Товарищ "Чума"#11

Глава 6

Великан продолжал стоять и, казалось, что он совершенно не спешит отдавать приказ своим подчиненным умрунам. Он возвышался над всеми остальными, как ледяная гора, и его пустые глазницы медленно скользили по нам — по мне, по Глории, по Черномору. Но в его «взгляде» не было «жажды» к мертвым душам, как у его команды.

В нём было что-то иное. Что-то, что я никак не мог разобрать. Даже мои эмпатико-синестетические способности сбоили рядом с этим существом. Хрюм шагнул вперед, и палуба прогнулась под его весом. По его молчаливому приказу цепи опустили лодку Харона на палубу Нагльфара, но выходить из неё мы пока не собирались.

— Ты… живой? — Вязкий воздух болота содрогнулся от его мощного рева. — Мир мёртвых не место для живых. Куда ты подевал старого Лодочника, смертный?

Я с силой вцепился в рукоять весла — единственного оружия, которое у меня было, и спокойно ответил этой глыбе (хотя внутри меня всё и подрагивало от напряжения):

— Теперь я за него — старик устал и попросил заменить его на время…

Хрюм медленно повернул голову, еще раз пройдясь взглядом по мне и моим пассажирам. Лёд на его шее треснул с громким хрустом, и мелкие кристаллики рассыпалась по палубе вокруг его тела.

— Ты не выдержишь и суток в этих мрачных чертогах, и останешься здесь навсегда, — усмехнувшись, проревел великан.

— Посмотрим, — пожал я плечами. — Зачем ты прервал наш путь?

— Харон… — прорычал гигант, и от его голоса у меня даже внутренности содрогнулись. — Мне нужен был он, а не ты…

— Еще успеешь поговорить — я здесь ненадолго.

— Ты здесь точно ненадолго, — усмехнулся Хрюм, колыхнув необъятным животом. — Я давно не пробовал свежего человеческого мяса, и соскучился по нему! Глоток твоей горячей крови растопит лёд в моих жилах и…

— Ты не тронешь его, Хрюм! — Из-за моей спины неожиданно выбрался Черномор. — Я тебе не позволю!

— А это что за недомерок? — Впервые за всё время я уловил эмоцию этого существа — оно откровенно развеселилось. — Ты будешь указывать мне? Мне?!!! — И даже сам Нагльфар содрогнулся от его дикого хохота.

Хрюм медленно наклонился к Черномору, и его провалившийся рот растянулся в мерзкой ухмылке. Ледяные сосульки, в которые превратилась его борода, выдали мелодичный перезвон. Глаза великана на мгновение вспыхнули мертвенно бледным огнем, а нас обдало потоком морозного воздуха.

Но, если душам Глории и Черномора мороз был нипочем, мертвые, как говорится, не потеют, то меня после этого «внимательного взгляда» основательно пробрало. Мне пришлось со скипом сжать зубы, чтобы они не выдали барабанную дробь от этого потока холода.

— Ах, так вот ты кто… — прошипел великан, голос которого мгновенно потерял насмешливое выражение, став низким и опасным. — Мой жалкий племянник. Тот, кого даже мать так и не смогла принять.

— Заткнись, Хрюм! — теперь уже злобно зашипел Черномор, вспомнив свои былые обиды. — А не то…

— Ты будешь указывать мне, жалкий ублюдок? — Его голос прокатился по болоту, как гром. — Или ты забыл, что случилось с твоей последней попыткой перечить мне? Да и что ты мне сможешь сделаешь? Ха! — Хрюм растянул промерзшие синие губы в жутком оскале, обнажая натуральные клыки. — Ты — позор нашего рода Ётунов! Вошь! Презренный клоп среди могучих великанов.

Черномор съёжился, но не отступил. Его кривые пальцы вцепились в мою куртку, будто ища опору.

— Помнишь, как я раздавил твоего пса, Гнилозуба? — Хрюм лениво пошевелил пальцами, и в воздухе вспыхнуло мерцающее видение — карлик, рыдающий над кровавым месивом шерсти и костей. — Такого же жалкого, как и ты сам? А ведь ты так его любил…

Черномор задрожал, но Хрюм на этом не остановился, продолжая с удовольствием третировать коротышку.

— А твоя мать? — прошипел великан, понижая голос до леденящего шепота, от которого по коже побежали мурашки. — Моя сестра смотрела на тебя, как на выродка! Как на кусок смердящей грязи под ногами. Знаешь, что она говорила всякий раз, когда мы встречались? — Он замер, наслаждаясь каждой секундой тишины, в которой висели его слова. Ветер стих. Даже болотные испарения замерли в воздухе, будто боялись шелохнуться. — Пусть лучше Фенрир[1] его проглотит. Мой урод не достоин искрящегося вечного льда Ётунхейма!

Черномор глухо вскрикнул — коротко, рвано, как раненое животное. Его лицо исказилось от гнева, а глаза налились злобой. Пальцы, вцепившиеся в мою куртку, превратились в стальные тиски, хотя карлик был бесплотным духом. Но в этом мире мёртвых именно железная воля зачастую управляла всем.

Я почувствовал, как по моей спине пробежал не то холод, не то что-то иное — какая-то странная «вибрация». И после этого моя эмпатика просто зашкалила от древней и подавленной боли Черномора. Перед глазами мелькнули обрывки его воспоминаний: «карликовый великан», сгорбленный, раздавленный и изгнанный из отчего дома, потерянно стоял у края ледяной пропасти… и женщина в плаще из грубо выделанных медвежьих шкур, отворачивающаяся от него.

— Так что мне даже руки об тебя марать не придётся, — прогудел напоследок капитан Нагльфара, теряя к Черномору интерес. — Ты — ничтожество!

— Мой родной братец тоже так думал, — неожиданно взял себя в руки Черномор, — а затем несколько столетий провел в чистом поле в виде пустой отрубленной головы… Вы же все тупые поголовно, родственнички! Даром, что такие здоровые. А настоящая сила здесь! — И он прикоснулся пальцами к своему виску. — В голове!

Хрюм замер. На мгновение даже ветер, казалось, прекратил своё бесконечное движение. Тревожная тишина повисла над древним болотом, помнящим еще посещения Геракла. Даже призрачные умруны, тихо стоявшие по краям палубы, словно застыли в оцепенении.

Никто не ожидал, что после всех унижений Черномор поднимет голову и огрызнётся в ответ. Никто не думал, что в этом коротышке, подавленном и израненном веками унижений, ещё осталась такая полыхающая ярость, что могла бы сжечь всё на своём пути. Обычная злоба, как и холодная, расчётливая ненависть, остались где-то там, далеко позади.

Сейчас же мятежная душа Черномора полыхала огнём в самом прямом смысле этого слова. Мне даже пришлось отцепить его пальцы от своего рукава и отодвинуться подальше — терпеть этот жар становилось попросту невыносимо.

Великан медленно выпрямился. Лёд на его плечах потрескивал, как старые сухие кости. Глазницы, пустые и чёрные, вновь впились в Черномора. Но теперь в них не было насмешки. Теперь там читался какой-то интерес. Опасный. Хищный. Затем Хрюм замер, словно неподвижная глыба.

Его ледяные веки, покрытые причудливыми узорами инея, медленно приподнялись, обнажая бездонные глазницы, где клубился морозный туман. После этого он сделал шаг к нам, надвинувшись и, практически, нависнув над нашими тщедушными, по сравнению с ним, фигурами. Доски палубы жалобно заскрипели под чудовищным весом хримтурса.

Но Черномор не отступил. Вместо этого он рассмеялся — коротко, резко, словно топором разрубив мертвецкую тишину, окружающую нас. Его смех обжег воздух, смешавшись с треском вспыхивающих вокруг искр. Карлик расправил плечи, и его огонь внезапно вытянулся, став выше, чем даже сам великан.

— Ты… горишь? — с великим изумлением произнес ётун, не в силах в это поверить. — Потомок инеистых великанов пылает огнём? Это немыслимо… Это просто невозможно! Огонь и лёд несовместимы!

Но самое примечательное — Черномор больше не был тенью. Его тело, прежде бесплотное, бледное и полупрозрачное, теперь пульсировало багровым светом, словно под кожей мёртвого карлика билось раскалённое ядро. Воздух вокруг него дрожал, искрился, искажаясь от жара. Капли болотной воды на его куртке шипели, превращаясь в перегретый пар.

— Я горел всегда, Хрюм! — с вызовом ответил карлик, и его смех был похож на потрескивание углей. — От ненависти, жажды мести, да много отчего… Просто ты… Все вы были слишком слепы, чтобы это увидеть…

Огонь рванулся вверх спиралью, выжигая туман и болотные пары, зависшие над судном. Даже ледяной шепот великана захлебнулся в вязком жарком воздухе. А Черномор шагнул вперёд. Там, где его ноги касались палубы, доски обугливалось, оставляя в воздухе сильный запах палёной шерсти. Ледяная «испарина» на коже инеистого великана превращалась в пар. Умруны отпрянули — даже мёртвые боялись этого огня.

— Ты думал, что сломаешь меня старыми воспоминаниями? — Карлик щелкнул пальцами, и пламя лизнуло край свалявшегося мехового плаща великана. — Но я уже давно прошёл сквозь муки презрения, боли, одиночества, перешагнув их и оставив за спиной! И знаешь, что от всего этого осталось?

Я заглянул в глаза Черномора и ужаснулся — они стали двумя раскаленными углями на пылающем огнем лице.

— Только незамутнённая и огненная ярость! — выдохнул коротышка, и пламя, окружающее его низкорослую фигуру, заревело, словно требуя жертвы.

Я поскорее отошел подальше, таща за собой ведьму — становиться случайной жертвой в этой «родственной» разборке я совершенно не собирался. И Глорию от этого уберегу.

Хрюм засопел и резко наклонился к Черномору. Однако, я заметил, что от огня он старается держаться подальше. Его пальцы, огромные и синие, резко сжались в кулаки, когда он шумно засопел:

— Твой жалкий огонь погаснет под наплывом вековечного льда!

— А ты попробуй, жирдяй! — хохотнул Черномор, раскидывая вокруг себя протуберанцы из раскалённой плазмы.

Один из них, тонкий и острый, как лезвие меча, вонзился в хримтурса, пытающегося призвать холод. Ледяные доспехи Хрюма задымились, мгновенно покрывшись сетью разбегающихся трещин. Великан покачнулся и отступил на шаг. Впервые за века — отступил. Пусть всего лишь на единственный, но отступил. Даже духи-матросы Нагльфара зашевелились, испуганные этим невозможным зрелищем — их ледяной исполин, их непобедимый капитан корабля дрогнул перед карликом.

— Ты думал, я просто жалкий урод? — Черномор сделал шаг вперёд, и пламя вокруг него взметнулось еще выше. — Но я — это раскалённый уголь, который твой холод и лед никогда не смогут погасить. Я — тот, кто выжил там, где невозможно выжить А ты?

Хрюм разозлено зарычал — низко, как сходящая с гор снежная лавина. Ветер внезапно рванул с новой силой, но теперь он был не ледяным — он был горячим, даже раскаленным, что было тяжело дышать, воняющим гарью и пеплом.

— Я сломлю тебя, недомерок! — пообещал великан, но в его голосе уже не было прежней уверенности.

— Давай! Многие пытались, — Черномор жутко ухмыльнулся, а в его голосе слышались нотки превосходства, — но плохо кончили. Я — это тот огонь, что сумеет расплавить даже вечный лёд инеистого великана!

Хрюм взревел. Его голос, подобный грохоту ледника, сотряс воздух, и мгновенно перед ним взметнулась толстая стена льда. Но пламя Черномора не остановилось. Оно пронзило ледяную преграду, словно лист лопуха, и вонзилось в доспехи великана. Лёд затрещал. Сначала тихо, потом громче, затем покрылся паутиной трещин, искрясь испаряющейся водой. А затем стена льда рухнула на палубу, рассыпавшись на сотни и тысячи острых осколков.

— Ты что, дрожишь от страха, дядя Хрюм? — Черномор засмеялся, заметив растерянность хримтурса, и голос карлика был полон яда.

— Молчи, жалкий червь! — Хрюм взмахнул рукой, и ледяные шипы, поднявшись с палубы, устремились к карлику.

Пламя взметнулось стеной, испепеляя лёд ещё в воздухе. Капли воды шипели, превращаясь в пар, а Черномор шёл вперёд, словно огненный демон, рожденный в самом сердце действующего вулкана. А огонь вокруг него ревел, словно разъярённый дракон. И Хрюм попятился от этой волны огня, отступил еще на шаг, затем еще и еще. Его ледяные доспехи плавились от чудовищного жара.

— Ты думал, меня можно сломать? — Черномор засмеялся, и его смех был похож на треск горящего дерева. — Я не просто пережил ад — я стал им! — Пламя вокруг карлика сгустилось, образуя вокруг него сияющий ореол.

Хрюм взревел. Его голос сотряс Нагльфар, и в ту же секунду всё пространство вокруг сковало пронизывающим морозом. Даже воздух застыл, превратившись в хрустальную пелену. Палуба корабля покрылась толстым слоем инея, а намертво вмерзшие в лёд духи-матросы застыли, словно уродливые статуи. Даже пламя Черномора на миг дрогнуло, сжалось, будто задыхаясь в ледяной хватке. Нас с Глорией спасло только одно — мы находились за спиной Черномора, и холод туда не прошел.

— Вот он, конец твоего огня! — победно проревел великан, и его голос разнёсся эхом по всему болоту.

Но Черномор лишь оскалился в ответ. Его зубы, обнажённые в безумной усмешке, сверкали в свете пламени, а глаза горели ярче, чем когда-либо.

— Ты всё ещё не понял, дядя Хрюм? — Голос карлика был мягок, почти ласков, но за ним таилось что-то куда более страшное, чем былые угрозы. — Этот огонь… он помнит…. Помнит каждую насмешку, каждый плевок в спину, каждый взгляд свысока и презрительно поджатые губы… И он не остановится, пока не расправится со всеми моими обидчиками и врагами!

Карлик «встряхнулся», его огонь взорвался новым вихрем, а полыхающие горящими угольками глаза опасно сузились. Он вскинул руку, и пламя ответило ему, слившись в единый сгусток адского огня, превратившись в копьё, раскаленное докрасна, с сердцевиной, багровой, как запёкшаяся кровь.

— За всё хорошее… — прошептал Черномор и резко метнул своё оружие.

Копьё пробило грудь Хрюма с хрустом ломающегося льда. Великан застыл, широко распахнув пустые глазницы, до сих пор не веря в происходящее.

— Так… не должно быть… — прохрипел он, падая на колени. Палуба корабля содрогнулась и захрустела от этого удара. — Вёльва[2] никогда… не ошибалась… в своих прорицаниях… Рагнарёк[3] невозможен без Нагльфара… А я… его капитан…

— Был, — только и успел сказать Черномор, а затем он отвлёкся на треск и грохот падающего колосса.

Хримтурс рухнул лицом вниз, разбивая в щепки палубу Нагльфара своей тяжестью, и застревая в проломе. А после, в который уже раз, наступила гробовая тишина. Духи-матросы застыли в немом ужасе, их снулые и тусклые, как у дохлых рыб, глаза, неотрывно уставились на крохотную фигурку карлика, стоящую над поверженным великаном.

Черномор сплюнул огненным сгустком на одновременно тающие и тлеющие останки Хрюма:

— Никогда не недооценивай того, кого считаешь слабаком. Он может принести тебе массу неприятных сюрпризов.

Карлик развернулся и пошёл к нам, оставляя за собой догорающие угольки в отпечатках своих ног. Неожиданно раздался глухой хлопок, и Хрюм исчез — не в дыму, не в пепле — он буквально испарился, оставив после себя лишь марево раскалённого воздуха, да чёрные капли грязного растопленного льда, растёкшиеся по палубе корабля.

Черномор взглянул на меня — в его глазах ещё тлели угли, но они уже постепенно угасли.

— Ну что, командир, впечатлило?

Я молчал, потому что ничего умного в голову не приходило.

Глория первая разорвала затянувшуюся паузу:

— Ты… ты только что уничтожил капитана Нагльфара…

Черномор пожал плечами:

— Ну и что?

— Похоже, ты кое-чего не знаешь… это корабль мёртвых! — зловеще прошептала ведьма. — Он не может плыть без капитана!

Карлик слегка задумался, а потом беспечно махнул рукой:

— Да? Ну, ладно. Тогда…

Он щёлкнул пальцами, и огонь вокруг него схлынул, собравшись в маленький раскалённый шар, уместившийся на ладони. Пробежав глазами по членам команды мертвецов, Черномор лениво процедил:

— Эй, ребятки, кто тут хочет порулить этим унылым корытом? Кто хочет стать его капитаном?

Умруны замерли. Потом один из них, с пустыми глазницами и полусгнившим лицом, явно, что не последний человек после капитана, медленно шагнул вперёд.

— Вот и славно! — обрадовался коротышка, ловко перекатывая шар огня по ладони.

Однако, этот мертвяк сказал совсем не то, что ожидал услышать от него коротышка:

— Теперь ты капитан Нагльфара! Часть команды, часть корабля!

После этих слов все мертвяки склонили головы и забубнили мерным речитативом:

— Часть команды, часть корабля! Часть команды, часть корабля! Часть команды, часть корабля!

[1] Фенри́р — в германо-скандинавской мифологии огромный волк, сын Локи и великанши Ангрбоды.

[2] Вёльва, Вала или Спакуна — в скандинавской мифологии провидица; о существовании у древних германцев женщин-пророчиц, почитаемых как божество, упоминает римский историк Тацит.

[3] Рагна́рёк, или Рагнаро́к (дословно— «Судьба богов», «Сумерки богов»), в германо-скандинавской мифологии — гибель богов и всего мира, следующая за последней битвой между богами и хтоническими чудовищами.