Товарищ мэр

Глава 4

Рано я, конечно, Гену отпустил. Ну что ж, буду сам выкручиваться.

Я смерил девушку изучающим взглядом. Складную миниатюрную фигурку не скрывала ни огромная, будто с чужого плеча, футболка, ни широкие джинсы. Светлые волосы собраны на затылке в курчавый пышный хвост; несколько завитков выбилось, обрамляя хорошенькое, с лукавым, горящим взглядом лицо Татьяны. Что-то мне в последнее время прямо-таки везёт на Татьян.

— Вашей настойчивости, Татьяна Малевская, можно только позавидовать, — усмехнулся я. — Даже в окно лезть не побоялись. Так ведь можно и покалечиться.

— А вы за меня не переживайте, Евгений Михайлович, за себя переживайте, — иронично протянула она и, плохо скрывая злорадство, спросила: — Это правда, что вчерашнее ДТП стало причиной вашего нетрезвого вождения?

— Я был трезв. Тормоза отказали, — я холодно улыбнулся, а Таня ехидно улыбнулась в ответ.

— Насколько известно, — медленно и с расстановкой продолжила она, — за час до дорожного происшествия вы покинули ночной клуб «Эльдорадо» в состоянии сильного алкогольного, а возможно, и наркотического опьянения. Вы не можете это отрицать, свидетелей среди посетителей ночного клуба было предостаточно.

Вот же хватка у девчонки, вцепилась так вцепилась.

— А давайте-ка, Татьяна, мы это с вами обсудим, когда я выпишусь из больницы, — снисходительно улыбнулся я. — Время удобное назначим, и всё обсудим.

Но Таня и не собиралась отступать, хотя я на другое и не рассчитывал.

— Вы не ответили, Евгений Михайлович, — отчеканила она, настойчиво тыкнув в меня айфонкой.

— Ответил, — я мягко отодвинул её устройство от своего лица. — Вы переслушайте запись. Я уже говорил: был трезв, отказали тормоза. Ничего нового не скажу.

— Значит, сотня свидетелей из ночного клуба лжёт? — разозлилась Таня.

— Ещё будут вопросы или только этот? — я смерил её холодным взглядом.

Таня возмущённо фыркнула, но всё же быстро взяла себя в руки и, перейдя на деловой тон, спросила:

— Это правда, что вы собираетесь продать здание детского сада Павлу Кобылянскому, который намерен его превратить в торговый центр? А еще есть информация, что на территории сада Кобылянский намерен построить сауну, так сказать, с девочками, — Таня брезгливо поморщилась, а затем снова затараторила: — А вы в курсе, что у нас в садах не хватает мест и большинству родителей приходится стоять в очереди годами ради места для ребёнка? Знаете ли вы, что таким образом плодите коррупцию, потому что родители вынуждены давать взятки, чтобы устроить ребёнка в детский сад?

Я окинул её строгим взглядом. Если это действительно правда, ну и мерзавец же этот Марочкин.

— Нет, подобного я не допущу, — заверил я Таню.

Она явно не такого ответа ожидала. Наверняка думала, что я начну оправдываться или увиливать. Как-то резко Таня растеряла весь пыл, подготовленный вопрос так и застыл неозвученным в её взгляде. Она замялась, замешкала, принялась переминаться с ноги на ногу. Напористость и праведный гнев сошли на нет.

— Но ведь… — пробормотала она, повертела смущённо в руках телефон. — Здание уже выставлено на торги… Документ ведь уже у вас о передаче…

— Детский сад останется во владении города, — настойчиво перебил её я.

Таня смущённо опустила глаза.

— Это все вопросы? — строго поинтересовался я.

— Есть ещё несколько… — неуверенно начала было она, но я снова её перебил:

— Отлично! Но на этом сегодня закончим. На остальные вопросы отвечу, когда выйду из больницы. Всего доброго, Татьяна. Только уходите, пожалуйста, через дверь, а не через окно.

— Но… — попыталась она возразить, но я не позволил:

— До свидания, Татьяна.

— До свидания, — вздохнув, сдалась она и, юрко сорвавшись с места, резко вылетела из палаты.

Ничего себе, однако, журналюги ушлые нынче. В моё время никому бы и в голову не пришло трогать власть имущих, да ещё и такие каверзные вопросы задавать. Даже если бы и стали, вмиг бы отовсюду вылетели. Цензура, опять же, не пропустила бы. А здесь вон какие — в окна за правдой лезть готовы. В какой-то степени даже похвально. Я всегда за правду и справедливость.

А вот с детским садом, конечно же, непорядок. Откровенно возмутительная и неприглядная история, которую я однозначно просто обязан исправить. Отобрать у детей учреждение ради борделя… Ни совести, ни чести, ни стыда. Но ничего, я такого уж точно не допущу. Раз уж меня угораздило стать главой города, значит, и порядки мне предстоит наводить.

Может, и неспроста я здесь. Может, здесь и нужен именно такой человек, как я.

Я, пересилив себя, всё же решил посмотреть, почему распался СССР. Как ни крути, для нынешнего времени эти события — уже история. И как бы мне ни было неприятно осознавать, что это всё-таки произошло. А историю я, учитывая мою нынешнюю должность, знать обязан.

— Алиса, — сказал я, вспомнив, как это делал Гена, — включи, почему распался СССР.

— Включаю, — прозвучал приятный женский голос, и тут же на экране сменилась картинка.

Закадровый голос начал вещать о «значимом и поворотном событии конца века». Кадр за кадром: толпы радостных людей на улицах, пьяные митингующие, снимающие красные флаги. Диктор за кадром рассказывал о «системном кризисе», о «нежизнеспособности модели», о «тяжёлых, но необходимых реформах».

Какой-то грязнолобый Горбачёв нёс околесицу про «новое мышление», размахивал руками, глаза бегали. А за ним — некий Ельцин на танке. И откуда они только повылазили, черти? Ельцин говорил о «свободе», а толпа радовалась непонятно чему. Люди не понимали, что сами творят.

Бесконечные очереди за водкой. Пустые прилавки гастрономов. Заброшенные заводы с ржавеющим оборудованием. Лица людей: растерянные, усталые, а в глазах лишь безысходность.

Я смотрел — и внутри всё медленно превращалось в лёд. Не злость. Не ярость. Пустота. Глубокая, как могила. Вся моя жизнь, вся борьба, все потери… И итог: всё это оказалось бессмысленным. Мы верили. Мы строили. Мы отдавали жизни за то, что в итоге оказалось химерой. Карточный домик, который рухнул от первого же ветра перемен.

К вечеру голова разболелась настолько, что уже ни смотреть, ни слушать, ни вообще каким-либо образом воспринимать происходящее я не мог. Смутно помнилось, что, кажется, заходил врач, затем медсестра ставила капельницу, делала укол, мерила давление… А может и не мерила. Может мне это уже снилось.

Но утром я почувствовал себя намного лучше. Особенно когда открыл глаза и увидел её.

Она сидела в кресле, эффектно закинув ногу на ногу. Строгий, сосредоточенный взгляд, правильные, красивые черты лица, пышная грудь, копна огненно-рыжих волос до плеч — идеально, волосок к волоску. Чёрный деловой костюм облегал стройную фигуру. Не женщина — королева, не иначе.

— Кристина? — догадался я.

Она спокойно посмотрела на меня, поправила пальчиком очки на переносице и грудным, слегка хрипловатым голосом строго поправила:

— Игоревна, Евгений Михайлович. Кристина Игоревна. Это предстоит запомнить. Впрочем, Геннадий Петрович уже ввёл меня в курс нашей проблемы. Ваша амнезия несомненно, не просто проблема, это чрезвычайное происшествие. Как и ваша пьяная езда, и автокатастрофа.

Она пристально, с осуждением посмотрела, но затем холодно продолжила:

— Нам предстоит немало поработать над тем, чтобы освежить вашу память. И времени у нас в обрез. За три дня больничного нужно восстановить ключевые знания: политическую обстановку, текущие проекты, ваши обязанности, а также внутреннюю обстановку в нашей администрации. Нельзя допустить, чтобы кто-то заподозрил, что вы ничего не помните.

— Ну, учитывая, что у меня помощница такая умница-красавица, думаю, мы легко справимся, — улыбнулся я и подмигнул ей.

Кристина проигнорировала комплимент, но я заметил лёгкое движение бровей — удивление. Видимо, Марочкин так себя не вёл. Её взгляд остался невозмутимым, и, как ни в чём не бывало, она продолжила:

— Евгений Михайлович, вы должны понимать, какой удар нанесён по репутации администрации. — Её голос был ровным, лишённым упрёков, словно она констатировала погоду. — Развод с Юлией Дмитриевной, а теперь и ДТП. Вы же в кресле мэра всего два месяца. Наши противники уже используют это.

— Очень даже понимаю, к сожалению, — вздохнул я. — Но всё поправимо. Будем работать и исправляться.

Кристина едва заметно улыбнулась:

— Что ж, ваш оптимизм весьма обнадеживает. Но одной решимости мало. — Она постучала пальчиками по подлокотнику кресла, и её взгляд стал жёстче. — Пока вы были здесь, Гринько начал готовить документы о временном перераспределении полномочий, ссылаясь на ваше «состояние здоровья». А там, где временно, может получиться и постоянно.

Она сделала паузу, давая мне осознать ситуацию, а после продолжила:

— Поэтому больше трёх дней вам нельзя отсутствовать. Уже в четверг вы должны провести плановое совещание с главами управлений.

— Должен, значит, проведу, — кивнул я.

Кристина тяжело вздохнула, покачала головой, словно размышляя о чём-то своём, нахмурилась. Явно не верила, что в таком положении я сумею не ударить в грязь лицом.

— Значит, не будем терять времени, — резко переключилась она. — Давайте собираться. Я заехала к вам домой и взяла у Галины Степановны костюм.

Она указала взглядом на соседнее кресло: там лежал тёмно-синий костюм, отглаженный до идеального состояния. Рядом свежая белоснежная рубашка и галстук.

Кристина поднялась с кресла, поправила пиджак и напряжённо продолжила:

— Есть у нас ещё одна проблема. Журналисты у входа. В том числе и с федерального канала. Наш пресс-секретарь опять на больничном, — она слегка поморщилась и добавила: — укатила к океану. В пресс-службе на телефоне сейчас сидит Киреева, и она не даёт официальных заявлений, потому что не знает, что говорить. Я предлагаю покинуть клинику через служебный выход.

— Спасибо, — кивнул я. — Но нет. Мы выйдем через парадный.

— Евгений Михайлович, это неразумно, — попыталась возразить Кристина. — В вашем состоянии…

— В том-то и дело, что и в моём состоянии, и в моём положении последнее дело прятаться и трусливо сбегать через черный вход, — перебил я ее, вставая с постели. — Оно ведь как: тот скрывается, кому есть что скрывать. А мне скрывать совершенно нечего.

Кристина нехорошо усмехнулась:

— Кроме разве что провалов в памяти, пьяного вождения и всего прочего. Я бы категорически не рекомендовала встречаться с прессой. Вова уже подогнал машину к чёрному выходу…

— Мы идём через парадный, — сказал я тоном, не терпящим возражений.

Кристина замерла на мгновение, слегка удивилась. Затем медленно кивнула и вздохнула, принимая неизбежное.

— Хорошо. В таком случае дайте мне пять минут, — она уже доставала из сумочки айфонку. — Велю Вове перегнать машину к главному входу. И… — она посмотрела на меня оценивающе, — подготовьте короткое заявление. Три предложения. Не больше.

— Не стоит переживать, — подбадривающе улыбнулся я и двинулся к креслу одеваться.

Но стоило мне начать снимать больничный халат, как Кристина спешно покинула палату, пробормотав что-то о том, что нужно переговорить с врачом.

Я про себя усмехнулся. Надо же. Тела мужского, что ли, не видела эта снежная королева? А так и не скажешь: по виду её вообще сложно чем-то смутить.

Я быстро переоделся в костюм. Галстук, конечно, проклятие человечества: пришлось повозиться, чтобы его нормально повязать. Раньше я их обычно не носил. Осмотрел себя в зеркале: костюм сидел хорошо, несмотря на худобу Марочкина. Пиджак сидел как влитой, брюки не морщились и не топорщились на коленях. Поймал себя на мысли, что в восьмидесятые такой костюм сочли бы верхом мещанства.

За дверью палаты меня ждала Кристина. Она прислонилась к стене, уткнулась взглядом в айфонку. Рядом стоял крепкий короткостриженый паренёк в пиджаке — это по всей видимости, Вова-водитель.

Увидев меня, он нервно дёрнулся, а затем растянул рот в придурковатой улыбке и протянул руку для приветствия:

— Женя Михалыч, я пригнал машину к парадному входу, как вы и просили! — с готовностью отрапортовал он.

Я пожал его ладонь, отметив про себя железную хватку. Видно, парень не только рулить умеет.

— Молодец, Вова, — кивнул я.

Вова мгновенно приосанился, нахохлился. Недавно, что ли, при должности, раз так выслуживается?

Кристина лёгким движением придержала меня за локоть, привлекая внимание. Отметил про себя, что и пахнет от неё так же обворожительно, как она выглядит: тонкий, ненавязчивый аромат духов, напоминающий то ли морозный воздух, то ли свежесрезанные цветы.

— Евгений Михайлович, — её голос прозвучал тише, но твёрже, — позвольте последнее напутствие. Пресса будет провоцировать. Любая резкость, любое оправдание они будут использовать против вас. Вам необходимо сохранять спокойствие и сдержанность, независимо от провокационных вопросов. Отвечайте кратко, избегайте подробностей. И главное — не поддавайтесь на эмоции.

Вот ведь, словно мальчишку-пионера на линейку провожает. Небось, с прежним Марочкиным тоже так носились, вот он и разболтался. А может, Марочкин и правда был не в состоянии двух слов связать. Такое отношение нужно срочно исправлять, иначе я скоро начну кусаться.

Я снисходительно ей кивнул:

— Не стоит переживать, я знаю, что делаю, Кристиночка.

— Игоревна, — растерянно произнесла она.

— Верно, — улыбнулся я, — Кристиночка Игоревна.

Её пальцы разжали мой локоть, но в глазах осталась растерянность и настороженность. Наверняка ждала и боялась, что вот сейчас этот «мальчик-мэр» обязательно облажается.

Пока мы шли по коридору, я не мог не удивляться мелочам. Двери открывались сами собой, неведомо откуда тихо играла музыка, на стенах висели какие-то светящиеся экраны с бегущими строками. Но больше всего меня удивило, что все тут были будто приклеенные к этим своим айфонкам Медсёстры, санитары, больные — все уткнулись в эти стекляшки, будто загипнотизированные.

Один паренёк так в свой экран влип, что чуть носом в меня не врезался. И хоть бы хны! Буркнул что-то невнятное, вроде как извинился, и дальше побрел, продолжая пальцем по стекляшке стучать, как дятел.

Даже стало любопытно: что они там такое высматривают? Надо бы и со своим телефоном разобраться, выяснить наглядно, что там у людей будущего происходит.

Только хотел спросить у Кристины, не знает ли она, как включить мою айфонку, как впереди замаячила дверь парадного входа, у которой торчали два мрачных дядьки в чёрной форме с жёлтыми нашивками «ОХРАНА» на спине.

— Ну наконец-то, — буркнул один из них, тяжело вздохнув. — Они нам скоро двери с петель снимут.

Кристина напряжённо выпрямилась, приподняла подбородок.

— Готовы, Евгений Михайлович? — явно волнуясь, спросила она.

Я подбадривающе кивнул и решительно заявил:

— Всё под контролем.

Охранники синхронно рванули тяжёлые двери навстречу солнечному свету и нарастающему гулу голосов. Кристина сделала глубокий вдох, собираясь с силами, затем кивнула Вове, и он шагнул вперёд, расчищая мне путь.

Солнце слепило ярко, заставив прищуриться. Я и опомниться не успел, как нас окружила шумная толпа.

Со всех сторон, словно галдели торговки на базаре, посыпались вопросы:

— Евгений Михайлович! Евгений Михайлович!

— Это правда, что были в состоянии крайнего алкогольного опьянения в момент аварии?

— Какова истинная причина вашего развода?

— Вас видели за час до аварии в ночном клубе, очевидцы утверждают, что вы еле стояли на ногах!

— Вы собираетесь добровольно уйти в отставку после этого скандала с ДТП?

— Как насчёт детского сада на улице Ленина? Это правда, что вы его продали Кобылянскому, чтобы он мог там устроить бордель?

Я выждал, когда этот гвалт немного утихнет, и начал отвечать. Спокойно, твёрдо и намеренно негромко. Таким образом я заставил всех замолкнуть и внимательно слушать.

— Насчёт аварии: мы ждём окончательного заключения экспертов. По предварительной версии, у автомобиля отказали тормоза. — Я перевёл взгляд на следующего журналиста. — Также у нас на руках имеется медицинское заключение, которое опровергает слухи, что я управлял транспортным средством в состоянии алкогольного опьянения.

Сделал паузу, давая словам достичь цели, и продолжил:

— Что касается детского сада, — мои глаза встретились с тем, кто задал вопрос, — здание городской собственности не продается и продано не будет. Оно останется детским садом. Вдруг одна юркая журналистка, протолкнувшись вперёд, ткнула в меня микрофоном и буквально выкрикнула мне в лицо:

— Евгений Михайлович, это правда, что вы разводитесь с супругой, потому что она вас застукала с вашей прошлой секретаршей Анжеликой Одинцовой?

Наступила мгновенная тишина. Я почувствовал, как Кристина смотрит на меня с немым укором — весь её вид буквально говорил: «Я же предупреждала».

Я сохранил внешнюю невозмутимость, хотя от таких новостей сам немного охренел. Что ещё мне предстоит разгребать за этим идиотом Марочкиным?

Тишина стала абсолютной. Все ждали моей реакции. Я холодно, с явным осуждением посмотрел на журналистку, давая паузе затянуться.

— Вижу, вы хорошо изучили сплетни, — мой голос прозвучал ровно, но каждый слог был отчётлив. — Каким образом подобные инсинуации касаются вверенных мне полномочий и благополучия нашего города? Или у вас для жителей Жданогорска ничего нет, кроме как продолжать тиражировать грязные слухи?

Журналистка замерла с открытым ртом. Я видел, как по толпе пробежала волна: часть людей смущённо отводила взгляд, другие с интересом ждали продолжения.

— На этом пресс-конференция окончена, — я повернулся к Кристине, которая смотрела на меня новым, слегка удивлённым и при этом оценивающим взглядом. — Поехали.

Мы направились к машине сквозь расступающуюся толпу. Сзади доносились отдельные выкрики, но общий накал страстей явно спал.

Вова распахнул передо мной дверь длинного чёрного автомобиля. Передо мной открылся просторный салон, пропитанный запахом дорогой кожи и чем-то приятно пряным. Взгляд скользнул по рулю — и я замер.

На руле красовалась знакомая по западным журналам эмблема — три луча в круге. «Мерседес». Прям как у Высоцкого. А ещё тут какие-то экраны, светящиеся кнопки, целая гирлянда огоньков на панели. Настоящий космический корабль, а не машина.

Но почему-то стало немного грустно. Где наши, родные «Чайки» и «Волги», на которых ездило начальство при Союзе? Неужели и тут мы променяли всё на эту иноземную роскошь?

Я вспомнил свои «Жигули»: скрипучий, тесный, но привычный салон, знакомый до последнего рычажка. Да и сам я водить привык, а здесь меня везут, как барина, в этой импортной, надраенной до блеска капсуле. Но выгнать Вову и сесть за руль самому было бы неразумно. Чёрт его вообще знает, как управлять этим космическим кораблём.

— Машинка что надо, Женя Михалыч, — с неподдельной гордостью произнёс Вова, с любовью проводя рукой по рулю. — Полный фарш! Жаль, конечно, «Ауди» тоже ничего была, но я всё ждал, когда ж вы уже на эту пересядете! Не было бы счастья, как говорится… — весело протянул Вова, но тут же осёкся, догадавшись, что болтнул лишнего.

Кристина бросила на водителя короткий испепеляющий взгляд, но промолчала. Вова торопливо запустил двигатель, и машина плавно тронулась с места.

За окном проплывал Жданогорск. Город, который я помнил серым, бетонным, но знакомым, преобразился до неузнаваемости. Широкие проспекты, ухоженные скверы с причудливыми фонарями, отреставрированные фасады исторических зданий. Он стал красивее, ярче, но в этой красоте была какая-то стерильная, чужая правильность. Исчезли знакомые вывески «Гастроном» и «Булочная», их место заняли непонятные «Суши-бар», «Додо-Пицца», «Кофикс», еще вдобавок половина названий не по-русски. Мир стал другим, и я чувствовал себя в нём инопланетянином.

Кристина сидела, уткнувшись в свою светящуюся стекляшку. Я тоже достал из кармана свою айфонку и протянул ей:

— Не знаешь, как его включить? У нас с Геной вчера не получилось.

— Конечно, — Кристина мягко взяла телефон из моих рук. Её пальцы привычно коснулись экрана. — Пароль у вас конечно… — она бросила на меня полный укора взгляд, — я в первый рабочий день его увидела.

На экране высветились цифры, и она прямо на стекле, как на кнопках, начала их нажимать: 1-2-3-4-5-6.

Экран ожил, показывая яркую мозаику из маленьких картинок. Кристина вернула мне устройство.

— Спасибо, — буркнул я, разглядывая иконки. — И как теперь? Что делать?

— Потяните вверх от нижнего края, чтобы открыть все приложения, — спокойно объяснила Кристина. — Или просто нажмите на иконку того, что нужно. Вот это браузер для интернета, вот почта, вот мессенджеры…

Я осторожно провёл пальцем по стеклу, и экран послушно отреагировал. Ни черта не понятно, но очень интересно.

— А чтобы позвонить? — спросил я.

— Зелёная иконка внизу, — она показала пальцем на знакомое изображение телефонной трубки, не прикасаясь к экрану.

— Понятно, — мрачно сказал я, убирая телефон в карман. — Разберусь.

Кристина странно посмотрела, кажется, даже улыбнулась.

— Я помогу, Евгений Михайлович. Не стесняйтесь спрашивать.

Частный сектор сменился полем, а затем мы свернули на заасфальтированную дорогу, ведущую к высокому забору с колючей проволокой и шлагбаумом. Худощавый охранник в строгой форме, увидев машину, отдал честь и поднял шлагбаум. Мы въехали на закрытую территорию.

«Посёлок», как я понимаю, какой-то то ли секретный, то ли опять какая-то капиталистическая блажь. Потом понял, что последнее.

Дорога вилась между ухоженными участками с огромными вычурными домами, похожими на маленькие дворцы. Чем дальше мы ехали, тем больше становились хоромы. Я сжимал кулаки, представляя, сколько народных денег было вложено в эту показную, буржуазную роскошь.

Наконец мы подъехали к самым высоким кованым воротам, которые я когда-либо видел. Ворота сами собой бесшумно и плавно разъехались в стороны.

Мы заехали на территорию, больше похожую на парк. Безупречный газон, цветы, подстриженные кусты, сложенные в замысловатые фигуры, дорожки, посыпанные светлым гравием. В центре двора бил фонтан, а по его краям стояли мраморные копии каких-то античных статуй. Трёхэтажный особняк из светлого камня с колоннами и панорамными окнами возвышался в глубине сего поместья.

— Это мой дом? — сам удивился я, услышав в своём голосе отвращение.

— Ага, добро пожаловать домой, Женя Михалыч! — бодро отозвался ничего не понявший Вова, подкатывая к парадному входу.

Я молча вышел из машины, глядя на это архитектурное излишество. Во рту стоял горький привкус. Это был не дом. Это был памятник победившему капитализму, алчности, цинизму и полному отрыву от реальности. И к гадалке не ходи, обычные люди Жданогорска наверняка так не живут.

В этот момент в кармане заиграл навязчивый мелодичный звонок. Я вытащил айфонку. На экране горела надпись: «Алексей Сергеевич».

Я вопросительно посмотрел на Кристину. Она бросила быстрый взгляд на экран и тихо, с оттенком ужаса, произнесла:

— Губернатор.