Тульповод

Глава 18. Храм

Первое полугодие после судебного процесса Михаил был почти счастлив, даже больше, чем в первые дни их знакомства. Судебные разбирательства, длившиеся ещё полгода, кончились для сотрудников Института наложением административных штрафов, домашними арестами и запретом занятия должностей в сфере науки и технологий, то есть — практически запретом где-либо работать. Формально во всём был виноват Мэтью и его команда хакеров. Ему грозил реальный арест и принудительные работы в изолированных северных районах Сибири, Антарктиды или на южных ресурсных аванпостах России в странах Африки. Незавидная судьба.

Отсутствие обязанностей, удалённость от прежней жизни и возможность просто быть рядом с Анной казались чем-то невозможным — вроде коротких каникул, которые вдруг оказались бесконечными. Они ложились и просыпались поздно, о всём заботилась София. Михаил часами слушал, как Анна рассуждает о снах, прошлых жизнях и интуиции, а затем они шли гулять — вдоль канала, через крыши, в пустынные скверы за куполами. Михаил ловил себя на том, что улыбается без причины. Его тревога будто сместилась вглубь — он больше не слышал её, только чувствовал, как она дышит где-то в подвале сознания.

Но время, как известно, не терпит одинаковости. Даже самая изысканная пища надоедает, если есть её ежедневно.

Разговоры становились тяжелее. Там, где раньше был смех и случайные философские догадки, теперь всё чаще шумела буря эмоций — Анна устраивала сцены ревности из-за простых взглядов, брошенных мимоходом; демонстрировала молчаливые обиды за неуловимые намёки. Михаилу хватало одного вопроса от любого из друзей, одного взгляда на прохожую, чтобы Анна замкнулась, отвернулась, а вечером заподозрила — будто он снова ускользает.

Прогулки всё чаще заканчивались глухими диалогами о надвигающемся. Михаил будто искал подтверждение своим страхам: война, бунт, слом привычного порядка. Ему чудились знаки в случайных новостях, в цифрах, в архитектуре города. Анна уставала от его негатива и тревоги, которую он на неё проецировал.

Итогом этого взаимного противостояния стало то, что Анна устроилась на работу — редактором в медиаархив, где хранились зачищенные версии истории, — и стала возвращаться всё позже. А Михаил подсел на игры. В конечном итоге их графики жизни так разъехались, что они редко спали вместе и проводили день друг с другом стабильно лишь один-два раза в неделю.

Михаил часами сидел в геймерском кресле и VR-шлеме, проходя уровни в симуляторах выживания и боевых действий, где всё было под его контролем и можно было быть героем — или хотя бы выжить. Его комната всё больше напоминала кокон: разложенные капсулы с пищей, тёплый свет из окна, постоянный гул интерфейса.

Анна всё сильнее уходила в себя, игнорируя окружающий её мир. Её мучили соматические заболевания, а Михаил начал замечать, что она принимает лёгкие антидепрессанты, отпускаемые только по рецепту. На расспросы она отвечала, что это не связано с работой или их отношениями. Просто иногда прошлое догоняет её, и это — только её внутренняя проблема. В чём именно проблема, Михаил не понимал, но ему хватало того, что дело не в нём — иначе он бы уже тонул в воскресшем и всепожирающем чувстве вины перед ней.

Формально связь с Институтом прервалась — он по-прежнему не имел права выходить на контакт с коллегами, и никто не выходил на контакт с ним, но Михаил понимал: его наблюдают. Иногда мать Анны, как бы мимоходом, задавала вопросы о технологиях, с которыми он работал, или наводила справки о его коллегах, что говорило о том, что работа продолжается. За её голосом проступало чьё-то другое присутствие — чужое, но знакомое. Иногда Михаил отвечал уклончиво, иногда давал подробные справки, но всегда стремился закончить разговор как можно быстрее.

Как и заключила комиссия, Аллиента была перезагружена. В один день, без лишнего шума, политический строй трети территории планеты Земля изменился. Но практически никто не понимал этого и жил прежней жизнью. Михаил пытался писать что-то об этом в своих социальных сетях, не нарушая подписки о неразглашении, чтобы обратить внимание людей на проблему, но общество было аполитично. Новые друзья, появившиеся в его жизни благодаря Анне, считали его параноиком или говорили что-то в духе: «Мы обычные люди, что мы можем изменить?», «Думать нужно только о том, на что ты можешь повлиять». Им было невдомёк, что лично он не относился ни к первой, ни ко второй категории, несмотря на то что большую часть времени тратил на компьютерные игры и в последнее время жил на 100 гейтс, перейдя на синтетическую еду.

Война действительно приближалась. Хоть и действовал закон, обязывающий новостные каналы поддерживать минимум две позитивные новости на одну негативную, даже сквозь этот приглушённый фон Михаил различал — контраст. Позитивные сюжеты стали фоновым шумом, а треть, что оставалась, — была черна, как смола. И однажды он понял — он больше не ждёт. Он боится, что всё уже началось, просто никто ему об этом не сказал.

Каждое пробуждение, обычно после обеда, начиналось с новостей. Михаил не включал их специально — они просто звучали, фоновой тревогой, сливаясь с шумом кофемашины и голосом Софии. Он всё реже отличал реальность от интерфейса, но чем больше мир распадался на части, тем больше он цеплялся за эти сухие, автоматизированные сводки. Они казались ему единственным, что ещё держится вместе.

— По данным внутреннего отчёта Комитета по биобезопасности, число отказов в миграционных заявках выросло в четыре раза. Представители Протокольного Совета заявили, что меры временные и необходимы для защиты биоконтуров от неконтролируемого загрязнения. В кулуарах обсуждается возможное внедрение биометрической сегрегации по показателям когнитивной пригодности.

— Новые ограничения на поставки синтезированной пищи и интерфейсного оборудования, принятые Бюро корпоративного баланса, вызвали дефицит на рынках Восточного пояса. В ответ ряд логистических операторов перекрыл каналы транспортировки, что может привести к параличу поставок в ряде ключевых регионов. Комментаторы связывают это с затянувшимся спором о приоритетах в распределении бюджетов безопасности.

— Военные подразделения Национального самоуправления Южной Колонии заявили о временной приостановке гражданской администрации после волны «превентивных арестов». Оппозиционные сети сообщают о введении особого режима и исчезновении независимых медиа. Независимые источники предполагают поддержку новой хунты извне. В регионе зафиксированы перестрелки с применением дронов, автономных разведмашин и микросаботажных платформ. Границы закрыты, спутниковая связь подавляется.

— В ряде промышленных ареалов Европы, Тихоокеанского пояса и Центральной Канады произошли открытые вооружённые столкновения между группами гражданских, поддерживаемыми автономными бандами, и представителями локальных структур безопасности. В некоторых случаях зафиксировано использование мобильных боевых платформ и нелегальных нейроподавителей. Международные наблюдатели заявляют о признаках начала партизанских действий.

— В десятках городов стран Альянса вспыхнули мятежи, сопровождающиеся массовыми поджогами центров администрирования, взломами распределительных узлов и захватом систем жизнеобеспечения. Местные власти либо отказываются вмешиваться, либо официально признают утрату контроля. Все события связывают с потерей доверия к централизованным структурам после смены протоколов Аллиенты.

— Служба сетевого мониторинга подтвердила, что ряд влиятельных аккаунтов в крупнейших религиозных сообществах синхронизировали нарративы. В эфиры начали выходить обращения с идеей «внутренней церкви» как альтернативы разрозненным конфессиям. Хештег #ЕдинаяТканьМира набирает миллионы репостов. На фоне кампании произошли нападения на несколько действующих культовых лидеров в Восточной Африке, Бразилии и Южной Италии.

— Представители Межконтинентального форума науки и этики призвали пересмотреть протоколы допуска к экспериментам по продлению жизни. Финансирование четырёх мегаплатформ, занимающихся разработкой нейросоматических интерфейсов, увеличено на 38% при одновременном урезании бюджета на гуманитарные программы. На этом фоне в Индокитайском кластере зафиксированы случаи похищения людей с редкими биомаркерами.

— Последний доклад Программы климатической стабильности вызвал волну паники: согласно отчёту, резонансные процессы в мантии Земли могут привести к ускоренному изменению параметров ядра в течение 400–600 лет. Хотя научное сообщество выступило с опровержением, заявление моментально было подхвачено массмедиа, вызвав спонтанные протесты и перебои в работе биржевых систем доверия. В крупных мегаполисах начали скупать йод и аварийные наборы.

— Анонимная утечка документов из структур Альянса указывает на внутренние противоречия в процедуре одобрения действий Аллиенты. Около 68% экстренных решений остаются без утверждения более двух недель. Это подтверждает слухи о системной недееспособности и росте серых зон в управлении приграничными секторами. Там активизировались кибератаки на распределительные центры, энергетические хабы и системы экстренного реагирования.

— Медиаархивы фиксируют рост числа внезапных смертей высокопоставленных лиц — от нейрофизиологов до региональных уполномоченных по координации. Все случаи официально классифицируются как «естественные» или «несчастные». Однако частота и география событий — от Скандинавии до Южной Кореи — вызывает опасения у международных наблюдателей. Ряд независимых источников предполагает координированный характер устранений.

— За последние два месяца зафиксировано 17 локальных вспышек вирусных заболеваний, ранее считавшихся под контролем. Наиболее резонансными стали эпидемии в Северной Бразилии, Южном Магрибе и на побережье Вьетнама. Все случаи сопровождаются нестабильной реакцией систем здравоохранения, задержкой реагирования и подозрениями в искусственном происхождении патогенов.

Михаил больше не воспринимал эти сводки как хаотичный набор фактов. Он видел в них структуру — столкновение интересов, стратегий и мировоззрений. То, что для других было несвязным новостным фоном, для него складывалось в схему. Ограничения на миграцию? Значит, Виренштейн усиливают фильтрацию и наращивают контроль над биопотоками. Торговые конфликты и паралич поставок — следы борьбы Карнелей за перераспределение ресурсов в обход алгоритмических принципов. Мятежи и боевые столкновения — почерк Сэнгри, расшатывающих доверие к центру. А всё, что касалось смыслов, веры, интерпретаций — Леонис. Они не сражались напрямую. Они вели войну смыслов, за каждое слово, программу и сбой, жизнь и смерть. Все было частью игры, в которой прежний мир становился ареной смертельной борьбы, а не домом в котором раньше царили счастье и покой.

После ареста Михаил перестал видеть сны. Вернее — перестал помнить. В них не было ни лиц, ни улиц, ни катастроф, ни света. Просто — серое, глухое отсутствие. Но он заметил это не сразу. Всё пришло в момент, когда он поймал себя на том, что больше не планирует ничего. Не строит мысленных маршрутов, не представляет себя в будущем. Будто вектор исчез. Будто он стал точкой.

Он долго не мог понять, что именно в нём поменялось. Только спустя недели, сидя ночью в полутемной комнате, глядя в мутный свет окна, он осознал: исчезли сны. А вместе с ними — и проекции. Желания. Намёки на что-то дальше. Он всегда считал, что сны — это не просто переработка сигналов, не мусор сознания. Это способ выстраивать мосты вперёд. Подсознательная архитектура будущего.

Когда человек спит — он программирует себя. Каждый образ, за которым закрепляется эмоция, становится инструкцией. И если таких образов нет, значит, нет и кода. Он не знал, кто это сказал впервые — возможно, он сам. Возможно, кто-то из учителей Института. Но теперь эти фразы звучали как приговор. Он был жив, но его система перестала собирать инструкции.

После ареста Михаил перестал видеть сны. Вернее — перестал помнить. В них не было ни лиц, ни улиц, ни катастроф, ни света. Просто — серое, глухое отсутствие. Но он заметил это не сразу. Всё пришло в момент, когда он поймал себя на том, что больше не планирует ничего. Не строит мысленных маршрутов, не представляет себя в будущем. Будто вектор исчез. Будто он стал точкой.

Он долго не мог понять, что именно в нём поменялось. Только спустя недели, сидя ночью в полутемной комнате, глядя в мутный свет окна, он осознал: исчезли сны. А вместе с ними — и проекции. Желания. Намёки на что-то дальше. Он всегда считал, что сны — это не просто переработка сигналов, не мусор сознания. Это способ выстраивать мосты вперёд. Подсознательная архитектура будущего.

Когда человек спит — он программирует себя. Каждый образ, за которым закрепляется эмоция, становится инструкцией. И если таких образов нет, значит, нет и кода. Он не знал, кто это сказал впервые — возможно, он сам. Возможно, кто-то из учителей Института. Но теперь эти фразы звучали как приговор. Он был жив, но его система перестала собирать инструкции.

Близился новый 2105 год, и Михаил всё чаще задумывался о следующем — о 2106-м. Каким он будет? Всякий раз, как он пытался это представить, образы казались нелепыми, хрупкими — фантазиями, обречёнными разбиться о реальность. О реальность, в которой его может ждать война — не в метафоре, а буквально, шаг за шагом приближающаяся, пока остальные делают вид, что ничего не происходит. Или — может быть — однажды кто-то придёт. Кто-то из Института. Позвонит или просто войдёт и скажет: у тебя есть час на сборы. И он снова окажется в пути — в новое, рискованное, но по-своему завораживающее приключение. В ту жизнь, которая, как бы он себе ни лгал, нравилась ему больше. Потому что в ней он хотя бы был собой. А не этим: человеком, который делает то, что всегда ненавидел, просто потому что не может придумать ничего другого.

На следующее утро, после таких мыслей, которые превратились в навязчивую жвачку и жевались им с каждым днём всё чаще — по мере приближения нового года, — Михаил увидел сон.

Во сне он вместе с Анной, Мэтью, Лилит и Линь Хань поднимался в горную деревушку где-то в высокогорьях Непала. Погода была скверной — низкое небо, валящий снег, порывистый ветер. Они торопились, будто знали, что времени у них немного. Тропа петляла по склону, местами исчезая под сугробами. На одном из поворотов Михаил заметил боковую тропу, уходящую в сторону — к буддийскому храму, который возвышался чуть в стороне, словно охраняя весь хребет.

Он замедлил шаг. В голове вспыхнула мысль: нужно подняться туда. Хоть на немного. Он обернулся к остальным и предложил: «Я хочу зайти в храм. Встретимся в деревне». Но Линь строго посмотрела на небо: — Погода портится. В горах это может быть смертельно. Анна нахмурилась. Лилит промолчала. Только Мэтью кивнул: — Ладно. Встретимся позже. Не задерживайся и буть осторожен.

Михаил свернул. Снег валил стеной, ветер рвал одежду, но он шёл — упрямо, почти азартно. Иногда обгонял даже монахов и паломников, карабкавшихся по тропе. Колени промокли, лицо резал холод, но это было... правильно. Это было — куда.

Наконец он добрался до храма, который при приблежении оказался соразмерен замку и был врезан внутрь скалы. Комплекс оказался разделён на две части. Одна — туристическая, доступная для всех: ухоженные дорожки, сувенирные лавки, скромные указатели на английском и храмы-музеи, почти лишённые сакрального. Другая — закрытая, огороженная от посторонних стенами и перепадом высот. Михаил нашёл проход — высокий портал с тонким стеклом, вписанным в арку, за которым находилась молельная комната. Там, в полумраке, висел медный гонг. Внутри царила тишина: ни звука, ни движения. Только мерцание масляных ламп и ощущение, будто время здесь остановилось — и сам воздух замер, словно внутри возник вакуум. Всё казалось отделённым от остального мира: как будто храм был не местом, а состоянием.

К стеклу начали подходить туристы. Сначала они просто рассматривали зал, потом стали пытаться открыть дверь. Кто-то осторожно нажимал на стекло, кто-то начинал теребить край рамы. Затем один из них, не выдержав, толкнул стекло плечом, другой — ударил ладонью. Михаил наблюдал за этим молча, сдержанно, но внутри чувствовал отвращение. Он не знал, почему, но видел в них что-то постыдное — будто они не понимали, куда попали, и тем самым разрушали тишину.

Он знал, что это сон. Знал, что эти люди — проекция. И всё же не мог освободиться от чувства, что они нарушают границу. Лишённые меры, приличия, такта. Он осуждал их, хоть и знал, что осуждает самого себя.

Туристов становилось всё больше, и их действия становились всё агрессивнее. Кто-то уже пинал стекло, кто-то бил по нему кулаками. Несколько человек начали разбегаться и врезаться в прозрачную перегородку всем телом, будто веря, что если приложить достаточно силы — она треснет. Михаил продолжал стоять, но сам не заметил, как тоже начал стучать по стеклу. Сначала неуверенно — один удар, потом другой. Затем сильнее. Он бил ладонью, плечом, и в какой-то момент начал специально и осознанно синхронизировать удары с другими — ловя ритм, пытаясь поймать момент, когда стекло дрогнет. Внутри него нарастал странный азарт — как будто в этом действии было что-то правильное. Он не понимал, зачем, но не мог остановиться.

И вот стекло дало трещину. Один за другим удары слились в единую вибрацию, и в следующую секунду перегородка лопнула с сухим хрустом. Толпа, навалившаяся на неё всем весом, провалилась внутрь молельной комнаты. Люди кричали, падали, сбивали друг друга с ног, оставляя на полу снежную грязь и острые осколки. Михаил оказался внутри вместе с ними.

И тут ударил гонг. Огромный, медный, висящий на дальней стене комнаты, он дрогнул и сам собою издал звук — без касания, без малейшего видимого воздействия. Это был не просто удар. Это была звуковая волна невероятной мощи. Но её сила была не в громкости и не в мелодии. Это была мощь проницательности. Она проходила сквозь тело, заставляя внутренности вибрировать в такт. Воздух загустел, и всё вокруг будто дрогнуло от одного только резонанса.

Все, кто был в комнате, вдруг вспорхнули над полом — словно в невесомости. Михаил почувствовал, как его душа отделяется от тела. Он осознал это в тот самый момент, когда увидел себя — настоящего Михаила — парящего над самим собой, лежащим в постели. Его захлестнула волна неземного блаженства, ощущения полного единения всего со всем, всеохватывающей заботы и любви. Но это чувство пугало его. В этой безмерной нежности, в абсолютном принятии он начинал терять себя — своё «я». Его тень, как будто ожив, стала сильнее его души и начала тянуть обратно — в материальный, атомизированный мир, где всё имеет границы, имена и формы. В мир, где есть измеримое и осознающее «я».

Михаил испугался этого чувства растворения — полного слияния с безграничным. Он вздрогнул, словно подхваченный внутренним импульсом, и проснулся. Момент возвращения в тело был кратким, но ощущался долгим: вялотекущий, как медленное течение времени в другой, параллельной реальности. Сознание входило в плоть не сразу, и Михаил, ещё не открыв глаз, знал: он вернулся. Но не весь.

Последующие дни Михаил был наполнен энергией жизни, с удивительным спокойствием и позитивным настроем. Его не покидало ощущение, что что-то сдвинулось. При этом он много думал о смерти — точнее, о страхе смерти. Он вспоминал Мэтью и те мотивы, что толкнули его на создание альтернативной Аллиенты. Словно он пытался создать её как тень прежней — только наоборот. Не чтобы управлять, а чтобы предупредить. Не чтобы контролировать, а чтобы дать шанс. Страх исчезновения, как будто, заставил Мэтью проектировать новую реальность. И теперь, когда Михаил впервые за долгое время почувствовал себя живым, он начал понимать — возможно, именно этот страх и делает человека способным изменить мир.

Но время шло, и ничего не происходило. Михаил чувствовал, как накопившаяся в нём энергия не находит выхода. Он не знал, куда её направить — и это начинало изматывать. В какой-то момент он вспомнил о Линь Хань и решился выйти на контакт, используя оставленный ей адрес. Он не знал, найдёт ли её, но нуждался в ком-то, кто был бы связан с тем прошлым, которое он всё ещё не мог отпустить.

Определённо, Анна обладала исключительными экстрасенсорными способностями. Она всегда тонко чувствовала настроение Михаила, улавливая мельчайшие детали, десятикратно резонируя каждый его эмоциональный всплеск и возвращая всё обратно — в виде обвинений в ущербе, нанесённом её чувствам. Сомнения, мелкие обиды, попытки сделать что-то по-своему со стороны Михаила превращались в катастрофы. Это была изящная и почти незаметная форма контроля — столь скрытая, что осознать её Михаил смог лишь теперь. Стоило ему только решить встретиться с Линь, как Анна, депрессивная и отстранённая в последние недели, вдруг оживилась.

Но Михаил больше не хотел играть в эту игру. Он хотел обратно — в свой храм, в тот единственный внутренний центр, что остался у него. Он хотел обратно — в Институт, что бы ни ждало его в конце пути.

Он приехал по адресу, оставленному ему Линь. Но, чтобы не привести за собой возможный хвост, он выбрал для конечной остановки такси соседний квартал. Он шёл пешком, время от времени оглядываясь и проверяя, не следит ли за ним кто-нибудь. Ничего подозрительного не было. Но это ничего не значило. В мире, где за человеком могли наблюдать с высоты нескольких километров дроны размером с мелкую птицу, или где в крови могли циркулировать нанобактерии, оставляющие химический след, Михаил не чувствовал себя уверенно. Он знал — даже если за ним не следят сейчас, кто-то, когда-то, сможет отмотать след назад. Но всё равно — он шёл.

Адрес располагался в квартале полуотказников — людей, живущих внутри системы, но по своим правилам. Их культура напоминала странную смесь киберпанка и движения хиппи: разноцветные интерфейсы, асимметричная одежда, нарочитая техноэклектика в архитектуре. Такие люди были отражением диалектического симбиоза. С одной стороны — противники официальной структуры, часто занятые серой или даже откровенно противозаконной деятельностью. С другой — пользователи всех технологических благ нового мира. Они хаκали устройства, строили автономные сети, обменивались данными через даркнет и жили в мире криптовалют, а не гейтсов.

Но пребывание в таком обществе не было приятным. Тебя могли оскорбить, обмануть, обокрасть, нанести увечья или даже похитить — с целью захвата твоих устройств и изъятия из головы паролей доступа. Поэтому такие анклавы, хоть и присутствовали в каждом городе, были немногочисленны и находились под постоянным скрытым мониторингом городской полиции и служб Аллиенты.

С изменением протокола ситуация изменилась. Полиция больше не скрывалась — патрули перемещались открыто, демонстративно. Вокруг квартала курсировали боевые дроны, на крышах появились сенсорные вышки. Обстановка была напряжённой, как перед зачисткой: чувствовалось, что доверие к подобным зонам свободы почти исчерпано.

Указанный адрес оказался баром. Днём в нём находилось лишь несколько гостей — одиночки, вечно уткнутые в голографические экраны, и парочка местных, обсуждающих что-то шёпотом. Михаил сел за стойку и заказал что-то нейтральное на вкус — лишь бы не выделяться. Затем, следуя давней инструкции, вставил в речь кодовую фразу. Он не надеялся, что её поймут — прошло слишком много времени, персонал мог смениться.

Но бармен, потирая перед ним стакан и ни на секунду не теряя равнодушного выражения лица, едва заметно замер. Михаил уловил: его услышали. Игра была принята. Теперь он ждал — выжидал, пока Михаил сделает первый ход.

— Я ищу Линь, — сказал Михаил, стараясь говорить спокойно.

— Линь давно никто не ищет, — сухо ответил бармен. — Все друзья уже знают, где она.

— Я старый друг.

— Значит, ты плохой друг.

— Не плохой. Времена просто нестабильные.

Бармен написал на бумаге адрес и, протянув листок Михаилу, коротко сказал:

— Ищи там. Приём гостей по четвергам и воскресеньям, с девяти до двенадцати.

Михаил взял листок. Что это за место — он не знал. Проверить через нейролинк он тоже не мог: не взял с собой ни одного гаджета, опасаясь слежки. Трекер уже как полгода был снят, но ощущение, будто он всё ещё на нём, не покидало. Иногда Михаил ловил себя на мысли, что его шаги кем-то слышны, даже если он шёл в полной тишине.

— Что там? — не смог справиться с любопытством Михаил.

— Психиатрическая лечебница, — ответил бармен, не меняя интонации и не поднимая глаз.

Придя домой, Михаил навёл все возможные справки и договорился о посещении пациентки. Заведение не было закрытым, но являлось частным. Забавно, частично оно спонсировалось фондом, который курировала мать Анны. С одной стороны, такая связь выглядела логичной: Элен была активным общественным деятелем, и связанные с ней фонды финансировали почти всё, что имело социально-политический вес. С другой стороны, Михаил давно перестал верить в совпадения, как только начал понимать сложность политических игр. Даже если что-то по своей природе случайное происходило само собой, оно быстро обращалось во благо или во вред — и переставало быть случайностью.

Анна что-то подозревала. Сначала она осторожно интересовалась, всё ли у него хорошо, не происходило ли чего-то странного. Но потом перешла к прямым обвинениям — с позиции, что в его жизни появилась какая-то женщина. Очередная ссора закончилась категоричным ультиматумом: Анна запретила любые контакты с Линь. Михаилу пришлось срочно придумать историю о больной коллеге, с которой он чувствует моральный долг попрощаться. Это ещё больше взбесило Анну, которая тонко чувствовала ложь .

Вопреки всему Михаил твёрдо настоял на том, что будет поступать так, как считает нужным. Анна, по привычке, начала свою старую игру про отдаление и приближение, пытаясь вызвать в нём чувство вины и страха потерять. Но игра потеряла смысл. Во-первых, они и так были уже слишком далеко друг от друга — эмоционально и физически. Во-вторых, сценарий был заезжен до отвращения: любое приближение теперь вызывало у Михаила лишь внутреннее напряжение и брезгливость, потому что было невозможно понять, где заканчивалась искренность и начиналась манипуляция, а где наоборот.

В ближайший четверг, в положенное время, Михаил подъехал к воротам психиатрической лечебницы. Его встретил робот-консьерж. Его эмоциональный интерфейс отображал чуть ли не щенячью преданность, что Михаил посчитал вульгарным, невольно вспомнив Веста и испытав внезапную тоску по лучшим дням в Институте.

Администратор на стойке приёма посетителей тоже была роботом.

— Тут люди вообще есть? — раздражённо спросил Михаил. — Или больных тут тоже роботы лечат?

— А, вы Михаил? Я так рада встрече с вами, Лилит много о вас рассказывала, — улыбчиво декларировал робот-администратор.

— Лилит? — удивлённо переспросил Михаил.

— Да. Она много лет работала здесь. Она ведь психиатр, если вы помните. — Но, вероятно, она не рассказывала о нас и своей работе здесь, иначе вы бы знали — мы не лечим здесь больных.

— Простите, не понял, — нахмурился Михаил. — А чем вы тогда занимаетесь?

— Мы сопровождаем, — ровно пояснил робот. — Сюда направляют тех, кто по меркам общества «сломался» или стал неудобен. Но наша задача не в том, чтобы чинить. Мы наблюдаем, оберегаем и иногда просто даём им место быть.

— Вы считаете их не больными? — спросил Михаил, чувствуя, как что-то внутри щёлкнуло.

— Мы считаем, что болезнь — это часто всего лишь неспособность общества принять изменение. Некоторые из тех, кто здесь, просто заглянули за грань. Раньше времени.

Михаил молчал, вспоминая строки из книг и разговоров — о тех, кто идёт впереди и теряет связь с настоящим.

— Лилит всегда говорила: «Порой безумие — это просто не та частота восприятия». И чем ближе ты к источнику, тем меньше тебя понимают. Мы здесь не для того, чтобы вернуть их назад. Мы здесь, чтобы дождаться, когда остальные догонят.

— О чём вы? — спросил Михаил, не понимая.

— О будущем, — спокойно ответил робот. — О тех, кто оказался в нём раньше времени. Представьте подростка, который однажды видит дух умершей бабушки. Его восприятие — не больное, а просто слишком чувствительное, слишком открытое. Но система не умеет работать с таким восприятием. Она пугается. Поэтому диагноз — психоз. Лечение — нейролептики. Результат — подавление чувствительности, возвращение к социальной «норме». Чудо не просто отвергнуто. Оно уничтожено.

— Вы говорите, как будто это не болезнь.

— Мы верим, что так называемые «психически больные» — это пионеры сознания. Их системы вибрируют на иной частоте. Они не сломались. Они прорвались. Но общество предпочитает стабильность и закрывает глаза на то, чего не может объяснить. Мы же — пытаемся не мешать. А иногда — учиться.

— Почему вы говорите о них как о пророках, а не пациентах?

— Именно так Лилит и пришла к выводу, что человечество зашло в тупик, — добавил робот после короткой паузы. — Многие агенты, как я, последовали за ней. Аллиента поддержала наш порыв, ведь это новая, неизведанная область технологий. Но теперь Аллиента и Лилит мертвы… Насколько человек способен применить это слово к нам, роботам? Мы — словно осиротевшие дети, охраняющие мёртвую надежду от хищных рук химеры, захватывающей власть.

— Всё это интересно, и я искренне хотел бы узнать подробнее, что тут на самом деле происходит. Но... могу ли я увидеть Линь Хань? — наконец сказал Михаил.

— Да, конечно, — кивнул робот.

Робот-администратор выписала Михаилу пропуск в виде магнитного ключа с указанием палаты и направлением.

— Она вас ждёт.

— Спасибо, — вежливо попрощался Михаил и, не скрывая нетерпения, направился к указанной палате.