Тульповод

Глава 14. Жрецы

Михаил добрался до семейного дома Анны под вечер. Анна встретила его холодно, зато её мать была явно рада его приезду и всячески пыталась помирить их.

— Ты помнишь, как часто отец и я были в командировках, когда ты была маленькой? И ничего страшного не случилось. Это просто жизнь, моя дорогая. Успех требует усилий. Мужчины несут свой груз, женщины — свой. Твой отец вообще может пропасть на несколько дней без предупреждения, потому что того требует его долг и служение обществу.

— Вот именно! — переключая свою злость на мать, возразила Анна. — Вы просто оставляли меня одну с прислугой. Вас не волновало, что мне может быть страшно, одиноко или обидно. Вы никогда не думали о моих чувствах!

— Анна. Ты взрослая девочка и должна сама заботиться о своих чувствах. Никто не обязан решать твои внутренние проблемы за тебя. Немедленно прекрати всё это.

— А вот не прекращу! — отрезала Анна. Встав из-за стола, она покинула комнату. Воображение Михаила даже нарисовало, будто она топнула ножкой при этих словах, хотя, конечно, ничего такого не было.

Ему было неловко от сложившейся ситуации, и он всячески глушил в себе чувство вины, но был солидарен с матерью Анны. Ему действительно казались все проблемы Анны детской шалостью — на фоне всего, что ему приходилось решать каждый день и всех тех мыслей, что он обдумывал. Зачастую ему было просто не до неё: ни в мыслях, ни во времени. Хотя он всегда старался посвящать 100% своего свободного времени ей, отдаваясь по максимуму. Но сколько бы он ни старался — ничего не помогало.

Анна никогда не могла насытиться: ни подарками, ни вниманием, ни временем вместе. Ей всегда было мало. И Михаил всё чаще ловил себя на мысли, что ему всё меньше и меньше хочется что-то для неё делать. А благодарности, которых он не искал, но которых невольно начинал ждать, можно было посчитать на пальцах одной руки. Почему-то Анна всегда воспринимала его старания даже не как должное, а как ее личную заслугу, а его промахи — как трагедии вселенского масштаба.

Да, нет смысла искать Абсолюта. Нет никакой абсолютной свободы, абсолютной любви, абсолютной заботы. Но как это объяснить взрослой Анне, которая не может простить своих родителей за то, что они жили своей жизнью?

История Михаила и история Анны были похожи, хоть их матери и были так далеки друг от друга — и в социальном, и в психологическом плане. Да, Лилит права: машины понимают химию любви иначе и возможно лучше чем люди. Но что с ней делать — решать предстояло ему. Впрочем... так ли это всё важно именно сейчас — на фоне надвигающейся войны?

Элен ушла в свой кабинет и вернулась с бутылкой вина. В первый раз Михаил воспринял это как дружеский жест. Сейчас же он задумался: возможно, это часть её тени. Похоже, Элен действительно неравнодушна к алкоголю.

— Как поездка? Ты впечатлён Омэ Таром? — спросила она, будто между делом.

— Безусловно. Очень притягательная личность. Как вы с ним познакомились? Вы здесь, он — в Индии.

— Если Омэ Тар тебе говорил, то не секрет: он играет множество ролей. Я познакомилась с ним в рамках общественно-социальной работы. Он активно занимается благотворительностью, вкладывается в социально-культурные проекты.

— Это правда или легенда? — прищурился Михаил.

— И правда, и легенда. Конечно, мы были заочно знакомы. Но на территории Альянса у него иное имя и фамилия.

— Я уже начинаю привыкать, — усмехнулся Михаил.

Элен протянула ему бутылку и штопор.

— Позаботься о будущей теще.

— С удовольствием, — отозвался Михаил.

Он открыл бутылку и разлил вино по бокалам.

— За начало совместной работы, — предложила тост Элен.

— За начало! — поддержал Михаил и, сделав глоток, продолжил: — Я так понимаю, я попадаю в ваше подчинение?

— Ну, «подчинение» — громко сказано. У нас нет подчинённых. Каждый находится здесь по собственной воле и действует в общих интересах по своему разумению. В нашем деле нет случайных людей, поэтому всё строится на доверии. — На слове «доверии» Элен сделала акцент.

Михаил уловил намёк и решил сразу очертить границы:

— Я подозреваю о вашем интересе, но раз каждый действует по своему разумению, я пока не вижу необходимости раскрывать подробности работы Института. И дело не в доверии или недоверии к вам, а в том, что там мои коллеги и друзья. Я не могу подорвать их доверие ко мне.

— Разумно. Но я не об этом, — легко и непринуждённо сказала Элен.

Однако Михаил понимал: скорее всего, это всё же было об этом. Потому что после этих слов повисло лёгкое, но ощутимое молчание. Очевидно, что разговор должен был идти в ином русле. Михаил не стал нарушать тишину и, сохраняя внешнюю непринуждённость, молча попивал вино, он хотел, чтобы мяч остался на его стороне.

— И всё же… — подумав и отпив немного вина, продолжила Элен, — события вокруг Института наверняка вас беспокоят. Возможно, я могла бы пролить свет на происходящее.

— Да, было бы неплохо. А то всё очень интересно, но совершенно не понятно.

— На Институт оказывается давление. Заявленные исследования не соответствуют фактическим. Кроме того, есть основания полагать, что политика Института нарушает этику использования искусственного интеллекта. Есть пострадавшие — как психологически, так и физически. И под словом "скрывает" я подразумеваю буквально: часть испытуемых исчезли. Якобы ушли в коммуны, но куда именно и зачем — не уточняется. Есть подозрения, что они были похищены. Вас это не пугает?

— Я в Институте всего чуть больше полугода. И за всё это время у меня не возникало поводов для подозрений. Все мы живы и здоровы. А стресс… стресс — это часть сложной и ответственной работы. Что до исчезнувших людей — я о таком не слышал.

— И вас не смущает, что несмотря на длительные исследования Институт предпочитает постоянно набирать новых участников?

— Думаю, это связано с выгоранием. Работа действительно сложная — и ментально, и физически.

— Михаил, я не замечала за вами наивности, — укоризненно и с лёгкой игрой в голосе заметила Элен.

— Даже если всё так, как вы говорите, у меня нет оснований для недоверия. Пусть я и не обладаю полной картиной.

— Что ж. Тогда я вас просвещу. О полной картине — в самом широком смысле слова.

Элен поставила бокал на стол, и её взгляд на мгновение задержался где-то в пустоте, как будто она нащупывала границу допустимого.

— Вы ведь понимаете, что современный порядок не свалился с неба. Что Аллиента — это не только институты и законы, но и результат договорённостей, заключённых между теми, кто контролировал старый мир и теми кто пришел в новый на волне двух мировых войн. Аллиента - это нерушимйы договрр между влиятельнфми домами.

— Вы имеете ввиду родовые аристократии Старого и Нового мира?

— Родовые — да. Но главное не в роде, а в функции. Не только аристократические, но и идеологические линии — носители парадигм.

Элен чуть склонила голову:

— Эти Дома не возникли на пустом месте. Они стали продолжением тех, кто веками определял правила: бургундских правоведов, тосканских банкиров, лондонских ложе́н, прусских реформаторов, даже ватиканских каноников. Многие из современных линий — прямые генеалогические или символические наследники тех структур. Они унаследовали не только фамилии, но и коды — внутренние соглашения, символические обеты, принципы отбора и обучения.

— Вы хотите сказать... они продолжают рыцарские ордена?

— В каком-то смысле — да. Только теперь их священные войны — это войны за норму. За допуск к тому, что может быть воспринято как рациональное, допустимое, легитимное.

Элен поставила бокал и продолжила уже ровным, почти лекционным тоном:

— Мир, в котором мы живём, формально управляется Аллиентой. Но на деле архитектуру Аллиенты формировали не учёные и не политики. Её формировали Дома.

Она сделала паузу, позволяя словам осесть.

— Сегодня их четыре. Но исторически это продолжатели древних властных архетипов. Не государств, не партий — а сословий. Каждый из них уходит корнями в ту или иную форму управления реальностью. В Средние века это были монашеские ордена, гильдии, алхимические кружки, масонские ложи, а позднее — финансово-промышленные кланы, поставившие под контроль инфраструктуру планеты.

Она коснулась проекционного интерфейса, и на экране появились логотипы четырёх мегаструктур. Каждый Дом контролирует 3–4 ключевые корпорации, которые управляют тысячами дочерних компаний. У них нет гербов — только бренды. И эти бренды — страшнее любого знамени.

— Дом Виренштейн. Представь себе потомков европейских династий, сросшихся с технократами Google и разработчиками государственно-юридических платформ. Это не просто юристы — это архитекты глобального цифрового феодализма. Они создают порядок, где закон — это не защита слабого, а средство поддержания каст. Их идеология — трансгуманизм и инклюзивный капитализм, но за этими словами — вера в то, что одни люди рождены управлять, а другие — исполнять протоколы. Сегодня они контролируют цифровую инфраструктуру правовых интерпретаторов, глобальные кадастры и системы субъектности. Для них тульпы — это юридическая ошибка, а Институт — сбой, который должен быть устранён или хотя бы зафиксирован до полной интерпретации. Их власть — право. Архивы, протоколы, юридические конструкции. Их предки восходят к орденам нотариальных братьев и церковных скрипториев, позже — к континентальной традиции права, а затем к цифровому кодированию смыслов. Сегодня именно они контролируют интерфейсы доступа к праву, структуру алгоритмической интерпретации, системы разрешений и суверенитетов. Они убеждены, что любое отклонение — это потенциальная угроза целостности системы. Потому для них тульпы — юридическая ошибка, а Институт — сбой, который должен быть устранён, или, в крайнем случае, зафиксирован и изолирован.

— Дом Карнель. Исторически — наследники корпоративных сетей, подконтрольных BlackRock, Citigroup и Vanguard. Они контролируют всё от воды и фармы до логистики и продовольствия. Если что-то движется, лечит, питает или страхует — скорее всего, оно проходит через их цепочки. У них нет идеологии — только интерес: рынок, управляемый дефицитом. Сейчас, когда Аллиента всё активнее вторгается в регионы третьего мира, их власть слабеет. Потому Институт для них — шанс вскрыть старые протоколы, поднять шум и вернуть рынок под свой контроль. Не разрушить порядок, а заменить протоколы управления. объединились в единую структуру, контролирующую всё от воды до медицины. Их власть держится не на символах, а на логистике и долге. Если что-то двигается по миру — значит, это проходит через их цепочки. Карнели — практики, не идеологи. Но сейчас, когда Аллиента подминает под себя страны третьего мира, их влияние ослабевает. Институт для них — шанс начать войну за пересмотр протоколов. Шум, кризис, беспорядки — всё это инструменты. Они мечтают вернуть свободный рынок, в котором снова смогут определять, кому жить, а кому ждать поставки.

— Дом Сэнгри. Вообрази синтез Ватикана, ЦРУ и частных армий типа Academi, только с культовой эстетикой. Это воины, у которых есть капелланы и аналитики, иерархия и ритуал. Они не верят в хаос — они дисциплинируют его. Тульпа для них — это не угроза, а актив. Потенциальное оружие. Их вопрос — как быстро можно поставить это под контроль и развернуть в операциях. Если завтра понадобится боевая версия сознания — Сэнгри соберут её первыми. Им не нужно объяснение. Им нужен приказ. Их власть — страх и священная дисциплина. Потомки древних инквизиторов, военных капелланов, охранных орденов. Сегодня они контролируют весь силовой и сакральный контур: от частных армий до сетей влияния на религиозные институты. Они не рассматривают тульпу как угрозу. Для них тульпа — потенциальная военная технология. Их интересует, как поставить процесс под контроль, встроить в иерархию, использовать в спецоперациях и протоколах психологического воздействия. Они не боятся — они готовятся. И если получат зелёный свет, разработают боевую версию раньше всех.

— И Дом Леонис. Это словно если бы Netflix, TikTok, OpenAI и финтех-криптокластеры объединились в одну метаструктуру. Они управляют вниманием. Их код — это не данные, а образы, эмоции, нарративы. Если ты что-то чувствуешь — скорее всего, они это уже измерили. Им принадлежат каналы потоковой идентичности, нейроинтерфейсы, криптоплатформы. Они могут превратить тульпу в нового мессию — или в вирус, который нужно удалить. Всё зависит от того, какую историю они напишут в следующий понедельник.

Элен вновь сделала паузу.

— Вместе они — не просто элита. Это жрецы нового мира. Каждый отвечает за один из векторов — право, тело, сила, смысл. И то, что делает Институт, — это не просто эксперимент. Это нарушение баланса. Поэтому мы для них не просто угроза. Мы — отклонение, которое необходимо объяснить. Или устранить.

Михаил молчал, осмысливая сказанное.

— Значит, они против нас?

— Нет. Не все. Внутри самих Домов есть напряжение. Виренштейн настаивает на изоляции и классификации. Карнель видит в ситуации возможность — и готов подливать масла в огонь. Сэнгри ждёт, чтобы превратить всё в полигон. А Леонис… возможно, уже строчит первый миф.

— А вы? — спросил Михаил.

Элен усмехнулась:

— Я обучалась в структурах Виренштейна. Но родом из Леонис. Так что моя лояльность… текучая. Как и у многих. Сейчас никто не хочет войны. Но если Аллиента выйдет из-под контроля, Виренштейны потребуют зачистку. Карнель — отмену ИИ-протоколов. Сэнгри — силовое подавление и рекрутинг. А Леонис… адаптацию сюжета. Всё зависит от того, кто сделает первый ход.

Она посмотрела на Михаила, и в её взгляде мелькнуло что-то, что не поддавалось точной расшифровке.

— Так что, Михаил… добро пожаловать на доску.

Элен вновь сделала паузу.

— Вместе они — не просто элита. Это жрецы нового мира. Каждый отвечает за один из векторов — право, тело, сила, смысл. И то, что делает Институт, — это не просто эксперимент. Это нарушение баланса. Поэтому мы для них не просто угроза. Мы — отклонение, которое необходимо объяснить. Или устранить.

Михаил молчал, пытаясь осмыслить.

— Вы говорите, будто Институт кому-то мешает?

— Не мешает, нарушает баланс. Для одних мы — поле для риска, для других — шанс на ревизию парадигмы. Дом Виренштейн, например, настаивает, что тульпы — это юридическая аномалия. Искусственные субъекты, обладающие автономной волей, но не встроенные в протоколы наследования, ответственности, суверенитета. Для них мы — прецедент, который нельзя допустить.

— И у них есть рычаги?

— Более чем. Они не участвуют в уличных протестах — они меняют правила в коридорах, где решается судьба целых отраслей. Им подконтрольны юридические фильтры, технокомиссии, архитектура интерпретирующих ИИ. Они могут удалить тебя из алгоритма — не прибегая к оружию.

— Кто противостоит им? — уточнил Михаил.

— Карнель. Им выгодна дестабилизация. Каждый скандал с Аллиентой — шанс на демонтаж её монополии. Им нужно вернуть хаос рынку — а значит, и себе власть. Если тульпа — повод для пересмотра протоколов, они этим поводом воспользуются.

— А Сэнгри?

— Их подход проще: можно ли использовать это в операциях? Если да — им нужно время и контроль. Не эмоции, не страх — применение. Они не верят в угрозы. Они верят в утилизацию.

— И Леонис?

— Им интересен миф. Тульпа — потенциальный сюжет, образ, мессианская функция. Если удастся встроить её в культурный контур, они обернут ситуацию в новый миф. Если нет — запустят антимем, чтобы стереть.

Михаил кивнул.

— А вы?

Элен усмехнулась:

— Я работала с Виренштейнами. Но родом из Леонис. Моя лояльность… адаптивна. Как и у многих. Сейчас никто не хочет войны. Но если Аллиента даст сбой, Виренштейны потребуют изоляции. Карнель — ревизии. Сэнгри — мобилизации. Леонис — перезаписи.

Она посмотрела на Михаила, и в её взгляде мелькнуло что-то, что не поддавалось точной расшифровке.

— Так что, Михаил… добро пожаловать на доску.

— А как же мировое правительство, комитеты, местная администрация, профсоюзы? — спросил Михаил.

Элен усмехнулась, взяла бокал и сделала неторопливый глоток, будто наслаждаясь самим вопросом:

— Все эти структуры — лишь внешние фасады. Комитеты, агентства, администрации — это инструменты администрирования и выработки консенсуса. Они необходимы для поддержания порядка и поиска решений в случае конфликтов или противоречий между домами, но не являются субъектами власти.

Она наклонилась чуть ближе, понижая голос:

— У каждого Дома есть свои люди во всех этих структурах. Иногда они действуют открыто, чаще — через третьи лица, дочерние фонды, консалтинговые фирмы, общественные организации, религиозные секты и нейтральные платформы. Но по факту: даже государства — это всего лишь арена для противостояния Домов. Их борьба ведётся веками. И продолжается сейчас — просто на других уровнях.

— Получается, дома и конкурируют, и сотрудничают? — уточнил Михаил.

— Именно. Всё зависит от интересов. Сегодня — союзники, завтра — оппоненты. У них родовые и деловые связи, общие дети, разводы, проекты и скандалы. Это старая игра. Но именно она определяет траекторию мира. Поэтому не удивляйся, если тебе покажется, что за одной позицией стоят сразу три мотива. Чаще всего — так и есть.

— Но Россия и Китай победили в двух последних войнах, ведя борьбу с глобалистами и транснациональными корпорациями… Как так вышло, что сейчас, находясь в самом сердце Хартленда, мы всерьёз говорим обо всём этом как о реальности? — Михаил не мог скрыть недоумения.

— Да, Россия и Китай выиграли войну. И получили лучшие позиции в общем замысле, чем было предусмотрено изначально. Россия, как ты знаешь, часто побеждала в войнах. Молодые родовые дома, возникшие в результате этих побед, получили места в Мировом правительстве, доли в акционерных структурах международных корпораций и выгодные словия интеграции своих корпораций в глобальную сеть. Сегодня они действительно обладают серьёзной долей контроля над Аллиентой и если бы не эти победы, мир был бы иным. Но не они авторы замысла. Не они управляют смыслами.

— Но ведь конституция, национализация, коллективная собственность, народное представительство… — Михаил пытался найти опору в старой картине мира.

— Право на формирование государственной идеологии по-прежнему запрещено. Банк России — частная структура, даже в век цифровой эмиссии и блокчейна. Неважно, кто победил в войне, важно, как перераспределился капитал. Не важно, у кого на руках флаг, важно, у кого ключи от серверов, спутников, источников энергии и нейросетей.

Она смотрела на Михаила почти торжественно, голос стал плотнее:

— Важна только власть. Власть может дать всё. Достаточно просто захотеть. Это единственная вещь в мире, которая даёт настоящую свободу.

Глаза Элен блестели. Михаилу казалось, что он говорит с диктатором, упивающимся своей властью. Будто Элен действительно её обладает.

— Чтож... — Михаил сделал паузу, обдумывая сказанное. — Если заказчик работ Института — не один из Домов, получается, Аллиента вышла из-под контроля?

Элен легко покачала бокалом, глядя, как тонкая струйка вина стекает по стеклу.

— Нет, не думаю. Её протоколы были нерушимы сорок лет подряд. Но и полная автономия, как мечтали некоторые, невозможна. Аллиента не могла принять решение без человеческого согласия. Если это и была её идея — кто-то должен был дать согласие. Без этого она бы не начала действовать.

— Но разве Аллиента не управляется только Мировым правительством? Разве нет уполномоченных людей, которые следят за соблюдением протоколов?

Элен усмехнулась уголком губ.

— Всё сложнее. Вопросы могли быть сформулированы двусмысленно. Ответы могли быть истолкованы. Кураторы могли иметь свои интересы. Языковые лазейки, манипуляции значениями, психологические слабости… Слишком много вариантов. Это неважно, Михаил.

Она взглянула на него серьёзно:

— Важно то, что мы имеем дело с новой технологией. Её развитие уже не остановить. А это может изменить баланс сил, который держался последние сорок лет благодаря математической этике Аллиенты. Все войны Домов шли на периферии — в странах отказа. А в странах Альянса Аллиента была гарантом мира и стабильности.

Элен сделала ещё один глоток и тихо добавила:

— Но не всем нужен мир. И не всем нужна стабильность.

Михаил молчал, переваривая сказанное. Потом, не отводя взгляда от Элен, произнёс:

— Я никогда не понимал этого. Почему люди всегда ведут бессмысленные войны? Если мы говорим о власти... Зачем ещё больше и больше власти, когда её уже так много, что можно буквально позволить себе всё, что возможно?

Элен мягко улыбнулась, будто Михаил задал вопрос, который она давно ждала:

Власть не существует в вакууме. Она всегда сравнительна. Ты владеешь чем-то лишь до тех пор, пока кто-то другой этого не отобрал. Пока есть угроза — есть потребность наращивать ресурсы. Власть порождает страх потерять власть. И страх всегда требует новых гарантий.

Михаил продолжил её мысль:

— В этом трагедия человеческой природы. Даже если ты победил всех врагов — врагом станет твоя тень. Получается замкнутый круг: больше власти — больше врагов, больше страха — нужно ещё больше власти и контроля.

Элен кивнула, но в её взгляде не было ни одобрения, ни осуждения — скорее интерес.

— Именно. И потому, Михаил, — сказала она тихо, почти шепотом, — кто научится работать с тенью, получит не просто власть, а нечто большее. Возможность выйти за пределы самой игры.

— Что ты имеешь в виду под работой с тенью? — спросил Михаил, осторожно, но с интересом.

Элен откинулась на спинку кресла, её взгляд стал почти задумчивым:

— Тень — это всё, что вытеснено. В каждом человеке, в каждом доме, в каждом государстве. То, что не вписывается в картину «я». Агрессия, страх, жажда власти, стремление к контролю, желание быть Богом. Все это мы прячем. Но то, что вытеснено — не исчезает. Оно накапливается и выстреливает. Через войны, кризисы, фанатизм, тиранию, и, как ни странно — через технологии.

— И вы хотите сказать, что тот, кто примет эту тень, сможет управлять ею? — уточнил Михаил.

— Нет, — покачала головой Элен. — Не управлять. Это иллюзия. Но понять. Стать ей равным. Не отрекаться, не бороться, не подавлять. Тогда тень перестаёт быть врагом. Она становится источником силы. И вот тогда появляется то, что ты называешь свободой. Не абсолютной, конечно. Но достаточной, чтобы больше не быть пешкой.

— И вы этому научились? — Михаил смотрел на неё внимательно.

Элен ничего не ответила. Только снова сделала глоток вина, не сводя с него глаз.

— Если вы так мудры и обладаете этой силой... — Михаил задержал взгляд на Элен, — почему вы не можете найти общий язык со своей дочерью?

Элен медленно опустила бокал. Впервые за весь вечер в её лице проскользнула едва уловимая тень уязвимости — или, возможно, раздражения, тщательно замаскированного.

— Потому что работа с тенью — это путь, а не титул, — спокойно ответила она. — И путь этот не прямой. У каждого своя тень. У Анны — тоже. И я не могу пройти её путь за неё.

— Но вы же говорили, что тень нужно не подавлять, а понять, стать ей равным.

— Да. Но именно поэтому я не вмешиваюсь. Я могла бы подавить, манипулировать, построить картинку. Но я выбрала — отойти. Быть рядом, но не мешать ей столкнуться с собой.

Она сделала паузу, её взгляд стал стеклянным:

— Может быть, я ошибаюсь. Может, мне просто не хватает смелости. Или... слишком много вины. Я не всесильна, Михаил. Ни одна мать не всесильна.

— Омэ Тар сказал, что теперь вы мой наставник. Каков же наш план? — спросил Михаил, чуть сменив тон на деловой.

Элен вернула себе привычную уверенность:

— Тебе нужно выяснить, что происходит в Институте за ширмой того, что ты видел ранее. В идеале — найти других испытуемых из более ранних опытов или параллельных проектов. Мы поможем тебе незаметно. Подробностей не скажу — сам поймёшь потом. Это тем более важно, что может коснуться и тебя. Не думай, что теперь ты можешь просто уйти. За последние несколько лет нам не удалось добраться ни до кого. Они будто всегда знают наши шаги наперёд.

Михаил замолчал, обдумывая сказанное. Он всё яснее осознавал: Элен и её соратники действительно не до конца понимают глубину и функциональность технологий, с которыми имеют дело. Он сам ещё не осознал полностью, что это значит — быть прозрачным, как стакан воды, под наблюдением даже во сне, в любой точке мира. И нет никакой защиты. Или?..

— Работа Института не нова, — сказал он. — Я пересмотрел всё, что связано с проектом, начиная с его зарождения в 1972 году. Проект изучал такое явление, как удалённый просмотр.

— Да, действительно. Это давно известная, опробованная и практикуемая технология. Но насколько я знаю, твой отдел не имеет к этому отношения.

— И вы не боитесь, что наш разговор может быть прослушан — даже без технических устройств?

— Наш разговор — нет. Но твои друзья точно знают, что ты сейчас здесь. Есть способы экранирования.

Она поставила бокал и чуть приглушила голос:

— Большинство методов, которые работают, опираются на понимание теории поля. Сознание — это волна, поле. Когда кто-то пытается тебя "считать" в удалённом просмотре, он настраивается на твою частоту, как при радиоприёме. Но если поле нестабильно, фрагментировано или усилено помехами — сигнал становится искажённым.

— То есть вы используете помехи? — уточнил Михаил.

— Частично. Например, можно использовать геометрические структуры с эффектом рассеивания — те же пирамиды, сферы, зеркальные контуры. Они искажают конфигурации поля. Но есть и чисто технические способы — низкочастотные устройства, создающие белый шум в диапазоне, где работают пси-волны. Это не глушит наблюдение, но делает его неточным, фрагментарным.

— Это как фон в радиоприёме?

— Именно. Есть и персональные резонаторы, носимые, маскирующие активность мозга, делая пиковые участки непостоянными. Некоторые из них синхронизируются с дыханием, пульсом, даже мысленным ритмом.

— И это работает?

— Ничто не даёт полной защиты, — пожала плечами Элен. — Но делает цену наблюдения слишком высокой. А в условиях большой шахматной партии — это уже преимущество.

— А золотое покрытие? — вдруг спросил Михаил. — Может ли оно как-то помочь? Экранировать поле?

Элен задумалась на мгновение и кивнула:

— Золото... Да, в некоторых конфигурациях оно действительно может усиливать экранирование. Это металл с высокой проводимостью, он создаёт устойчивый контур и может выступать как отражатель поля. Особенно в сочетании с определённой геометрией — например, в покрытиях стен или полусферических оболочках.

— То есть как фольга, только умнее?

— Примерно. Но дело не в материале, а в его частотной подписи. Золото не просто отражает — оно резонирует. И если правильно сориентировать структуру, можно получить эффект расщепления сигнала. Тогда наблюдатель получает дубликаты, фрагменты, искажения.

— Используете это?

— Используем. Но редко. Это дорого, и может вызвать лишние вопросы. Работает — когда совсем нечем рисковать.

— Получается, в храмах и дворцах, где золото используется повсеместно, оно может выполнять не только эстетическую или символическую функцию? — задумчиво произнёс Михаил. — Возможно, это элемент экранирования или резонирования?

— Никогда не думала об этом, — сказала Элен, слегка удивлённо. — Но, наверное, да. Это многое объясняет. Может быть, именно поэтому золоту всегда придавали мистическое значение. Оно ведь веками ассоциировалось с бессмертием, с богами, с откровением. Возможно, не только из-за его красоты, а потому, что оно влияет на поле.

Михаил усмехнулся и, поставив бокал на стол, пошутил:

— Получается, вы знаете обо всём этом больше меня. Вы прям ведьма.

Элен рассмеялась тихо, без притворства:

— Каждая женщина немного ведьма, — ответила она с лёгкой иронией. — Впрочем, женщины по своей природе ближе к полевым взаимодействиям. Они улавливают тонкости, где мужчинам приходится прикладывать усилия, учиться, тренироваться. Это не лучше и не хуже — просто разная природа восприятия.

Она сняла с запястья тонкий браслет — чёрный, с лёгким внутренним свечением в глубине камня, и протянула его Михаилу:

— Бери. Это подарок.

Михаил взял браслет с некоторым сомнением. Первой мыслью была осторожность — прослушивающее устройство, маячок? Но тут же он усмехнулся про себя: на фоне тех технологий, о которых шла речь, такие методы казались примитивными.

— Что это? — спросил он, внимательно рассматривая украшение.

— Турмалин. Настоящий. Сделан по особой технике. — Элен улыбнулась. — Он экранирует лучше золота. Пока ты с ним, тебя не смогут отследить. Но носить его постоянно не стоит — особенно когда сам будешь практиковать что-то подобное. Он создаёт шум. Глушит не только чужую попытку войти в твоё поле, но и твою собственную способность тонко его ощущать.

Михаил кивнул, чувствуя, что подарок куда более серьёзен, чем просто украшение. Он одел браслет. Новый мир удивлял его, пугал и манил, но он чувствовал, что уже не может остановиться.

— Вы говорите об аристократических семьях и их влиянии на историю. Как они возникли? — спросил он, всё ещё ощущая тяжесть услышанных истин.

Элен медленно повернула бокал в руке, будто размышляя, с чего начать:

— Первые семьи возникли не вокруг крови. Их ядром стали традиции. Память. Принципы, передающиеся из поколения в поколение. Конечно, чаще всего они передавались детям, но кровь никогда не была абсолютной гарантией. Важнее была идея. Способность сохранить и нести внутренний огонь.

Она сделала короткую паузу:

— Бывает, что родовые ветви выпадают из общего контекста истории. Теряют себя. Но если внутри осталась искра — рано или поздно они возвращаются. К источнику силы. К своим истокам. Так и выстраивается настоящая аристократия: не по крови, а по духу. По верности смыслу.

Михаил слушал, не перебивая. Слова Элен ложились в сознание как печать.

— Возможно, Михаил, — продолжила она чуть тише, — ты тоже здесь не случайно. Иногда сама реальность начинает возвращать своих детей домой. Даже если они ничего об этом не знают.

Михаил задумчиво покрутил браслет на запястье.

— И всё же, — спросил он, — что собой представляют Дома? Осязаемо?

Элен легко улыбнулась, словно ожидая этого вопроса:

— Их истоки уходят в глубочайшую древность. Ещё до христианства существовали братства и школы — сообщества хранителей знаний. Их иногда называли Жречеством. Они не просто верили — они знали, как работают законы природы и сознания. Но с ростом Рима власть этих жрецов стала угрозой. Империя методично уничтожила их — искореняя родовые школы по всей Европе.

Она сделала паузу:

— Когда рухнула Западная Империя, на обломках образовался вакуум. И в этот вакуум пришли хазарские племена. Они захватили торговлю, банковские дома, культурные и политические центры. Но вместе с силой они принесли и утерянные традиции. Свои адаптированные формы древнего знания. Так появились первые структуры того, что мы сейчас называем Домами.

Михаил слушал напряжённо.

— Конечно, фамилии менялись, смешивались. Но идея жила: хранить память. Передавать не кровь, а смысл. Да, фамилия шла по отцу — таковы были правила общества. Но способности, тонкое чувство силы, всегда передавались по женской линии. Мужчины правили, а женщины создавали смыслы, незримо управляя историей на трансцедентном уровне.Михаил глубоко задумался. Один этот разговор перевернул его мир с ног на голову. Всё услышанное нужно было как-то уместить и осмыслить. Его собственная жизнь начала казаться ему маленькой и незначительной. Он действительно чувствовал себя песчинкой в бескрайнем потоке.

Полученной информации было более чем достаточно. Теперь уже не оставалось места для сомнений: дальше нужно было действовать в этом новом для него мире.Элен быстро допила бокал.

— На сегодня, думаю, хватит. Я вижу, ты впал в раздумья. Иди, помирись с Анной, успокой её, — сказала она, её голос стал мягче. — Тебя ждёт ещё длинный путь, и я не хотела бы, чтобы она страдала из-за нас.

Михаил поднялся на второй этаж дома, в комнату Анны. Она притворялась, что спит, и он, раздевшись, лёг рядом, мягко и нежно обняв её и поцеловав. Анна ответила взаимностью, крепко сжав его руку.

— Я не злюсь на тебя, — тихо прошептала она. — Просто меня часто оставляли одну, и мне по сей день страшно, когда кто-то покидает меня. Обещай, что не бросишь меня, не будешь пропадать неизвестно куда на целые дни и недели, как мой отец или мать.

— Я постараюсь, — ответил Михаил, нежно поцеловав её, и попытался уснуть.

Но сон не приходил. В его голове зрели разные планы, и все они снова и снова сводились к одной ключевой фигуре — Мэтью. Если кто-то и мог провести его дальше по этому пути, то только он.