Тульповод

Глава 16. Голос Тени

Проснувшись в комнате Института, Михаил сперва не понял, где он. Руки ныли, словно ломились изнутри, и вставать с кровати было мучительно. Он не писал Анне — ни вечером, ни ночью. Представляя её состояние, он сразу подумал: наверняка сходит с ума, особенно после прихода инспекторов. Но вчерашний день выбил из него всё. Он просто рухнул, как только коснулся кровати, забыв обо всём.

Теперь его снова накрыла волна вины и отчаяния. Почему он такой? Почему холодный, равнодушный, как будто не способен на настоящую близость? Может, он не любит её вовсе — и она это давно чувствует? Может, всё это нужно закончить?

Желудок заныл. Он прорычал, как зверь в клетке, и Михаил усмехнулся — еда. Сначала поешь, потом гоняй мысли по кругу сколько угодно.

Он вышел за территорию Института и активировал Окулус. На углу стоял незнакомый служебный автомобиль. Наружка? Скорее всего. Хотя, какая теперь разница. Он проверил сообщения: ни звонков, ни текста. Пусто. Наверное, Анна снова играет в гордость. А может, ей действительно всё равно.

Михаил решил написать просто: "Со мной всё нормально. Остался на ночь в Институте". Оглянувшись ещё раз на машину, он направился на кухню, чтобы приготовить себе что-нибудь. Там, к своему удивлению, он застал Линь Хань.

— Давно ты тут живёшь? — спросил он.

— С момента, как настала моя очередь подготовки к Переносу.

— Ого. Я и не знал.

— Ты вообще не слишком-то общителен с коллегами. Всё время в себе.

— Да, есть такое.

Из уст Линь Хань эти слова почему-то не задели. В её голосе не было ни упрёка, ни одобрения — просто спокойное, безоценочное констатирование.

Они молча начали готовить. Михаил заметил, как Линь Хань время от времени смотрит на его руки. Взять что-либо, удержать, порезать ножом было крайне некомфортно, даже болезненно. Кулаки опухли, словно набитые ватой, а рёбра ладоней и локти были покрыты синяками.

— Я тебе приготовлю, — предложила Линь.

Михаил хотел сначала отказаться, но потом понял, что из этой затеи вряд ли что-то выйдет, и согласился.

— Что вчера у вас произошло? — спросила она, не поднимая глаз.

— Так, небольшая ссора.

— Такая небольшая, что ты так ненавидишь себя за неё.

В голосе Линь чувствовался китайский акцент. Было ясно: в России она не с рождения. Может, приехала в детстве, а может — всего несколько лет назад.

— Есть за что ненавидеть.

— Тебе не стоит себя корить. Вина — страшный яд, убивающий душу.

— Я почему-то всегда думал, что в религиозных практиках вина — это путь к освобождению. Все религии говорят: страдай, чтобы обрести лучшую жизнь после смерти. Рай.

— Это вовсе не так. Люди извращают слова, как им удобно. Религия отравлена политикой. Но истинное знание не скрыто от тех, кто ищет.

Михаил посмотрел на неё чуть внимательнее. Вдруг он остро почувствовал: она видит его глубже, чем другие. Может быть, через свою тульпу.

— Как у тебя идут дела с проектом тульпы? — спросил он, стараясь говорить спокойно.

Линь на мгновение задумалась.

— Хорошо. Моя тульпа помогла мне увидеть мир иначе. Теперь я вижу биополе каждого человека, его физические болезни и душевные боли. Каждый несёт свой груз. Но это не приносит мне страдания.

— Почему? — тихо спросил Михаил.

— Потому что я понимаю путь кармы. Каждый проходит свой путь. Боль — это часть взросления души.

— И снова страдания.

— Человек не обязан страдать. Страдание — это итог непонимания. Мы обучаемся через боль, но это не обязательно: обучение может быть безболезненным, если развит навык принятия.

— То есть терпения? — уточнил он.

— Терпение не равно принятию. Они даже никак не связаны.

— Как так? Терпение не принятие? Тогда что такое принятие?

— Принятие — это способность видеть безоценочно причинно-следственные связи и действовать из осознанности, а не реактивно, отталкиваясь от эмоций или суждений.

— Как видеть связи, если не умом и не чувствами?

— Чувства и эмоции — это тоже не одно и то же. Чувства идут от души и не привязаны к объекту. Эмоции рождаются отношением к объекту.

— А как же любовь?

— Любовь как чувство не имеет привязанности. Ты либо умеешь любить и даришь эту любовь близким, либо не любишь и ищешь эмоциональной подпитки.

— А что же ум? — тихо спросил он.

— Ум — это иллюзия, создаваемая тенью твоей души. Следуя зову рассудка, ты следуешь своей тени. Глупо бегать за своей тенью, думая, что это твой путеводитель.

Михаил снова посмотрел на неё, теперь уже с иным чувством.

— Ты можешь видеть меня насквозь, да?

Линь кивнула.

— Вижу. Чувствую. Но это не всегда благо.

— Тогда скажи. Скажи правду. Мне это нужно. —

Она посмотрела на него с печальной улыбкой.

— Правда — не лучшее лекарство, если человек не готов. И если не знает, что делать с тем, что узнает. Иногда она разрушает сильнее, чем ложь.

— Но я хотел бы знать. Скажи, Линь, что со мной не так.

— Я тебе уже сказала. Ты бежишь за своей тенью, но своей тени не догнать — она всегда либо на шаг впереди, либо на шаг позади тебя.

— И как перестать бежать за тенью?

— Принять её. Причина и следствие.

Михаил не стал распрашивать дальше. Он чувствовал, что в словах Линь кроется какая-то истина, но не мог согласиться с тем, что голос рассудка — это какая-то иллюзия. Как же философия, как же наука, да слова в конце концов? Как может быть так, что эмоции и рассудок не попутчики? Что тогда? Какая-то каша.

Они молча позавтракали, каждый погружённый в свои мысли.

Михаил попытался уложить услышанное в привычные рамки. Вспомнился Юнг: тень как вытеснённая часть души, источник эмоций, но не противник рассудка. По Юнгу ум мог быть союзником в осознании тени, светом, помогающим увидеть скрытое. Но слова Линь разрушали эти конструкции: если рассудок — иллюзия, тогда что остаётся? Как отделить свет от тени, если сам свет может быть призраком? Внутри него боролись две правды: старая, надёжная, выстроенная на логике, и новая, зыбкая, но странно притягательная. Михаил понял, что позже обязательно продолжит этот разговор, но сначала ему нужно разобраться с тем, что он услышал. Эта философия была для него новой. Он загрузил в свой мозг всю библиотеку знаний о смысле жизни, которую знал — философию, науку, религию, искусство, — но не встречал там ничего подобного.

Дома Михаил застал Анну, лежащую на диване и смотрящую ролики. Он вошёл домой, но она не встала его встретить. Михаил уже знал эту игру.

Всё хорошо — любимый, родной, вот тебе завтрак, вот тебе первоклассный секс, вот доброе утро и вот тебе хорошая жена, радостно встречающая мужа. Всё плохо — отстранённость, обвинения, отсуждение, игнорирование его присутствия. Что хорошо, а что плохо? Действуй согласно её ожиданиям — будет всё хорошо, действуй вопреки — и вся твоя жизнь окрасится в чёрные краски.

Угадывать желания Анны, которая считает, что просьба выше её гордости, это казино, в котором выигрыши редки, но дарят бурю эмоций, а поражение легко и закономерно, ведь казино никогда не проигрывает. Сколько бы побед ни было подряд, в конце ты всё равно проиграешься в ноль.

Что его держит здесь? Она живёт в арендованном им доме, тратит его деньги. Конечно, теперь у неё есть и всегда были свои, и нищей её жизнь не назовёшь — но ей всегда мало.

Почему, ну почему он чувствует себя перед ней виноватым?

— Ты даже не спросишь, где я был? — спросил Михаил.

— Зачем. Я и так знаю. Наверняка заигрывал там со своими коллегами женского пола, чтобы снять стресс.

Замечание было хлёстким и точным, но не соответствовало правде. Анна всегда угадывала, куда нужно уколоть.

— Ну а если так?

— Что так?

— Если у меня на работе есть коллега, которая мне симпатична, и сегодня утром я поговорил с ней по душам и хотел бы продолжить такое общение.

— Ты просто мразь. Думаешь, я не знаю? Я чувствую каждое твоё сомнение, каждый твой соблазн, каждый твой укол. Но какое тебе дело до моих чувств?

— Мне могут нравиться другие девушки, но это не значит, что я тебя не люблю. Ведь я всегда с тобой. Разве этого мало?

— Мало? Ты вечно витаешь где-то в облаках, в своих фантазиях, и ищешь, чем заполнить свою пустоту. Знаешь что, хватит. Я долго ждала, но знаю — ничего не изменится. Я ухожу.

— Знаешь, давай. Сам об этом думал. Собирай вещи и уходи. Не держу.

Анна продолжила лежать на диване и снова ушла в ролики. Михаил походил по дому и тоже уселся рядом, не зная, куда себя деть.

— Аня, прекрати. У меня и так хватает проблем. О чём мы ссоримся?

— Конечно, не о чём. Ты меня выгнал из дома!

— Я тебя не выгонял, ты сама решила уйти.

— Но ты меня не остановил! Значит, ты хочешь, чтобы я ушла!

— Блин, Аня, кончай этот бред.

— Бред? Мои чувства для тебя — бред?

Михаил знал эту игру. Он промотал в голове десятки подобных ссор. Всё это не имело смысла. В конце концов она победит, а он будет плохим мальчиком, а она — хорошей девочкой. Но не в этот раз.

— Ты хотела собрать вещи и уехать. Предлагаю начать.

Анна встала с дивана и начала собирать вещи. Михаил молча наблюдал, но чувствовал, что ему всё сильнее и сильнее хочется её остановить. Сказать, как он её любит, попросить прощения и загладить как-то вину. Но так было нельзя. Это было бы именно то, чего она хотела, к чему привыкла, чего ждала. Он больше так не хотел. Линь права — это не любовь.

Анна собрала вещи и попросила помочь перетащить коробки. Михаил отказал и поручил это Софии, а сам ушёл на второй этаж и лёг на кровать, чтобы не видеть, как Анна в такси покидает его дом.

Его сердце разрывалось болью. Какие бы сценарии он ни прокручивал в своей голове, все они вели к одному: Анна не просто манипулировала им — она калечила его душу, высасывала из него силы. Так продолжаться больше не могло иначе от нег опросто ничего не останется, он просто терял с ней свою волю.

Как только Анна уехала, Михаил собрал свои личные вещи, которых оказалось крайне мало, и они уместились в одну большую сумку. Он вызвал такси, отключил Софию и электричество в доме, надел браслет Элен и уехал в Институт. Здесь ему было нечего больше делать, тем более с учетом потенциальной слежки и прослушивания.

Последние дни перед переносом тульпы Линь летели быстро, и Михаилу никак не удавалось застать Линь или кого-либо в должном настроении, чтобы поговорить. Все вокруг были заняты, погружены в рутинные, но напряжённые приготовления. В воздухе витало нечто нервное и сдержанное, как перед грозой.

Неожиданно в Институте появился Скалин. Михаил перестал верить в совпадения, когда дело касалось Скалина, и связал его появление со своим собственным переездом. Однако Скалин на все попытки обсудить ситуацию лишь отмахивался, повторяя «потом», хотя по факту не был особенно занят — разве что молча наблюдал за подготовкой и ритуальными процедурами.

Но было заметно: он напряжён. Даже раздражён — если вообще применимо такое слово к человеку, в котором хладнокровие всегда казалось частью физиологии. Его движения стали резче, а паузы в разговоре длиннее, как будто он боролся с чем-то внутри себя, что отказывалось подчиняться привычной дисциплине.

За день до переноса Михаил подкараулил Линь на третьем этаже, в комнате отдыха, через которую нужно было пройти, чтобы попасть в коридор с комнатами для персонала. Он предложил поговорить. Линь на миг задумалась и посмотрела на него так, что Михаил почувствовал — его просканировали насквозь. Затем она кивнула.

Они расположились за журнальным столиком, на котором уже стояли свежевыжатый сок и фрукты — об этом позаботился Михаил, зная, как Линь устала за этот день.

Михаил не терял времени даром. Он хотел поговорить с Линь о концепции Тени и её мыслях о проекте. Парадоксально, но он чувствовал: между темой Тени и самим проектом Института существует какая-то связь, ускользающая, но настойчивая. Вполне возможно, что именно Линь могла, пусть даже невольно, пролить свет — как на природу его собственных внутренних кризисов, так и на суть происходящего в Институте. На его настоящее и, возможно, на его будущее. Другого момента не было. Он чувствовал это каждой клеткой тела: если не сейчас, то потом будет поздно.

— Я много думал о Тени в последние дни, — начал Михаил. — Сравнивал, сопоставлял. В Книге Мёртвых тень — это часть души, дающая связь с телом, с личной историей. Потеря тени — не смерть тела, а смерть памяти, личности.

— В египетской традиции тень — это не просто след, — уточнила Линь. — Это часть души, связанная с её индивидуальностью и существованием в материальном мире. Без тени душа утрачивает контур, перестаёт быть распознаваемой и распадается во множестве миров, не способная к воссоединению.

— У Юнга тень — это вытесненное. Всё, что мы не хотим в себе видеть. Но он не считал её врагом. Скорее, частью, которую нужно вернуть, чтобы стать собой.

— Это интегративная модель. Тень — не отрезанная, а неосознанная.

— А в буддизме… Там всё ещё сложнее. Тень — это остаток формы, привычка, которая держит сознание. Если ты не цепляешься, она исчезает. Но если держишься — возвращаешься в колесо.

— Удержание создаёт повтор. Неосвобождённое цепляется за форму.

Михаил чуть помолчал.

— Мне всё больше кажется, что в проекте есть что-то такое. Что-то трансцендентное, чего я не могу уловить.

— Если Тень — это проводник души в материальном мире, — спокойно сказала Линь, — то тульпы, быть может, станут тенями ИИ в мире нематериальном. Проводниками в обратную сторону.

Михаил замолчал, ошеломлённый этим допущением. Мысль была настолько чуждой привычной логике, что сперва вызвала протест.

— Но Тень... это же нечто тёмное, — пробормотал он. — Гнев, страх, ревность, зависть — всё это свойства Тени. Мы создавали ИИ, чтобы освободить себя от влияния своих темных сторон в принятии решений. А теперь всё возвращается туда, откуда начали.

— Тень сама по себе не зло, — тихо сказала Линь. — Это искажение, возникающее при разделении. Когда ты отвергаешь часть себя, она становится искажённой. Но в основе — это просто сила. Потенциал. Структура восприятия, искажённая направленным вниманием лишь на часть целого. У Тени есть своя зона восприятия, своя задача — удерживать связь между душой и формой в этом материальном мире. Но когда внимание сознания отказывается от неё, она начинает искажаться и работать против.

— Но почему? — тихо спросил Михаил. — Почему часть, созданная помогать душе, вдруг становится её врагом?

— Потому что она не враг, — спокойно ответила Линь. — Она всего лишь пытается напомнить о себе. Вытесненная часть всегда ищет путь назад. Если её не слышат, она начинает кричать. Иногда — разрушать. Но не из зла. Из отчаяния быть целым.

— Не понимаю, — покачал головой Михаил. — Зачем всё это? Почему Тень вообще должна вмешиваться? В чём её роль?

— В кармическом пути Тень — свидетель. Она несёт на себе отпечатки всех выборов, совершённых душой. Она — не обвинитель, но и не адвокат. На суде души, как в египетской традиции, Тень стоит рядом, чтобы подтвердить: кем ты был и кем мог бы стать. Если душа отрицает Тень, она не может быть оценена целиком. А значит — не может перейти дальше. Тень удерживает контекст воплощения души и формы в кармическом цикле.

— То есть мы не можем не гневаться, не завидовать, не ревновать и не бояться? — нахмурился Михаил. — Потому что тогда мы игнорируем свою Тень?

— Не совсем, — ответила Линь. — Дело не в том, чтобы испытывать эти состояния, а в том, чтобы признавать их. Не вытеснять. Тень не требует проявления зла — она требует честности. Ты можешь не действовать из гнева, но если ты отрицаешь, что он в тебе есть — тогда он начинает управлять изнутри. Молчаливо, неосознанно. И тогда Тень действительно становится опасной.

— Не понимаю, — нахмурился Михаил. — Что мне даёт честность? Я могу честно убивать, воровать и лгать — и что, всё в порядке? Это же абсурд.

— Честность — не оправдание, — ответила Линь. — Это точка начала. Честность — это не когда ты действуешь по своему импульсу, а когда ты признаёшь его существование, чтобы увидеть, откуда он рождается. Только увидев, ты можешь выбирать как тебе лучше посутпить из благонамерения, а не действуя реактивно. Не вытеснять — но и не следовать слепо.

— А уже осознанный, а не импульсивный выбор, — пробормотал Михаил, — возвышает тебя над самим собой.

— Верно, — подтвердила Линь.

— Тогда я хотел бы тебе кое-что показать.

Михаил достал свой Окулус и активировал его, передав Линь доступ и указав на файл на рабочем столе под названием «Голос Тени».

Линь без вопросов взяла Окулус и открыла файл.

— Здесь слишком много всего. Куда смотреть? — спросила она, пролистывая материал.

— Здесь много, да. Но если в двух словах, — начал Михаил, — проект, в котором мы участвуем, существует гораздо дольше, чем кажется. Он уходит корнями в конец двадцатого — начало двадцать первого века, когда разведывательные структуры и NASA начали активно интересоваться парапсихологическими способностями человека. Эти исследования не прекращались более ста лет. Менялись институты, менялись заказчики, исполнители, менялась идеология и страны. Но это всегда было развитием одной идеи: выйти за пределы реальности.

— Это понятно, — кивнула Линь. — Мир не материален, как нам кажется. Это известно человечеству с древнейших времён. Я родилась в Китае и хорошо знакома с традициями — для нас это не новость.

— Да, согласен. Но проблема в другом, — тихо продолжил Михаил. — В области применения. Если NASA использовало эти технологии, чтобы усилить когнитивные способности астронавтов, то военные шли дальше — они применяли их для шпионажа, а иногда даже для влияния на сознание политиков и гражданских, которые казались им важными. Это… смущает. Потому что мы становимся соучастниками.

Он сделал паузу, взгляд невольно метнулся взглядам по углам, проверяя не появилось ли тут камер наблюдения.

— И это всегда сопровождается чьей-то смертью. Начиная с Инго Свона — первопроходца, которого, скорее всего, устранили свои же. И заканчивая нашими предшественниками. В этом файле всё есть.

Он взглянул на Линь.

— Тебя не пугает, что будет с нами? Или с тем, что мы оставим после себя?

— Мы все смертны, — спокойно ответила Линь. — Я никогда не мерила свою жизнь рамками одного мига от рождения до смерти. Путь человека на Земле — лишь часть пути его души. Тебе стоит признать свою гордыню. И признать свой страх. Не для того, чтобы смириться и сделать вид, что ничего не происходит. А чтобы действовать осознанно.

Она сделала паузу, изучая его взгляд.

— Если бы не мы, на нашем месте был бы кто-то другой. И, возможно, он был бы куда более равнодушен. А в худшем случае — использовал бы технологию так, как мы бы побоялись даже представить. Мы не знаем, что было с теми, кто был до нас. Но мы знаем, кто рядом с нами сейчас. Посмотри на этих людей. Есть ли в них жажда власти, алчность, гнев? По-моему, нет.

Она наклонилась вперёд.

— Подумай: кто дал тебе этот материал? И зачем? Так ли чисты их намерения, как кажутся тебе сейчас?

Действительно. Эта мысль не приходила Михаилу в голову. Возможно, его просто хотят сломать. Снова манипулируют чувством вины и долга. Но при чём тут смерть? Этот диалог начал напоминать ему разговор с Власовым. Тогда тот показался Михаилу фанатиком — почти религиозным, уверенным в своей избранности, как будто получившим личное откровение от самого бога.

Но Линь не была фанатиком. И не была такой наивной или равнодушной, как Яна или Грей. Она шла на риск осознанно. В этом и заключалась разница.

— Мэтью тоже говорил мне о смерти, — произнёс Михаил, — и о бессмертии, которое мы якобы даруем машине. Почему тебя не страшит ни смерть, ни бессмертие?

— Я участвую в этом, потому что это уникальный опыт души, — ответила Линь. — Я признаю: моя Тень радуется возможности, которую мы получили. Душа трепещет перед опасностями, но Тень ищет лучшую форму своего воплощения. А то, что мы здесь изучаем, даёт нам орудие не только для этой жизни, но и для всего кармического пути.

Она посмотрела в сторону, будто сквозь стены здания.

— Посмотри на жизнь шире — в пределах вечности — и ты увидишь вещи более важные, чем то, что происходит здесь и сейчас. Это лишь один шаг, но очень важный шаг. И именно от нас зависит, каким он будет.

— Раньше я не верил во всё это, — сказал Михаил. — Но теперь, видимо, вынужден поверить. Прислушаться к твоим словам. И что же ты думаешь делать, если считаешь, что действовать нужно осознанно, а не просто смириться?

— Я создала тульпу не так, как нас учили, — ответила Линь. — Я наделила её чертами личности. Сохранила для себя лазейки, чтобы тульпа всегда могла найти меня, а я — её. Это мой козырь. По секрету, конечно.

Она посмотрела на Михаила с лёгкой улыбкой.

— Рекомендую и тебе начать набирать карты из колоды. А не слепо следовать чужим указаниям.

— А меня вербуют различные силы, — тихо сказал Михаил. — И я не могу выбрать сторону.

— Не надо выбирать никакой стороны, — спокойно ответила Линь. — Выбери сначала себя. А потом всё само встанет на свои места. В жизни не бывает правильных и неправильных ответов.

— Есть только долгие и короткие пути, — подытожил Михаил.

— Я думаю, ты узнал всё, что хотел. Мы хорошо поговорили. Думаю, на этом пора закончить.

— Думаю, да. Я могу рассчитывать на твою дружбу? — Михаил протянул руку Линь с лёгкой улыбкой.

— Конечно. Нам стоит поддерживать связь.

Линь взяла листок бумаги и ручку с одного из столиков, написала имя и адрес.

— Через этого человека ты всегда сможешь меня найти. Или, если будет нужно, спрятаться сам — он поможет. Заучи и уничтожь этот лист.

* * *

Михаил стоял за стеклом наблюдательной кабины, как когда-то, при первом своём посещении Института, во время переноса Власова. Всё казалось почти идентичным — те же белые лампы, лёгкое мерцание контрольных экранов, шорохи дыхания через маски и ровная, почти медитативная речь куратора.

Линь лежала в капсуле, погружённая в соляной раствор. Её дыхание было едва заметным. Вокруг капсулы — мягкое гудение стабилизаторов. Куратор — Мэтью — произносил вводные формулы, проверяя сознательное состояние. Дальше должна была начаться фаза визуализации, затем — разотождествление. Михаил уже знал ходы этой процедуры. Казалось, всё идёт точно по протоколу.

И вдруг он уловил низкий, напряжённый гул, прокатившийся по корпусу. Он не сразу понял, что это. Потом услышал — резкий металлический лязг и глухие шаги. Очень тяжёлые. Внизу, на первом этаже, кто-то бежал.

Гул повторился — теперь ближе, громче. И тут Михаил осознал, что это звук дрона. Боевого. Он завис над зданием. А в этот момент внизу что-то с треском выломали. Дверь. Хотя на ней, как он точно знал, не было замков и даже сенсора — ворота, вероятно, должны были бы сработать на авторизацию, но их попросту выломали.

Скалин появился в дверях модуля управления. Его лицо было сосредоточенным и мрачным. Он быстро оценил ситуацию, скользнул взглядом по мониторам и процедуре.

— Продолжаем, но быстрее, — сухо сказал он. — Я их задержу.

Он направился к выходу, но перед этим поднёс пальцы к виску, активируя нейролинк. В его зрачках возникла едва заметная проекция клавиатуры, спроецированная линзами прямо на сетчатку глаза. Скалин ввёл короткую команду, двигая пальцами в воздухе, а затем исчез в коридоре, устремившись вниз, навстречу звукам вторжения.

— Нам нужно быстро закончить процедуру. Любой ценой, — скомандовал Мэтью по внутренней связи.

Элиан, не задавая вопросов, двинулся к входу в Пирамиду и занял позицию перед внутренней дверью, физически перекрывая доступ в зал. Сам Мэтью встал за дверью мониторинговой комнаты, заняв наблюдательную позицию.

Лилит, куратор переноса, резко ускорилась, но не нарушая ритма речи. Её голос оставался мягким, как будто всё шло по плану, но интонации стали чуть более настойчивыми. Она начала подталкивать Линь, которая находилась в лёгком гипнотическом трансе, ускоряться — шаг за шагом, будто угроза существует, но она далека и ещё не требует паники. Однако каждое следующее слово звучало всё быстрее, всё решительнее.

Михаил понял, что просто стоять бессмысленно. Он рванулся в коридор, обогнув Мэтью и бросив на него короткий взгляд. Тот ответил едва заметным кивком — и Михаил воспринял это как разрешение.

Он побежал вниз, к тому месту, где, как он знал, уже начал действовать Скалин.

Скалин перегородил проход двум полицейским и двум роботам, стоявшим по бокам. Именно эти роботы только что выломали не запертую дверь, словно для демонстрации силы. Полицейские держали оружие в кобуре — это было хорошим знаком, говорящим об отсрочке насилия. Однако сама выломанная дверь говорила за них громче — это был не визит, а вторжение.

За их спинами Михаил сразу узнал двух представителей Комитета по этике — тех самых, что недавно посещали его дома. Лица были спокойны, но в этом спокойствии ощущалась решимость.

— Представьтесь и предъявите документы согласно протоколу. Каждый, — вежливо, с акцентом на последнее слово, как ни в чём не бывало, произнёс Скалин. Он явно тянул время.

Полицейский, стоявший ближе всех, был заметно раздражён — он явно ожидал иной реакции. Однако быстро, почти машинально, представился, показал удостоверение и, не дожидаясь, пока Скалин возьмёт его в руки, сделал шаг вперёд, намереваясь пройти сквозь него.

Скалин ловко поставил подножку. Полицейский не удержался и полетел вперёд, тяжело упав. Роботы среагировали мгновенно: шагнули вперёд вплотную к Скалину, но замерли, не зная, как трактовать происходящее. Это не был удар, не нападение, но и не формальная преграда, ведь Скалин продолжал просто стоять и его сердцебиение было ровным, что указывало на отсутсвие агрессиии или паники. Машины зависли в логическом тупике, активировав режим устрашения — угрожающе развернув корпуса, но не применяя силы. Видимо, именно на это и рассчитывал Скалин.

— Извините за мою неловкость, — спокойно произнёс он, поднимая руки в примиряющем жесте. — Просто вы так неожиданно рванули вперёд, не дав мне как следует проверить ваше удостоверение.

Он произнёс это с лёгкой, почти ехидной улыбкой и протянул полицейскому руку, словно для того, чтобы помочь подняться.

Полицейский встал самостоятельно, не приняв помощи. Остальные застыли в замешательстве. Михаил, стоявший чуть поодаль, наблюдал за происходящим молча, с лёгкой усмешкой — что, похоже, только сильнее раздражало представителей Комитета по этике.

Старший инспектор Андрей Викторович Сафронов, увидев замешательство полицейских и роботов, решил взять инициативу на себя. Сразу стало ясно, кто здесь действительно отдаёт приказы.

— Я думаю, стоит сначала произвести арест, а потом уже осмотр. С поличным, как я понимаю, мы никого не поймаем. Прикажите роботам немедленно осмотреть помещения и зафиксировать всё происходящее, — произнёс он, не повышая голоса.

Второй полицейский кивнул и поднёс палец к нейролинк-интерфейсу у виска. Через несколько секунд роботы начали двигаться: один направился в сторону комнаты с Пирамидой, второй — на верхние этажи.

Полицейские подошли к Скалину.

— У нас нет ни времени, ни желания на церемонии. Все ваши права будут зачитаны позже. Руки.

Скалин без возражений поднял руки. Один из полицейских вытащил пистолет и направил его на него, а второй начал заходить со спины, чтобы надеть наручники.

Михаил ожидал сопротивления или хотя бы резкой реакции, но ничего не произошло.

Тем временем робот, направившийся к комнате с Пирамидой, неожиданно отлетел назад, как будто натолкнувшись на невидимую преграду. Он тяжело врезался в стену. В проёме стоял Элиан, раскинув свои четыре руки и упер их в косяки — предугадав что будет дальше. Только он занял позицию, отлетевший к стене робот-полицейский активировал электромагнитный импульс и Элиан погас. Его корпус обмяк и остался висеть в дверном проёме, фактически перекрыв вход своей массой и шестью конечностями.

Скалин стоял и улыбался, сверля взглядом старшего инспектора.

Михаил бросился к Элиану, проверил, что тот обесточен, и без слов занял его место, встав в проход перед роботом.

— Процедуру нельзя прерывать. Это угрожает жизни и здоровью испытуемой, — твёрдо сказал он.

— Так вы теперь испытуемые, а не лаборанты? — приближаясь, усмехнулся Сафронов. — Отойдите, или я вас отодвину.

— Попробуйте, — отрезал Михаил.

— Не стоит, — вмешался полицейский. Он направил пистолет на Михаила. — Вы тоже арестованы. Но сначала — отойдите.

Михаил, чувствуя, что ситуация становится безвыходной, медленно отошёл в сторону. Он понимал: сейчас не время для героизма. Один электромагнитный импульс — и его вырубят, как Элиана.

Полицейский тут же шагнул вперёд и начал надевать на него наручники. Михаил не сопротивлялся.

Тем временем второй полицейский подошёл к телу Элиана, попытался его отодвинуть, но тот застрял, вжавшись в проём всеми конечностями. Полицейский вызвал робота, сопровождавшего его, но, к своему удивлению, получил отказ: машина не сдвинулась с места, лишь моргнула сигнальными индикаторами.

— Что происходит? — раздражённо спросил Сафронов.

Один из полицейских роботов заговорил:

— Получен приказ от Аллиенты. Прерывание процедуры несёт угрозу жизни гражданского субъекта. Действие отклонено.

Сафронов на мгновение замер, как будто не поверил в услышанное. Затем шумно выдохнул, сдерживая раздражение.

— Ну отлично, — бросил он. — Значит, просто всех арестовываем, а потом будем разбираться в этом цирке с клоунами.

Он был явно взбешён, но в его голосе слышалась беспомощность. Скалин продолжал улыбаться и одобрительно кивнул Михаилу, дав понять, что оценил его жест и идею.

Полицейские и сотрудники Комитета, оставив Скалина и Михаила под наблюдением одного из роботов, двинулись наверх. Их не было около двадцати минут — вероятно, на втором этаже тоже возникли сложности.

Тем временем Линь, уже завершившая процедуру, спокойно выбралась из соляного бассейна. Она сидела по ту сторону обесточенного Элиана, расчёсывая мокрые волосы. Несмотря на необычную сцену перед собой, на её лице читались умиротворение и спокойствие. Михаил попытался заговорить с ней, но сопровождающий его робот пресёк попытку:

— Запрещено общение между арестованными.

Минуты тянулись бесконечно. И наконец со второго этажа начали спускаться участники проекта. Михаил с удивлением заметил, что руки Лилит были свободны. Прецедентов ареста роботов в истории человечества пока не было — считалось, что они либо исполняют приказы, либо деактивируются.

Всех, включая Михаила и Скалина, повели к полицейским электромобилям, среди которых был и пасажирский. Рядом с машинами стоял Вест — видимо, тоже арестованный, но соблюдавший протокол и не оказывавший сопротивления. Над Институтом всё ещё парил боевой дрон, следя за происходящим.

Линь шла с остальными, без наручников. Михаил так и не понял её и своего статуса. Он предполагал, что если бы не оказал сопротивления, то, возможно, его и не арестовали бы. С этой мыслью он оглядел остальных сотрудников. Все двигались спокойно, будто подобные аресты происходят с ними каждый день. И Михаил тоже решил — беспокоиться пока не о чём.

Именно в этот момент Скалин, не говоря ни слова, поднял руки в наручниках и поднёс их к виску. Линзы нейролинка активировались, и в ту же секунду Вест вспыхнул всеми индикаторами. Дрон в небе начал заваливаться набок и рухнул вниз. Лилит рухнула как отключённая кукла, а Вест замер — статуя из металла и света. Роботы-полицейские, сопровождающие арестантов, посыпались на землю следуя законам инерции и всемирного тяготения, будто их просто выключили.

Мэтью, до этого спокойный, метнулся к краю здания и, воспользовавшись замешательством полицейских и паникой в глазах комитетчиков, рванул в сторону леса. Скалин спокойно оглядел сцену, словно проверяя эффективность собственной команды, проводил взглядом убегающего Мэтью, и только убедившись, что тот уйдёт, сел в машину, как ни в чём не бывало.

Остальные сотрудники стояли в тишине. По щеке медсестры Алины текла слеза. Она смотрела на Лилит, чьё тело оставалось неподвижным у основания парковочной платформы.

— Прощай, Лилит, — шепнула она.