Товарищ мэр

Глава 2

Перед глазами всё плыло. Я то приходил в сознание, то вновь проваливался во тьму.

И этот странный сон. Дорога, я за рулём, мелкий моросящий дождь, меня то и дело заносит, а белая полоса сплошной оказывается то слева, то справа. Какой-то странный салон автомобиля, непривычный руль, запах терпкого чужого парфюма, огоньки, синий свет — всё двоится… И ещё стойкое ощущение, что пьян в стельку. Странный сон, очень странный, ведь я уже лет десять как не пью.

Затем грохот, скрежет, тяжёлый удар под рёбра и по голове. Почему-то подумалось, что это люди Мотова меня добивают.

«Хрен им, а не так просто взять меня и прикончить», — пронеслось в голове.

Но после снова навалилась тьма, и сквозь эту тьму в сознание то и дело вклинивался противный монотонный звук диковинной сирены, буквально разрывающий на части мозг своим визгом.

Последнее, что я запомнил, — как двое крепких парней в мятно-зелёных костюмах тащили меня из машины.

— Ну и перегарище, — выругался один из них.

— Тише, вдруг слышит, — опасливо прошипел второй.

После был яркий, ослепительный свет, который сменился резкой тьмой.

Серое небо, серые здания, в воздухе кружит пепел и падает на траву. Я часто видел этот сон. Одно из самых ранних воспоминаний. Мы с Таней на пустыре ковыряемся палками в земле, выкапываем корешки лопуха.

Таня такая маленькая, худенькая, с острыми ключицами, коленками, локтями. Одежда ей велика и висит мешком, а на тощем личике видны лишь огромные серые, как это небо, глаза. Таня поглядывает на меня одобрительно и улыбается грустно — она всегда улыбается грустно. Недавно не стало отца; я его не помнил, но знал, что маме пришло письмо и она уже много дней плачет по вечерам. Папу убили на войне.

— Это хорошие корешки, — говорит Таня. — Мама из них похлёбку сварит.

Я киваю сестре и усерднее продолжаю откапывать корешок, осторожно достаю его маленькими, грязными, замёрзшими пальцами. Гул, а следом оглушительный грохот раскатом проносится по всей округе.

— Бежим! Бомбёжка! — кричит Таня.

Обычно в этот момент я всегда просыпался, но не в этот раз. Только тьма.

Затем была Нина. Как же давно я её не видел. Она стоит на пороге, у её ног чемодан, печальный взгляд и отрешённый голос:

— Прости, я так больше не могу… Не могу быть всё время одна.

Нина хотела детей, я, наверное, тоже. Но моя работа — засиживания допоздна, задания, длительные командировки… Это был последний день, когда я видел Нину. А больше не было ни дня, чтобы я не жалел, что потерял её.

— Прощай, — тихий полушёпот. Дверь медленно запирается — и вот я один в тишине. Только в спальне где-то негромко тикают часы.

Воспоминание рассеялось, словно дым. Тьма вновь поглотила.

Тогда я и решил, что вот она и пришла — кончина. А может, я умер и раньше, а это всё бред, который передаёт мой умирающий разум. Может, всё… может…

Но вдруг я проснулся.

На этот раз всё взаправду. Сознание, конечно, не сказать что ясное. Но я отчётливо осознавал себя лежащим в постели.

Голова раскалывалась так, будто накануне в неё старательно вколачивали добрую дюжину гвоздей. Дышать было больно, а глаза из-за яркого света я смог открыть только с третьего раза.

Я осмотрелся и сразу почуял неладное. Место более чем странное. Похоже на больницу, даже пахнет, как в больнице. Но всё не то, всё не так.

Не похожа эта палата на нашу, на советскую. Всё какое-то нарочито буржуйское. Потолок, полы, стены — всё сияет белизной. Два белых кресла у окна, стеклянный журнальный стол. На столе цветы и фрукты. К слову, весьма дефицитные фрукты. Это с каких пор у нас апельсины и бананы в больницах раздают?

Что-то здесь было не так. Странное место, чертовски странное.

На стене какой-то огромный чёрный прямоугольник, от него провод тянется к розетке. Возле моей постели попискивает неведомый аппарат, похожий на телевизор, только там какие-то цифры и линии. А ещё я сам весь в проводах, капельница из вены торчит.

У меня слегка поплыло перед глазами, когда я увидел свою руку. Это ещё что за чушь? Как это я так умудрился истощать? Сколько же я проспал?

Не веря своим глазам, я потрогал руку второй: пальцы тонкие, холёные, как у девчонки. Увидел громадный золотой перстень на среднем пальце. Мать твою, что здесь происходит?

Рывком я откинул одеяло и уставился на тощие бледные ноги, на безволосую грудь и рыхловатый, впалый живот.

— Ух ты ж ё-моё! И как же меня так угораздило-то? — выругался я и не узнал собственный голос.

Так. Всё это, конечно, обалдеть как ненормально, но сейчас главное — взять себя в руки и выяснить, какого чёрта здесь происходит.

Мозг в больной голове соображал плохо, и ни одной более-менее правдоподобной версии, которая могла бы объяснить происходящее, не возникло. И всё, что оставалось, тихо охреневать и наблюдать.

В этот миг возле двери что-то пискнуло, и в палате возник коротко стриженый мужик с суровой мордой. Выглядел незнакомец солидно: в чёрном официальном костюме, при галстуке, пиджак небрежно накинут на плечи, под пиджаком виднеется кобура. Я даже как-то обрадовался.

Если при оружии, наверное, это свои, и, наверное, сейчас мне наконец-то объяснят, какого чёрта тут происходит.

— Ох, Жёнек, ты проснулся! — обрадовался мужик, а суровость вмиг слетела с лица, сделав незнакомца слегка придурковатым. — Ну и напугал же ты нас!

Слегка порадовало, что говорит он по-русски, а то я начал опасаться, что меня буржуи похитили и тайком вывезли из Союза. А ещё имя моё назвал. Значит, этот товарищ меня знает и сейчас наконец объяснит, что происходит.

Я медленно кивнул и продолжил ждать, что же будет дальше.

— Как же ты так, а? — с укором спросил мужик и неодобрительно покачал головой. — Ты на хрена Вовку отпустил и пьяный за руль-то сел? Мало у нас проблем с Юлей твоей, а ты здесь ещё такое вычудил. Ты чем думал⁈

Я растерянно пожал плечами и развёл руками. Нет, всё-таки этот мужик явно принимает меня за кого-то другого и разницы не замечает. Значит, пусть пока так и будет.

— Это ещё хорошо, что всё хорошо, — продолжил ворчать мужик. — Можно сказать, лёгким испугом отделались. Тачка, конечно, всмятку, но главное — сам жив. И жертв хорошо, что нет. А то бы такой звездец был, не отмылись бы. Ты вообще как? Врача позвать?

— Хреново, башка болит, — сипло ответил я.

— Не удивительно, — осуждающе взглянул мужик. — Ты головой о руль знатно так приложился. Тачку менты забрали на экспертизу. Ну, сам понимаешь, нам нужна версия для общественности. В заключении нарисуют, мол, тормоза отказали.

Я, соглашаясь, кивнул. Очень любопытно.

— Эта ещё из газеты здесь ошивается, всё вынюхивает, — вздохнул незнакомец, скинул пиджак в одно из кресел, а сам плюхнулся во второе и строго уставился на меня. — Ты прекращай это безобразие, Евгений. Ты публичная личность, глава города, такие выходки недопустимы. Будь твой отец жив, помер бы от стыда.

Я нахмурился и отвернулся от собеседника, переваривая информацию. Глава, мать его, города. Это уже совсем ни в какие ворота. Сумасшедший дом, ей-богу. А может, правда? Может, я того? Слегка умом тронулся? Ну или этот мужик не в себе.

— И Гринько — сучёныш, как всполошился, а? — продолжил мужик, теперь сердито. — Ты бы видел его кислую морду, когда он понял, что ты ласты не склеил. Этот-то, я тебесразу говорил, подсиживает тебя, мразь, так и ждёт, когда ты облажаешься.

Мужик резко замолк и с подозрительностью уставился на меня, окинув придирчивым взглядом.

— Что-то не нравишься ты мне, — сказал он, вставая с места. — Молчишь чего-то всё время. Ты точно в порядке?

Я кивнул и снова сказал:

— Нормально, только голова болит.

— Сколько пальцев видишь? — приблизившись, он потряс у меня перед лицом пятернёй.

— Все вижу, все пять, — отмахнулся я.

— А звать-то тебя как, помнишь?

— Женя, — кивнул я.

— А меня? — настороженно, растягивая слоги, спросил он.

И вот тут мне пришлось промолчать.

— Фамилия твоя как? — нехорошо уставился он на меня. — Отца как звали? Мать? Город какой?

Я задумчиво молчал, соображая, как теперь выкручиваться.

— Жёнек, ты чего? — обеспокоенно уставился он на меня. — Это же я, дядь Гена. Ну? Петрович — твой телохранитель. Помнишь?

Я медленно кивнул. По крайней мере, выяснил, как его зовут. Вот только факт, что это мой телохранитель, мне едва ли понравился. Может, я под арестом? Но с чего это тогда моему надзирателю вести себя так дружелюбно и дядь Геной представляться?

— Назови свою фамилию, — вкрадчиво попросил Гена.

В такт его интонации я снова медленно кивнул, чувствуя себя совершенно по-идиотски.

Гена с минуту таращился на меня, не сводя полного тревоги взгляда, но, так и не дождавшись ответа, громко выругался, зло пнул кресло и, бросив на ходу:

— Лежи, я за врачом, — стремительно покинул палату.

Ничего себе, конечно, угораздило меня. Очень интересно. Глава прямо-таки аж города. Не председатель горисполкома, не первый секретарь горкома — глава… Ещё бы мэром обозвал, как у гадов-капиталистов. Забавно, конечно, даже любопытно, что дальше будет.

Не успел я опомниться, как Гена вернулся. На этот раз не один, с ним явился невысокий мужичок с жидкой рыжеватой бородкой. А учитывая, что облачён он был в белый халат, сомневаться не приходилось: именно он и есть врач.

— Ну-с, Евгений Михалыч, рад, что вы пришли в себя, — деловито сообщил врач, приблизился, достал из кармана фонарик и велел: — Смотрите на меня.

Он засветил мне в глаза лучом света, заставив невольно зажмуриться.

— Ан, не-не-не-не, глаза не закрывать, смотрим-смотрим, — засюсюкал врач таким тоном, будто мне лет пять от роду.

Через пару секунд он от меня наконец-то отстал и перестал слепить фонарём.

— Как голова ваша? — спросил он.

— Болит, но жить можно, — ответил я.

— Это понятно. У вас сотрясение и рассечение. А ещё ушибы. Но, к счастью, без переломов, и всё это не смертельно. Тут ваш помощник обеспокоен, что вы не можете ничего вспомнить. Это так?

Учитывая, что я действительно не знал ничего о Евгении Михайловиче, да и вообще, в общем-то, ни черта о происходящем не знал, отпираться смысла не было.

Но если взглянуть на это с другой стороны, такой поворот мне только на руку — так я скорее выясню, что происходит.

— Смутно помню, — ответил я. — Всё как в тумане.

— Ну, всё с вами понятно, — тяжело вздохнул врач, нахмурился и оглянулся на Гену. — Это не очень хорошо. Удар вызвал амнезию.

— И? Что нам теперь делать? Ему никак нельзя амнезию, на нём весь город держится. Какая нам к чёрту амнезия? — Гена начал заметно нервничать.

— Здесь ничего не поделать, — развёл руками врач. — Память может вернуться быстро, а может и не вернуться никогда. Всё, что остаётся, только надеяться и ждать, что всё наладится. А сейчас… Сейчас даже не знаю, что вам посоветовать.

Гена с секунду задумчиво на меня таращился, затем уставился на врача и сурово заговорил:

— Значит так, Аркадий Львович, никто об этом знать не должен, и в медкарте это тоже нигде значаться не должно. Это понятно?

— Разумеется, Геннадий Петрович, — беспомощно замахал руками врач. — Я могила, никто не узнает. И вообще — это врачебная тайна как-никак.

— Если куда-нибудь просочится — пеняй на себя. Сразу клинику твою прикроем, и почешешь ты тогда, откуда явился — в поликлинике старухам давление мерить. Усёк?

— Да что вы сразу с угрозами⁈ — оскорблённо воскликнул Аркадий Львович. — Да разве я б стал? Да я бы ни за что!

— Ты мне тут театр не разыгрывай, — скривился Гена. — Знаем мы, какие вы тут все честные.

Аркадий Львович обиженно фыркнул, покосился на меня, а затем сказал:

— Недельку бы ему ещё полежать.

— Нет у нас недельки, — отрезал Гена. — У нас День города на носу, в администрации бедлам. Губер названивает то и дело. Он нам на месте нужен. Так что к завтрашнему утру надо выписку подготовить. И чтобы, как договаривались, — он угрожающе ткнул во врача пальцем, — анализы чистые и никакой амнезии.

— Да понял я, понял, — вздохнул Аркадий Львович, затем повернулся ко мне, весьма неискренне улыбнулся и сказал: — Ну-с, выздоравливайте. Выпишу вам лекарства, лечение назначу…

И, что-то бормоча под нос, врач покинул палату.

— Ты на кой-чёрт старика зашугиваешь? — сердито спросил я Гену.

— Кого? Либермана? — хохотнул он в ответ и зло скривился. — Эту продажную шкуру ещё попробуй запугай. А если ничего не сказать, как пить дать, через десять минут уже вся клиника будет в курсе. А нам с тобой никак нельзя. Тебе нельзя. Девка эта из газеты здесь круги наматывает. Гринько спит и видит, как на место твоё присесть. А если слушок пойдёт, тебя вмиг отстранят. Так что придётся, Жень, нам с тобой выкручиваться.

Я задумчиво кивнул. Кое-что всё же начало вырисовываться. Картина получалась мрачная и едва ли привлекательная. По всей видимости, я оказался в какой-то искажённой реальности, где капитализм цветёт и пахнет, а я сам… А вот кто я сам — это ещё предстоит выяснить. Вот только чую, что ничего хорошего я не узнаю. Что ж, Гена прав, придётся как-то выкручиваться.

— Неплохо бы, если бы ты мне память немного освежил, — обратился я к зависшему посреди палаты Гене.

— Ага, это понятно, — согласился он. — Думаю, надо бы нам ещё кого из проверенных привлечь. Например, Кристину. Это твоя секретарша. Она девка сообразительная, болтать точно не станет, да и как-никак её карьера от тебя зависит.

— Ну если проверенная и сообразительная, то привлекай, — согласился я.

— Заметано, сейчас наберу, — с готовностью сообщил Гена. — И это… Я в кафе тут рядом смотаюсь, не жрал ни черта с утра. Тебе взять что-нибудь? Ужин ещё не скоро. Кофе там, может, какие-нибудь суши-ролы? Ты вроде любитель этой ерунды?

Странные названия аппетита не вызывали. Да и вообще меня периодически подташнивало. Но от кофе бы не отказался.

— Кофе, — сказал я.

— Тебе какой? Капучино, латте?

— Просто кофе.

— Заметано, — с готовностью кивнул Гена и умчался прочь.

Я же решил, что пора выяснить ещё кое-какие моменты.

Я выдернул иглу от капельницы из руки, сдёрнул с себя присоски, экран у кровати вмиг противно запищал.

Я затопал к двери, которую обозначил как туалетную комнату, и оказался прав. Внутри чистенький фаянсовый унитаз, такая же раковина: широкая, кран с необычной продолговатой ручкой; какая-то хитрая стеклянная кабина со сверкающей лейкой душа. Но главное — здесь было то, что я искал: зеркало.

Я вошёл, нашёл выключатель, зажёгся мягкий приглушённый свет, и я уставился в зеркало на молодое, слегка осунувшееся лицо. Глаза ясные, светлые, шов на лбу и синяк, царапина на подбородке, тёмные волосы взъерошены. Я поморщился — физиономия в зеркале поморщилась в ответ. Уже даже как-то и не удивился. Учитывая свои ноги и руки, я и так предполагал, что тело не моё, а тут просто подтвердил догадку.

Парень щупловат, но это поправимо. В остальном, в общем-то, даже ничего.

М-да уж, история, конечно. Я выключил свет и вернулся в палату. В голове шумело. То есть, получается, теперь я выгляжу вот так. А куда делся я сам? Выходит, что там я всё-таки умер. Но тогда куда делся владелец этого тела?

Тихо выругавшись, я вернулся к постели, увидел на тумбочке у кровати странный чёрный продолговатый предмет. Кнопки на нём маленькие, какие-то стрелки, плюсики, чёрточки. Рация, что ли, какая-то хитроумная?

Взял предмет, покрутил, нажал на одну из кнопок — и вдруг чёрный прямоугольник на стене мигнул, и в нём появилась картинка. От удивления я даже привстал.

Яркое, чёткое цветное изображение. Хорошенькая блондинка вещала про какие-то скидки на каком-то «Озоне». Это же, мать его, телевизор, чтоб мне провалиться на месте!

В верхнем углу светилась надпись «Россия 24». Блондинку в экране сменил статный мужчина на фоне зелёной надписи «Сбер». Он расхваливал ставки по вкладам в шестнадцать процентов.

Я обалдело уселся обратно в кровать. Ставки шестнадцать? Это что за диво-дивное? Первый раз слышу, чтобы в Союзе они были больше трёх процентов. И скидки — какие ещё, к чёрту, скидки? А ещё этот телевизор, да и вообще всё вокруг…

Это что? Получается, я в будущее попал?

И в подтверждение моей догадки изображение сменилось: на экране появилась надпись «Дежурная часть», а затем следом возник мужчина, который начал рассказывать о неких мошенниках, орудовавших с весны прошлого, две тысячи двадцать четвёртого года.

— Две тысячи двадцать пятый, — произнёс я словно во сне, сполз с кровати и дошагал до окна.

На улице светило солнце. Яркие, разномастные, диковинные автомобили, которых я отродясь не видел, припарковались у широкого крыльца. За забором пронеслось нечто с фиолетовыми волосами, передвигаясь стоя на одном колесе. Пробежала девчонка в прозрачной майке и таких коротких шортах, что их легко можно было принять за трусы. Девчонка, кстати, явно была не в себе — и дело не только в шортах. Всю дорогу она весело разговаривала сама с собой и хохотала. Жалко, конечно: молодая же совсем.

Но тут мой взгляд привлекла огромная вывеска у дороги, на которой неожиданно красовалась моя новая улыбающаяся морда. А внизу — надпись:

«Выбор Жданогорска — Марочкин Евгений Михайлович. Наш мэр, наша гордость, наше будущее!»

Вот тебе и приехали, получается. Ну что ж… Здравствуй, будущее, чтоб его черти побрали.