Товарищ "Чума"#11

Глава 2

Тишина, повисшая после слов Вольги Богдановича, была густой и тягучей, словно древесная смола. Даже сам воздух замер, боясь нарушить хрупкое равновесие, возникшее после горькой победы, невосполнимых потерь и запоздавшего покаяния. В развалинах обеденного зала особняка, где еще недавно кипел ад схватки, теперь царила звенящая пустота — но не потому, что всё закончилось, а потому, что произошло нечто… Что-то, что я никак не мог осознать.

Я опустил тальвару Афанасия, и она скрежетнула острым концом по мраморным плитам, вызывая волну колючих мурашек. Клинок, ещё недавно пылавший голубым магическим пламенем, теперь был тусклым, словно выдохся. Как и я. Как и все мы. В руке он казался тяжелее, чем весил на самом деле.

Ведь это был не просто меч — это было напоминание. Об Афанасии, чья рука последней держала этот клинок до меня. О Глории, что погибла, защищая всех нас. О Черноморе, что, не дрогнув, стоял на пути Каина, как стена, и пал, как герой.

— Выйдем не улицу… — тихо произнёс я, оглядывая разрушенный зал. — Здесь тяжело дышать…

— Здесь пепел надежд, смрад магического перегара и непереносимая боль воспоминаний, — почти поэтически озвучил свои мысли мертвец, с которыми я был полностью согласен. — Идём… тебе не помешает глоток свежего воздуха.

Дед медленно убирал секиру на слово, и она, как по волшебству, исчезла из его рук. Мне показалось, что мёртвое тело Вольги Богдановича искажалось тлением всё сильнее с каждой минутой, как будто сила, державшая его в этом мире, истощилась. Но в его глазах всё ещё горел огонь. Возвращаться в свой склеп мой мертвый дедуля явно не собирался.

Старик посмотрел на главупыря, всё ещё стоящего на коленях, и тоже опустошённого, причём во всех смыслах

— Ты идёшь с нами, Каин, — сказал Вольга Богданович.

Каин медленно поднял голову. В его глазах не было ни гнева, ни страха — только глубокая, всепоглощающая усталость.

— Хорошо… — тихо прошептал он, а я заметил, что бо̀льшая часть его ран уже затянулась.

— Тогда вставай, — приказал дед.

Каин медленно поднялся с колен, его движения были неуверенными, как будто он только сейчас осознал всю тяжесть своего возраста. Он посмотрел на свои руки — те самые, что пролили самую первую кровь на земле, и сжал их в кулаки, словно пытаясь удержать что-то, что уже давно из них ускользнуло.

— И как… мне с этим жить? — спросил упырь, обращаясь не столько к нам, сколько к самому себе.

— А ты сам как думаешь? — огрызнулся я, всё ещё не веря в его метаморфозу из кровавого монстра в святого праведника.

— Живи и помни: каждый твой новый «шаг» — это движение в Бездну! Это движение сквозь тени тех, кого ты погубил и еще погубишь. Ведь твоя природа осталась такой же. И если ты снова начнёшь бежать от них — они вернутся. На этот раз навсегда!

Каин тяжело вздохнул.

— Теперь, когда я… помню… — Он сделал паузу. — Мне тяжело делать то, что я делал раньше… Прежние нерушимые связи… Они разрушены… Они уже не довлеют надо мной…

— Вот как? — Дед скрестил руки на груди, бросив внимательный взгляд на вампира. — Ты даже не попытаешься освободить Лилит? Если вновь появится такая возможность?

— Я… я не знаю… — Каин замер, его лицо исказилось от внутренней борьбы. — Но сейчас у неё нет власти надо мной, как у меня над моими птенцами.

— Вот и славно, — фыркнул мертвец, довольно потерев ладони. — Значит, у нас есть время подумать, обсудить дальнейшие действия, и спасти мир от Хаоса, в конце-то концов!

— Дед! — Моему изумлению не было предела. — После всего, что он натворил… После предательства, стольких смертей и… — Я раздраженно махнул рукой, стараясь на смотреть на окровавленные и искаженные смертью лица своих верных соратников. — После всего ты хочешь опять с ним договариваться?

— Было время, когда я серьёзно изучал вампирские поведенческие реакции и инстинкты, — ответил Вольга Богданович. — С призраками жертв Каина была моя идея — духи предков лишь исполнили мою нижайшую просьбу. Связь с Лилит должна была разорваться, либо существенно ослабнуть… Что, собственно и произошло, — довольно закончил он.

— Вот только я не уверен, что ему стоит доверять, — произнес я.

— Дайте мне один шанс! — Каин стоял, глядя в пустоту. В его глазах было что-то странное, похожее на удивление. Как будто он впервые увидел мир без пелены вечной ярости. — Только один, и я не подведу!

— Думаешь, он действительно изменился? — спросил я старика.

— Да. Но не знаю, на сколько его хватит? — Пожал плечами старик.

— Я бы не спешил с выводами… Посмотрим… А сейчас на улицу, — попросил я, — совсем нечем дышать… Хотя, кому я об этом говорю….

Каин немного постоял, словно собираясь с силами, а затем пошёл. Медленно, с усилием, но без посторонней поддержки. Его тело всё ещё дрожало, но кровь из ран уже не сочилась. Грейс, съёжившийся у стены, смотрел на всё это с немым ужасом.

— А он? — спросил я у деда, кивнув в сторону немецкого вампира.

— Пусть пока поживёт, — отмахнулся дед. — Хотя, если сказать по правде, он такой же покойник, как и я. Пусть существует… Пока.

Пескоройка, всё ещё пребывая в облике отца волка, тихо рыкнула, отходя в тень и не сводя с Грейса жгучих глаз. Я знал: она не выпустит его из виду. Ни на миг.

— Иди за Каином! — распорядился дедуля. — И смотри у меня!

Пескоройка толкнула Грейса мордой, заставив его вскочить на ноги. Археолог подпрыгнул, как ужаленный, и торопливо закивал, понимая: сопротивление бессмысленно. После чего побежал следом за своим патриархом.

Мы двинулись к выходу — молча, по обломкам былого величии, от которого осталась лишь груда битого камня, перемешанного с обломками изящной некогда мебели. Каин шел посередине, между мной и Матиасом, идущим следом за ним. Я буквально чувствовал затылком его взгляд. Но, когда обернулся, оказалось, что он смотрит не на меня, а «сквозь меня». На мгновение я сумел коснуться с помощью своего дара его закрытого разума — он сейчас «видел» всех, кого сегодня убил.

Когда мы вышли из развалин, в которые превратилась усадьба, рассвет уже начинал серебрить край горизонта. Холодный злой ветер шевелил мои волосы, но также, он позволил сделать полной грудью глоток свежего воздуха. Вдали, у кромки хвойного леса, я увидел темные силуэты своих женщин — Глаша и Акулина с трудом поддерживали грузную фигуру отца Евлампия. Он был жив. Ранен, измождён, но жив.

— Дед, — сказал я, остановившись. — А что теперь? Что будет с нами? С миром?

Старик посмотрел на рассвет, окрасивший серое небо, на дымящуюся усадьбу за нашими спинами, на всех выживших в этой жестокой магической битве.

— Теперь, внук, — медленно произнёс он, — начинается самое трудное… И это только начало… Для него. Для нас. Для всех, кто остался жив.

Он положил руку мне на плечо.

— И да… — добавил он, чуть усмехаясь. — Пока мы живы… ну, вы живы, а я существую — есть шанс. Даже если этот шанс — лишь маленькая искра в темноте.

— Дед, а ты случайно стихи в молодости не писал? — прищурился я, глядя в серое лицо мертвеца.

— А то как же? — подбоченился покойник. — Тогда все писали.

Я посмотрел на Каина. Он смотрел на рассвет. Впервые за тысячу лет — без внутреннего содрогания. Без страха — патриарх упырей, это вам не новообращённый птенец — солнце не приносит ему вреда. Только с тоской. И с чем-то ещё. Чем-то, что я не мог назвать. Возможно — с надеждой.

А мы пошли дальше. От прошлого к будущему. К тому, что еще предстоит совершить. И где-то в душе я знал: это ещё не конец. Это только начало. Мы шли молча, оставляя за собой смерть и разрушения. Как же это все бессмысленно…

Каин держался рядом с дедом, словно стараясь не отставать, но его шаги были увереннее, чем прежде. Грейс по-прежнему ковылял следом, а Пескоройка, зорко следила за ним, то и дело подталкивала его мордой, не давая замедлить шаг.

— Так и будешь его охранять? — спросил я у неё, кивнув на немецкого вампира. Она не ответила — лишь взглянула на меня золотистыми, полными бешеной энергии глазами.

— Можешь его оставить, — произнёс дед.

Огромный волк вопросительно взглянул мне в глаза, оставляя за мной окончательное решение — ведь я сейчас князь. Я кивнул и в этот момент со стороны леса донесся громкий крик.

— Рома!!!

Глаша, передав пошатывающегося отца Евлампия «на руки» Акулины, бросилась ко мне. Её платье было изорвано, лицо исцарапано, но в глазах горело облегчение. Я видел это даже издалека. — Ты… ты жив… — прошептала она, едва не падая мне в объятия.

Я подхватил её, ощущая, как мелко дрожит её тело.

— Конечно, жив! А ты думала, меня так просто убить?

Она засмеялась сквозь слёзы, но тут же нахмурилась, заметив Каина.

— А он… почему он здесь?

— Испытательный срок… — бросил я.

— И вы ему верите? После всего…

— Нет, — ответил вместо меня Вольга Богданович. — Но даём шанс. Хоть он и убил Глорию, Афанасия и Черномора.

Глаша хотела что-то возразить, но тут к нам подошёл отец Евлампий, опираясь на плечо Акулины. Его ряса была пропитана кровью, лицо землистого оттенка, но взгляд оставался твёрдым.

— Ну что, батюшка, живой? — спросил я, намеренно грубовато, чтобы скрыть облегчение, что хотя бы он выжил.

— На том свете меня пока не ждут, — хрипло ответил священник. — А вот его… — Он посмотрел на Каина с неприкрытой ненавистью. — Его точно заждались…

Каин ничего не сказал. Он лишь перевёл взгляд на священника, и в его глазах промелькнуло что-то, похожее на усталую покорность.

— Если бы можно было всё исправить… — тихо проговорил он.

— Не говори ерунды, — резко оборвал его отец Евлампий. — Ты уже сделал свой выбор. Давным-давно. И так много раз…

— Он теперь делает новый, — вмешался дед. — Дай ему время, святой отец.

— Время? — Священник горько усмехнулся. — Время для него — вечность. А для нас?

Дед не стал спорить. Он лишь вздохнул, и в его мертвых глазах отразилась тяжесть прожитых веков — он понимал отца Евлампия лучше, чем кто-либо. Я вот, например, не знал ответа на этот вопрос, хоть мне и доводилось уже и умирать, и возрождаться. Однако, дедуля не дал нам расслабиться и погрузиться в прострацию, принимая на себя роль командующего.

— Людям нужен кров, еда и лечение! — громогласно заявил он. — Вампирам — убежище до заката. А павшим — заслуженные почести и упокоение! Пескоройка, приготовь погибшим достойные места для упокоения!

Пескоройка, услышав приказ старика, вновь подтвержденный мной, медленно трансформировалась из волка обратно в свой привычный и невещественный вид. Я почувствовал, как дух-хранитель, не говоря больше ни слова, скользнул вглубь соснового бора, где начиналась древняя земля нашего семейного кладбища, хранящая память о многих поколениях рода Перовских, и тех, кто отдал свои жизни для его процветания.

Глаша, немного отстранившись от меня, внимательно осмотрела всех присутствующих. Её взгляд остановился на ранах отца Евлампия, наскоро перевязанных обрывками её же одежды.

— Нужно нормально обработать ваши раны, батюшка, — мягко произнесла она. — Нельзя терять время, как бы не было заражения крови. Доча, поможешь довести батюшку до лаборатории? Там найдётся всё необходимое.

Акулина молча кивнула, помогая священнику присесть на уцелевшие ступени крыльца парадного входа в усадьбу — монаху опять стало дурно. Пока женщины занимались отцом Евлампием, дед окинул Каина и его птенца тяжелым взглядом.

— Ошейник мы с тебя не снимем, уж извиняй… — произнёс Вольга Богданович, сейчас нам нужны хоть какие-то гарантии…

Отец Евлампий резко обернулся к упырю и проревел, невзирая на плохое самочувствие:

— Будь ты проклят, Ирод!

— Я не ирод, — спокойно поправил священника вампир. — Я — Каин. Первый рожденный на земле человек. Разве это так сложно запомнить? — иронически осведомился он у монаха, хотя прекрасно понял, что имел ввиду мон

— Ты не человек, — произнес отец Евлампий, — ты — чудовище!

— Батюшка, — осадил священника мертвец, — сейчас не время для эмоций. Он нам нужен, чтобы устоять против Хаоса, чтобы спасти мир!

Священник недовольно поджал губы, с трудом сдерживаясь. Но промолчал. Было видно, что ему тяжело принять такое решение, но он понимал правоту старика.

— А вы, — мертвец повернулся к Каину и его спутнику, — укройтесь на день в винном погребе — он, вроде бы, уцелел. Только смотри мне — без фокусов! — И он погрозил вампирам своим сухоньким кулачком.

— Мне не страшен свет солнца, — возразил Каин, но именно на эти слова дедуля как-то нервно отреагировал:

— А это, чтобы ты рожей своей здесь не отсвечивал, когда мы соратников наших в последний путь…

— Я понял, князь, — кивнул Каин, и через мгновение оба упыря исчезли в дверях разрушенного особняка.

Я подошёл к деду:

— Что думаешь насчёт Каина? Действительно считаешь, что он изменился?

Старик задумчиво потёр подбородок:

— Изменения есть, это очевидно. Но насколько они глубоки и прочны — покажет только время. Сейчас главное — использовать его знания и силу против общего врага. Правда, нам всем придётся восстанавливаться…

Пока мы обсуждали дальнейшие действия, солнце медленно поднималось над горизонтом, окрашивая небо в нежные розовые тона. Новый день начинался, принося с собой не только боль утрат, но и надежду на лучшее будущее.

— Но решим это позже, — продолжил мертвец. — Сейчас главное — позаботиться о живых и достойно проводить в последний путь наших павших товарищей.

Похороны прошли в полном молчании — хоронили павших героев в общей братской могиле, подготовленной духом-хранителем. Позже она «выстроит» на этом месте памятный обелиск с описанием их подвига. Каждый из нас понимал, что цена победы над неожиданно взбесившемся упырём оказалась слишком высока. Но в глубине души теплилась надежда, что жертвы не были напрасными.

Глаша и Акулина, несмотря на усталость, держались стойко. Отец Евлампий, хоть и был тяжело ранен, нашёл в себе силы провести последний обряд для усопших. Хотя ни один из них не был христианином. Скорее, наоборот — каждый из них был противником его Веры, обладателем проклятого чёрного дара.

Однако в наших глазах они были настоящими героями, отдавшими свои жизни, чтобы мы жили, боролись и спасали этот мир от уничтожения. И никто не возразил, когда батюшка предложил прочитать заупокойную молитву.

Все понимали, эти жертвы — только начало. Начало долгой и трудной борьбы за спасение мира от надвигающейся Тьмы. И хотя впереди нас ждали новые испытания, в этот момент мы знали одно: пока мы вместе, пока в наших сердцах горит огонь борьбы со злом — у нас есть шанс. Шанс победить и изменить мир к лучшему.

Когда пришло время прощаться, мы по очереди подошли к усопшим, постояли у свежих могил, склонив головы в безмолвном почтении. Глаша положила на могилу Глории букет полевых цветов, собранных ею по пути сюда. Акулина, не проронив ни слезинки, оставила на могиле Черномора его любимый кинжал, рукоять которого она заботливо обернула в чистую ткань.

Я задержался у могилы Афанасия. Его тальвара, которую я держал в руках всё это время, теперь нашла вечный покой рядом с хозяином. Клинок, впитавший столько магии и столько крови, теперь будет охранять его вечный сон.

Подошедшие попрощаться к своему прародителю Глаша и Акулина, по очереди поцеловали его в холодный лоб, орошая горючими слезами его умиротворенное лицо. Не успев даже отойти в сторону, Глаша неожиданно сомлела, чуть не завалившись на покойного прародителя.

Я едва успел подхватить её на руки и усадить на каменную поминальную скамью, расположенную на соседней могиле. Через мгновение она открыла глаза, а на мой вопрос «что произошло?» сослалась на бессонную ночь, нервные потрясения и беременность.

— Сейчас всё нормально, милый, — успокоила она меня, и мы продолжили прощание с павшими.

Вольга Богданович, несмотря на свою нежизнь, выглядел сегодня особенно печальным. Его выцветшие мёртвые глаза, в своё время видевшие столько смертей и потерь, потускнели еще больше, как будто из них совсем ушло даже подобие жизни. Он положил на каждую могилу по горсти земли, взятой с самой древней могилы семейного кладбища, и прошептал слова, которые, возможно, были известны только ему.

— Земля к земле, пепел к пеплу, прах к праху! — пробасил напоследок отец Евлампий. — В надежде на воскресение к жизни вечной через Господа нашего Иисуса Христа. Ты взят от земли и должен снова стать ею. Иисус Христос воскресит тебя в День Страшного Суда. Он будет милостив к тебе на Страшном Суде и проведет тебя к вечной жизни в Царстве Божьем[1]…

[1] Текст традиционной заупокойной молитвы, которую обязательно читают над умершим католиком или протестантом. Но в данном контексте мне показалось уместным использовать её в устах отца Евлампия.