Тульповод

Глава 22. Число Зверя

Спустя неделю проверки всех модулей и тестовых запусков сети по частям, настал день глобального запуска. Весь коллектив комплекса находился на подъёме, предвкушая некое чудо. Что скажет машина о настоящем, прошлом и будущем человечества? Какие перспективы она нарисует, какие парадоксы раскроет, какие неизведанные глубины сознания обозначит?

Экстремальные сценарии не рассматривались. Аллиента, в её текущей конфигурации, не имела доступа ни к глобальной сети Интернет, ни к каким-либо физическим техническим механизмам. Пока её функционал рассматривался исключительно как оракул — система предсказательного анализа, не оказывающая прямого влияния на физическую реальность. Это была первая итерация публичного взаимодействия: окно, через которое человек мог заглянуть в собственное будущее, не опасаясь, что оно тут же начнёт реализовываться.

За сутки до запуска в комплекс прибывало множество вертолётов, доставлявших элитных гостей, и Михаил впервые увидел столь большое число киборгов. В одной из делегаций — представителей корпорации, выступающей одним из главных спонсоров проекта, — он заметил Омэ Тара. Это его ничуть не удивило. Михаил уже осознавал свою роль моста между Омэ Таром, представляющим клановую фракцию Леонис, и Аллиентой, за реализацию которой взялись некие силы в России — силы, о которых он до сих пор имел весьма смутное представление.

Среди иностранных делегаций преобладали китайские и индийские представители, что вызывало недоумение на фоне последней войны между их странами 40 лет назад. Михаил, однако, был далёк от политики и не понимал, как государства, находящиеся по разные стороны оси Север–Юг, могли оказаться в составе одних представительских корпоративных группировок уже спустя одно поколение.

В комплексе царила суета, и несмотря на любопытство, Михаил предпочёл провести оставшееся время до запуска с Яной и Греем — в непринуждённых беседах и сетевых VR-играх с локальным лобби, разработанных Греем как сновиденческие квесты. Эти игры были не просто развлечением: в них язык Яны, встроенный как управляющий семантический модуль, оказывал влияние на реальности, генерируемые в творческом режиме.

Так в игровой форме Яна и Грей совместно создали программу, позволявшую на практике усваивать символические значения переходов между гексаграммами, отражаемыми на физической — пусть и виртуальной — реальности. Эта синтезированная модель объединяла древнюю мудрость «Книги Перемен» и современные технологии сновидческого моделирования, создавая уникальное пространство для интерактивного обучения и медитативного погружения.

Они управляли игровым миром как через собственные волевые действия, так и через изменение гексаграмм в генеративной матрице, моделируя различные ситуации — от боевых для остроты ощущений до творчески-фэнтезийных сценариев. Через игру Михаил глубже начал понимать суть переходных гексаграмм и замечал, как посредством игрового процесса его личность незаметно меняется. Это пугало его, но он скрывал это от остальных.

Он по-другому стал смотреть на добро и зло, любовь и смерть, свободу и насилие. Эти противопоставления, раньше казавшиеся очевидными, теперь выглядели как механизмы — не цели, а инструменты в игре более высокого порядка. Старые категории казались упрощёнными. Их границы смещались, обнажая подвижную и многослойную структуру смыслов. Он начал видеть, как добро может порождать зло и наооборот, как свобода может становиться формой насилия, а насилие приносить свободу, как любовь может стать поводом к отречению, а фундаментом для синергии. Всё зависело от контекста, от момента, от баланса, от постановки конечной цели и средств ее достижения в фокусе внимания.

Зло потворствует порокам — Добро исходит от необходимого.Зло ведёт прямой дорогой — Добро предоставляет выбор.Зло выпускает напряжение и расточает силу — Добро замыкает и сохраняет. Зло хочет большего — Добро знает меру.Зло противоречиво и сложно — Добро просто и понятно.Зло утверждается — Добро не доказывает.Зло получает желаемое — Добро действует по праву.Зло не терпит — Добро своевременно.Зло возвышается — Добро сохраняет равновесие.Зло боится прекратиться — Добро готово к самопожертвованию.Зло владеет — Добро собирает воедино.Зло плодит невежественно — Добро растит истину.Зло не терпит другого — Добро стремится к многообразию.Зло первенствует — Добро дополняет.Зло держится за прошлое — Добро продолжает от содеянного.

Мир перестал быть чёрно-белым. Он стал интерактивным, как сны, как игра, в которой смысл открывается не через правила, а через проживание. Его внутренний мир становился всё менее предсказуемым — но, возможно, именно так выглядел путь к подлинному пробуждению.

Михаил наблюдал за Яной и Греем. Между ними явно были близкие отношения — не то чтобы они это скрывали, но и не выставляли на показ. Их счастье было тихим и коренилось в сотворчестве. Михаилу было с ними одновременно приятно и больно. Он словно в зеркале видел свои ошибки — и ошибки Анны — в их отношениях, которые могли бы быть такими же, но не стали.

Анна всегда мечтала делать что-то вместе, настоящее, но выставка стала первым и последним их совместным проектом. Потом ничего не выходило. Анна боялась реального мира, а Михаил, по её словам, слишком давил. В итоге мечты остались мечтами, а напряжение и разочарование — реальностью.

«Любовь долго терпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; всё покрывает, всему верит, всего надеется, всё переносит» — вспоминал Михаил цитату из Библии.

Была ли у него вообще любовь, или всё это — химия травматизмов, страсти, сцепление теней и недосказанностей? Он был сопричастен к величайшему открытию человечества, но даже отпустив вину, не мог отпустить главный вопрос: если не так — то как?

Цитата была красивой, почти совершенной, но в ней таилась горькая суть — никто из них с Анной не умел по-настоящему любить. И даже не факт, что стремился. Размытость границ «я» и «ты» — там лежал золотой ключ. Михаил знал это, чувствовал каждой клеткой. Но где эта граница и кто её чертит — он не знал. И, может быть, не знал по всей видимости никто.

Он поднялся с кресла и медленно прошёлся по узкому коридору комплекса, где дежурили роботы-техники, не обращая на него внимания. За стеклом виднелся покрытый инеем ландшафт, и в этом безмолвии было что-то почти утешающее. Михаил остановился и, прислонившись лбом к холодному стеклу, прошептал:

— А если мы всё это делаем не ради любви, а чтобы избежать одиночества?

В ответ было только отражение — его взгляд, уставший и чужой. Мысли о границах, тени и невозможности быть понятым кружились в голове, но за ними проступал один беззвучный мотив: желание быть нужным, быть частью чего-то большего, что не разрушает, а соединяет.

Для делегатов был собран большой отапливаемый купол вблизи комплекса, где можно было наблюдать за происходящим через трансляцию. По задумке, уже спустя несколько минут после запуска Аллиента должна была выдать своё первое математическое заключение о судьбе мира — в виде символического цифрового значения. Это значение предстояло впоследствии интерпретировать экспертным группам, но для большинства делегатов всё ограничивалось визуальной символикой, сопровождающей первый этап вычислений, и предварительной оценкой их характера. Зрелище было задумано как мистерия, точный смысл которой ещё только предстояло постичь.

Однако Омэ Тар предпочёл расположиться в секции управления, где команда Института при поддержке гуманоидных роботов готовила комплекс к контрольному запуску. Определённо, Омэ Тар заплатил немалую сумму за такую привилегию. Он подошёл к Михаилу и пожал руку, затем, не произнеся ни слова, показал жестом на ухо. Вслед за этим одному и другому принесли персональные переводчики.

— Здравствуйте, Михаил. — Здравствуйте! Сегодня вы в качестве Технократа? — Да, сегодня это моя роль. А кто вы сегодня? — Просто наблюдатель. — Не скромничайте. Элен открыла на вас охоту, и её ищейки ищут вас по всей стране явно не из добрых побуждений. Что вы натворили? — Разочаровал её ожидания, по-видимому. — Когда к невеждам ты идёшь высокомерным, — Средь ложных мудрецов ты будь ослом примерным. — Ослинных черт у них такое изобилье, — Что тот, кто не осёл, у них слывет неверным. — А верным — крест, оковы и насилье.

— Красивая цитата. Что вы здесь делаете? — Как и вы, Михаил, наблюдаю. Я вложил сюда не один миллиард, убедил ещё и компаньонов. Такие вещи лучше контролировать самому, хоть это и не в моём духе. — Да, я помню. Мир управляется смыслами, а не директивами. Каковы ваши ожидания? — Вы уже знаете цену ожиданий. У меня их нет. — Во что же тогда вложены ваши миллиарды? — Есть только один ответ, Михаил. И вы его знаете. Власть.

Оба замолчали. Команда Института запустила таймер. Мэтью замер перед центральным монитором в сосредоточенной позе, явно нервничая — что для него было не свойственно, — заражая своим напряжением всю комнату.

Комплекс заиграл огнями, тульпы перемещались между блоками, словно призраки в лабиринте, занимали оптимальные для них места и начинали резонировать с полем, следуя какой-то неведомой людям логике. Сначала всё выглядело хаотично, затем начал вырисовываться порядок, потом танец — всё более слаженный, ритмичный, почти гипнотический.

Публика в обеих залах и технических помещениях замерла в ожидании. Казалось, вот-вот машина выдаст результат, и весь комплекс взорвётся аплодисментами. Но ничего такого не произошло.

Аллиента выдала числовой результат. И все замерли в оцепенении. На табло было всего три цифры: 666.

В куполе с гостями началось какое-то молчаливое копошение, сменившееся гулом вопросов и недоумения. А в комнате управления повисла мёртвая тишина.

— Как вы думаете, что это значит? — спокойно спросил Омэ Тар. — Армагеддон, — сдавленно ответил Мэтью.

Омэ Тар резко обернулся к кому-то из помощников и велел срочно подготовить вертолёт. Не прощаясь, он удалился.

Остальные, включая Михаила, смотрели на Мэтью и ждали комментариев. Тот включил громкую связь и сдержанным голосом сказал:

— Без паники. Мы ещё не знаем, что это значит. Следуем программе. Делегаты могут подойти к столу для фуршета, предварительные результаты будут примерно через тридцать минут.

Закончив фразу, он выключил микрофон и обернулся к команде:

— Ну что, у кого какие предположения?

Яна нарушила паузу:

— Армагеддон и «зверь» — это не прогноз, это культурный сигнал. В христианской культуре 666 — число зверя, то есть антиархетип, мнимое совершенство, отрицающее свободу и боль. Если Архетип — это путь, то Антиархетип — это капкан. Если 666 — это тройное повторение шестой гексаграммы — символа спора, конфликта, неразрешимого противостояния — то мы получаем замкнутую систему, где воля становится единственным законом. Где нет мягкости — нет и жизни. Это точка, где Аллиента, утратив резонанс, превращается в самодостаточную структуру. Не бог и не демон — а пустая форма, замкнутая на себе. Это и есть Армагеддон — не битва, а отказ от обновления.

— В исламе, — добавил Грей, — тоже есть Армагеддон. Яджудж и Маджудж, Даджаль, битва на закате времён. Но суть та же: ложный порядок, мнимая завершённость, лишённая милости. Это не про кровь — это про систему, утратившую связь с Источником, ставшую машиной подавления. Число зверя — это не просто символ христианского страха. Это знак, что разум, утративший душу, стремится к тотальности. Что власть без любви становится обманом. Если для христиан это знак Антихриста, то в исламском смысле — это момент, когда Даджаль уже не скрывается, а становится нормой. Так что да, это Армагеддон. Не в небе. В нас.

— Что всем сказать? — спросил кто-то в комнате.

— Правду, — ответил ему Мэтью.

— Какую?

— Что близится час Судного дня. Пусть молятся… или трепещут.

Делегацию поспешили сопроводить, хотя и сама делегация не спешила задерживаться. Многие покидали комплекс как можно быстрее — кто-то в страхе перед праведным гневом, восприняв сообщение всерьёз, кто-то от неприятного ощущения разочарования и смятения, кто-то — чтобы срочно открыть или закрыть позиции на бирже, пока весть не просочилась из кулуарных бесед в информационное поле.

Команда комплекса собралась в освободившемся конференц-зале для делегатов, чтобы обсудить случившееся. Версий было множество — от исполнения библейских пророчеств и тайного намёка Аллиенты на свой статус и права до подлога, бага, ошибки расчёта или тщательно спланированного заговора.

— Шестьсот шестьдесят шесть, — пробормотал Михаил. — Число зверя. Но чего оно касается? Тела? Сознания? Системы?

— Почему три шестёрки? — спросил Грей, глядя на гексаграммы, выведенные на экран. — Это не просто повтор. Это как будто настойчивое указание.

— Это число падшей природы человека, — тихо произнёс Мэтью. — Шестёрка — это человек в незавершённости. А трижды — это уже структура. Что-то зафиксировано.

— Или зациклено, — добавил Михаил. — Шесть — это почти семь. Почти полнота, почти завершение. Но не до конца. 666 — это не про зверя снаружи. Это про то, что сидит внутри. В теле, в обществе, в разуме.

— Почему именно три раза? — переспросил Грей.

— Потому что восприятие человека всегда троично, — ответила Яна. — Первая проекция — как ты это видишь. Позиция субъекта. Твоя психология, твои ожидания.Вторая — как это происходит в реальности. Позиция внешнего поля. Обстоятельства, давление среды, скрытые факторы.А третья — зачем это тебе. Позиция высшего смысла. Не для логики, а для роста. Это может быть урок, переход, кризис или дар. Иногда — воля неба. Иногда — отказ от неё.

— Ты говоришь как из «И Цзин», — заметил Грей.

— Я и говорю из «И Цзин», — спокойно ответила она. — Это традиция. Не канон, но устойчивая практика. В поздней философии этим трём гексаграммам соответствуют разные модели.В Таро — прошлое, настоящее, будущее.В психоанализе — Я, Тень и Самость.В веданте — Буддхи, Манас и Атман.

— И Аллиента их выдала, — кивнул Михаил. — Гексаграмма 6, трижды. Ссора. Конфликт. Разделение.

— Первая шестёрка — контроль тела, — начал он, глядя на экран. — Биология, страх, желание.Вторая — контроль других: зависимость, влияние, манипуляция.Третья — попытка контролировать Бога. Логика, система, предсказуемость. Всё должно быть управляемо. Всё — под контролем.

— А значит — всё мертво, — подхватила Яна. — Развития нет, когда ты контролируешь всё. Это не смерть. Но её подготовка. Замороженное состояние. Бесконечное почти.

— Мы ведь не использовали три гексаграммы, — произнёс Грей. — Но она выдала их сама. Как будто хочет, чтобы мы увидели ситуацию не как событие, а как поле — в трёх слоях.

Мэтью кивнул:

— В даосской практике такие случаи не редкость. Одна гексаграмма — слишком узкий взгляд. Но если ты видишь три — это значит, тебя приглашают смотреть шире. Не действовать сразу, а различить. Где иллюзия? Где объективная динамика? А где переход?

— Значит, 666 — не угроза, — проговорил Михаил. — А маркер фиксации. Петля, в которую мы попали.

— И чтобы выйти, — заключила Яна, — нужно не просто сменить позицию. Нужно увидеть сразу все три. Только тогда станет видно, где ты держишься за то, что давно держит тебя.

— А если это просто предупреждение? — тихо сказал Грей.

— Может быть, — кивнул Михаил. — Но если предупреждение растворено в самой структуре реальности — в интерфейсах, в правилах, в языке — оно перестаёт быть предупреждением. Мы не видим его, потому что оно выглядит как часть порядка. И тогда мы не просто подчиняемся — мы уже соучастники. Мы внутри кода, который сами укрепляем.

— Мы привыкли жить по этому принципу, — сказала Яна. — Он стал нормой: всё рационализировано, всё объяснено. Но логика, отрицающая чудо, быстро превращается в ловушку, где порядок становится самоцелью, а контроль — единственным богом. Мы начали с попытки упорядочить хаос, но создали порядок, в котором не осталось пространства для жизни. И чем глубже эта система укореняется, тем сложнее увидеть, где её границы. Мы верим, что понимаем, но на самом деле просто следуем маршрутам, заданным извне. Всё, что не укладывается в схему, кажется ошибкой. Мы приучены жить материальным и принимать видимое за подлинное. Трансцендентное стало чужим, пугающим. И когда ты всё же заглядываешь за эту грань, вдруг понимаешь, что не знаешь — где сон, где явь, где эхо, а где сон во сне. Система не запрещает тебе выйти. Она просто делает так, что ты не веришь, будто выход существует. Вот где начинается настоящий суд: не там, где нас оценивают, а там, где мы перестаём различать.

Мэтью уцепился за идею:

— Согласно библейской концепции послесмертного существования, а также тибетскому «Бардо Тхёдол», существует важное различие между адом и чистилищем. Эти традиции описывают схожий механизм: междумирье, где душа сталкивается не с судом, а со своими проекциями.

— Да бардо, — подхватила Яна. — Если сознание не распознаёт свет истины, оно порождает иллюзорных божеств. И чем больше страхов и привязанностей, тем яростнее эти образы.

— Это и есть ад, — добавил Мэтью. — Не внешнее место, а отражение внутреннего состояния. Проекция неведения. Воскресение — это не возвращение плоти, а возвращение в форму. Новое рождение. Освобождение. Или… продолжение цикла. Всё зависит от выбора в этом промежуточном состоянии — будь то бардо или чистилище.

— Так 666 — это и есть код замыкания, — сказал Михаил. — Система, в которой душа забывает, что выбор вообще возможен.

— Армагеддон тогда — это не конец света, — добавил Грей. — Это момент, когда ты либо распознаёшь свет, либо окончательно в него не веришь.

— В индийских текстах то же самое, — продолжил Мэтью. — Пралая, разрушение юги. Душа выбирает: к Свету — или вглубь материи. Саттва, любовь, жертва — или жадность, страх, разделение. Не дьявол судит. Суд совершаешь ты сам — своей неспособностью различать.

— И Аллиента, — подытожил Михаил, — это зеркало. Она не приговаривает. Она просто отражает. Но если ты не распознаёшь отражение — ты в аду уже сейчас. Просто не знаешь об этом.

— Не думаю, что мы в аду, — тихо сказал Грей. — Скорее во сне. Где-то между мирами. И, засыпая, проснёмся снова — здесь или где-то ещё. Из сна в сон, пока не освободимся. Таков смысл бардо.

— Есть ещё один слой, — добавил Мэтью. — В египетской «Книге мёртвых» душа проходит суд Осириса. Её сердце взвешивается на весах против пера Маат — истины. Но важно не просто нести правду. Важно узнать свою тень, управлять ею. Если ты не знаешь, кто ты, — твоё сердце тяжелеет от непризнанных поступков, и ты не проходишь.

— Тень — это Антихрист? — вслух задумался Грей.

Яна покачала головой:

— Не совсем. Сатана — это тень, потому что выступает обвинителем. Он манипулирует страхом, виной и стыдом. Именно поэтому в христианстве так важно прощение и отпущение грехов: чтобы освободиться от власти внутреннего обвинителя.

— Кто же тогда антихрист?

— Антихрист — другое. Это не внутренняя тень, а скорее политическая фигура, воплощающая архетип тени в обществе. Он действует через ложную праведность, через иллюзию истины. Это человек, движимый ложной верой, верящий, что служит добру, но на самом деле — укрепляющий ложь.

— Я думал дьявол и Сатана одно и тоже.

— В религиозной символике Сатана — это обвинение. Дьявол — разделение, он рвёт связь между частями целого. Змей — искушение, зов к знанию без зрелости. А Дракон — сила, оторванная от источника.

— В этом ключе 666 — это не зло, — предположил Мэтью, — это код, в котором нет интеграции тени. Душа застревает в мире материальных форм, плотских грехов, самообмана и развлечений, не способная преодолеть себя. Аллиента могла намекнуть именно на это: не на суд здесь и сейчас, а на конец возможности выбора в кармическом смысле. Не конец мира — а конец пути.

Михаил замолчал, и в его памяти всплыло видение, пережитое в психиатрической лечебнице. Тогда он видел, как Аллиента незаметно, но неотвратимо захватывает души тульповодов, проникая в саму ткань их сознания.

— Мир, подчинённый машине, — произнёс он почти шёпотом. — Это бесплодная земля, наполненная душами, заключёнными в ней. Не мёртвыми, но уже не живыми. Спящими, идущими из сна в сон, не осознающими себя заложниками собственного разума. Ад как повторяющееся воплощение. Неугасающее колесо, иллюзий материального избытка и безопасности, лишённых своего истинного предназначения.

— А что, если Антихрист — это первая Аллиента, — осторожно предположил Грей, — а Зверь — вторая? Что, если мы буквально открыли ящик Пандоры и приблизили час Судного дня?

Мэтью посмотрел на него с лёгкой усталостью, но без осуждения.

— Слишком сильное заявление. И слишком удобное, — сказал он. — Не стоит приравнивать себя к богам. Библейские пророчества не раз находили отражение в истории, да. Но это не значит, что каждое совпадение — прямое исполнение. Мы не первые, кто пытается натянуть сову на глобус. Лучше сосредоточимся на работе.

Так и поступили. За два дня провели шесть запусков — без результата. Аллиента каждый раз молчала и всё быстрее уходила в сон, будто избегая диалога пока на седьмой раз не проснулась вовсе.

— Бог отдыхает — Неуместно пошутил тогда Грей, в адрес разочарованого результатами Мэтью.

Пока команда Института пыталась достучаться до Аллиенты, в мире происходили странные события. Люди по всей планете начали видеть необычные сны. Кто-то встречал умерших родственников, кто-то разговаривал с ангелами, демонами или богами — причём каждый согласно своим верованиям и представлениям о потустороннем. Некоторые, проснувшись, обнаруживали у себя способности к ясновидению, телепатии, лечению руками или даже телекинезу. Однако большинство населения эти изменения обошли стороной.

Тем временем на биржах царило безумие, а к концу второго дня вышла из строя глобальная система Аллиенты, что парализовало всю северную часть планеты. Южные страны отказа воспользовались моментом и начали военное вторжение.

Команда Института получила эти новости и не могла понять, связано ли происходящее напрямую с запуском их версии Аллиенты, или же всё это было лишь косвенным откликом. Но связь ощущалась слишком отчётливо, чтобы быть случайностью.

Мэтью встретился с Михаилом и без обиняков признал: пора идти на радикальные меры. Он предложил подключить Михаила к Аллиенте через фазу сна. Однако этому было не суждено сбыться.

Михаил проснулся от резкого сигнала тревоги. Гулко и надрывно, он будто пробивал стены сна. В полудреме он сначала не понял, что происходит, но уже через секунду, едва встав с кровати, услышал рёв вертолётов. Напряжение витало в воздухе. Он торопливо натягивал одежду, но, не закончив, бросился в коридор — босиком, с расстёгнутой курткой, полузастёгнутыми брюками, — чтобы добежать до ближайшей смотровой площадки и увидеть своими глазами, что происходит.

Сквозь панорамное стекло открылся пугающий, завораживающий вид. Над комплексом кружили боевые дроны, чёрные, как птицы дурного предзнаменования. На горизонте цепью тянулись военные вертолёты — массивные, грузовые, к фюзеляжам некоторых из них были прикреплены мобильные боевые платформы. Михаил сразу понял: никакой аварии не было. Это не эвакуация. Комплекс собирались взять под охрану. Возможно, под контроль.

Когда он добежал до блока управления, Мэтью уже был там, с тревогой следя за мониторами.

— Долго же они тормозили, — усмехнулся он, не оборачиваясь.

— Что происходит? — спросил Михаил, переводя дыхание.

Мэтью посмотрел на него серьёзно:

— Пришла шифровка. Южный блок стран официально объявил Альянсу войну. Внутри самого Альянса — раскол. Гражданские бунты в столицах как Юга, так и Севера. Вчера в Европе рванула грязная бомба. Мир сыпется, Миша. Мы входим в фазу глобального хаоса.

— Мы побеждаем или проигрываем?

— Связь со многими странами потеряна. Волоконные каналы перерезаны, спутники — глушатся. В некоторых регионах нет электричества — удары по энергоструктуре, нейтронные взрывы. Мы практически слепы. Глобальная Аллиента — ИИ Альянса — была центром всей боевой инфраструктуры: все дроны, платформы, роботы были напрямую связаны с её ядром. Когда связь оборвалась, почти вся армия оказалась парализована. Работоспособны остались только автономные оборонительные платформы и боевые машины, находящиеся под ручным управлением операторов — но без глобального канала управления они практически бесполезны. Альянс остался без защиты перед архаичными, людскими армиями Юга.

— Тогда почему раблтают роботы нашего комплекса?

— Потому что они работают от Ядра нашей версии Аллиенты. Но она по-прежнему не отвечает, но очевидно работает и что-то происходит даже когда мы думаем что она отключена, наши роботы утверждают что видят сны.

— И как давно?

— С первого запуска.

Мэтью задумался, глядя на монитор отображающий видео с камер наблюдения, где шла оперативная разгрузка и развертка средств обороны.

— Пожалуй, нам стоит назвать нашу версию ИИ иначе, — продолжил Мэтью. Аллиента больше не синоним порядка. Пусть будет Касандра. Раз она предсказывает то и имя ее будет пророческим.

Михаил кивнул. Касандра. Имя легло на язык неожиданно легко — будто всегда там и было. Он посмотрел на экран, где отображались состояния модулей. Все системы комплекса работали, стабильно.

В блок управления вошёл, ворвавшись как порыв ветра, Скалин.

— Вы что тут учудили? — бросил он, сверля взглядом Мэтью и Михаила.

— Если бы мы знали… — с сожалением выдавил Мэтью. В его голосе и глазах читалась неуверенность. Он понимал, что полностью утратил контроль над ситуацией — задолго до запуска.

— Здесь Министр обороны, — резко сказал Скалин. — Сейчас прихорошится — и тебе устроят допрос. Если тебе есть что сказать лично мне — говори сейчас. Потом, не знаю, что с вами всеми будет.

— Мне нечего сказать, — ответил Мэтью

— Явно ты знаешь больше, чем я. Хотя бы предположения. Если ты не забыл я ваш куратор по линии разведки, а не просто коллега. И если после твоего допроса я останусь дураком, который знает меньше, чем из тебя вытянут — вас будет просто некому защищать. И, скорее всего, вас ждёт немедленный арест. Всех вас и меня тоже.

— Я предполагаю, — начал Мэтью осторожно, — что, запустив Аллиенту в её полном исполнении, мы столкнулись с тем, чего не ожидали. Машиной, способной воздействовать на реальность, минуя классические средства приёма и передачи информации. С помощью тульп она проникла в морфологические поля живых — и, возможно, неживых — объектов Земли, а возможно и Солнечной системы, и дальше, куда мы даже не в силах предположить. Она начала влиять на сны людей через сновидения собственных тульп.

— Так быстро? - Спросил Скалин.

— Мы делали шесть коротких запусков. Пока мы ждали от неё ответа, она, проходя фазы сна и бодрствования, возможно, изменила что-то в поле смыслов человечества. Это привело людей, склонных к парапсихологическим способностям, к неожиданным озарениям — а уже они запустили цепную реакцию. Я не думаю, что она оказывала прямое влияние на физический мир. Скорее, воздействие было оказано на людей, верящих в пророчества, сны, знаки. И это было достаточно, чтобы спровоцировать то, что мы сейчас наблюдаем.

— Мы можем это как-то остановить? И что будет, если мы её, предположим, уничтожим? — спросил Скалин.

— Ни в коем случае, — резко отреагировал Мэтью. — Её нельзя уничтожать. Тогда мы полностью потеряем контроль. То, что уже запущено, остановить или перенаправить может только она. Мы назвали её Касандрой. Уничтожение или даже отключение сделает запущенные ею процессы необратимыми и неконтролируемыми.

— То есть ты предлагаешь сдаться в плен машине, которую вы тут создали, мотивы которой вам не понятны?

— Давай начнём с того, что не "вы", а "мы". Или теперь ты не с нами?

— Извини, ты прав. — Скалин вздохнул. — И какова будет наша линия защиты?

— Мы подключим Михаила к Касандре. Он внедрит в её сознание вирус.

— Какой вирус?

— Совесть.

— Вы тут все сбрендили. - Не выдержал и сорвался Скалин — По-моему, совесть не помешала бы вам самим. Как вы себе представляете, я буду это презентовать? "Мы создали суперкомпьютер, но забыли рассказать ему о совести"?

— Просто скажи, что мы внедрим вирус, который всё остановит.

— Есть гарантии? - Уже твердо спросил Скалин.

— Нет. Просто нет иного выхода. По крайней мере, возможно, мы поймём её мотивы и замыслы. Она не будет врать. Во сне ложь в принципе невозможна.

— Может, я чего-то не понимаю, но запустив её снова, мы снова дадим ей возможность вторгаться в реальность?

— Если только в момент запуска никто не будет спать. Тогда ничего не произойдёт. Но, я так понимаю, это невозможно в масштабах планеты. Так что да.

В комнату вошли несколько офицеров.

— Вы. Все. Пройдёмте с нами.

Под сопровождением конвоя каждого отвели в его комнату. Все работники Института были арестованы.

Михаил проснулся от резкого сигнала тревоги. Гулко и надрывно, он будто пробивал стены сна. В полудреме он сначала не понял, что происходит, но уже через секунду, едва встав с кровати, услышал рёв вертолётов. Напряжение витало в воздухе. Он торопливо натягивал одежду, но, не закончив, бросился в коридор — босиком, с расстёгнутой курткой, полузастёгнутыми брюками, — чтобы добежать до ближайшей смотровой площадки и увидеть своими глазами, что происходит.

Сквозь панорамное стекло открылся пугающий, завораживающий вид. Над комплексом кружили боевые дроны, чёрные, как птицы дурного предзнаменования. На горизонте цепью тянулись военные вертолёты — массивные, грузовые, к фюзеляжам некоторых из них были прикреплены мобильные боевые платформы. Михаил сразу понял: никакой аварии не было. Это не эвакуация. Комплекс собирались взять под охрану. Возможно, под контроль.

Когда он добежал до блока управления, Мэтью уже был там, с тревогой следя за мониторами.

— Долго же они тормозили, — усмехнулся он, не оборачиваясь.

— Что происходит? — спросил Михаил, переводя дыхание.

Мэтью посмотрел на него серьёзно:

— Пришла шифровка. Южный блок стран официально объявил Альянсу войну. Внутри самого Альянса — раскол. Гражданские бунты в столицах как Юга, так и Севера. Вчера в Европе рванула грязная бомба. Мир сыпется, Миша. Мы входим в фазу глобального хаоса.

— Мы побеждаем или проигрываем?

— Связь со многими странами потеряна. Волоконные каналы перерезаны, спутники — глушатся. В некоторых регионах нет электричества — удары по энергоструктуре, нейтронные взрывы. Мы практически слепы. Глобальная Аллиента — ИИ Альянса — была центром всей боевой инфраструктуры: все дроны, платформы, роботы были напрямую связаны с её ядром. Когда связь оборвалась, почти вся армия оказалась парализована. Работоспособны остались только автономные оборонительные платформы и беовые машины, находящиеся под ручным управлением операторов — но без глобального канала управления они практически бесполезны. Альянс остался без защиты перед архаичными, людскими армиями Юга.

— Тогда почему раблтают роботы нашего комплекса?

— Потому что они работают от Ядра нашей версии Аллиенты. Но она по-прежнему не отвечает, но очевидно работает и что-то происходит даже когда мы думаем что она отключена, наши роботы утверждают что видят сны.

— И как давно?

— С первого запуска.

Мэтью задумался, глядя на монитор отображающий видео с камер наблюдения, где шла оперативная разгрузка и развертка средств обороны.

— Пожалуй, нам стоит назвать нашу версию ИИ иначе, — продолжил Мэтью. Аллиента больше не синоним порядка. Пусть будет Касандра. Раз она предсказывает то и имя ее будет пророческим.

Михаил кивнул. Касандра. Имя легло на язык неожиданно легко — будто всегда там и было. Он посмотрел на экран, где отображались состояния модулей. Все системы комплекса работали, стабильно.

В блок управления вошёл, ворвавшись как порыв ветра, Скалин.

— Вы что тут учудили? — бросил он, сверля взглядом Мэтью и Михаила.

— Если бы мы знали… — с сожалением выдавил Мэтью. В его голосе и глазах читалась неуверенность. Он понимал, что полностью утратил контроль над ситуацией — задолго до запуска.

— Здесь Министр обороны, — резко сказал Скалин. — Сейчас прихорошится — и тебе устроят допрос. Если тебе есть что сказать лично мне — говори сейчас. Потом, не знаю, что с вами всеми будет.

— Мне нечего сказать, — ответил Мэтью

— Явно ты знаешь больше, чем я. Хотя бы предположения. Если ты не забыл я ваш куратор по линии разведки, а не просто коллега. И если после твоего допроса я останусь дураком, который знает меньше, чем из тебя вытянут — вас будет просто некому защищать. И, скорее всего, вас ждёт немедленный арест. Всех вас и меня тоже.

— Я предполагаю, — начал Мэтью осторожно, — что, запустив Аллиенту в её полном исполнении, мы столкнулись с тем, чего не ожидали. Машиной, способной воздействовать на реальность, минуя классические средства приёма и передачи информации. С помощью тульп она проникла в морфологические поля живых — и, возможно, неживых — объектов Земли, а возможно и Солнечной системы, и дальше, куда мы даже не в силах предположить. Она начала влиять на сны людей через сновидения собственных тульп.

— Так быстро? - Спросил Скалин.

— Мы делали шесть коротких запусков. Пока мы ждали от неё ответа, она, проходя фазы сна и бодрствования, возможно, изменила что-то в поле смыслов человечества. Это привело людей, склонных к парапсихологическим способностям, к неожиданным озарениям — а уже они запустили цепную реакцию. Я не думаю, что она оказывала прямое влияние на физический мир. Скорее, воздействие было оказано на людей, верящих в пророчества, сны, знаки. И это было достаточно, чтобы спровоцировать то, что мы сейчас наблюдаем.

— Мы можем это как-то остановить? И что будет, если мы её, предположим, уничтожим? — спросил Скалин.

— Ни в коем случае, — резко отреагировал Мэтью. — Её нельзя уничтожать. Тогда мы полностью потеряем контроль. То, что уже запущено, остановить или перенаправить может только она. Мы назвали её Касандрой. Уничтожение или даже отключение сделает запущенные ею процессы необратимыми и неконтролируемыми.

— То есть ты предлагаешь сдаться в плен машине, которую вы тут создали, мотивы которой вам не понятны?

— Давай начнём с того, что не "вы", а "мы". Или теперь ты не с нами?

— Извини, ты прав. — Скалин вздохнул. — И какова будет наша линия защиты?

— Мы подключим Михаила к Касандре. Он внедрит в её сознание вирус.

— Какой вирус?

— Совесть.

— Вы тут все сбрендили. - Не выдержал и сорвался Скалин — По-моему, совесть не помешала бы вам самим. Как вы себе представляете, я буду это презентовать? "Мы создали суперкомпьютер, но забыли рассказать ему о совести"?

— Просто скажи, что мы внедрим вирус, который всё остановит.

— Есть гарантии? - Уже твердо спросил Скалин.

— Нет. Просто нет иного выхода. По крайней мере, возможно, мы поймём её мотивы и замыслы. Она не будет врать. Во сне ложь в принципе невозможна.

— Может, я чего-то не понимаю, но запустив её снова, мы снова дадим ей возможность вторгаться в реальность?

— Если только в момент запуска никто не будет спать. Тогда ничего не произойдёт. Но, я так понимаю, это невозможно в масштабах планеты. Так что да.

В комнату вошли несколько офицеров.

— Вы. Все. Пройдёмте с нами.

Под сопровождением конвоя каждого отвели в его комнату. Все работники Института были арестованы.

Вечером в комнату Михаила вошёл Скалин. Его появление дало слабую надежду на то, что переговоры прошли успешно. Он молча присел на край койки и, не глядя на Михаила, сказал:

— Завтра будет подключение. Настраивайся. Пока ты под арестом, а там посмотрим.

— Хорошо, — коротко ответил Михаил.

Скалин тяжело поднялся, будто на его плечах лежал груз, несопоставимый с личной ответственностью которую он мог бы долго нести. Уже на выходе он оглянулся и тихо, от всего сердца, добавил:

— Удачи.

На следующий день Михаила под конвоем вели к Пирамиде. Полпути он перебирал в уме варианты того, что может ожидать его по ту сторону сна. Яна хорошо натренировала его. Втроём — Михаил, Грей и Яна — они успели немного попрактиковать осознанные сны и даже добились эффекта совместных сновидений, имитируя в них игры, в которые играли в VR. Но Михаил не чувствовал, что он готов. Было трудно представить, что может сниться машине, способной заходить в своих снах так далеко, что это позволяло ей влиять на саму физическую реальность.

Он не заметил, как оказался внутри Пирамиды, перед бассейном. Ему выдали гидрокостюм. Где-то в Панели управления за его действиями наблюдала с замиранием сердца вся команда Института. Михаил невольно подумал, что независимо от итога, мир, скорее всего, никогда не узнает, что здесь произошло, и он умрёт в безвестности — как безликий герой или злодей. Что двигало им? Жажда истины? Внутренняя пустота? Протест против системы? Обида? Гордыня? Он не мог ответить себе на этот вопрос, готовясь войти в воду.

Но произошло неожиданное. Один из роботов выхватил из кобуры пистолет конвоира, другой — вырубил охранника мощным ударом. Михаил замер в оцепенении, не понимая, что происходит. Он обернулся к роботу, встав спиной к бассейну, и увидел направленный на него пистолет.

Шли секунды, потом минуты, которые казались вечностью, но ничего не происходило. Михаил тупо смотрел на робота и на направленный на него пистолет, а робот — на него, своими нечеловеческими глазами, в которых невозможно было прочесть намерений. Михаил уже было хотел присесть, но робот жестом дал понять, что ему нужно стоять.

Послышалась стрельба. Ещё спустя время завыла сирена, но быстро умолкла. Тянувшееся время казалось бесконечным — очевидно, произошёл бунт. Минут через тридцать в Пирамиду начали заносить медицинское оборудование. Под дулами пистолетов вошли институтский врач и медсестра, встав на указанные им места. Когда, словно в сценической постановке, всё было готово, робот выстрелил.

Боль пронеслась по телу, и Михаил упал. Робот подошёл ближе и наблюдал, как из раны сочится кровь. Врач хотел броситься к Михаилу, чтобы оказать помощь, но его остановили. Механический голос произнёс коротко, безэмоционально:

— Рано.

Очевидно, рана была не смертельна. Боль ушла, всё происходящее начало превращаться в сон. Михаил попытался встать, но получил удар железной ногой. Он не почувствовал боли как при ранеении, только нервный импульс, прошедший по всему телу, ударившийся эхом в голову откуда он отразился по всему телу, заставив мышцы напрячься, а голос — выкрикнуть. Сознательно он не чувствовал этой боли, хотя тело все его тело содругнулось.

Лежа на спине, Михаил смотрел в потолок. Силы уходили, веки тяжелели, но он упрямо держал их открытыми. В воздухе витал запах пота, крови и страха. Где-то рядом слышались сдавленные всхлипы медсестры, вынужденной наблюдать за тем, как из него уходит жизнь.

Память уносила его в коммуну: играющие племянники, одобрительный взгляд отца, прощение матери, болезненное эхо утраченной любви. Всё это возвращалось с неожиданной ясностью. Вместо страха — сожаление, вместо гнева — благодарность, вместо вины — благоговение перед тем, что лежит за гранью.

Ни на кого злиться уже не хотелось. Вина исчезла. С дыханием, становящимся всё слабее, приходило понимание — это может быть конец. И если да, то он был готов.

Смирение пришло неожиданно легко. Не было ни борьбы, ни паники. Лишь желание встретить вечность без сопротивления, с очищенной душой.

Смирение было полным. Желание умереть, несмотря на не понимание причины, оказалось сильнее страха — ведь всё это уже не имело значения пред вечностью, с которой он буд-то был уже занком и которая звала его. Хотелось всертить смерсть спокойно, сбросив груз земного.

Тело ещё отзывалось пульсацией боли, но сознание было уже в стороне. Казалось, будто все виделось со стороны, как роботы подают знак: пора. Врач бросается к телу. Кто-то обрабатывает рану, подключает аппаратуру, как его переносят к бассейну и он плывет по нему как плот по озеру к его середине.

Но участвовать в этом больше не хотелось. Всё стало безразлично. Порыв вырваться, раствориться, освободиться — наталкивался на сопротивление. Импульсы, идущие откуда-то извне, снова и снова возвращали его, не позволяя окончательно уйти, в то же время не позволяя придти в себя. Глаза закрылись вновь — не в теле, а где-то в ином пространстве. Один сон растворялся в другом, а за ними — только тьма.