Теневик. Конец войны

Глава 4

Я ощутил связь с этим шлейфом. Она была неприятной, тревожащей, вызывала брезгливость, словно я опускаю руку в гадкую субстанцию. Хотелось высунуть руку, отмыть и больше никогда и ничего не иметь общего с этой грязью.

Я чувствовал зло, которое идет от этих эманаций, частью которых я и сам теперь был, словно подключился, как по блютузу. И отключиться не получалось. Я мог бороться, отказывался подчиниться этой энергии, мог даже и дальше существовать, но связь прервать нельзя… На дистанции нельзя. Но уничтожив то, что хочет меня покорить, я освобожусь окончательно. Или же мне придется и дальше сопротивляться, сил хватит.

Однако от проблем не убежишь, их можно только отсрочить, но без решения не обойтись. Мне было противно осознавать себя частью абсолютного зла. Ведь, будучи в связке со злом, я и сам становлюсь частью скверны.

И мне нужно эту проблему решить.

— Приди ко мне и служи! — раздавалось в моей голове.

Я в очередной раз немного прикусил губу, болезненно сжал кулак, перенаправляя внимание на физические ощущения, и… Голос исчез. Пусть все еще была нить, связывающая меня с этим нечто, со злом, но я могу всему этому противостоять.

Я ясно знаю — мне нужно убить того, кто убил советского бойца, оторвав ему голову. Нашему воину, который не в бою отдал свою жизнь, а тварь забрала у парня будущее.

Нашего… Я же попал в Советский Союз? Вернее, пока еще на немецкие, прусские территории. А о том, что эти земли скоро станут советскими окончательно, пока что знал только я. Или не станут, так как история может пойти иным путем? Или не только я об этом знаю. Будто на быстрой колеснице пронеслись мысли, после которых оставалось только две: убить то, что находится на другом конце шлейфа скверны, и поесть. Но убивать хотелось больше. Вот только сил пока недоставало даже для быстрого бега.

Обнаружив неподалеку поклажу бойца, я забрал её, не думая, правильно ли это, пусть мысленно и попросил разрешения у него. Даже через материю, из которой был сделан вещмешок, даже через жесть консервных банок я чуял еду.

Схватив мешок, я быстро, но не с такой скоростью, какую недавно демонстрировал в бою с существом, ушел вглубь сада. На ходу механически и удивительно ловко развязал завязки на мешке, извлёк оттуда начатую буханку хлеба.

— Мля… Вкусно же! — не мог сдержать я восторга от, казалось, самого вкусного хлеба за всю мою жизнь.

Да простит меня мама, которая пекла превосходный хлеб и пироги!

В какой-то момент пришлось приостановиться и разбить банку с тушенкой какой-то арматурой, а после отогнуть её стенки руками. Не озаботился я ни ножом, чтобы элементарно открыть тушенку, ни более существенным оружием. Впрочем, пока мне оружие не нужно. Мало того, что я сам могу защититься, и без ножа, так ещё стараюсь не нарушать закон. Если я бы взял винтовку у обезглавленного бойца, то как бы это могло быть расценено властями в условиях военного положения? А с властями в любом случае нужно идти на контакт, социализироваться.

Я не делал более остановок. Шлейф моей связи с существом уходил дальше. Редко так в жизни бывает, когда разум и рациональный анализ ситуации не противоречат эмоциям. Я хотел убить то, с чем или с кем я повязан незримой, но четко ощущаемой нитью. Я понимал, что нужно его уничтожить. Потому и шёл, осознанно, оглядываясь, прислушиваясь и осматриваясь.

Выход из-за поворота колонны солдат для меня не был неожиданным, пусть и бойцы, численностью примерно до роты, могли застать меня в такой ситуации, когда и спрятаться почти что негде… Только мусор вокруг да глухая стена длинного дома.

Я не собирался пока ни с кем вступать в контакт. Есть цель — решить вопрос с тем, кто пытается меня контролировать, кто удерживает незримую нить, или, что скорее всего, сам является заложником нашей связи. Потому именно я должен найти своего антагониста, чтобы он меня не нашел, когда я не буду готов к встрече.

Так что я среагировал на появление солдат моментально и схоронился, скрючившись, за кучей мусора. В поле зрения было еще одно место, чтобы там спрятаться, и я мог бы успеть пробежать метров сорок до еще большей кучи обломков, основу которой составлял большой кусок обвалившейся стены. Вот только, если кого и будут искать, то именно там, так я рассудил.

— Рота! Стоять! — приказал капитан.

Я закрыл глаза от негодования. Ну как же так? Вещмешок лежал в паре метров, от меня и офицер направлялся именно к нему. Когда я укрывался в своём убежище, вещмешок был рядом. И тут… Порыв ветра. Это что? Против меня ещё и природа играет?

— Сидоренко, Пырх, Ромашкин. Ко мне! — скомандовал тот, и я услышал, как из колонны выбегают трое бойцов.

Капитан, высунув из кобуры пистолет, взвёл курок и лязгнул затвором, досылая патрон в патронник. Он шёл прямо на меня, и больше всего сейчас мне хотелось остаться незамеченным, испариться. Сил на то, чтобы сбежать, ещё было недостаточно. Я вжался в стену, через которую, увы, проходить я не умею. Напротив уже был капитан. И нет пространства для побега.

Не хочу вот так идти на контакт. Пока я объясню, что меня лучше отвести к тому майору госбезопасности, успеют даже и расстрелять. Ведь я сейчас больше всего похож на дезертира.

— Товарищ капитан, — обратился к офицеру подбежавший боец. — Это вещмешок… Нашего бойца. Его фамилия…

Я видел. Не чувствовал, а именно видел, смотрел на капитана, который водил пистолетом из стороны в сторону, крутясь вслед за оружием. Он должен был увидеть меня, ведь капитан смотрел именно в то место, где я… Слился с тенью стены дома.

Нужно ли удивляться? Или пора уже принимать все происходящее со мной, как данность. Да нет, пора уже работать с новыми вводными, если я хочу выжить. Оказывается, я умею прятаться в тени! Пусть так. И это поможет мне в дальнейшем.

— Товарищ капитан, прикажете рассредоточить роту и прочесать улицу? — спросил подошедший к взбудораженному офицеру старший лейтенант.

— Нет, у нас предписание выйти к порту. Командуй, старлей, идём дальше, — сказал капитан, глядя прямо на меня, но не замечая.

Капитан смотрел на меня… Это тоже факт. Я не чувствовал в нём какого-то необычного человека, как, например, увидел неординарного офицера в том майоре. Но капитан всё равно смотрел прямо на меня, безошибочно. Не потому ли, что в каждом человеке есть чуточка неосознанных сил? Именно так. Косвенные данные, которые приходят в голову, тоже подтверждают мой вывод.

Разве человек не чувствует взгляд спиной? Очень даже. Или мать разве не чувствует эмоции своего ребенка? Много в повседневной жизни такого, что оправдывается шутливыми приметами. Но… разве не случается что-то плохое, если кто-то кого-то проклинает? Ах, да, в том времени, что я покинул, принято уже больше просто посылать нахрен. А когда-то еще и проклинали.

Дождавшись, когда красноармейцы пройдут, и в переулке не будет ни души, я продолжил свой путь. Мне показалось, что шлейф эманаций скверны стал немного размыт, хотя связь не разорвалась. Это… словно толстый канат сменился стальной проволокой. И то, и другое разорвать нельзя, но… получается, что эманации стали концентрированными, спрессованными, а ранее казались размытыми. Примем к сведению, что «след» может быть более тонким, и, чтобы словить его, нужно больше концентрации. Ведь толстый канат всяко заметнее, чем тонкая проволока или леска.

Но мне хватало и связывающей меня с существом нити, чтобы видеть направление, откуда вся эта скверна прёт. Так что я ещё больше ускорился, переходя в тот самый режим, который нормальному человеку недоступен.

Съеденные на ходу хлеб, тушёнка и кусок сала позволили пополнить запасы энергии, и я чувствовал себя полным сил, а голод отступал. След вёл меня к большому дому, который, казалось, не пострадал после взятия Кёнигсберга от советских войск. Где-то прозвучало несколько достаточно громких взрывов, а потом загудело, словно падал самолёт. Кёнигсберг, вроде бы как, взят нашими… Вот оно, подсознательное «НАШИ». Я не могу не осознавать себя, как человек русский, пусть и советский.

Вот он — тот дом, где есть нечто, с чем я связан, тут узел, который нужно разрубить, чтобы обрезать нить.

Странным образом здесь, ни около дома, ни на территории небольшого палисада у него, не было людей. Не наблюдалось и гор обломков, разбросанных вещей. Какой-то уголок, не тронутый войной. Но именно здесь фонило скверной так, что я, вроде бы и не ощущая запахов, морщил нос.

— Ты пришёл? — ворвалось в голову. — Подчин…

Я прикусил губу, напрягся и вышвырнул прочь из своей головы голос. Тут мне решать, вести беседу — или же сразу морду бить.

Я не спешил открыть массивные, наверное, из дуба, двери и шагнуть в дом. Нельзя опрометчиво входить куда-то, не имея представления, как будешь выходить. Так что я, одновременно изучая обстановку, не появился ли кто лишний следом за мной, определил, где у дома окна, какие из них открыты и куда выходят. Если придется в спешке покидать это здание, то уже понятно, в каком направлении отходить.

И вот она, дверь. Я всегда ещё раз думаю, прежде чем начать большое дело. Вот нужно ли мне входить в это здание? Да, очевидно. Еще раз гоночными болидами проносятся мысли, и первой к финишу приходит машина с надписью «Да».

Так что… Шаг, открываю дверь, та подается на удивление легко и без скрипа, вхожу вовнутрь. Понимаю — я там, где и должен быть, если нужно выжить, если нужно принять правильную сторону. Я для того, кто на другом конце «троса», так же узнаваем, и он будет всегда знать, где я нахожусь. Так что, как говорится… Останется только один, мать его, и это будет Дункан Маклауд из клана Маклаудов. И тут музыка группы «Куин»… Какой же я мамонт, если помню этот сериал…

Однако до его создания, если только он здесь возможен, ещё много лет.

Трёхэтажный особняк внутри был в отличном состоянии, будто ещё минуту назад здесь кипела жизнь. На круглом столе, рядом с большим распахнутым окном, стояли фарфоровые чашки, в одной из которых даже остался чай, рядом лежал нарезанный белый хлеб, не успевший заплесневеть, но, конечно, скорее всё же бывший сухарем. Весь интерьер большой комнаты, самой большой на первом этаже, выполнен в светлых тонах, посреди помещения стоял стол, накрытый белоснежный скатертью, край которой был вышит чем-то, похожим на руны. И всё как бы даже и мило, уютно, но настолько отталкивала эта комната! Вопреки внешней привлекательности, это место чуть ли не физически издавало болотное затхлое зловоние.

Я ещё раз огляделся, прикинул, как можно покинуть дом, проверил даже стол на устойчивость, чтобы, в случае необходимости, запрыгнуть на него и уже после сигануть в окно. Прислушался к окружению, при этом не впуская чужой голос в свою голову. Эманации скверны, распространяемые из дома, словно даже приглушали внешние звуки. Звуков взрывов или шум пролетающих самолетов почти что и не было слышно, хотя вон они, «Яки», летят парой. Даже из окна видны.

Пройдя ещё две комнаты, я остановился. «Пуповина» вела за стену. Стал оглядываться. Дверей никаких не нашёл, но взгляд зацепился за висящую на стене картину. На полотне нескромным размером полтора метра на метр был изображен Гитлер и «германский народ, который в едином порыве…». Так захотелось смачно плюнуть в нацистскую рожу фюрера, но лишние звуки тут были явно ни к чему.

Я подошёл ближе, приподнял картину, и… ничего не увидел глазами, но почувствовал, что один участок за стеной несколько отличается от других. Я нажал на это место, но ничего не произошло. Между тем, что-то упрямо подсказывало мне, что именно здесь — ключ, позволяющий проникнуть за стену, куда вёл шлейф скверны. Сильнее, даже, наверное, используя чуть больше силы, чем мог это сделать в иной жизни, я вновь нажал на место, откуда фонило злом.

За стеной что-то заскрипело, скрип усиливался, какой-то механизм пришёл в движение. Нетрудно догадаться, что это сработала система открытия прохода. С грохотом стена подалась вперёд, а после чуть приоткрылась. Этого приоткрытого пространства хватило для того, чтобы я протиснулся вовнутрь. Но…

Я не сразу ощутил присутствие кого-то, понял, что за мной находится человек, только лишь когда он приблизился на расстоянии метров пяти.

— Вы? Русский? Коммунист? С какой целью у нас в доме? — услышал я скрипучий голос за спиной.

Со мной заговорили на немецком языке. И я, конечно, всё понял, так как немецкий — один из трех языков, что я использовал при оперативной работе. Еще в запасе английский и испанский. В такое время начинал деятельность, когда испанский нужен еще был… Знойные кубинки… Сифилис… Антибиотики! Эх, было же время!

Я успевал даже в уме пошутить, так как контролировал ситуацию, был готов сместиться в сторону, чувствовал человека, но голос… таким дряхлым, не нес в себе никакой опасности.

— По форме не видно? — спросил я, но уже на русском.

— Удивительно, вы меня поняли, а я понял вас. Солдат, но знающий иностранные языки, с умными глазами… — старик начал описывать меня вслух, как будто кто-то сидит рядом и фиксирует приметы преступника.

— Замолчи — или умрешь! — резко рявкнул я старику.

Теперь я смог рассмотреть его. Одетый в абсолютно неуместный фрак, с накрахмаленным воротником и манжетами рубашки, до блеска начищенные туфли…

Но всё это вторично… Вот что важно — на незнакомце не было ни пылинки — ни на обуви, ни на одежде. А так не бывает, особенно при открытом окне, при достаточно ощутимом ветре в городе, где и земли не видно, сплошная пыль из извести и штукатурки. И если от старика не фонило силой, то…

Я быстро протянул руку к старику и сорвал с него брошь в виде орла.

— Да что вы себе позволяете⁈ — возмутился он. — Немедленно верните! Вы не какой-нибудь коммунистический мародёр-унтерменш? Вы же к хозяину пришли…

Я позволил ему исходить возмущением. Как только явно золотая вещица оказалась у меня в руках, я разглядел сущность твари. Да, это нечисть. но, такая, слабосилок, что ли. Как шакал рядом с тигром Шер-Ханом. А вот где Шер-Хан, я уже понимаю.

— Ты меня видишь? — удивился и вместе с тем испугался старик.

— А не должен? — спросил я.

— Нет… — тускло проскрипел старик, который на самом деле… СТАРИК.

В том смысле, что я видел перед собой морщинистый клубок, из которого торчали ноги. И эти скелетообразные конечности переступали в сторону стены, явно в надежде на спасение от меня.

— Что это такое? — потребовал я, указывая на брошь, одновременно другой рукой потянув не сопротивляющегося старика за ворот фрака.

— Хозяин дал, чтобы я был больше похож на себя прежнего. Но почему ты не покорился хозяину?.. — старик вдруг выпучил глаза и…

— Помер… — констатировал я факт смерти и отпустил бездыханное тело.

Оно осело на пол.

Вот только верно ли смерть эта была только что… Не умер ли старик раньше? И я почувствовал, что на старика воздействовали оттуда, из-за стены.

Передо мной был слуга, он прекрасно понимал, что я пришёл к некоему его хозяину, но не понял иного… Я не под контролем. Значит, были те, кто приходил сюда под этим самым контролем? И сколько людей? Думаю, что все, или большинство вопросов снимутся, когда я пойду к тому, кто хочет считаться хозяином.

Он уверен в том, что это я в ловушке и должен прийти в качестве самодвижущегося обеда? Пусть… Как это ни странно, но часто нужно поддаться своему противнику, чтобы он думал, что всё идёт так, как задумывалось, а он уже побеждает. Чтобы не сбежал враг, чтобы чуть расслабился. И тогда… Вот я и обязан сделать это самое «тогда». Я уже рассчитал, моих новых умений должно хватить, если встречусь с таким же существом, как тот лысый ряженый майор-гипнотизёр.

Я ещё раз осмотрел комнату, мебель, придумал, чем именно заложить дверь в логово того самого хозяина, чтобы она внезапно не закрылась, проанализировал ситуацию. И… пошёл.

Иначе нельзя!