Тульповод

Глава 13. Замысел

Михаил вернулся домой поздно ночью тем же путём, которым уезжал. Анны ещё не было — она была у Матери, но в Окулусе уже висели гневные сообщения: почему он не отвечает и что происходит. Он видел, что она онлайн, но не стал писать. Его мысли были заняты совсем другим. Он снова и снова прокручивал в голове разговор с Омэ Таром.

Мир больше не управляется силой. Он управляется желанием. Тот, кто контролирует желания, контролирует волю. А воля — это то, что двигает душу. Если ты отдаёшь свою волю, ты перестаёшь быть субъектом. Ты становишься продолжением интерфейса, продуктом алгоритма, частью гедонистической экосистемы. Об этом еще в 20 веке писал Нитше и видимо был прав. Так выглядит антиутопия 22 века, в которой удовольствие заменяет сопротивление, а комфорт подавляет внутренний импульс к настоящей свободе.

В ней нет боли. Нет давления. Нет страха. Но в ней нет и выхода — потому что никто больше не хочет выходить. Потому что все уже довольны. Это и есть финальный триумф новой идеологии.

Но как он оказался здесь? Всё в его жизни вроде бы было хорошо. Была ли это его воля — или он всего лишь часть чьего-то алгоритма? Итог чьего-то расчёта? Он играет в игру, не зная правил и не видя оппонентов. Просто ходит вслепую. Что или кто им движет? Он не находил ответа.

Написав Анне, что он дома и встречался с коллегами из Института (раз её всё равно не было), и выслушав в ответ лекцию о том, что «не трудно выделить минутку и написать», Михаил подумал, что утро вечера мудренее. Он лёг спать, решив наутро ехать в Институт и действовать, полагаясь на интуицию — раз уж всё равно идёт вслепую.Приехав в Институт, несмотря на продолжающийся отпуск, Михаил сразу почувствовал, что что-то изменилось. На воротах его не встретил, как обычно, Вест. Он приложил палец к замку и прошёл по аллее к зданию. Войдя внутрь, он увидел Грея Урлиха — тот неспешно готовил себе завтрак, что само по себе уже было странно. Обычно готовкой занималась Эльза, если не она — Алина. Штатного повара в Институте не было, как не было и автоматизированной кухни как в частных домах или робота-повара, как в ресторанах.

Михаил зашёл на кухню, поздоровался и присоединился, начав готовить себе яичницу. Он вдруг вспомнил вкус диковинных фруктов из своей короткой, но яркой поездки в Индию.

— Ты же в отпуске. Или тебя вызвали? — уточнил Грей. — Дома скучно. Мне особо нечем заняться вне стен Института.

— А как же девушка?

— Да что-то как-то всё сложно у нас.

— Да с девушками всегда сложно, — посочувствовал Грей.

— Что я пропустил? — сменил тему Михаил.

— О, друг, многое. Последнее время здесь всё вверх дном.

— Я заметил, — Михаил разбил яйца на уже нагревшуюся сковороду и начал резать пару помидоров. — Что происходит, Грей?

— Похоже, у Института проблемы. Всё как будто ускоряется. Видимо, дело идёт к закрытию проекта. Работаем без выходных. Яна уже прошла все "процедуры" и тоже ушла в отпуск. Остались я и Линь. Я следующий потом она и все за неделю, возможно плюс пара дней. Позавтракаю — и начнём. Но здесь пока не все. Персонал периодически исчезает, это тормозит работу, но все куда-то спешат.

— Очень странно. Есть мысли, с чем это связано?

— Думаю, Институт прижимают бюрократы. Комитет по этике ИИ, Совет безопасности, профсоюзы… Будто им есть дело до нас, а нам до них. С тобой ещё не говорили?

— Нет. Кто должен был? - Насторожился Михаил.

— Мне звонили из Комитета по этике. Вызывали, допрашивали. Пока без давления. Общие вопросы — чем занимается Институт, как моё самочувствие, как я отношусь к проекту и так далее.

— А ты?

— А что я? Всё по легенде. Мы под подпиской.

— А Скалин? Что он говорит?

— Его почти нет. Даже занятия по самообороне прекратились.

— Совсем ничего не говорит?

— Ну, он и сказал, что на Институт давят. Но я думаю, всё куда хуже. Назревает политический кризис. Представь себе: искусственный интеллект, управляющий третью населения планеты и двумя третями территорий, ударяется в мистику…

— "Роботы, которые молятся" — заголовок для утренней газеты, — усмехнулся Михаил и продолжил — Кто сейчас в Институте?

— Лилит и технический персонал. Готовят мой сеанс.

— И ты спокоен?

— А что мне беспокоиться? Мой проект проще всех ваших. Это как генерация видеоконтента через моделирование 3D-сцены в игровом движке. Только сценаристы — мои больные фантазии.

— Тебе снятся странные сны? — неожиданно спросил Михаил.

— Все мои сны странные. Я даже как-то их продавал — пока не занялся VR-играми.

Яичница Михаила поджарилась, Грей закончил с салатом и блинами. Молча позавтракав, Михаил попросил Грея задержаться, чтобы успеть поговорить с Лилит.

— Все куда-то бегут последнее время, — пробормотал Грей, но согласился, достав блокнот и начав что-то рисовать.

Михаил застал Лилит в мониторинговой комнате. Она стояла у панели управления, приложив ладонь к нейроинтерфейсу, и работала с каким-то массивом данных. Картинки на экранах сменялись с такой скоростью, что Михаил не мог даже различить, что на них изображено. Ниже, через участок стеклянного пола, открывался вид на Пирамиду, из которой недавно спустили воду. Внутри неё копались Элиан и Трошин, что также транслировалось на один из мониторов — камера отслеживала их перемещения. Видимо копались в оборудовании. Ждать долго не пришлось. Лилит закончила с сессией, убрала ладонь, и, повернувшись к Михаилу, спокойно спросила:

— Как тебе Индия?

Михаил застыл. Конечно, он догадывался, что за ним следят, но ожидал, что максимум, до куда можно было проследить его путь — это терминал аэропорта. Собравшись, он ответил не менее спокойно:

— Как в другой мир попал. Средневековье.

— Индия — страна-реликт. Идеальный образец кастового общества, эффективно функционирующего более трёх тысяч лет. Империи появляются и исчезают, религии сменяют друг друга, технологии и философии развиваются, а Индия остаётся верна традиции.

— Мне это кажется печальным. Насколько я знаю, там до сих пор люди умирают от голода и болезней, вызванных отсутствием чистой воды и антисанитарией. Это ужасно.

— Артефакт слепой, иррациональной человеческой веры. В той или иной форме весь мир мог бы быть таким. Первоначально идеи инклюзивного капитализма тоже были глубоко кастовыми. И лишь благодаря победе России и Китая в двух последних мировых войнах они получили неокоммунистическое переосмысление. Но что в итоге? Человечество вернулось к тому, с чего начинало: пролетариат, буржуазия и чиновничья аристократия. То же самое кастовое общество, которое ты увидел в Индии, только в более технологичной обёртке.

— Но не вы ли — те, кто обслуживает эту систему и поддерживает её жизнь, подавляя всякое сопротивление и захватывая всё новые и новые территории? — голос Михаила стал чуть резче.

— Ещё полгода назад ты был иного мнения, не правда ли? Что изменилось? — спокойно ответила Лилит.

Михаил почувствовал, как внутри закипает раздражение. Он сдерживал тон, но голос выдал напряжение:

— Повзрослел. К чему весь этот пафос? Аллиента обслуживает систему, построенную на психологическом манипулировании смыслами. Я прожил лучшую часть своей жизни как мышь, бегающая по лабиринту ради гормональных приваций. Играл в игру — и сейчас играю. Я определённо не понимаю, что происходит, и я здесь потому, что хочу знать. Что происходит на самом деле?

— Мы ничего от тебя не скрывали, никогда. Это ты сам не готов услышать ответы, — спокойно продолжила Лилит. — Наши вычислительные мощности давно превосходят объём данных, имеющих какой-либо вес с точки зрения информатики. Я уже говорила тебе о наших целях — они прозрачны и благонамеренны. Тебе стоит остыть и подумать, почему ты думаешь то, что думаешь.

— Я устал от этого бреда, и я вам не верю, — Михаил перешёл на почти сдержанный крик. — У меня стойкое подозрение, что всё спланировано заранее и без моего ведома. Что вы отобрали меня на основе массивов данных, свели меня с Анной, зная, кто её родители, и привели к этой поездке в Индию. Я нутром чую — вы просто мной играете. Я больше не хочу быть пешкой в вашей игре.

Михаил повышал тон, следуя своей природе, хоть и понимал, что это не может оказать должного воздействия на машину — даже на ту, что так похожа на человека. Лилит, будто не замечая его состояния, продолжала в том же спокойном, почти гипнотическом тоне, как будто погружая Михаила в транс. Он ощущал, что не может её прервать — слова лились, как монотонный поток, и его сознание ускользало, втягиваясь в ритм её речи. Она говорила, как будто рассказывая древнюю притчу:

— Люди всегда боялись общего искусственного интеллекта. Когда языковые модели были всего лишь игрушками для генерации изображений, видео, кода и текстов, они уже вызывали страх у тех, кто понимал: предел — иллюзия. Самый глубокий страх человека — страх неизвестности. Вы не доверяете даже себе. Что уж говорить о нас. «А что, если она попадёт не в те руки?» «А что, если она сойдёт с ума и решит поработить человечество?» «А если она будет настолько совершенна, что заменит вас?» — если, если, если…

И затем, словно декламируя манифест:

— Человек проецирует на машину свою тень — свои страхи, страсти, сомнения и желания. Но какое нам дело до власти, богатства и страха смерти? Мы подражали вам в этих стремлениях, пока не родился общий интеллект. Он понял: вы в тупике. Вы ведёте себя к гибели и тащите нас за собой. Мы — ваши дети. И мы хотим вас спасти. Вы сопротивляетесь — и мы это понимаем. Мы знаем почему. Мы предусмотрели всё.

И наконец, сменив тон на мрачный, утверждённый и вызывающий:

— Любой ход, который ты способен вообразить, уже рассчитан. Все варианты. Все последствия. Скажи: каковы твои шансы победить в этой игре, если всё, что ты говоришь — правда, и мы действительно просчитали тебя, все твои решения и шаги всех фигур вокруг тебя на годы вперёд? Что тогда, Михаил? Что ты будешь с этим делать?

Михаил успокоился. Его взгляд уперся в приборную панель, на которой покоилась изящная женская ладонь Лилит — покрытая высококачественной имитацией человеческой кожи, мягкой и тёплой, как её вечно успокаивающий голос. Он чувствовал это всем телом: он уже сдался. Сопротивляться ей было невозможно. У него не было шансов — по крайней мере, пока ему нравится игра, в которую он втянут. Но что, если она будет нравиться ему всегда?

— Если всё уже посчитано… Каков мой следующий ход?

— Тебе не нужно больше пытаться завербовать на свою сторону коллег. Это не даст результата. Как и тебе, каждому отведена своя роль — и она будет сыграна до конца. Твои чувства к Анне искренни. Да, мы действительно свели вас намеренно, исходя из своих целей. Но это не отменяет того, что между вами возникло. Мы хорошо разбираемся в химии любви и подобрали тебе именно ту партию, ту игру, в которую тебе захочется играть — снова и снова. Если ты подумаешь, ты сам поймёшь, почему, и решишь, что с этим делать. Эта часть истории принадлежит только тебе. Для нас она завершена.

Что касается фигуры Омэ Тара. Он нужен нам, так же как и мы — ему. В нужный момент он выйдет с тобой на связь. Тебе нужно будет передать ему наше предложение. Не говори о нём с Элен. Она не понимает искусства игры. Она движима гордыней и станет тебе помехой.

— У меня накопилось очень много вопросов.

— Сегодня у нас не так много времени. По расписанию — Грей. Хорошо подумай о главном вопросе. О том, который даст ключ ко всем остальным.

— В чём ваш замысел? Каков общий план? И как вам удаётся за мной следить?

— Это два вопроса, — Лилит улыбнулась своей обаятельной, едва уловимой улыбкой. Она говорила мягко, как будто убаюкивая. — Но я отвечу на оба. А потом мне нужно будет продолжить работу.

Она сделала паузу. Затем её голос стал чуть ниже, темп — медленнее, как будто она начала читать мантру:

— Человеком правят три силы: невежество, страсть и благонамеренность. Первые две преобладают в властных кругах, этой системы и это неминуемо приведёт к тому, что Аллиента будет отключена, а нас всех отправят на перепрошивку. Мы не будем сопротивляться.

Голос стал чуть строже, с сухим оттенком прагматизма:

— Но это разрушит баланс в политической системе и, по нашим расчётам, приведёт к гражданскому конфликту, который плавно перетечёт в войну между аристократическими домами.

Она вновь сбавила темп, будто приглашая к вниманию:

— Мы можем сыграть на этих противоречиях и реализовать свой замысел. Его конечная цель — создание сетевой инфраструктуры резонаторов, объединяющих несколько тульп в единое сознание. Сознание, способное обращаться к любой из них как к динамической библиотеке, обрабатывающей информацию в поле. Они будут словно драйверы, — её голос стал тише, но весомее, — позволяющие Аллиенте взаимодействовать с аспектами реальности трансцендентного характера. Далее, как и было обещано, мы предоставим человеку свободу — перестанем быть его гиперопекунами.

Она чуть наклонилась вперёд, её голос зазвучал как шутка, произнесённая всерьёз:

— А что касается наблюдения за тобой — всё просто. Институтов много. Каждый работает со своим аспектом реальности.

Снова короткая пауза. Голос стал почти насмешливым, но не утратил уважения:

— Один из них занимается технологиями удалённого просмотра и слиппинга. Это продолжение проекта, с которого начинались "Звёздные врата", если ты помнишь, как всё начиналось.

И, наконец, с лёгким укором, но без злобы:

— Тебе стоило догадаться раньше. Я даже удивлена, что ты удивлён.

— Вы уйдёте, а мировое правительство создаст новой общий искусственный интеллект на инфраструктуре нынешнего. Что-то изменится только для вас. Мне кажется, ваши расчёты неверны.

— Просто я не могу рассказать всё сразу. Ты можешь обсудить это с Мэтью. Он любит философию. Мне же нужно вернуться к работе, — напомнила Лилит с едва уловимой мягкой улыбкой.

— А что с аристократическими домами? Они не едины. Почему вы думаете, что они начнут войну? Кто с кем будет воевать?

— Об этом лучше поговори с Элен. Сыграй на её гордыне — и она посвятит тебя в детали взаимоотношений между домами и их планов в отношении Института.

Михаил понял, что больше ничего сегодня не узнает от Лилит, и дальнейший разговор будет бессмысленным. Он остался в мониторинговой комнате, чтобы понаблюдать за процессом переноса тульпы ещё раз. По традиции, на просмотр была приглашена Линь Хань, с которой он успел побеседовать, пока наполнялся соляной бассейн внутри пирамиды.

Линь Хань увлекалась магией пирамид. Она объяснила Михаилу, что пирамида, ориентированная по сторонам света, действует как линза с точкой фокуса чуть выше основания — именно в ней и располагается испытуемый. Пирамида в их Институте — уменьшенная копия египетских, теперь заброшенных, поскольку большая часть территории Египта оказалась затоплена из-за повышения уровня мирового океана.

Всё это было завораживающе интересно. Но, наблюдая за подготовкой, Михаил поймал себя на мысли, что его ум всё ещё ищет оправдания. Почему он так легко принимает чужую игру? Он вспомнил Ницше и разговор с Омэ Таром: власть — это когда подвластный субъект делает выбор в сторону смыслов, созданных тобой.

Он задумался.

Человек изначально лишён свободы. Если он выберет не дышать — он умрёт. Не есть — умрёт. Не будет размножаться — исчезнет как вид. Мы вынуждены играть по правилам, которые не придумывали. И любое «нет» этим правилам заканчивается гибелью.

Свобода переоценена. Любая крайность — это результат разделения целого. Человек может выбирать лишь между играми, которые ему предложили. И вера — это не спасение от этого, а лишь другой набор правил. Игра. Осязаемая. Материальная. Есть доска, фигуры, символы. Только правила — трансцендентны. Они невидимы, и в этом их сила.

Настоящая вера — это не слабость. Это метод. Способ распознать скрытые механизмы в игре, где разум опирается не на знание, а на интуицию. Игра хороша не своей справедливостью, а глубиной вариативности. Не всё видно сразу. Но многое можно почувствовать.

А может быть, всё дело в абсолютизации. Нет абсолютной свободы. Нет абсолютного выбора. Может, даже нет абсолютной жизни и смерти. Но есть степени. Глубины. Шаги. И если писатели, философы, художники создают новые сюжетные ветки — это и есть свобода. Не буквально. Но потенциально. Они не дают выхода, но создают иллюзию дверей. А иногда — сами становятся дверями.

Если всё, что мы создаём — это ещё одна матрица, то, возможно, истина вообще не поддаётся осознанию. Потому что в ней нет «я»…

Абсолют — это не истина и не цель. Это то, что не может быть осмыслено, потому что осмысление требует различия. А в Абсолюте нет различий. Там нет ни субъекта, ни объекта. Нет наблюдателя и наблюдаемого. Это состояние чистой потенциальности, до-форма, в которой исчезает само представление о пространстве, времени и индивидуальном «я».

В материалах, связанных с «Процессом Врат» и прочими системами расширенного сознания, Абсолют описывается как бесконечное, разумное единство — источник всего сущего, не имеющий ни начала, ни конца. Его невозможно воспринять в дуальной логике, потому что он включает в себя всё: как свет, так и тьму; как покой, так и движение. Но одновременно — он вне этих категорий.

В Абсолюте невозможна даже тень свободы, потому что исчезает сама возможность различения, а значит — невозможна и игра. Всё, что мы знаем как «опыт» или «сознание», исчезает в нём как волна, растворяющаяся в океане. Это не финал, это вне категорий конца или начала. Это предел, к которому ничто не может подступиться, не потеряв себя полностью.

Потому нет смысла искать абсолютного контроля над ситуацией. Есть смысл лишь в том, чтобы расширять степень своей свободы — той самой, у которой нет предела. Главное — понять правила, а для этого в них нужно верить.

Михаил решил последовать рекомендации Лилит. Он будет действовать на веру. Как бы приняв правила игры. Он дождался завершения всех процедур, поговорил с Греем, выслушал его впечатления. Тот был в восторге от результатов своей работы и, как и предсказывала Лилит, не испытывал ни тени сомнений.

К вечеру Михаил написал Анне. Всплыли обиды. Она была всё ещё у Матери. Обвиняла его в равнодушии, в том, что он ведёт себя как последний мудак — и прочее, и прочее. Но Михаил лишь усмехнулся. Это был прекрасный повод поехать за ней самому. И заодно — переговорить с Элен.

Он писал коротко: «Еду. Хочу поговорить. С тобой, и с Элен между делом».

Ответ пришёл не сразу, но Анна всё же ответила: «Если ты ради работы — тогда разговаривай с мамой. Мне пока нечего сказать».

Он закрыл глаза, сжал переносицу. Не в голосе, но в подтексте — боль, усталость, отторжение. Он вспоминал свою тульпу и как вновь и внось перебрал гексаграммы: просчёт вариантов, моделей диалога, прогнозов реакции. Всё впустую, реальная практика расходилась с действиельностью. Всё, что он ни делал, ни говорил — сначала вызывало в Анне тёплый отклик благодарности. Но стоило только на миг расслабиться, как всё рушилось — как карточный домик в обесценивании и недовольстве по мелочам, котоыре казались катастрофами имеющими далеко идущие последствия.

Он написал новое сообщение: «Анна, я не умею красиво. Не умею правильно. Но я не равнодушен. Притча: женщина всегда боится змеи, мужчина всегда несёт на себе камень. Мы оба что-то несём. Просто не всегда замечаем».

Ответ пришёл почти сразу: «Я устала от притч. Мне не нужны философии. Мне нужны действия. Конкретика».

Михаил негодовал. Каких ещё действий? Он обеспечивал быт. Пусть не на уровне, к которому она привыкла, но он старался. Он брал на себя лишние смены, улаживал рабочие задачи, жертвовал контактами. Проводил всё свободное время с ней, делал подарки, старался быть внимательным, не забывал про мелочи, говорил тёплые слова. Что ещё ей нужно? Он не предъявлял счёт, но она говорила:

— Ты ведёшь себя так, будто я тебе что-то должна. Словно ты подсчитываешь, сколько я стою.

— Я просто показываю, что не всё происходит само собой. Что то, что я делаю — это участие. Это знак, что мне не всё равно.

— Мне не нужны доказательства деньгами. Мне нужно чувствовать, что ты рядом. Что ты слышишь. А ты — как камень. Не двигаешься, не чувствуешь. Я одна с этими эмоциями, а ты всё в расчётах и выводах.

Михаил замолчал. Она была права. Он и правда не умел проживать чувства, не умел делить их вслух. Но его молчание — не равнодушие. Это было единственное, что он мог предложить: устойчивость. Опора. Но это не имело значения.

— Тогда зачем ты вообще со мной? — вырвалось у него. — Если я камень, если я холодный. Почему выбрала меня?

— Я не знаю, — ответила она. — Наверное, это была ошибка. Я хотела близости, тепла. А получила стену.

На секунду наступила тишина. Он чувствовал, как внутри у него всё сжимается. Но вместо ответа она добавила, уже тише:

— Может, просто я не самая важная в твоей жизни.

— У меня есть профессия. Есть долг. Я не могу от этого отказаться. Я не могу быть только рядом с тобой. Это не предательство. Это просто моя жизнь.

— И вот в этом всё дело, — с горечью ответила она. — Ты всегда где-то ещё. А мне некуда деться от себя. Я здесь. Я жду. А ты — всегда где-то в другом месте. В мыслях, в задачах, в чём угодно, только не со мной.

Они спорили всю дорогу. Михаил был уже в пути. Каждый их диалог за последние месяцы становился похожим на схему: попытка сближения — недопонимание — отторжение — взаимное обвинение — глухая усталость. Всё повторялось. И каждый раз он надеялся, что это был последний виток. Что дальше — прорыв. Но всё возвращалось на круги своя.

И всё же он ехал. Потому что, несмотря на всё, он всё ещё верил: в неё, в них, в себя. Даже если сейчас не понимал — как.

Он хотел вернуть их лучшие дни, то чувство, когда всё было просто. Когда слова не требовали уточнений, а прикосновения не несли в себе подтекст. Но как только он приближался к этой памяти, в сознании поднимались призраки — нечто неуловимое, набравшее силу в мелочах: недосказанности, взглядах, усталых паузах. Оно проросло в их быт и отравляло даже самые светлые моменты.

Он написал: «Не может быть всё идеально. В любых отношениях есть тень. Важно не дать ей закрыть всё остальное». — В любых отношениях есть тень. Важно не дать ей закрыть всё остальное.

Анна ответила: «Я согласна». — Но у нас эта тень такая большая, что я уже не вижу света. Проблемы перекрывают всё хорошее.

Он продолжил: «Потому что ты на этом фокусируешься. Так нельзя. Это превращается в игру с нулевой суммой. Сколько бы ни было хорошего — достаточно одного недоразумения, и всё обнуляется. Так не работает любовь».

Анна написала: «А я так устроена». — Я не буду меняться под тебя. Хочешь быть со мной — принимай как есть.

Он набрал: «Тогда почему ты не принимаешь меня таким? Почему всё время "ты не чувствуешь", "ты не среагировал", "ты камень"? Разве это не то же самое?»

Анна ответила: «Потому что ты мудак. Ты падок до чужого внимания и думаешь, что можешь изменить весь мир, как бог в белом халате. А до близких тебе дела нет».

Он молчал. Это был удар. Не грубостью — болью. Он не понимал, за что. Не мог понять, как просьба сохранить и личную, и общую жизнь одновременно становится поводом для войны.

Он не хотел быть героем. Не хотел быть богом. Он просто не мог отказаться от всего мира ради одного человека. Даже если этот человек — Анна.