Теневик. Конец войны

Глава 2

Сознание возвращалось урывками. Сначала боль — тупая, давящая. Она пульсировала в затылке, отдаваясь по всему черепу. Потом ворвались запахи: гарь, масло, сивуха. Гулкий грохот техники, тяжёлые шаги по булыжнику. Кто-то играет вдали на гармони. Я открыл глаза — серое небо, тут и там белые пятна облаков, низко висящие провода. Что за…

Мысли неслись, словно гоночные болиды. Стало понятным, что я — и не я вовсе, что такой какофонии звуков, что врезается в сознание, не может быть в том времени, в том городе, который я оставил. Гусеницы?.. Война? Так быстро я не соображал даже в лучшие свои годы.

— Боец! Ты что, охренел в корень? А ну, встал быстро! Кому говорю? — требование капитана в форме РККА прозвучало громче, чем иные звуки.

Голос у человека в форме был прокуренный, сиплый, в нём чувствовалась не просто злость — это привычка командовать, даже, можно сказать, повелевать. Я глянул на него — лицо в красных прожилках, под глазами мешки, пуговица на кителе расстёгнута, фуражка набекрень. Пьян? Да, сивушное амбре разносилось от капитана достаточно отчётливо. И все так реалистично, правдоподобно.

Нет, нет, этого просто быть не может. Мой мозг отчаянно искал рациональное объяснение происходящего, так что я стал убеждать себя, что, видимо, оказался на съёмках какого-либо фильма. И тут же получил кучу доводов против подобного вывода. Например, почему у у меня так болит затылок? Там явная травма, и на съёмках я уже был бы у врача, или хотя бы режиссер кричал бы, что у него посторонние на площадке.

Тогда напрашивался иной вывод. Хреновый, нужно отметить, но также имеющий право на жизнь: я нахожусь явно не в своей реальности или в прошлом.

Надо же, как легко я принимаю эту новость. Я почти что безэмоционален. А мой мозг спокойно работает, принимает информацию: фиксирует звуки, даже запахи анализирует, а также я чувствую некоторые неудобства одежды и то, как у меня из сапога чуть вылезла размотавшаяся портянка. Так что, да — я в некой иной реальности. Ну или всё же в прошлом.

— А ну, сука, вставай! Чего расселся? — продолжал требовать противным голосом капитан. — У меня взвод лучших бойцов! Слышишь? Лучших!.. Полёг!.. Я один и остался. А ты!.. тут отдыхаешь, когда…

— Хьех! — услышал я выдох и будто почуял, что в меня летит нога.

В этот раз я даже не успел поразиться тому, насколько быстро смог среагировать и сместиться. Нога пролетела мимо цели, а её носитель, не совладав с равновесием, грузно рухнул рядом со мной на брусчатку, словно мешок картошки.

— Ты охренел⁈ Я ж упал! — взревел хриплый голос, который уже не был столь категоричным.

Я привстал, чуть отодвигаясь от лежащего рядом капитана… Окончание Великой Отечественной Войны. Это понимание пришло почти моментально, как только я увидел в небе самолёты, сильно напоминающие Ла-7. Пара таких пронеслась надо мной, если можно так говорить об этих далеко не самых скоростных машинках, покачав крыльями. Я увлекался как-то техникой времён Великой Отечественной Войны, так что знаю, что эта модель появилась на фронте не сразу, только в 1944 году.

— Мля… попал, — вымученно выругался капитан, вставая.

Сумев встать, он начал приводить себя в порядок.

Мне хотелось возразить офицеру, что попал как раз-таки здесь я. А он — так… Хотя бы в своей реальности.

К нам приближался патруль.

— Что здесь происходит⁈ Немедленно подняться и представиться! Военная комендатура! Капитан Евстафьев, — представился офицер.

Я почему-то не спешил подниматься, всё сидел на каменной мостовой. Только снова почувствовал тот же холодок по спине, что и на складах… Мозг уже проанализировал все возможные и, казалось, невозможные данные и вынес определённый вердикт. Я однозначно в прошлом и, судя по всему, либо в Берлине, либо в каком-либо из достаточно крупных немецких городов. Учитывая доносящиеся до моих ушей звуки, вокруг царит радость. Играет гармонь, слышу песни, уже пообщался с пьяным офицером. Так, это что, День Победы настал? Или только какой-нибудь город взяли?

— Капитан Игнатьев, дивизионная разведка! — образцово представилось недавно вдрызг пьяное тело, которое только что пробовало меня пнуть ногой.

А тут даже вытянулся и стоит, почти не шатаясь.

— Сдать оружие, капитан! — с нажимом приказал офицер комендатуры.

Уже поднялся и я, и с открытом ртом, наверное, и с выпученными глазами, рассматривал происходящее. Мозг-то всё уже понял, но я не хотел верить даже фактам.

— Представьтесь! — потребовал теперь и от меня капитан с красной повязкой.

Быстро пришла мысль, что если у меня и есть документы, то они должны быть в нагрудном кармане гимнастёрки. Там и оказалась книжка красноармейца. Извлекая документ, я хотел было быстро прочесть, как именно меня зовут, но офицер перехватив мою руку, силой вырвал документы.

— Я жду, представься, боец! — потребовал офицер комендатуры, упреждающе положив руку на кобуру.

Конечно же, я не мог представиться. Собственное имя называть? Скорее всего, теперь это бессмысленно — почти наверняка оно у меня другое.

— Капитан Игнатьев ударил меня по голове, и от того сейчас не могу вспомнить даже год, у меня сильно гудит в ушах, товарищ капитан, — произнёс я, вырабатывая хоть какую-то стратегию общения.

Нужно же что-то говорить. А то сочтут, что я диверсант или вовсе неучтённая личность. Хотя по взгляду моего визави ясно, что меня всё равно возьмут в оборот.

По каким-то косвенным признакам, а ещё по солоноватому привкусу воздуха стало понятным, что я находился в Кёнигсберге, который ещё не успел стать Калининградом. И чёткого убеждения, что окончена война, у меня не было. Возможно, вокруг ликовали лишь от того, что сам Кёнигсберг пал. Так что, бдительность у комендатуры должна сохраняться, как и у особистов. И сразу после войны наверняка охота на шпионов и диверсантов не закончится.

Интерес комендатуры был теперь сосредоточен ко мне. Офицер так и буравил меня холодным взглядом. Я сказал, что у меня ранение? А разве в книжку оно не записывается? Но что же еще можно было сказать?

— Пройдёмте с нами! — казённым тоном приказал капитан военной комендатуры, а меня вместе с любителем сивухи окружили трое бойцов из его сопровождения.

Промелькнула мысль о том, чтобы убежать. Но как она появилась, так же и потухла. Это было бы нерационально. Так или иначе, но мне необходимо определиться с отношением к властям. Надолго ли я тут? В этом времени, в этой реальности? Без разницы, насколько. Нужно предполагать и действовать с той позиции, что надолго. И пока можно отыгрывать роль контуженного и ударенного по голове. Тем более, что я отчётливо ощущал пульсирующую боль в затылке. Так что, вроде как, и не вру. Ну, а далее — далее уже по ситуации.

Мы шли по мощёной булыжником мостовой, и я волей-неволей узнавал местность. Не сказать, что в Калининграде часто бывал, но память всегда имел отменную, поэтому мог очень быстро сообразить даже, в каком направлении мы движемся.

Понятно, почему мне кажется, что меня то и дело кто-то касается ледяной ладонью — это потому, что мы в том же городе, где я умер.

Или нет?

— Что-то не та-ак, — протяжно, с напряжением сказал один из бойцов, при этом продолжая, будто запрограммированный робот, выполнять свои функции конвоира. — Бе—ежа-ать!

Складывалось ощущение, что происходящее будто бы замедлилось, реальность казалась тягучей, как кисель в детстве. Как же давно было это детство!

— Ах! — жжение под рёбрами, чуть ниже места, где должно было быть солнечное сплетение, застало меня врасплох.

Ощущение, словно меня прижали раскаленной кочергой, а я начал задыхаться под её напором. Не сказать, что боль была невыносима, скорее, она была неожиданной. Ни с того, ни с сего, но солнечное сплетение будто бы подожгло изнутри, а дыхание спёрло.

Шедший недалеко от нашей группы майор, на которого отчего-то не хотелось смотреть, и я то и дело отворачивал голову, резко остановился и уставился в мою сторону. В груди жгло всё сильнее и сильнее. Теперь это жжение распространялось не только на солнечное сплетение, а почти на всё тело, ноги, руки, стало одновременно жечь, а затем я похолодел — будто бы отлила кровь, как когда затекает конечность.

И тут я почувствовал чьё-то присутствие.

Нет, конечно, я понимал, что рядом со мной идут бойцы, которые временами даже тыкали стволами винтовок мне в спину, молчаливо и как-то механически подгоняя, что здесь и офицер военной комендатуры, и тот же неожиданно протрезвевший, наверное, от предвкушения выволочки, капитан. Кстати, и он шёл теперь с остекленевшим взглядом, словно робот. Но дело было не в этом — я чуял кого-то ещё. Именно так, словно сработала какая-то чуйка, предвещающая опасность.

— Капитан, куда ты ведёшь моего бойца? — спросил незнакомый майор, однако смотрел прямо мне в глаза.

Не на капитана военной комендатуры, а на меня. Я — его цель! Ощущалась боль теперь и в голове. Болел не череп, ударенный недавно, такой боли я ещё не ощущал. Словно жгло уже и мозг, а ещё начала кружиться голова.

— Я забираю своего бойца, — каким-то непонятным голосом, словно раздавалось эхо, произнёс майор.

Реакция капитана военной комендатуры, его бойцов, и того капитана, который хотел самоутвердиться за мой счет, поражала. Они просто встали, как вкопанные, и при этом пожирали, не моргая, глазами подошедшего майора. А ещё все вокруг стало каким-то медленным.

— Конечно! Забирайте бойца, он же ваш… — механическим голосом, словно это само собой разумеющееся, произнёс командир патруля.

Я не мог понять, что здесь происходит. Но то, что меня готовы отдать какому-то левому армейскому майору, было слишком неправильным.

А ещё эти шумы в голове. Складывалось такое ощущение, что я борюсь с каким-то паразитом, что проник мне в мозг и мешает мыслить. Между тем, я понимал, что происходит нечто невероятное, абсолютно выбивающееся из понимания человеческой природы.

Гипноз! Наконец-таки уловил ту самую мысль, которая хоть как-то объясняла происходящее. Если бы по долгу своей службы я не встречался с таким явлением, то, возможно, и не смог бы сообразить, так как нечто всё ещё продолжало мешать внятно думать.

— Ты идёшь со мной! — словно внутри огромного колокола, раздавались слова в моей голове.

Голос майора не звучал, он словно полз, растягивался, замедлялся, как и все пространство вокруг. Слова растекались в голове, как чёрная масса, липкая, тягучая. Я посмотрел на офицера комендатуры.

— Това-а-арищ ка-апита-ан, что-о происхо-о-о-ди-ит? — растягивая слова, сумел произнести я.

— Боец, иди с майором! — произнёс офицер комендатуры пусть и словно робот, но четко.

Глаза офицера комендатуры не моргали, взгляд — пустой, мёртвый. Я попытался сказать что-то ещё, но горло перехватило, как будто что-то невидимое сдавило трахею. Передом мной в облике майора не человек.

Это… не человек!

— Нет… — напряжением сил просипел я. — Я не пойду-у!

— Беги-и-ите-е! — продолжал удивлять боец из конвоя, он словно тоже боролся.

Существо со звездами майора на погонах не могло взять под контроль этого молодого парня явно восточной внешности. А ещё я на миг почувствовал в этом парне нечто своё, словно брата или очень близкого друга, с которым мы уже не в одной передряге побывали и помогали друг другу всегда.

Выражение лица у майора можно было бы описать как обескураженное. Он явно удивился и трижды повторил своё требование, обращаясь то ко мне, то к бойцу с раскосыми глазами. Я же трижды существу отказал, а вот боец, видимо, всё же сдался. Я сконцентрировал свой взгляд на существе, ряженом в форму майора. Очертания его лица, плеч, формы офицера, даже оружие — всё начало странно дрожать и смазываться… Будто на только что нарисованный акварелью портрет майора Красной Армии вылили воду, и краски потекли.

Уже скоро передо мной стоял не майор, а невысокого роста щупленький мужчина, в костюме-тройке, абсолютно лысый, глаза у которого светились необычайным огнём. Они были жёлтыми, словно у зверя.

— Ты меня видишь? — на немецком языке спросил меня странный тип.

Этот язык по долгу службы я знал, и не только его, так что понял вопрос.

Враг! Услышав немецкую речь, я твёрдо уверился, что передо мной опасный недружественный… Человек? Почему-то я не хотел его называть человеком. Всё моё естество вопило только об одном: УБИТЬ! УНИЧТОЖИТЬ! СЖЕЧЬ нечестивое существо, чуждое нашему миру!

— Боец, переходишь в подчинение к майору… — безэмоционально талдычил уже в который раз офицер военной комендатуры.

Но я не стану его слушать. Резко перехватываю деревянное цевье винтовки и без особых сложностей выдёргиваю её из рук одного из замерших бойцов, на прицеливание и выстрел времени нет, переворачиваю её и пытаюсь ударить прикладом ксеноса — но его в том месте, куда направлен удар, уже нет.

Мне не нужно было оглядываться, я кожей чувствовал, что существо переместилось мне за спину. Делаю тяжёлый шаг в сторону, мимо меня пролетает, искрясь и ударяясь о брусчатку, будто бы посланный неведомой силы электрошокером заряд. Оживились и мои конвоиры. Офицер комендатуры попробовал подставить мне подножку. Нелепо, медленно, но, если бы мои мысли продолжали быть тягучими и липкими под чужим влиянием, они даже этим примитивным маневром свалили бы меня.

Тем временем, нечисть разорвала дистанцию — вот он направляет на меня переднюю конечность, словно прицеливаясь. Я понимаю, что именно из условной руки электрический заряд и должен исходить. Ещё один шаг, словно через трясину, в сторону, второй шаг. Искры бьют об брусчатку, а камни покрываются трещинами, от булыжников отлетают осколки, которые брызгами летят в стороны, но словно в замедленной съемке. Мелькает мысль, что я перемещаюсь столь стремительно, что, может, мой силуэт бы и не различили, если б кто-либо за этим следил.

— Дай мне уйти! — уже с меньшим напором, словно силёнок у существа осталось не так много, требует некто у меня в голове. — Я не трону тебя, я только хочу выжить!

— Убить! Убить! Убить! — прогоняя чужие мысли, стучит во мне.

Я даже могу этот голос победить, не поддаваться ему. Однако ведь он не призывает меня убить советского офицера или женщину, ребёнка, вот уж тогда я бы сопротивлялся со всей силы. Однако убить врага, чуждое существо — мой долг.

Это что же, я-то тоже — иной? Человек ведь не может так передвигаться, как это делаю я. Ещё шаг, ещё. Искры ударяются в то место, где я только что стоял. Делаю ещё шаг и оказываюсь за спиной лысого.

— Бах-бах-бах! — раздаются выстрелы.

Пришли в себя и красноармейцы. Контроль над их сознанием спал, будто пелена. Бойцы и офицер открыли огонь, и явно не по мне. Но, это существо оказалось не менее быстрым, чем я, и могло уходить от выстрелов.

— Дай уйти! Не держи меня! Или я убью их всех! — голос был уже не в голове, щуплый лысый требовательно вопил, а я просто услышал, как, уверен, и остальные, эти слова.

Очередной заряд молний расколол камень брусчатки рядом со мной, и я изловчился поймать один из крупных осколков плывущих в этом киселе.

— Н-на! — выкрикиваю я и кидаю его в лысого.

Камень, к моему удивлению, летит быстро, даже слишком, но не это самое важное. Я хотел попасть в ухо существу хотя ведь это почти невозможно, так быстро он перемещается — и попал, куда метил.

— А-а! — болезненно выкрикивает существо, замирая на секунду.

— Бах-ба-бах! — не зевают красноармейцы и офицер военной комендатуры.

Лысое существо с яркими желтыми глазами получает в придачу ещё три пули в своё тщедушное тельце и замертво заваливается на землю. Мир вокруг сразу же, как по щелчку пальцев, перестаёт быть тягучим, медленным. Казалось, что я вынырнул из воды, где наблюдал за неспешным подводным миром, а на поверхности — чемпионат по скоростным гонкам на гидроциклах.

Я не знаю, что именно меня сподвигло срочно убегать, но наверняка и мне ведом инстинкт самосохранения. Что бы ни произошло, я не хочу быть арестованным, допрошенным, изученным и расчлененным. Это я, конечно, утрирую, но сам служил, знаю, что такого уникума, чья скорость на порядок превышает любую человеческую, а ещё и самого не знающего до конца своих возможностей… Конечно, такого будут исследовать, с толком, с чувством, с расстановкой, невзирая ни на что, жёстко, если надо, а если сочтут опасным для общества — то и убьют.

Я должен осмотреться, хоть что-то понять из происходящего, а уже потом решать: стоит ли идти на сотрудничество с властями, или сами власти не многим лучше, чем убитое существо… Или… Да как же так получается, что тут, в Кёнигсберге бегают эти желтоглазые существа! А я? Человек ли? ЧЕЛОВЕК!!!

Сделав два столь же быстрых шага, как и в бою с лысым, я оказался за ближайшим домом. Благо, улочки в этом теперь уже советском городе — узкие, а вокруг достаточно мусора, горы кирпичей и обломков. С моей скоростью передвижения скрыться среди всего этого было несложно.

— Бах! — прогремел выстрел, а я видел, как мимо пролетела пуля, только чуть опережая меня.

Я провожал пулю взглядом!

Никто меня не преследовал, хотя это понятно — успеть вряд ли получится. И у меня возник вопрос: а почему же лысый не убежал? А ещё существо что-то говорило, чтобы я его не держал. А я разве держал?

Поняв, что за мной никто не гонится, даже почувствовав это, я, напротив, решил вернуться назад. Чтобы получить хоть какую-то информацию о происходящем, нужно не бегать, а наблюдать.

Я должен был посмотреть, как будут действовать красноармейцы, или, может, какие-то специальные службы, что прибудут на место происшествия. В голове моментально была произведена оценка ситуации, и я увидел место, откуда мог бы безопасно наблюдать за происходящим.

Я мчался, но не чувствовал ног. Пространство вокруг смазывалось, здания дрожали, будто я протискивался сквозь саму реальность. Сто метров? Двести? Чёрт, я не знал, сколько пробежал, но когда остановился, мой след ещё вибрировал в воздухе. И ведь это был бег с препятствиями, так как камней вокруг навалено не на один десяток сломанных или ушибленных ног. На миг подумалось, что неплохо бы мне заняться профессиональным спортом. Куда там Усэйну Болту или другим спринтерам до меня?

Так что скоро я оказался на втором этаже здания с разбитыми стёклами и даже с дырами, зияющими в стенах. Прислушался, но никого не почувствовал, не услышал. Здание было пустым. Понадобилось ещё минуты две, чтобы увидеть и оценить пути отхода и занять наиболее выгодную позицию с хорошим обзором на то место, где было убито существо.

Прильнув в стене, через отверстие от чего-то, похожего на результат работы крупнокалиберного пулемета, я вполне вольготно расположился на кирпичах и стал наблюдать за тем, что происходило снаружи.

Кстати, тот восточного типа парень, который до последнего не поддавался гипнозу лысого, теперь достал чётки и начал что-то приговаривать. Что интересно, капитан военной комендатуры не останавливал этого красноармейца — хотя в эти времена атеизм был, так сказать, государственной религией, а иное каралось.

Так что? В Красной Армии есть такие, как я? А кто я?