Товарищ "Чума"#11

Глава 10

Тишина стояла такая, что казалось — даже само время замерло. Я замер у кровати, сжав кулаки, не в силах пошевелиться. Воздух всё ещё вибрировал от последних отголосков энергии, а сердце бешено колотилось, словно пыталось вырваться из груди. Афанасий ушёл. По-настоящему. Насовсем. Не как жалкая тень самого себя, из последних сил цепляющаяся за живой мир, а как бессмертная душа, наконец-то принявшая свой путь.

— Он… ушёл? — прошептал я, скорее самому себе, чем кому-либо другому — мне так было легче осознать произошедшее. Ведь я не ожидал ничего подобного от старого ведьмака.

Вольга Богданович, стоя у двери, молчал. Его и без того безжизненное лицо было совершенно непроницаемым, но в поблёскивающих глазах читалась какая-то странная, глубокая грусть — не жалость, нет, а чего-то большее: уважение и понимание.

— Ушёл, — подтвердил он хрипло. — Отдал последнее и самое дорогое, что у него было. Оставшийся Свет, который он сумел как-то сберечь, будучи проклятым ведьмаком… Часть души….

Отец Евлампий перекрестился, и на этот раз — медленно, даже, как мне показалось, с каким-то трепетом.

— Это… не укладывается в голове… — он проговорил чуть слышно, словно боялся разрушить хрупкую тишину. — Ведьмак, добровольно отдавший частицу своей души… Грешник, чьи прегрешения не счесть… Как в нём уцелел Божественный Свет? Это… больше чем жертва. Это — прощение… Душа, искупившая грехи…

Я взглянул на Глашу. Она спала, но её дыхание стало размеренным и безмятежным. Акулина, прижавшаяся к ней, улыбалась во сне. Афанасий ушёл. Однако его дар внучкам остался. Я надеялся, что даже спустя много лет какой-нибудь из наших одарённых потомков вспомнит, что в его крови — не только сила ведьмака, но и крупица Света, дарованная грешником из любви к своей семье.

— Не будем им мешать, — тихо проскрипел мертвец, утягивая нас с отцом Евлампием из спальни, — пусть отдыхают.

И тут я был с ним согласен — общение с потусторонними силами обычно отнимает массу сил. И это у одарённых. А Глаша у меня — обычная простушка без дара. Мне тоже после всего произошедшего требовалось хорошенько отдохнуть, но я еще зашел в комнату к Фролову, чтобы проверить его состояние.

Товарищ капитан госбезопасности всё еще спал, погруженный в лечебный сон. Я быстро просканировал его состояние — в принципе, Лазарь Селивёрстович был вполне здоров. Но будить я его не стал — сон ему сейчас только на пользу. Сам же я расположился по соседству — гостевых спален в обширном особняке Пескоройки хватало. Упав на кровать, которую даже не удосужился расстелить, я мгновенно погрузился в сон.

С наступлением сумерек меня разбудил дедуля, сообщив, что пора бы разобраться с засевшим в подвале Каином и его «молодым» и тоже зубастым приятелем Матиасом Грейсом. Мы собрались за дегустационным столом в винном погребе, где уже однажды проводили подобное совещание. Я с грустью вспомнил, что тогда в нем участвовали и Черномор с Глорией…

Сейчас же нас было пятеро: я, Вольга Богданович, отец Евлампий и Каин с Матиасом. Ведьмак, мертвец, священник и двое упырей. Не знаю, соберётся ли ещё когда за общим столом настолько разношёрстная компания и что для этого должно произойти? Ведь в нашем случае мы пытались спасти от разрушения весь мир.

Винный погреб был окутан мягким светом старых и вычурных магических фонарей, отбрасывающих зыбкие тени на каменные стены подвала. Воздух пах землей и сыростью, дубовыми бочками, пылью и едва уловимым ароматом выдержанного вина, словно время здесь текло медленнее, чем наверху.

Каин сидел, откинувшись на спинку стула. Его бледное лицо было непроницаемым, однако в его тёмных глазах теплился холодный интерес. Матиас, напротив, нервно постукивал длинными пальцами по столу, изредка покусывая нижнюю губу — он явно не привык к столь странным собраниям.

— Итак, — я медленно провёл рукой по лицу, стараясь стряхнуть остатки сна, — вы оба подтверждаете, что это именно Верховная ведьма европейского ковена ведьм Изабель действительно призвала Раава?

— О, она не просто призвала, — сухо прошипел Каин, — она открыла ему дверь! Добровольно. Как вы, русские, говорите — с песнями, плясками и с хлебом-солью.

— Зачем? — Отец Евлампий сжал крест в руке, его голос дрогнул. — Что может быть ценнее мира, созданного Господом? Стремления демона Хаоса мне понятны, но зачем это ей?

Каин криво усмехнулся.

— Власть, конечно же, и вечная жизнь. Раав обещал ей настоящее бессмертие — не ту жалкую пародию, что есть у вас, магов-ведьмаков, а подлинное бессмертие божеств Хаоса. Вечность на пепелище нашего мира. А он даже не на границе, — произнёс Каин, и его низкий голос разнёсся по погребу, отразившись эхом от каменных сводов, — он уже переступил черту и несётся в пропасть. Просто этого пока еще никто не осознал. Никто, кроме нас, — добавил упырь многозначительно.

Мы все замерли. Каин сидел напротив меня, спиной к стене. В полумраке подвала он казался безликой тенью, только отчего-то обладающей разумом и умеющей говорить. Его глаза, чёрные, как беззвёздная и безлунная ночь, медленно обежали каждого из нас.

— Раав не просто демон Хаоса, — произнес отец Евлампий, когда Каин замолчал. — Он — его первое воплощение, что поселилась в Великой Пустоте еще до Божественного Света. По большому счету, он не хочет уничтожить наш мир. Он просто хочет вернуть всё к началу. К Небытию, где не было ни Бога, ни Закона, ни времени. Где не было никого и ничего.

— Но зачем же ему это? — спросил я, — Что он получит от этой… пустоты?

— Для Раава любое упорядоченное существование — это как оскорбление, — продолжил Каин. — Он — воплощение ненависти Хаоса к Бытию. А Изабель… она не просто призвала его — она позволила ему войти. Открыла врата «изнутри»… Через себя… через собственную бессмертную душу!

Отец Евлампий перекрестился, на этот раз не бессловесно, а с молитвой. Святой огонь вспыхнул у него в ладонях — бледно-голубой, чистый, ослепивший на мгновение всех присутствующих и заставивший Матиаса болезненно заскулить и стремглав выбежать из подвала.

— Батюшка, ты бы придержал Благодать, — вежливо попросил упырь. — Это все остальные — матёрые волчары, а Матиас — желторотый птенец! Эго даже от одного Его упоминания корёжить начинает! Попридержи, прошу! Вот справимся с демоном, потом — хоть проклинай, хоть…

— Хорошо, — угрюмо буркнул монах, — попробую… А что будем делать с европейским ковеном и её Верховной ведьмой? Может, если её… отправить прямиком в ад, врата Хаоса закроются?

— А мы потянем войну против целого ковена? — спросил я. — Ведь для того, чтобы добраться до Верховной ведьмы нам придётся его основательно проредить.

Каин вновь криво усмехнулся:

— Если «красные братья» объединятся с инквизицией…

— Упыри со святой церковью? — нервно воскликнул священник.

— Ну, с ведьмаками-то ваши патриархи как-то смирились? — парировал вампир. — Думаю, ради спасения мира можно и с упырями о сотрудничестве договориться.

— Один раз уже договорились… — мрачно произнес батюшка. — И троих наших соратников пришлось отпевать!

— Прошу простить… — повинился Каин. — Хотя, понимаю, что нет мне прощения. Но такова наша природа… И, чтобы её переломить, пришлось пойти на такие жертвы… Но больше этого не повторится! Клянусь!

От рук упыря неожиданно отошла волна тёмной силы, которая коснулась каждого из нас, кроме отца Евлампия. Подозреваю, соприкоснись эта волна со святым отцом — её бы напрочь разрушило. Но я и дедуля в полной мере ощутили, что готов поставить «на кон» это первоупырь. Если он нарушить клятву верности, то его нежизнь окажется целиком в наших руках.

— Теперь вы знаете — мне можно доверять! — уже на словах заверил нас Каин. — Я не подведу!

— А теперь расскажи нам о Верховной ведьме, — попросил я. — С чего ей втемяшилось в голову связаться с Хаосом?

— Эта бешенная сука давно плакалась, что устала от мира, в котором правят слабые и жалкие простаки, а настоящую силу надо скрывать. Где магия стала презренным тайным ремеслом, а не властью. Она истово верит, что только посредством полного уничтожения старого порядка можно построить новый мир.

— Безумие! — прошептал отец Евлампий. — Это не новый мир! Это — смерть! И даже смерть самой смерти!

Молчание повисло снова. Где-то в глубине подвала звонко капала вода, отдавая эхом в сводчатом потолке. Я сидел, уставившись в тусклый огонек магического фонаря, и чувствовал, как внутри меня рождается гнев. Ведь мы стояли на пороге конца. Не просто конца человеческого мира — конца всего, даже времени с пространством. И всё ради чьей-то безумной жажды власти? Хотя, над кем она там собралась властвовать, если все непременно сдохнут?

— Скажите мне, почему демон Хаоса может так долго находиться в нашем мире? — медленно произнес я. — Ведь наш мир для него враждебен?

— Демон Хаоса не может существовать в упорядоченном мире без «опоры», — произнёс отец Евлампий, — через которую он черпает силу. И пока эта «опора» существует, он будет действовать, разъедая нашу реальность изнутри. И эта опора — душа Верховной ведьмы.

— Значит, нужно уничтожить эту «опору», — сказал я. — Разве не так?

— Просто уничтожить ведьму — не выход, — покачал головой Каин. — Если мы просто убьём Изабель — их связь не прервётся. Он не выпустит из своих лап бессмертную душу ведьмы. И тогда Раав продолжит напитывать её страхом, ненавистью, отчаянием… а она всё так же будет служить ему опорой в нашем мире.

— А если использовать «сосуд Соломона»? — неожиданно предложил отец Евлампий. — Ведь умел же этот легендарный царь запечатывать джиннов и демонов[1]?

Однако Каин тут же отверг эту идею:

— Соломоновы сосуды создавались для духов из нашего, упорядоченного мира. Хаос — явление иного порядка. Он сам — воплощенное противоречие, разрыв реальности. Запечатать его — всё равно что пытаться удержать воду в решете…

— Я не о демоне Хаоса, а о душе Верховной ведьмы, — поправился священник.

— Её мы вполне можем заключить в таком сосуде, — согласился упырь. — И связь с Раавом разорвётся. Вот только кому-нибудь известна тайна печати Соломона, которой он и запечатывал джиннов? Это первое, — принялся загибать пальцы Каин. — И второе — убить Верховную ведьму, которую накачивает силой демон Хаоса, та еще задачка! В своём замке в Вернигероде она практически неуязвима. Да мы туда даже зайти не сумеем, а не то что подобраться к самой Изабель!

— Есть у меня одно заклинание, — произнес дедуля, — позволяющее попадать на границы миров. В такие места, где реальность истончена. А если Раав проник в наш мир именно в замке Верховной ведьмы — ткань пространства там не просто истончена, она должна быть сплошь изъедена язвами, как тело прокаженного.

— Хорошо, допустим, мы проникнем в замок, — вновь подал голос Каин, — но справиться с Изабель не смогу даже я. А мою силу вам не так давно довелось испытать… Простите меня еще раз за причинённое горе…

— Так что же делать? — тихо спросил я. — Каин прав — мой резерв действительно совершенно опустошён. Так что толку от меня никакого…

— А вот это зря, — довольно оскалился Каин, — присутствие в наших рядах Стража, существенно повышает шансы на победу.

— Но откуда?.. — заикнулся я, ведь упырь никак не мог узнать, что я чисто гипотетически могу оказаться Стражем, или Столпом Веры.

— Вы всё время забываете, кто я, — с какой-то грустью ответил Каин. — Пусть, я и не был создан лично Творцом, но я первый рожденный человек в этом мире. И первый человек, проклятый лично Создателем. На мне отпечаток Божественной силы Творца, пусть, и с «отрицательным знаком». Мне доступно куда больше, чем любому одарённому.

— Но он еще не Столп Веры, — возразил священник. — И неизвестно еще, когда им станет. И станет ли?

— Станет! — безапелляционно произнёс упырь. — Да, ведьмак еще не Страж, но он подошёл близко. Очень близко.

— Надо объединить наши силы, — не стал спорить отец Евлампий. — Потому что в одиночку никто из нас не сможет погубить эту ведьму.

— Согласен, — кивнул Каин. — Ни ведьмак, ни упырь, ни святой и не мертвец — никто не обладает достаточной силой, чтобы погубить ведьму, которая может задействовать объединённую мощь целого ковена. Но вместе…

— Вместе мы справимся! — подытожил я. — Просто обязаны справиться, зная, что стоит на кону!

— Допустим, — Каин медленно пробежал взглядом по нашим напряженным лицам, — мы проберёмся в замок, каким-то образом отвлечем и раздергаем ковен, доберёмся до Изабель и сумеем её убить… Но как загнать её душу в «сосуд Соломона» и запечатать его печатью, когда у нас нет ни того, ни другого?

Тишина повисла в воздухе, густая, обволакивающая. Каждый из нас обдумывал сказанное упырём, взвешивая риски и шансы. Дедуля первым нарушил молчание, достав из пустоты (видимо со слова) небольшой пергаментный свиток.

— Заклинание перехода, — пояснил он, развернув пергамент. — Оно проведет нас к разрыву границы между мирами. Но учтите — чем тоньше граница, тем опаснее путь. Что там нас будет подстерегать, я не знаю.

Каин напряжённо сжал челюсти, нервно поиграв желваками. Его взгляд стал тяжелее, я просто физически чувствовал это.

— Ты уверен, что сможешь провести нас? — спросил он, и в его голосе впервые зазвучали нотки сомнения.

— Не уверен, — честно ответил дедуля. — Но другого выхода у нас всё равно нет. Если мы не попробуем — Изабель продолжит свою убийственную игру, а Раав рано или поздно приведёт сюда Хаос, который с превеликим удовольствием пожрёт наш мир.

— Хорошо, — согласился Каин, — мы попробуем пробраться в замок Изабель. — Но перед этим нам надо раздобыть «сосуд Соломона». Без него все наши усилия тщетны.

— И где же его взять? — криво усмехнулся я. — Такие вещи на блошином рынке не купить.

— Знал бы ты, что порой продаётся на блошиных рынках, — весело рассмеялся упырь, а отец отец Евлампий осенил себя крестным знамением:

— Мне известно только об одном сосуде. Он хранится в Ватикане. В его тайных архивах.

— Ты предлагаешь выкрасть у католиков эту священную реликвию? — спросил я.

— Не выкрасть, — поправил меня священник. — Я могу попытаться выйти на папу, используя свои связи…

— Не думаю, что папа Пий XII пойдет тебе навстречу, — покачал головой Каин. — Не в том он сейчас положении, чтобы сотрудничать[2] с православным Патриархатом. Даже, если у тебя что и получиться — это займёт много времени, которого у нас нет.

Священник мрачно кивнул:

— Да, времени у нас мало… Вернее, его нет совсем… Если действовать — то непременно сейчас. Потом будет слишком поздно. Я готов выкрасть эту святыню!

Вот чего я от батюшки не ожидал, так это подобного заявления.

— А как же восьмая заповедь, святой отец? — изумлённо воскликнул я. — «Не укради»? Ведь нарушение этой заповеди рассматривается как тяжкий грех?

Отец Евлампий перекрестился. В который уже раз за наше короткое совещание, и не упомнить.

— Господь Всемилостивейший пусть не осудит нас за этот грех, — прошептал он. — А если и осудит… то простит нам этот грех на Страшном суде, если мы спасём хотя бы одну невинную душу…

— Э, нет, батюшка! — неожиданно вмешался в разговор Вольга Богданович. — Даже и не думай об этом! Хочешь нас в самый ответственный момент лишить поддержки Божественной Благодати?

— А ведь и правда… — произнёс я. — Отец Евлампий — это тоже не вариант. К тому же, ты точно не знаешь, где хранится этот сосуд. А искать его — времени нет!

— Так что же нам тогда делать? — спросил монах, хрустнув судорожно сжатыми кулаками.

Я посмотрел на них — на древнего упыря, на боевого священника-инквизитора, на старого мертвого мага с его заклинаниями, на себя, измученного «веселыми» приключениями в потустороннем мире… Но, несмотря на все неудачи, мы не сдались, и всё ещё надеялись отстоять наш мир.

И, как всегда бывает у меня в такие напряженные моменты, в мою голову начали приходить весьма и весьма странные мысли, одну из которых я и озвучил:

— А скажите мне, товарищи дорогие, а как ко всему непотребству Изабель отнёсся её, я так понимаю, уже бывший хозяин — Люцифер?

[1] Согласно легендам и мифам, царь Соломон запечатывал джиннов в сосуды, используя свой магический перстень и заклинания. Он якобы подчинил себе 72 князей-демонов и их легионы, заключив их в медные сосуды. Магический перстень Соломона был инструментом для управления этими духами и для их запечатывания.

[2] Во время Второй мировой войны папой римским был Пий XII (Эудженио Пачелли), который занимал этот пост с 1939 по 1958 год. Его правление пришлось на период одного из самых страшных конфликтов в истории, и его действия во время войны до сих пор вызывают споры и дискуссии. Пия XII часто критикуют за недостаточную, по мнению некоторых, реакцию на Холокост и за его молчание в отношении преступлений нацистов.