существовавшее. Она совсем было уже почувствовала себя обыкновенной, нормальной женщиной, уже видела своих четырех сыновей, загорелых мальчишек, гоняющих мяч по белому песчаному пляжу, как две капли воды похожих на Валдиса — таких же деятельных, честных, отзывчивых. Настолько поверила в будущее, что даже стала откладывать деньги.

Венда умела владеть собой. Вот и снова пришел этот час, когда надо выбирать: кончилась серьезная, настоящая жизнь, которая предстала перед ней как чудесная сказка — недоступная для нее обыкновенная человеческая жизнь, к которой многие относились так легкомысленно, растрачивали на пустяки, а то и вовсе презирали, не сознавая ее цены, потому что ни разу не переступали черту отверженности. Они не в силах были понять, как прекрасны отпущенные им дни и ночи, как мелки все их беды, даже их боль и отчаяние. Мелки — другого слова Венда подобрать не могла. Мелки были даже войны и голод, любые несчастья, даже нормальная смерть любимых и торжество подлецов. Все это было мелкое зло, ибо принадлежало жизни. Она, Венда, молодая ведьма, была отторгнута от всего, повисла над черной пропастью, отмеченная судьбой и полная надежды и веры в то, что наступит конец проклятью.

— Библия лжет! — вдруг громко крикнула она. — Почему проклятье затронуло и пятое поколение? Ведь я пятое поколение! Библия тоже лжет! Проклятье должно было прекратиться в четвертом поколении. Почему перешло и на пятое?

Из-за стены ей ответил ненатуральный голос певицы:

— Вот и ты! Вот и ты!

Венда встала, взглянула в зеркало. На нее смотрела красавица ведьма из Стричавы — молодая ведьма, которая вышла замуж за ученого, надеясь таким образом разорвать заколдованный круг, вырваться из мира предрассудков, стряхнуть якобы внушенную самой себе веру в проклятье…

Она глухо рассмеялась и вдруг впервые в жизни уловила в чертах своего лица нечто дьявольски зловещее. Точно такое же выражение Венда подмечала на лице бабушки, когда та, думая, что ее никто не видит, углублялась в себя и начинала что-то бормотать себе под нос, и не предполагая, что маленькая внучка следит за ней. В те мгновения, когда Венда замечала на лице бабушки этот отблеск чувства, которое та обычно скрывала, сердце ее замирало от страха и гордости. Взгляд бабушки темнел, становился зловещим, отражая какие-то мрачные глубины подсознания, чем Венда в душе гордилась. Да, ее бабушка самая настоящая ведьма. И вот сейчас этот зловещий отблеск лег и на ее лицо.

— Я вернулась в действительность, — сказала она самой себе и закрыла лицо руками. По щекам текли слезы. «Отчего же ты плачешь, ведьма?» — спросила она себя. И сама же ответила: «Захотелось, дурочке, ох, как захотелось, жить по-человечески». Она посмотрела на свою талию. Коснулась живота руками. Он заметно округлился.

Венда встала, привела себя в порядок. Движения стали решительными, целенаправленными. Она разыскала сберегательную книжку. Двести десять рублей. Да в кошельке шестьдесят семь. Да зарплата, которую она еще не получила. Всего наберется около трехсот пятидесяти. Достаточно, чтобы начать новую жизнь.

Она вышла из квартиры. Бегом сбежала по лестнице. Сосед с пятого этажа, поднимавшийся ей навстречу, остановился и с сожалением посмотрел ей вслед.

Она села в трамвай, пробила билет, улыбнулась женщине, которая ее нечаянно толкнула, и застыла. Лицо озарилось мечтательной улыбкой, но никто, ни один человек не смог бы сказать, что творится у нее в душе — ведь она была ведьма, с детства приученная ладить с людьми, ибо это была единственная возможность преодолеть отчуждение.

Минут через двадцать она уже сидела и писала заявление: «От Дзенис Вендиги Яновны. Прошу уволить меня в связи с переменой места жительства».

На ступеньках сидела серая с белыми пятнами кошка и тщательно умывалась. При звуке шагов она насторожилась и так и застыла с поднятой лапкой.

— Киска! Кис-кис-кис! — ласково позвала Венда и погладила пушистую шерстку. Кошка мяукнула и выгнула спинку. «В этом доме живут хорошие люди, — решила Венда. — Где люди злые, там и кошки пугливые».

В вестибюле она встретила Риту, коллегу по работе, с которой успела подружиться. Без всякого вступления, даже не поздоровавшись, она сказала:

— Во мне живет вирус, смертельный для всех, с кем я долго общаюсь. Муж при смерти. Ты считаешь, я правильно сделаю, если навсегда уеду?

Рита смотрела на Венду ничего не понимая.

— Так говори — ехать или нет? — не отступала Венда. Взгляд ее, как обычно, был доброжелательным.

— Я ничего не понимаю, — ответила Рита. На лице ее отразился страх.

— Я ведьма, — серьезно сказала Венда. — Проклятая. Все мужья моей матери и бабушки умирали от вируса, который размножается в клетках нашей кожи. Понимаешь? Все без исключения за год отправились на тот свет. Вот потому я и ухожу от мужа. Поняла? Я правильно сделаю?

— Ну ты подумай что говоришь! — Рита умоляюще сложила руки.

— Я говорю самую настоящую правду.

Девушка ошеломленно смотрела на Венду.

— Откуда ты знаешь? — наконец, спросила она.

— Это открыли микробиологи.

— О господи! — выдохнула Рита.

— Так я правильно поступлю, если уеду? — не сдавалась Венда, — посоветуй же!

— М-м-м! — промычала Рита и утвердительно кивнула головой.

— Тем, кто станет меня искать, посоветуй этого не делать.

— М-м-м! — Рита снова кивнула.

— Можно я тебя в лоб поцелую?

— М-м-м!

Губы Венды дрогнули. Она снова была как натянутая струна, как в ту, уже далекую летнюю ночь. Коснулась губами лба подруги. Улыбнулась.

— Тебя поцеловала настоящая, признанная наукой ведьма. Вот мое заявление об увольнении.

— М-м-м! — снова кивнула Рита и из глаз ее закапали слезы.

— Зря ты плачешь, — холодно сказала Венда. Выпрямилась, улыбнулась. — Будь счастлива!

— Постой! — позвала ее Рита.

Венда остановилась.

— Ты что, сошла с ума? — робко спросила подруга.

— Да, было такое, — Венда кивнула и улыбнулась своей очаровательной улыбкой. — Было. Теперь снова все в порядке. Ах! Не надо было мне ничего говорить. Начнешь другим рассказывать, примут тебя за сумасшедшую, посчитают суеверной дурой. Будь счастлива!

Входная дверь с шумом захлопнулась. А Рита продолжала стоять, не зная — верить или не верить. Венда — всегда такая отзывчивая, доброжелательная, простая… и вдруг… Венда — ведьма? Венда — сумасшедшая? Что стряслось? От волнения девушка снова заплакала. Проходившие мимо оглядывались на нее в недоумении.

Венда спешила, шла опустив голову и глядя на носки своих желтых ботиночек. Реакция Риты до конца открыла ей глаза. В этом мире места для нее нет. Это совершенно ясно.

Каблучки постукивали по тротуару, покрытому тонким снежком. Молодая полная женщина орудовала метлой и деревянной, обитой полоской жести лопатой. Прогрохотал по рельсам трамвай. Раздался тоненький мальчишеский голосок: «Мама, я хочу клюшку!»

По небу плыли редкие розовеющие облака. Серебристый вечерний свет прозрачным покрывалом укутывал город. «Ах, этот серебристо-розовый магический свет! — горько думала Венда. — Он несет с собой только обман и мучения. Не лучше ли было бы жить, не забывая о своем проклятье, укрывшись броней, прослыв знахаркой и ведьмой? О господи! Что теперь со мной будет? Ведь еще девчонкой, прочитав Чернышевского, я поняла, что нельзя показывать свет тому, кто не в силах его достичь. Что я с собой сделала? Какая ужасная ошибка! Непоправимая! Я больше никогда не смогу жить спокойно, все, что я узнала, разбередило мою душу. Если бы люди поняли, что наивность и незнание — величайшее богатство, бесценное сокровище! Поняли бы это и мама, и бабушка!»

Мысли ее вертелись вокруг одного. Каждая попытка проникнуть в жизнь, приносила им, проклятым, все новые страдания, наносила все новые раны. Почему мама и бабушка так стремились добиться признания среди людей, зачем учили ее умению нравиться людям, если все равно стена оставалась непреодолимой? Откуда это мучительная тяга к недостижимому? невозможному? Разве ж и так груз проклятья был недостаточно тяжел, чтобы еще взваливать на себя новые заботы и страдания? Венда, отточившая свой ум в этой полуосознанной борьбе за место под солнцем, внезапно увидела обратную сторону усилий матери и бабки, которые до сих пор были для нее непререкаемым авторитетом. Они-то ее, эту сторону, по каким-то причинам увидеть не сумели или просто не придали ей серьезного значения.

В сердце копилась горечь и недовольство матерью и бабкой. Они уступали место какому-то боязливому преклонению. Венда не осмеливалась осуждать мать и бабушку — они боролись за жизнь, как умели, боролись и за ее жизнь. И Венда пока не знала, как поступить: вообще не открывать своему сыну (Венда почему-то была уверена, что родится мальчик) блеск чужого, недостижимого мира или просто предупредить его о границах возможного? Ее разуму открылись новые горизонты, и это поддерживало в ней жизнь, спасало от отчаяния — самого, может быть, страшного чувства, которое несло проклятье. Сама она не сознавала, насколько изменилась за эти месяцы, не в состоянии была это оценить.

Не отдавая себе отчета, она купила автобусный билет в Стричаву. Доехала трамваем до дома. Поднимаясь по лестнице, не в силах была думать, что делает это в последний раз. На лестничной площадке стояли детские санки, она здесь их часто видела и уже решила, что сыну купит такие же.

Тихо скрипнув, открылась дверь.

Сняв пальто, Венда подошла к кухонному шкафчику, достала бутылку молока, отпила несколько глотков. Чувство тошноты прошло. Достала чемодан, раскрыла. Вынула из шкафа одежду, бросила ее на диван, встала перед ним на колени и принялась разбирать. Выпорхнула моль и принялась летать по комнате, выписывая замысловатые зигзаги.

Раздался телефонный звонок.

— Товарищ Дзенис?

— Да.

— Я получил ваше заявление.

— Да.

— Значит, на следующее дежурство вы уже не придете?

— Не приду.

— За деньгами и трудовой книжкой приходите послезавтра!

— Простите! А вы не могли бы выслать мне все это по почте?

— Куда?

Венда назвала адрес.

— Загадочная вы женщина. Как с другой планеты, — сказал капитан и в голосе его засквозили нотки восхищения и сожаления.

Венда снова занялась чемоданом. Цветок, который летом она привезла с собой, поставила на подоконник.

Из соседних квартир вскоре стали доносится обычные вечерние звуки — люди возвращались с работы. Венда задвинула чемодан в угол и села к письменному столу. Надо написать письмо. Не шевелясь, она просидела полчаса, пока, наконец, не преодолела себя. Неизвестно было, когда Валдис вернется из больницы. Вернее, было неизвестно, вернется ли он вообще. Венда сидела за столом и кусала губы, она понимала свою роковую роль в судьбе Валдиса и упрекала себя, что решилась на отъезд с таким опозданием.

Тщательно сложила письмо, сунула в конверт. Надписала: «Ученому Валдису Дзенису», вложив в это слово любовь, разочарование, иронию. Встать не было сил. Она думала о Валдисе, когда писала: намеренно сухо, сдержанно, чтобы облегчить ему минуту расставания. На это ушло много сил. Она сидела полуприкрыв глаза, бездумно перелистывая лежавшие на столе журналы, повертела в руках повестку из Фундаментальной библиотеки Академии наук с просьбой вернуть книги. Неожиданно внимание ее привлекла фраза: «Доказано, что состояние безысходности отрицательно влияет на тимус — главный секреторный орган иммуносистемы». Она не заметила, как глаза ее побежали по строчкам, пропуская слова и фразы, выискивая касающуюся ее информацию между строк — информацию о безнадежном исходе, о леденящих днях и ночах, которые ждут ее в будущем.