Тульповод

Глава 6. Зеркала

Отведенные три дня на раздумья Михаил решил посвятить Анне. Будущее оставалось неопределённым, и, учитывая, что в Институте был целый этаж для проживания, это наталкивало на мысль, что такая предусмотрительность не случайна. Возможно, в будущем ему предстоял переезд и изоляция.

Встретиться удалось только в один из этих дней. Свидание планировалось скромным, но запоминающимся: молодая пара отправилась на пикник за город. Кемпинг с купольным домиком из прозрачного стекла располагался на берегу живописной реки, которая начиналась где-то в горах, примерно в 300 километрах вверх по течению. Поэтому течение было сильным, и выше по реке располагались пороги, по которым спускались любители экстрима. Из кемпинга можно было наблюдать за теми, кто уже преодолел это сложное испытание и теперь спускался ниже по течению, наслаждаясь покоем и впечатлениями от пережитого. Такой отдых, сопряжённый с риском, способствовал большому всплеску адреналина, дофамина и тестостерона — одним словом, «всему салату гормонов», что благоприятно влияло общее самочувствие и коэффициенты, помимо непосредственного удовольствия от экстрима.

Электрический мангал жарил сосиски, а на горизонте проходила воздушная трасса для дронов. Шум от неё был не слышен из-за расстояния, а с закатом трасса превращалась в зрелищный поток огней, огибающих полукругом весь простор северного горизонта. Анна и Михаил, приобнявшись, лежали на пледе, растянутом на траве, и ожидали, когда будет готов обед.Разговор начался с обсуждения выставки. Анна была под впечатлением от того, что им удалось организовать всё так успешно, и, получив важную обратную связь, Михаил решил узнать её мнение о Мэрилине.

— Мне кажется, он, как бы это сказать... выскочка. Привлекает к себе много внимания, вряд ли за этим стоит что-то серьезное, - безапелляционно заявила Анна.Михаил не стал спорить. Это потребовало бы объяснений, а так недалеко и до лишних подробностей и оговорок. Он просто небрежно ответил:

— Первое впечатление часто обманчиво. Мне он показался интересным.

— У него совсем нет чувства такта и уважения к личным границам, - добавила Анна с некой скрытой обидой.

— Да, это может задеть, - согласился Михаил, закрывая тему. Но Анна не успокоилась.

— Это вообще вызывающе. Не люблю таких.

Михаил почувствовал в её голосе раздражение, но не мог понять, что именно его вызвало. Мэрилин ему симпатизировал, и ему предстояло доверить ему свою судьбу. То же можно было сказать и об Анне. Поэтому он решил всё же уточнить:

— Чем же он успел тебя так задеть?

— Да вообще, - кратко резюмировала Анна.

— Конкретней. Мне правда не понятно, - мягко уточнил Михаил.

— Ну, например, он протянул мне руку.

— И что в этом такого? - искренне удивился Михаил.

— А если я вообще не хочу его трогать? Может, я не люблю, когда ко мне прикасаются посторонние. И ещё, с таким внешним видом... Что мне делать? Не пожать руку будет крайне невежливо, а пожать — неприятно. По этикету инициатива должна исходить от девушки, а не от мужчины.

— О! Я даже и не думал об этом, - резюмировал Михаил и решил сменить тему, подойдя посмотреть на сосиски.

Таймер показывал, что они вот-вот будут готовы. В этот момент с балкона небольшого домика вылетел дрон-повар, который вежливо уточнил, не хотят ли гости накрыть стол сами. Михаил дал согласие, чтобы отвлечь Анну от неудобной темы. После короткого обеда, немного отдохнув и понежившись на солнце, Михаил и Анна продолжили отдых. Неназойливый дрон-повар убрал со стола и вернулся на свою зарядную станцию, не мешая людям своим жужжанием.

— Как твои успехи с работой? — спросила Анна.

— Если честно, кое-какие успехи есть. Я выхожу на стажировку на днях.

— Поздравляю! — поддержала его Анна. — Что за работа?

— Ты знаешь, забавное совпадение... О моей работе, как и о твоей, тоже нельзя распространяться.Наступило неловкое молчание. Михаил нутром чувствовал, что Анну раздирает любопытство, но её этика не позволяла задать вопрос, и он сам спонтанно начал разговор.

— Ничего особенного, просто подработка в одном институте, который изучает психологические аспекты взаимодействия искусственного интеллекта и человека. Я там в качестве подопытного.

Анна крепче прижалась к Михаилу, как бы поощряя его откровенность.

— Поздравляю! Это правда что-то интересное.

— Спасибо! Откровенность за откровенность. А ты расскажешь немного о своей работе?

— Моя работа более скучная, и мне приходится работать с жуткими снобами. Я предпочла бы взаимодействовать с машинами, чем с людьми.

— Тем более любопытно, — немного надавил Михаил, настаивая на продолжении.— Ну, вообще-то я работаю в небольшой компании, которая оказывает посреднические услуги в доставке продуктов питания из коммун отказников в зону Трансгуманистов.

— Ого! Ты бывала в коммунах и общалась с киборгами?

— Нет, в коммунах я не была. Моя работа — бумажная. Я принимаю заявки от разных заказчиков, формирую их в единое техническое задание, потом смотрю отчеты от коммун по запасам доступных на продажу продуктов и распределяю исполнение заказов между поставщиками, с учетом сроков. Далее передаю их другому человеку, который каким-то неизвестным мне способом передает заказы в коммуны, и спустя время пища поступает заказчику.

— Звучит сложно, — подытожил Михаил, услышав быструю тираду, отражающую всю скучность процесса.

— Это ещё не самое сложное. Потом я разбираю претензии. Молоко не того жирности, овощи чуть подгнили, мясо не такое мягкое, недовес, перевес или яйца побились в пути. Будто это я всё сама, своими руками, гружу и везу

— Зато ты делаешь что-то полезное. Я, когда искал работу, встречал мало чего-то стоящего, чего-то, что даёт тебе причастность к чему-то большему, чем ты.

— Моя работа — это только я и другие такие же, как я, сидящие в кабинете и обрабатывающие подобные заявки в других отраслях. Я не чувствую себя причастной, только винтиком какой-то большой машины, предназначение которой я не понимаю. Я не вижу мира дальше своего кабинета, микрорайона и города.

— Почему ты не путешествуешь?

— Я путешествовала, но это всё то же самое, только в другом месте.

Михаил задумался. "То же самое, но в другом месте." Может, поэтому он так быстро забросил свою мечту, истратив весь свой запас Гейтсов? То, что он нашел внутри себя, было грандиознее и значительнее любой пирамиды в Гизе, Парфенона в Греции или Тадж-Махала в Индии. Что бы ему дало это путешествие? Больше эмоций, воспоминаний на год, которые спустя время заполнились бы той же пустотой, которую нужно было бы заполнить новым приключением того же сорта. Хорошо то путешествие, что меняет тебя изнутри. Оно не привязано ни к месту, ни к времени, а только к восприятию самого себя. Такой вывод сделал Михаил и поделился им с Анной и она поддержала его мысль. Обоим и хотелось иного, отличного от обыденности опыта, что сближало их друг с другом.

Они сходили к реке и искупались в прохладной воде. Несмотря на июньский летний зной, вода в реке оставалась холодной всё лето, так как её истоки были в горах. Вдоль реки гуляли горные ветры, приносящие запах хвойной тайги с юга. Льды Алтая давно растаяли, но высокогорный климат по-прежнему оставался прохладным. Регулярные дожди продолжали питать реку, поддерживая её полноводность.

Где-то далеко в горах находился купольный заповедник, защищающий последний уголок ледника на вершине Мунх-Хайрхана от прямых солнечных лучей. Климат Сибири становился мягче: зима теперь длилась всего пару месяцев. В то же время экваториальные и субэкваториальные зоны планеты сталкивались с гораздо более серьёзными последствиями. Некоторые регионы затопляло поднимающееся море, в других странах происходило опустынивание, а где-то неизгладимые последствия войн превращали землю в опасные пустоши — районы, усеянные неразорвавшимися снарядами, радиоактивными зонами и заброшенными городами-призраками, восстановление и заселение которых было признано нецелесообразным.

Где-то там, в другом мире, люди жили иной жизнью, лишенной электрогрилей, дроновых трасс, очков Oculus, доступного образования и медицины. Да что там, в этом месте не было ни еды, ни воды. Мировое правительство отправляло гуманитарные грузы, но большая их часть попадала в руки бандитских формирований. Темный 21-й век человечества сменился Платиновым веком процветания, но не для всех. Разрыв между различными слоями общества оказался настолько глубоким, что преодолеть его было почти невозможно, несмотря на усилия обеих сторон искать компромисс и встретиться соприкоснуться цивилизациями во взаимном симбиозе, где нибудь на территории Мертвой Пустыни Гоби, Вечно воюющей Центральной Африки или изолированно непреодолимой стеной Мексики.

Михаил вышел из воды раньше и украдкой наблюдал за красивым за купанием Анны, ее идеальными формами, напоминающими античные статуи времен Древней Греции, предвкушая романтический вечер под звездами и страстную ночь, которой не было в его жизни очень давно, а возможно и вовсе никогда. Его не занимали мысли о том, что будет дальше и что может быть где-то там, где его нет. Важнее было то, что происходило здесь и сейчас. Однако где-то в глубине подсознания он понимал, что это не может длиться долго — скоро жизнь приобретет прежний темп, к которому он начал привыкать. Ложась на песок и закрывая рукой глаза от Солнца, он поймал себя на мысли, что в этот момент он счастлив, как не был счастлив еще никогда на свете, как те гребцы, что спокойно плывут по течению, преодолев опасные речные пороги.

После купания, Михаил и Анна держась за руки поднялись с берега обратно к уступу, где была расположена их кемпинговая зона, заказали на Ужин Форель с местной рыбной Фермы и легли обратно на свое прежнее место, чтоб обсохнуть. Разговор продолжился.

— А ты видела этих трансгуманистов? Кто они, как они живут?

— Да, но мне не приходилось общаться с ними плотно, да и вообще вряд ли кому-то это удавалось.

— Почему?

— Они поглощены своим цифровым существованием, забывая о реальности, и тем более не хотят возвращаться назад избегая общения с людьми не из своего круга.

— Чем они вообще занимаются?

— Они как древние монахи Тибета. Ищут что-то за пределами сознания, только те искали через всякие разные техники йоги и альтернативные способы мышления, а эти используют VR технологии, звук, свет, нейролинк и ноотропы, чтобы выйти за пределы разума и путешествовать в свои альтернативные мирах.

— И что они там ищут?

— Не знаю. Мне кажется, все это бредом.

— Да, согласен. Лучше жить здесь и сейчас. Тогда почему они едят натуральную пищу? Какая им разница, если они погружены в другой мир? Не складывается.

— Не знаю. Многие из них — ключевые акционеры крупнейших мировых компаний или напрямую являются членами мирового правительства. Мой отец и мать говорят, что вся политика уже давно строится где-то вне этого мира, отсюда и её оторванность от нас.

— Это типа метафора?

— Не знаю.

— Думаешь, есть другие миры? Ну, инопланетяне там всякие, призраки?

— Не знаю. Хотелось бы верить, что мы не одни, но сколько человечество не искало, пока никого нет.

— А слухи о раскопках на Марсе и странных артефактах?

— Если там кто-то и был, они уже как миллионы лет мертвы.

— Оптимистично, — с сарказмом заметил Михаил.

— Расскажешь о своих родителях?

— Мой отец, как и дед, — чиновники. Дед прошёл Третью мировую и после ранений оказался в восстановительном комитете, где и остался. Его направили в политику — вроде бы как временно, но всё затянулось. Отец пошёл по накатанной, уже без сомнений: соответствующее образование, карьера, правильные контакты. Он всегда был точным, сдержанным, уравновешенным. В его жизни нет лишних движений.

— А мама?

— Совсем другая история. Она родилась здесь, в России, но её корни — европейские. Бабушка переехала после войны, когда прежняя Европа трещала по швам, но у них остались связи — и, как ни странно, они не обрывались. Мама унаследовала фамильное состояние — фонды, активы, доли в старых корпорациях. Всё это казалось мне чем-то не совсем настоящим, как будто это где-то «там», в другой реальности. Но деньги приходили, и приходят до сих пор. Иногда — даже не деньги, а возможности. Поддержка, которую просто не видно. Тёплые рекомендации, приглашения, помощь в нужный момент. Незримая сеть, как если бы кто-то невидимый всё время смотрел, чтобы мы не упали.

— И ты как к этому относилась?

— Как к чему-то, что есть и всегда было. С детства мама брала меня с собой в Европу — чаще всего во Францию и Великобританию. Там всё было иначе: старинные дома, приёмы, конференции, люди, говорящие сразу на трёх языках. Я тогда училась молча сидеть и слушать. Мама никогда не вмешивалась в мой выбор, но, думаю, она хотела, чтобы я тоже научилась ориентироваться в этих слоях. Английский и французский стали для меня почти родными — я с ними росла.

— Она работает в культуре?

— Да, формально — да. Но это не работа в привычном смысле. Она курирует гуманитарные инициативы, сотрудничает с миссиями, фондами, участвует в переговорах на высоком уровне, помогает организациям, которые на словах никак между собой не связаны. Это больше похоже на неофициальную дипломатию. Она никогда не говорит о том, чем именно занимается. Просто действует. Всегда сдержанно, точно и красиво. Я даже не уверена, осознаёт ли она сама весь масштаб, хотя очень эти гордится.

— Почему бы ей не гордится? Звучит серьезно

— Каждый должен достигать чего-то сам. Какая часть гордится тем, к чему не причастен? А кто твои родители?

— Мой отец ушёл из семьи, когда я был ещё мал. Я даже не помню его. Не знаю, жив ли он вообще. Просто исчез — без скандалов, без объяснений. Осталась только фотография и пара фраз, которые мама повторяла на автомате. Бабушки и дедушки погибли во времена войны — кто от голода, кто от пандемии. Так что рассказывать особо не о ком.

— Сочувствую. А мать?

— Она умерла. Не дожила до сорока. Мне тогда было девятнадцать. Врачи сказали — рак. Но началось всё гораздо раньше.

— От чего она болела на самом деле?

— От праздности, — сдержанно сказал Михаил. — От того, что нет опоры, нет смысла, нет настоящего усилия. Она не смогла встроиться в новый мир. Ей всё казалось фальшивым, театральным, с надрывом. Коэффициенты, анкеты, системные роли — она это отвергала. Не из протеста. Просто не верила.

— А кем она была?

— Человеком с тонким вкусом и талантом, но без вектора. Играла на фортепиано, писала стихи, знала языки. Говорила красивыми цитатами, жила в образе. В доме всегда звучала музыка, висели афиши старых постановок, книги лежали стопками. Первое время она ещё что-то пыталась — ходила на мероприятия, вела какие-то лекции, встречалась с коллегами, которые остались после войны. Но всё быстро стало казаться ей убогим, натянутым. И она выбрала другой путь — не бороться, не перестраиваться. Просто красиво жить.

— Красиво?

— По-своему. Употребление ноотропов, веселье, мужчины, внимание, сигареты — это было частью образа. Потом пошли вещества серьёзнее, более опасные. Но всё с улыбкой. Не как падение, скорее как роль: она скатывалась вниз легко, с шутками, словно играя сцену. И никто её не останавливал. Она была не одна — просто никому не было дела. Люди рядом были такие же. Просто молча смотрели.

— А ты?

— Я был рядом. Но она мной не интересовалась. Не враждебно — просто не видела. Я был фоном, ребёнком, которого София водила в школу и укладывала спать. Мне тогда казалось, что я сам по себе. Без объяснений, без диалогов, без контакта. Я просто был — в её доме, но не в её мире.

— Ты злился?

— Нет. Скорее — ждал. Хотел быть с ней ближе. Хотел, чтобы она обратила внимание, что я рядом, что я расту. Но этого не случилось. И это одиночество залипло во мне надолго. Я пытался быть таким, каким, как мне казалось, она бы мной заинтересовалась — умным, тонким, чувствительным. Но это тоже не сработало. И когда всё начало рушиться, я был уже почти там же. Почти ушёл по тому же пути.

— Но не ушёл?

— Нет. В какой-то момент остановился. Осознал, что теряю себя. Перестал гнаться за её одобрением, за её вниманием, которого никогда не было. Ушёл в мысли, в фантазии, в философию. Но, по-честному, я так и не нашёл себя. Просто не провалился. Застрял где-то между.

— Это больно. - Поддержала Анна.

— Уже нет. Просто пусто. Как если бы кто-то должен был заложить в тебя фундамент, а вместо этого дал красивую обложку без содержания. Я люблю её. Она была моей матерью. Но всё, что у меня осталось — это молчание. И несколько фраз, которые не значили ничего.

— Меня тоже это беспокоит. Мне кажется, я живу такую же жизнь, и если я умру, никто не придет забрать в Крематорий мой прах, чтоб закопать его или развеять по ветру, никто не изменит мою профиль в социальных сетях на траурную тему и вовсе не заметит, что меня больше нет.

— Да, это пугает. Но мы такими не будем, — уверенно сказала Анна. — Мы обязательно что-то придумаем.

— Не сомневаюсь, — сказал Михаил и повернувшись лицом к Анне, поцеловал её в щеку. Он хотел бы продолжить, но заметив легкое смущение в её глазах, сдержался, просто крепче сжимая её руку.

— Давай помечтаем, — предложила Анна, минуя небольшую заминку.

— О чем?

— О будущем. Каким оно будет, наше будущее? — спросила Анна с ноткой беспокойства в голосе.

— Не знаю. Сложно представить, когда не знаешь толком, чего хочешь. Думаю, было бы идеальным для начала найти работу мечты, дом мечты и верных друзей.

— Дом у моря, с садом, собакой и небольшим парком.

Михаил невольно вспомнил институт с его прудом и маленьким парком, огороженным забором. Но он не стал развивать эту мысль. Вместо этого продолжил:

— Да, я тоже люблю собак. Лабрадора.

— Да, хорошая собака.Михал всегда хотел собаку. Но в условиях Мегаполиса, это была не легкая затея. Собаки не могли свободно гулять во дворе, их нужно было выгуливать. Собака обязательно должна была иметь паспорт и проходить плановые осмотры. Собаке нужен корм, уход, а еще если ее она надоест или он не сойдется с ней характером, ее придется терпеть - так гласит закон, за которым строго следят. Если поручить все это Софи или арендовать другого робота, который будет все делать - Зачем тогда собака, зачем вообще собака котрую запирают в одной клетке вместе с человеком. В мечтах Михаила Собака - это спутник человека в его делах и его приключениях, но в реалиях мегаполиса, по мнению Михаила, собака была - просто милым предметом интерьера.

— И что мы будем делать в этом доме? - Продолжил диалог Михаил.

— Не знаю, что-нибудь полезное. Может, писать книгу или принимать гостей, может, выращивать цветы.

— А как мы станем известны?

— Нам не нужна будет известность. Мы будем свободны и от известности, и от безвестности. Потому что мы будем не здесь и не там. Мы просто будем, и нам будет все равно.

Михаил задумался. Каково это могло бы быть? Он вспомнил свой момент счастья на берегу. Да, действительно, так может быть.

— Почему бы нам тогда просто не уехать от всего и жить, как живут коммунисты в своих коммунах?

— Зануда, дай просто помечтать, — шутливо бросила Анна и слегка подтолкнула Михаила.

Михаил не обиделся и решил перевести разговор в более легкие и пространные беседы. Его буквально прорвало на слова. Он рассказывал о разных вещах, обо всем, что узнал в ходе своих поисков и раздумий в мнимой профессии философа, об истории, науке, безумных идеях гениальных людей, изменивших мир, и самих людях. А Анна просто слушала, положив голову на его плечо.

Постепенно речную долину накрыл теплый летний вечер, зажглись звезды, и они продолжили разговор о звездах, любуясь лентой дронов на горизонте, уходящей далеко на север к ресурсным месторождениям и производственным районам, вынесенным за пределы полярного круга, а некоторые из них следовали через Северный Ледовитый океан в Антарктиды.

Льды Антарктиды значительно растаяли, обнажив черты древнего и ещё неизведанного континента. Люди там по-прежнему не жили, но теперь там кипела иная жизнь. Множество машин добывали природные ископаемые, которые располагались не так глубоко, как в Старом Свете, грузили их на баржи, которые везли их к северным логистическим портам. Колыма и Индигирка, Лена и Хатанга, Енисей и Обь превратились в транспортные артерии, а транссибирская магистраль стала Хребтом всего Континента, снабжая ресурсами весь Евразийский континент — от предгорий Тибета на Востоке до Средиземного моря на Западе. Магнитопланы перевозили более 360 тонн груза каждый год, что вдвое превышало довоенные нормы. Дроны же возили туда-сюда запчасти и продукцию оперативного или локального характера, избегая хранения лишних запасов, оптимизируя логистику небольших поселений и выполняя заказы частных заказчиков.

Но Михаила и Анну это не интересовало. Они уединились в купольном домике и отдались друг другу под звездным небом. Огни мегаполиса были где-то далеко. Анна уснула, а Михаил в этой звездной ночи чувствовал, как к его душе подступает нечто тёмное и необъятное. Оно было не пугающим и неприветливым, оно было просто огромным и необъятным. Что-то большее, чем звёзды над его головой, шумящая под обрывом река и эта счастливая ночь. Михаил аккуратно встал и оделся, чтобы выйти на воздух, и ещё раз посмотрел на небо. На миг ему показалось, что где-то там его настоящий дом, и он зовёт его, а Институт — его промежуточная станция.

Вернувшись внутрь, он долго не мог уснуть. Тело лежало рядом с Анной, но сознание кружилось где-то между неоном мегаполиса, прохладой реки и мягким теплом чужой ладони. Он не знал, как назвать то, что чувствует. Впервые за долгое время ему не хотелось анализировать, фиксировать, разбирать. Он просто чувствовал.

На следующее утро, когда они проснулись, всё казалось иначе. Завтрак был тёплым, взгляд — мягким, а дыхание — общим. Их совместные дни всегда начались без планов и проходили спонтанно, но насыщенно, закончиваясь как парвило долгой прогулкой по парку перед сном.

На первых порах их прогулки не казались чем-то особенным. Михаил, не привыкший к частому живому общению, поначалу даже уставал — слишком много информации, эмоций, ожиданий. Анна, наоборот, будто расцветала. Она говорила быстро, сбивчиво, но искренне. Хотя чаще предпочитала слушать, особенно когда Михаил увлечённо делился своими размышлениями. Он говорил много, с жаром, словно боялся, что его мысли исчезнут, если их не озвучить. В ней он находил внимательного слушателя, не спорящего по пустякам, но способного остановить и возразить, когда тема касалась чего-то важного для неё.

Их разговоры часто превращались в философские споры — о свободе, системе, природе счастья. Анна отстаивала эмоциональную правду, Михаил — логическую стройность. Они редко приходили к согласию, но не стремились к нему. Когда разногласия достигали точки накала, споры часто заканчивались обидами. Но ни Михаил, ни Анна не придавали этому большого значения. Жар спора постепенно отмывал накопившееся раздражение, и уже через день-два интерес к новому снова брал верх над остатками старого недовольства. Они не пытались убедить друг друга — просто возвращались к диалогу, как будто ничего не произошло, позволяя чувствам перетекать в новый виток жарнких диспутов.

Они сидели на лавочке у небольшого искусственного водоема. Михаил смотрел, как ветер играет на поверхности воды, а Анна рассказывала о детстве. Ее голос дрожал от злости и растерянности:

— Я не знаю, кем быть. Всегда было важно, как я выгляжу, с кем дружу, что думаю. Мама говорила, что дружить с детьми обычных служащих — это слабость. А папа вечно твердил, что "мы под наблюдением, Анна", и что девочка из семьи чиновника не должна вести себя как актриса из драмы.

Она замолчала, затем вдруг засмеялась:

— А я ведь всегда мечтала стать актрисой. Не всерьёз, конечно, просто хотела иметь право кричать, плакать, любить, не объясняясь.

Михаил посмотрел на неё внимательно:

— Ты и так умеешь это. Ты заставляешь меня чувствовать. Это больше, чем делают актёры.

Анна покраснела, но не отвела взгляда. Ее эмоции были как вспышки в темноте — резкие, живые, непривычные. Михаил ощущал их, словно тепловые волны: не всегда понимал, но неизменно чувствовал. Рядом с ней он начал впервые по-настоящему ощущать: вкус, цвет, ритм города. Прежде его восприятие было аналитическим, мир сводился к структурам, а теперь — запах кофе, шаги в парке, тональность её голоса — всё было наполнено смыслом.

Анна тоже менялась. Михаил уговаривал её выходить из дома, знакомил с людьми, которые не имели никакого отношения к миру чиновников. Он однажды повёл её в андеграундный клуб, где играли живую электронную музыку. Она смущалась, но осталась. Танцевала с закрытыми глазами, отпустив все маски. Потом, в ту же ночь, они долго шли пешком по спящему городу, и она впервые обняла его сама.

— Мне страшно быть собой, — прошептала она. — Я даже не знаю, кто это — я. Ты как будто выводишь меня наружу.

Михаил не знал, что ответить. Он просто взял её за руку. И тогда, в первый раз, он почувствовал — её дрожь, тепло кожи, её тревогу — как своё собственное чувство. Это и была любовь.

Первые дни совместной жизни стали удивлением. Михаил заметил: показатели Гейтсов выросли. Их пара получила высокий рейтинг — не за внешнюю картинку, а за эмоциональную синхронность. Система считывала ритмы тела, химические реакции, взаимные реакции — и всё говорило о том, что они были не просто совместимы, а усиливали друг друга. Но Михаилу было всё равно. Он наконец жил — чувствовал, ошибался, злился, радовался.

Анна же училась принимать спонтанность. У неё появилось хобби — она стала снимать не только пейзажи, но и людей на улицах, незнакомцев, случайные моменты. Она говорила:

— Раньше мне казалось, что все смотрят, оценивают, ждут, что я должна быть идеальной. А теперь мне нравится снимать то, что никто не видит. В этом — свобода.

И Михаил понимал: она начала быть собой. А он начал — чувствовать.

Однажды утром, проснувшись, Михаил увидел, как она спит, уткнувшись лбом в подушку, и подумал: "Я наконец живу не идеей, не вопросом, не мыслеформой — а живым человеком".