Вороненое сердце 2. Управитель

22. Дурная кровь

Николай привел меня и Льва в старомодную, но уютную гостиную. Просторное помещение с высокими потолками занимала вычурная мебель, на стенах висело множество картин, среди которых не нашлось ни одного портрета, а на полу лежали ковры с причудливыми узорами. В дальней стене находился камин, у которого мы и разместились.

Лев крутил в руках пузатый бокал с коньяком и вел веселую беседу со своим другом детства о том, как постоянные занятия отвлекают его от действительно важных дел. И я, и Николай, прекрасно понимали, о каких именно делах идет речь, поэтому лишь обменивались легкими улыбками.

Молодой Шереметьев расспрашивал о делах в Академии так, словно пропустил не несколько дней, а добрых полгода. Он жадно ловил каждое наше слово, всем своим видом показывая, насколько хочет вернуться обратно.

Разглядывая убранство особняка Шереметьевых, я отлично понимал молодого человека. После полных жизни и новизны будней курсанта, его заперли в старом доме, где пыль и затхлость давно стали предметами интерьера. Все вокруг буквально душило любознательного юношу. И особенно в этом преуспевала его бабушка.

— Я единственный родственник, что у нее остался, — печально произнес Николай, когда я поинтересовался причиной, по которой Людмила Валерьевна не желает выпускать его из-под своего крыла. — Она хорошая женщина и души во мне не чает. Да, порою ее забота выглядит излишней, но, признаться, не знаю, как обходился бы без нее.

— Дышал бы полной грудью и радовался бы жизни, — беззаботно брякнул Зорский, вливая в себя остатки коньяка. — Мужчине нужна свобода, женская ласка и, — с этими словами он вновь потянулся за бутылкой, — отменный коньяк.

— Каждому свое, — иронично отозвался Николай, поднося к губам чашку с ароматным дымящимся чаем.

Я последовал его примеру и тоже отпил горячего напитка, который услужливо принесла нам горничная. Шереметьев не мог употреблять алкоголь из-за состояния здоровья, так что мне не пришлось придумывать повод для воздержания от спиртного. Вместо того, чтобы юлить, я просто сказал, что выпью чаю из солидарности с Николаем, тогда как на деле хотел сохранить ясный рассудок — неизвестно, какие опасности могут таиться в этом доме.

— И все же, — не унимался князь, — Людмила Валерьевна, при всем моем к ней безмерном уважении, шагу тебе не дает ступить. А ведь ты, друг мой, мужчина, граф, да еще и управитель драгуна.

— Кстати, об этом, — вклинился я, не желая тратить время на посиделки у камина, — покажешь свой доспех?

— Конечно! — оживился Николай. Он резко встал на ноги, пошатнулся и, с виноватой улыбкой вновь опустился в кресло. — Только чуть позже…

— Разумеется, — от моего взгляда не укрылась выступившая на лбу юноши испарина. — Можем отложить это до твоего выздоровления.

— Боюсь, в таком случае мы скорее умрем от старости, — слабо улыбнулся Шереметьев.

— Если нас прежде не сожрут полозы, — скривился Зорский и отсалютовал нам наполненным бокалом. — За долгую и счастливую жизнь, господа!

Несмотря на то, что князь поднимал настроение своему другу, он одновременно с этим мешал мне расспросить Николая о той записке, что он передал мне вместе с конспектами. Пока Шереметьев лечился дома, мне не удалось обнаружить в стенах Академии никого подозрительного. Каких людей он имел ввиду и за кем они следили?..

Мы еще немного поболтали о том о сём, после чего Николай все же собрался с силами и решил устроить нам небольшую экскурсию по своему родовому гнезду. Как ни странно, он рассказывал нам о третьем этаже, но не повел дальше второго.

— Наверху жилые комнаты, — переводя дыхание после непродолжительной борьбы со ступеньками, сказал молодой человек. — Смотреть там особо нечего: в моих покоях все завалено лекарствами и запах стоит, как в больнице, даже если окна распахнуть. В комнату бабушки я вас не поведу, а кабинет отца и родительская спальня закрыты с тех поря, как их не стало… — взгляд Шереметьева сделался отрешенным и пустым, и без того сутулые плечи сникли, тонкие губы сжались. — Отца не стало еще до моего рождения, а мама умерла при родах.

— Мне жаль, — только и смог произнести я.

Князь Зорский потрепал друга по плечу и подмигнул ему:

— А где комнаты прислуги?

— Лев, — несмотря на очевидно пошлый и грубый намек в словах товарища, Николай улыбнулся и покачал головой. — Ты неисправим.

— И безмерно горжусь этим, — ничуть не смутившись выпятил грудь Зорский, обрадованный тем, что смог отвлечь друга от тяжелых мыслей.

— В доме из прислуги сейчас только горничная, Аким и старый порченый Борис. — Улыбка Шереметьева стала шире. — Кто из них тебе больше импонирует?

Зорский сделал вид, что всерьез задумался и принялся рассуждать вслух:

— Несмотря на определенный шарм, первая для меня старовата, второго я бы с удовольствием придушил голыми руками, а про третьего ты мог бы и не упоминать вовсе… — князь почесал идеально выбритый подбородок. — А где же остальные? Помнится, у вас имелась прехорошенькая кухарка, да и вторая горничная выглядела весьма приятной особой.

— Работы в доме мало, поэтому бабушка отослала их прочь, — пожал плечами Шереметьев.

— Лучше бы она взашей выгнала Акима, — поморщился Лев и наигранно вздохнул. — Что же, придется мне сегодня наслаждаться и согреваться исключительно коньяком. Он, кстати, еще остался?

— Остался, не переживай, — успокоил друга Николай и повел нас по второму этажу. — Здесь гостевые комнаты, — он указал на ряд дверей по левую руку. — Я попробую поговорить с бабушкой, чтобы вы остались до утра. На улице такая непогода…

— Скорее ливень сию же секунду закончится и ярко засияет солнце, нежели Людмила Валерьевна изменит свое решение, — заметил Зорский. — Мы оба это знаем, друг мой.

— Увы, скорее всего, ты прав, — виновато улыбнулся Николай и пошел дальше по коридору, опираясь рукой на стену. — Раньше тут был кабинет бабушки, но теперь она перенесла его на первый этаж, ближе к своей лаборатории.

— Лаборатории? — я вскинул бровь.

— О да, — Николай повернулся ко мне, — она увлекается химией столько, сколько я себя помню. Иногда даже приезжает из Академии сюда поздно ночью, чтобы поставить очередной опыт. Один раз чуть дом не сгорел…

— Теперь я не слишком-то расстроен тем фактом, что мы не останемся на ночь, — хмыкнул Лев, чем заслужил укоризненный взгляд друга. — А что я не так сказал? — наиграно изумился Зорский. — если твоя бабушка задумает очередной опасный эксперимент, я предпочел бы находиться настолько далеко от нее, насколько это возможно. Хочешь, возьму тебя с собой? Поживешь в нашем имении.

— Я бы с радостью, — кажется, печальные вздохи давно вошли у Шереметьева в привычку, — но у меня здесь все препараты и специальное устройство, которое обновляет мою кровь.

— Так у тебя болезнь крови? — для меня это была новость.

— Да, — кивнул юноша и с кривой ухмылкой добавил, — а если сказать точнее — и она тоже. Поверьте, весь остаток дня и вечер я могу рассказывать о своих недугах и ни разу не повториться.

— Он может, — подтвердил Зорский. — Проверено лично мной.

— А ведь с того момента у меня появились и новые болезни, — подметил Шереметьев.

В этот миг мне стало искренне жаль Николая: молодой, умный и приятный человек, он мучился всю свою жизнь и каждый день засыпал и просыпался с осознанием того, что лучше ему никогда не станет.

Только хуже.

— Медицина совсем бессильна? — спросил я, уже зная ответ.

— Она помогает справиться с симптомами, избавляет от боли, но это все, на что она способна. Незадолго до начала войны мы с бабушкой даже ездили по Европе, но все доктора говорили одно и то же, просто на разных языках.

— И во Франции? — весть о том, что Шереметьевы бывали заграницей, насторожила меня.

— Да, — кивнул Николай. — Что-то не так?

— Нет, — покачал головой я. — Просто никогда там не бывал. Говорят, Эйфелева башня очень красива.

— Какая башня? — Шереметьев с удивлением уставился на меня.

— Эйфелева, — повторил я и поспешно прикусил язык, так как лишь сейчас понял, что не знаю, в каком году построили знаменитую на весь мир достопримечательность. Видимо, она появится позже. Если, конечно, появится вообще.

— Ты про Гюстава Эйфеля? — уточнил Николай. — Я читал его работы, он отличный инженер. По его трудам во Франции создают особых драгунов. Но чтобы он строил башню… впервые слышу.

— Значит, я стал жертвой слухов, — все же смог выкрутиться я, — прошу простить, что по незнанию ввел вас в заблуждение.

— Было бы за что извиняться, — фыркнул Зорский. — Сейчас столько самых разных новостей, что голова идет кругом. Не удивлюсь, если этот французский умник уже заложил фундамент.

— Возможно, — подтвердил Николай. — Кстати, у меня в библиотеке есть пара его книг. Если хочешь, то можешь взять почитать, — с этими словами Шереметьев открыл очередную дверь, впуская нас в огромную библиотеку. — Она соединяет все три этажа особняка, — не без гордости сообщил он, показывая, что в центре зала находится сквозная винтовая лестница между массивных шкафов. — Назовите любую книгу и, с большой вероятностью, мы сможем ее найти.

— «Венера в мехах!» — без раздумий выпалил Зорский.

— Это вопиющее воплощение пошлости у нас имеется, — с сожалением кивнул Николай и взглянул на друга. — А ты не пробовал почитать что-то… более возвышенное?

— Для этого у меня будет старость, — отмахнулся князь. — А если умру молодым, значит, избавлю себя от скуки.

— Порою он бывает невыносимым, — пожаловался мне Николай.

— Соглашусь.

— Зато я никогда не бываю скучным, как вы сейчас, — Зорский вошел в библиотеку и принялся изучать книги в первом же попавшемся шкафу. — И как те, кто пишет о… — он вытащил один из томов и громко зачитал название, — трудах вольного экономического общества к поощрению в Российской империи земледелия и домостроительства. Что это вообще такое? — князь вновь осмотрел обложку и пробормотал. — Господь Всемилостивый, это ведь только первая часть…

Меня же заинтересовал портрет на одной из стен, прямо над удобным диванчиком для чтения. На холсте был изображен статный благообразный мужчина с пышными бакенбардами и орлиным носом, а рядом с ним в черном платье замерла миниатюрная худощавая женщина с грустным лицом и длинными черными волосами.

— Это мои родители, — проследил за моим взглядом Николай.

— Твоя мать выглядит здесь очень печальной, — заметил я.

— Это из-за проклятья. — Пояснил Шереметьев. — Мама была той, кого называют черными невестами.

Услышав о проклятии, которое коснулось и Дарьи, я насторожился.

— Отец обо всем знал, но все равно решил венчаться, несмотря на уговоры родных. Он не верил в проклятья и считал их ерундой. Мама же искренне любила папу, но не хотела свадьбы, опасаясь за его жизнь. Но нашему роду нужны были деньги, и бабушка настояла на женитьбе. — Николай замолчал, но потом продолжил. — Папа умер во сне. Никто не знает, виновато ли в том проклятье или же что-то еще. Вскрытия не проводили.

— Прими мои соболезнования.

— Не стоит, — покачал головой молодой Шереметьев. — Я давно свыкся с тем, что родителей уже нет в это мире. Надеюсь, сейчас они вместе в раю…

— Ты не похож на религиозного человека, — заметил я.

— В некоторых ситуациях люди готовы поверить во что угодно, — философски изрек Николай. — В конце концов — моя жизнь тому подтверждение. Когда я родился, все доктора как один говорили, что мне не прожить и недели. Но, как видишь, смерть все еще не пришла за мной и… — Шереметьев вдруг согнулся, закашлялся и приложил ко рту платок.

— Как ты? — вместе с подоспевшим Зорским мы усадили Николая на диванчик.

Приступ кашля закончился столь же внезапно, как и начался.

— Не хуже, чем раньше, — слабо отозвался Шереметьев, стирая с уголка рта выступившую алую каплю. — Так на чем мы остановились?

— Ни на чем, — я покачал головой. — Не станем ворошить прошлое.

— Мне никогда не нравились недосказанные истории, — Николай устроился поудобнее на диванчике. — Видишь ли, доктора не могут найти лекарство от моих недугов, так как не могут понять первопричины. Они просто в нее не верят. Догадываешься, о чем речь?

— Проклятье черной невесты? — вариантов у меня имелось не очень много.

— Оно самое, — устало кивнул Шереметьев. — Оно действует на мужчин, а передается по женской линии. Мне не повезло родиться мальчиком, оттого моя кровь… стала дурной. Родись я девочкой…

— И мы бы сыграли свадьбу, — Зорский шутливо хлопнул друга по плечу и предложил. — Давайте уже сменим тему, а?

— Подожди, Лев, я еще не закончил, — заупрямился Николай и снова посмотрел на меня. Взгляд его был тяжелым и мрачным. — Бабушка разбирается в таких вещах. Едва она поняла, что со мной, как во всем обвинила исключительно себя. С тех пор в надежде найти лекарство она занимается и ворожбой, и химией, а еще не снимает траурную вуаль. Как ты понимаешь, ей нелегко, поэтому прошу, не стоит винить ее в том, что она слишком опекает меня.

— Я все понял, Николай. Даю слово, что впредь стану с пониманием относится к Людмиле Валерьевне.

— Хорошо, — тень улыбки появилась на бледном, как снег, лице Шереметьева. — А теперь, друзья, пойдемте, я покажу вам своего драгуна.

— Уверен, что это хорошая идея? — засомневался Зорский. — Тебе бы прилечь…

— Ерунда, — отмахнулся Николай и поднялся на ноги. В этот раз он устоял и неуверенной походкой направился к выходу.

Князь Зорский поспешил следом за другом, а я задержался, так как заметил в складках обивки дивана еще одну золотую чешуйку. Несмотря на то, что мне довелось соседствовать с дочерью Великого Полоза, ничего подобного в моем доме не наблюдалось. Тогда почему это происходит здесь и сейчас?..

— Тебя что-то заинтересовало? — уже в дверях Николай повернулся и посмотрел на меня. Он принял мое замешательство за увлечение обилием книг в библиотеке. — Можешь взять, что захочешь.

— В другой раз, — я догнал сокурсников, и мы спустились на первый этаж.

Коридор расходился в две стороны и заканчивался дверями. Одна из них выглядела вполне обычной, тогда как другая была из металла. Более того, обращенная к нам матовая поверхность оставалась абсолютно гладкой: ни ручки, ни замка, ни замочной скважины.

— Там лаборатория бабушки, — пояснил Николай. — Она туда даже меня не пускает.

— И тебе не любопытно, что там? — Зорский коснулся металлической поверхности кончиками пальцев. — Меня каждый раз разбирает любопытство при виде этой двери.

— Я давно насмотрелся на пробирки, мензурки, отвары и лекарства, так что — нет, мне не интересно, — Шереметьев поманил нас за собой. — Пойдемте, там лифт в подземелье.

Мы немного прошли по коридору и свернули налево, оказавшись в небольшой комнатке, где даже имелись зеркало и пара стульев. Николай опустил небольшой потертый золоченый рычаг, пол под нашими ногам вздрогнул, после чего вся комнатка поползла вниз.

Спуск длился довольно долго и сопровождался всевозможными писками и лязгом, что издавали старые механизмы лифта. Наконец, мы остановились. Шереметьев распахнул дверь и первым вышел в темный просторный подвал. Помещение заливал мутный мигающий свет, льющийся из редких потолочных ламп.

В подземелье особняка царило запустение: пол и стены потрескались, трубы заржавели, в углах от сквозняка колыхались клочья паутины. Нам навстречу быстро заковылял хромающий старый порченый. В рваных обносках, с язвами на морщинистом лице, толстым носом и редкими косматыми волосами, он скорее напоминал заключенного в этом подвале призрака, нежели работника. Для полного сходства не хватало разве что кандалов и цепей на тощих запястьях и лодыжках.

— М? — вопросительно замычал он, таращась на Николая единственным красным глазом.

— Все хорошо, Борис. Я хочу показать друзьям своего драгуна, — жестом Шереметьев отослал порченого прочь.

Тот, кого звали Борисом, настороженно окинул нас с Зорским встревоженным взглядом, после чего склонил плешивую голову. Он что-то промычал, но слов разобрать не удалось.

— Он немой, — сообщил мне Николай и снова обратился к порченому. — Иди к себе.

Борис поковылял в отдаленную каморку, больше напоминающую свалку различного хлама. На полпути он остановился и взглянул на меня. Убедившись, что Николай и Лев отошли, а я все еще смотрю на него, Борис втянул голову в плечи и отрицательно замотал ей, после чего скрылся в своей берлоге.

Не понимая, что все это значит, я догнал сокурсников. Мы свернули за угол и увидели новенького драгуна ослепительно белого цвета. Он выглядел настолько чистым, что казался лишним в этом темном и затхлом подземелье.

— Ты сам с него пылинки сдуваешь или горничная этим занимается? — присвистнул Зорский.

— Он просто новый, — смущаясь, пояснил Шереметьев. — Собран во Франции как раз по одному из чертежей Эйфеля.

— У тебя же вроде другой был, нет? — судя по тону, юбки горничных интересовали князя куда больше, нежели боевые доспехи.

— Того мы продали, — Николай приблизился к драгуну и погладил его по ноге. — Ну как вам?

— Внушает, — я окинул взглядом белоснежную громадину, которая по сравнению с моим Чернобогом выглядела легкой и почти воздушной. — Стоит, наверное, немыслимых денег? — говоря, я принялся обходить драгуна вокруг.

— Около того, — улыбнулся Шереметьев. — Я бы показал вам его в действии, но доктор запретил даже садиться на трон управителя ближайшие два месяца.

— Ничего, еще покажешь, — Зорский тоже осмотрел драгуна. — Под интерьер он не подходит. Придется твоей бабушке все же сделать ремонт.

— Я подумаю над вашими словами, юноша, — донесся до нас прочеркнуто пренебрежительный голос Людмилы Валерьевны. Она не стала подходить ближе и добавила. — А теперь, прошу вас позволить моему внуку отдохнуть.

— На улице настоящая буря, — начал было Николай, — негоже выставлять гостей за дверь в такую погоду.

— Насколько мне известно, у машин есть крыши, — холодно сказала старая ворожея. — А тебе нужно вернуться в постель, пока не стало хуже.

— Но…

— Нам пора, Николай, — отходя от драгуна, я заметил у его ног еще одну чешуйку, но поспешно отвел от нее взгляд и улыбнулся сокурснику. — Спасибо за гостеприимство.

— А вам спасибо, что навестили, — чуть приободрился Николай. — Как только мне станет лучше, я непременно позову вас погостить.

— С радостью приедем, — пообещал Зорский.

Мы поднялись наверх, распрощались и сели в машину. Прежде чем особняк остался позади, я снова увидел в зарослях парка золотой блеск. Стоило автомобилю оказаться за воротами и скрыться за ближайшим поворотом, я велел Федору остановиться на обочине. Шофер мгновенно послушался.

— Что-то забыл? — непонимающе поинтересовался Зорский.

— Вроде того, — я вышел под дождь и, прежде чем захлопнуть дверь, сказал Федору. — Если не вернусь через два часа — сообщи Нечаеву.