Тёмные Агнцы

Глава 9

За последнюю неделю Розалин почти свыклась с мыслью, что теперь с Фредериком они живут под одной крышей. Не то, чтобы она перестала бояться, напротив, буквально в каждом шорохе, в каждой тени девушка слышала и видела его. Помимо того, что Тревор увеличил её личную охрану, которая денно и нощно теперь дежурила не только возле её рабочего места, но и охраняла двери в её комнату, Розалин принимала выписанный Мартой препарат, помогающий справляться с паническими атаками и параноидальными видениями. Она всё же заставила себя выйти на работу, когда увидела в каком состоянии ребята вернулись с последнего задания, и, чтобы не заставлять раненную Тэмлин ещё и заменять её, решила преодолеть свой собственный страх. Сковывающий её ужас конечно никуда не исчез, даже несмотря на то, что Фредерик и впрямь не появлялся, как и заверил её дядя, но тем не менее, каждую секунду жизни, будь то бодрствование или сон, Розалин находилась в ужасном напряжении и ожидании чего-то плохого.

Тревожно проспав после ночного дежурства от силы часа три, Розалин вывалилась из комнаты, чувствуя себя уставшей и разбитой. Единственное, на что ей хватило силы это слабо поприветствовать сменившихся телохранителей, включить компьютер и налить себе кофе, благо кофемашина находилась прямо в кабинете. Обессиленно плюхнувшись в кресло, Розалин решила, что если не может уснуть, лучше немного поработает, хотя больше надеялась, что скучная работа просто выполнит для неё роль лекарства от бессонницы. Напомнив себе попросить на следующем сеансе Марту назначить ей такие волшебные таблетки, девушка приступила к работе.

Но сон так и не пришёл, зато настроение ухудшалось с каждым часом, а напряжение в теле росло. Весь день Розалин пошёл на смарку, всё буквально валилось с рук: каждая бумажка, ручка, телефон, стакан с кофе, из-за чего за прошедшие пол дня ей пришлось переодеться четыре раза. Любому, кто обращался к ней с рабочими вопросами, будь то служащий бюро или позвонивший вышестоящий, Розалин обязательно отвечала невпопад. В конце концов Кваме Мур Каси, заменяющий Тревора в его отсутствие и в силу возраста почти никогда не наслаждавшийся сном, попросил Розалин, чтобы любого, кто обратиться к ней, она посылала за ответами к нему, за что девушка была старику благодарна.

Время подходило к обеду, а в особняке по-прежнему было тихо — рейнджеры отсыпались после ночного дежурства, чему Розалин уже жутко начала завидовать. Сама она, протирая покрасневшие глаза и медленно попивая уже двадцатую чашку кофе, уныло пялилась в голографический экран. Уже несколько раз Розалин безуспешно пыталась прочесть первые два предложения в присланном ей документе, и не могла уловить сути, из-за чего злилась ещё больше.

Взяв скомканный бумажный платочек и протерев им выступившие на лбу бисеринки пота, она распустила волосы, щёлкнула шей и расслабленно откинулась на кресле, как вдруг крышка ревизионного люка с гулким звоном резко распахнулась, а следом за ней спрыгнул Фредерик.

Вздрогнув от неожиданности, Розалин в следующее мгновение пронзительно взвизгнула, как кошка, которой прищемили хвост.

— Нет-нет-нет, прошу… — тут же взмолился Фредерик, примирительно выставляя перед собой руки. — Я не собираюсь причинить тебе боль…

Он не успел договорить, как мгновенно дверь кабинета распахнулась и на пороге возникли телохранители девушки, которые, подскочив к незваному гостю, больно скрутили ему руки.

— Роза, умоляю, просто выслушай меня, — не пытаясь вырваться из цепкого захвата охраны, которые уже потащили его к выходу, мягко попросил Фредерик.

На перегородке его носа после перелома, что оставили в подарок Морган и Хью на последнем задании, красовался фиксатор, а под глазами ещё до конца не сошли отёки.

— Что здесь происходит? — спросила неожиданно появившаяся в дверях Фрэн.

Взгляды всех мужчин обратились к ней, тогда как Розалин в ужасе смотрела только на своего бывшего похитителя.

— Я хочу поговорить с Розой, — за всех ответил Фредерик и, вновь посмотрев девушке в глаза, тут же добавил: — Мне запрещено даже подходить к ней, я осознаю это. Но я просто хочу поговорить.

Телохранители вновь потащили его к выходу.

— Роза, прошу… — шепнул Фредерик, но девушка сильно зажмурилась и зажала уши руками.

Фрэн, тоже мучавшаяся от бессонницы и усталости, некоторое время переводила взгляд с одного на другую, после чего закатила глаза и рукой преградила путь телохранителям, пытавшимся вытолкнуть нарушителя вон.

— Дайте ему уже сказать, — буркнула она.

— Но у нас приказ…

— А мне плевать.

Широким шагом пройдя к Розалин, капитан, схватив её за руки, насильно опустила их, открыв уши.

— Что ты делаешь?! — пискнула девушка.

Одной рукой держа Розалин за кисти, другой Фрэн грубо повернула её лицо к Фредерику, которого по-прежнему держали телохранители.

— Взгляни в лицо своему страху, — сквозь зубы зло прошипела она.

Бесконечно долгое мгновение бывшие похититель и его жертва молча смотрели друг другу в глаза.

— Прости меня… — наконец выдохнул Фредерик. — Я знаю, что поступил с тобой отвратительно, уже осознал, что разрушил тебе жизнь и прошу только простить меня. Все эти годы я думал, что ты погибла, и каждое прожитое после этого мгновение провёл в сожалениях о том, что сделал с тобой… И ужасно скучал по тебе… Не было ни дня, чтобы я не вспоминал тебя, Роза, чтобы не мечтал вновь увидеть и сказать тебе всё это…

Пока парень нёс сей романтический бред, Розалин пыталась закрыть уши, но Фрэн держала крепко и буквально заставляла её слушать бессмысленные слова. Но в один момент в глазах девушки зажёгся огонь, и всегда невинная роза, хрупкий цветок в этой оранжерее странных соцветий, вдруг взорвалась. Доведённая до исступления не прожитой до конца травмой, собственными мыслями и фантазиями, паническими атаками и бессонницей, Розалин взревела, как раненный зверь, и, с силой вырвавшись из рук Фрэн, которая не стала удерживать, подлетела к бывшему похитителю и с размаху ударила его кулаком в лицо.

— Ты мне всю жизнь испортил! — заорала она в зачинавшейся истерике, которая в этот раз была похожа не на топившее её цунами, а на извержение вулкана. — Думаешь, я смогу тебя после такого простить?! Ты не заслуживаешь прощения! Такие как ты — чума на теле социума! Ты отвратителен мне, как никто живущий на земле, и я тебя ненавижу!

— Роза, прошу… — тихо взмолился Фредерик, бессильно повиснув в руках обескураженных телохранителей, по лицам которых вполне можно было понять, что они не знают, как действовать в этой ситуации.

— Не смей называть меня так! — Розалин вновь опустила в лицо парня кулачок. — Не смей больше даже заговаривать со мной! Даже подходить и смотреть в мою сторону больше не смей! Иначе я убью тебя! Убью, убью!

Девушку всю трясло от испытываемого в этот момент праведного гнева за себя и свою растоптанную жизнь, по глазам текли слёзы, и, не выдержав нового для себя испепеляющего изнутри чувства, она убежала.

После её яростного крика в кабинете воцарилась пронзительная тишина, которую через мгновение нарушила уже Фрэн.

— Это было неплохо, — хмыкнула она, сунув сигарету в зубы, и, закурив её, подошла к Фредерику.

Секунду любуясь, как обильно текущая из носа кровь заливает парню лицо, Фрэн схватила его за шиворот и поволокла за собой.

Пока она буквально тащила его, Фредерик вдруг вспомнил слова отца, которые тот сказал однажды, когда ему было тринадцать лет.

«Всё в этой жизни можно купить, — говорил Руперт Элломард. — Верность, ум, секс, даже чувства. Жизнь человека ничего не стоит, но если самому назначить цену, можно купить верного раба, несмотря на то, что рабство давно отменили. Особенно легко купить женщин, их можно покупать и продавать столько, сколько душе угодно, пока они не опустошатся до такой степени, что даже дьяволу будет не интересно покупать их души».

Тогда Фредерик не особо понимал слов родителя, но верил, как ребёнок, безоговорочно. Эти слова прочно закрепились в его голове, и бывший мафиози жил по ним, как по святой заповеди. Правда до недавнего времени, пока внезапно не осознал всю их жестокую лживость.

— Куда ты меня ведёшь? — безжизненно спросил Фредерик, когда они с Фрэн стали спускаться по лестнице.

— В больничное крыло, — пусто отозвалась капитан.

— Беспокоишься о других, когда сама на последнем издыхании?

Фрэн резко остановилась.

— Выглядишь очень плохо, — пояснил Фредерик. — Кожа бледная, как у мертвеца, синяки даже не сходят, и ты дрожишь, будто у тебя температура. О себе когда начнёшь беспокоиться?

— Не твоё дело, — буркнула Кольер, подтолкнув парня вперёд. — Я капитан, а не ты.

Розалин видела, как Фрэн забрала Фредерика с собой, наблюдала за ними украдкой с третьего этажа и, когда они скрылись в больничном крыле, побежала обратно в свой кабинет. Там она не остановилась, чтобы продолжить работу, а пулей влетела в свою комнату и, заперевшись, застыла, придерживая дверь спиной, словно боялась, что бывший похититель внезапно к ней прорвётся. Спустя пару минут, уговорив саму себя, что Фредерик, сейчас находившийся в руках медиков, при всём желании не возник бы здесь прямо в это мгновение, Розалин побежала в ванну.

Быстро освободившись от одежды, она встала под прохладный душ, чтобы успокоить бешено рвущееся сердце и тело, что охватил уже знакомый жар.

Увидев Фредерика так же близко, как это было три года назад, Розалин вновь почувствовала прежнее непреодолимое желание почувствовать его. Его поцелуи, прикосновения, объятия. Несмотря на дикий перед ним страх, прекрасно зная о том, что он за человек, девушка так же ничего не могла поделать с испытываемым к нему влечением. И если бы дело было в каких-нибудь сумасшедших чувствах, таких как симпатия к бывшему похитителю и мафиози! Нет, кроме ужаса, отвращения и ненависти девушка не испытывала иных чувств, дело было только в её поломанной сексуальности! И хотя Марта, проведя с ней много сеансов и исследований в том числе по этой части, продолжала утверждать, что всё с её сексуальностью в порядке, Розалин всё равно продолжала считать себя конченной извращенкой. Ведь разве это нормально испытывать дикое возбуждение и получать яркие оргазмы при фантазиях о человеке, перед которым кровь стынет в жилах?..

Достигнув при помощи мастурбации нескольких мощных разрядок, Розалин обессиленно сползла на пол душевой и в голос заплакала. Чувствуя себя отвратительно грязной, даже порочной, будто захлебнулась в ужасном грехе, хоть никогда не была религиозной, она, обхватив себя руками, буквально выла, как раненный зверь. И вновь задавалась вопросом, почему из раза в раз представляет только Фредерика, почему не может испытывать ни влечения ни обычной влюблённости к другим парням и вообще кому-угодно? Ведь дальше так ни жить, ни работать уже было не просто трудно, а по-настоящему невыносимо.

К вечеру Фрэн насильно привела Фредерика на сессию к психиатру, хотя тот и не сопротивлялся. Некоторое время он смиренно сидел в кресле, ожидая, пока Марта переговорит с капитаном в коридоре, и из обрывков частично слышал, как психиатр мягко отчитывала Фрэн за то, что та уже несколько месяцев избегает встреч с ней. Капитан на это большую часть отмалчивалась, пока не отмахнулась тем, что в терапии нет смысла, учитывая, что жить ей осталось не более полугода.

Фредерик только успел подумать о том, что его догадка о смертельном недуге старшей по званию подтвердилась, как психиатр вошла в кабинет.

— Здравствуй, Фредерик, — мягко произнесла Марта, направляясь с натянутой улыбкой к своему креслу. — Рада, что ты здесь, и прошу прощения за ожидание.

Она заняла место напротив и, сцепив руки в замок, доброжелательно посмотрела на бывшего мафиози. Но Фредерик не верил в её приветливые взгляд и в улыбку, потому что успел заметить на мгновение проявившиеся в линии челюсти желваки и напряжение в движениях: то как она незаметно поправила волосы, тяжело упала в кресло, тихо выдохнула, будто собираясь с мыслями. И в самом взгляде мелькнула неприязненная искра — такие мельчайшие моменты он давно научился распознавать, благодаря своей подготовке к месту главаря мафиозной группировки. Ведь ему много раз приходилось иметь дело с врагами, мысли и желания которых нужно было уметь буквально видеть. Если человек не умеет владеть собой, своими движениями и эмоциями, а таких было большинство, ими было легко управлять. Но Марта, как психиатр, умела скрывать истинные чувства и эмоции почти идеально.

— Фрэн рассказала мне, что ты ослушался приказа Тревора и подошёл к Розалин, — начала Марта, натягивая на себя маску полной невозмутимости.

Она больше ничего не уточнила, не спросила и, глядя пациенту в глаза, просто ожидала от него реакции.

— Да, это так, — безжизненно подтвердил Фредерик.

— Расскажешь, что тебя подтолкнуло на этот шаг?

— Это очевидно, мне хотелось извиниться за то, что я с ней сделал, — и видя, что Марта распахнула губы, чтобы что-то уточнить, тут же добавил: — Я знаю, что это бессмысленно, ведь никакими словами и делами исправить то, что я совершил, уже невозможно.

— Если сможешь, объясни подробнее, что двигало тобой в тот момент, — попросила Марта.

— Для отчёта перед Тревором?

— В том числе. Но главное для того, чтобы я смогла правильно составить твой психологический портрет.

Фредерик едва заметно кивнул. Сейчас он уже не смотрел на Марту, взгляд его вообще не был направлен хоть на что-то, только куда-то внутрь себя.

— Мной двигал простой эгоизм, — наконец глухо произнёс бывший мафиози. — Я привык действовать внутренними импульсами и редко задумывался над тем, что ощущают другие рядом со мной. Чувствуя себя отвратительно за то, что совершил, я хотел хоть как-нибудь исправить это. Но даже понимая, что прощения не получу, мне было важно сказать Розе то, что я сказал. Я уже много лет чувствую себя бесконечно виновным в том, что похитил и держал её против воли. Прошлого не исправить, я это понимаю, но как же мне хочется сделать хоть что-то, чтобы искупить свою вину перед ней, чтобы она простила меня, чтобы никогда не вспоминала о том, что тогда было, чтобы перестала воспринимать меня чудовищем… Хотя я такой и есть, с этим ничего не подпишешь.

Марта несколько раз хотела вставить хоть слово, уточнить что-то для отчёта, но Фредерик продолжал медленно выводить слова, как краски на холсте, полностью погрузившись в свои внутренние переживания. И психиатр пока не понимала, говорил ли он искренне, или это была обычная уловка психопата, сказанная лишь для того, чтобы никто не смог прорваться в его действительно тёмный мир.

— Ранее ты отказался говорить, что сподвигнуло тебя на похищение Розалин, — едва Фредерик смолк, наконец сказала Марта. — Быть может сейчас ты будешь готов ответить?

Фредерик мгновение молчал.

— Раньше я думал, что это нормально, похитить ту, что нравится, — тихо произнёс он всё же. — Мой отец сделал то же самое с моей матерью, и многие годы я думал, что всё так и должно быть, пока мать не покончила с собой полтора года назад. Я первым обнаружил её тело и прочитал предсмертное письмо, в котором она призналась, насколько невыносимой была её жизнь с отцом, что принудил её насилием к браку, в котором родились мы с сестрой. В тот момент всё, во что я верил и что не подвергал сомнению, рухло как карточный домик. Оказалось, наша семья не была счастливой и любящей, как я думал прежде, мать на деле считала отца чудовищем, разрушившим её личность и жизнь. Она терпела его все эти годы только ради нас, но так как мы стали совершеннолетними, ушла.

Марта молчала, не решаясь прервать подобную откровенность, на которую любые её пациенты, с которыми она проводила тысячи терапевтических сеансов многие годы здесь в бюро, были готовы лишь спустя год или того больше. Фредерику же понадобился лишь месяц, чтобы открыться так сильно, или так только казалось?

— Так глупо было повестись на все слова отца, что он говорил и чему меня учил, — добавил бывший мафиози.

— Правильно ли я поняла, что ты решил похитить Розалин и принудить её к браку с собой, потому что видел перед собой родительский пример? — уточнила Марта.

— Типа того.

Голос Фредерика с каждым словом звучал всё глуше, будто ему было неприятно говорить об этом и даже просто вспоминать. Его взгляд был по-прежнему направлен куда-то в глубину, но при этом не был мутным или неосознанным, напротив, сильно нахмуренные брови сделали его глаза потемневшими от боли.

Марта сделала отметку в своём планшете.

— Как ты думаешь, если бы не пример родителей, ты бы решился пойти на это? — осторожно произнесла она.

— Трудно сказать, — уклончиво начал Фредерик. — Возможно, пример родителей и оставил на мне некий отпечаток, но я так же прекрасно осознаю, что тогда в семнадцать я мог остановиться и хотя бы просто подумать, засомневаться в правильности своих поступков. Но я этого не сделал, поэтому все мои поступки до и после встречи с Розалин результат только моего собственного выбора.

Почему-то после его слов Марта едва удержалась, чтобы не скривить лицо, но вместо этого она попросила:

— Если сможешь, расскажи подробнее о своём детстве и юношестве.

— Для чего? — безразлично бросил Фредерик.

— Для лучшего понимания того, с чем тебе пришлось столкнуться, для выявления всех деструктивных установок, впитанных тобой с воспитанием как в семье так и в социуме…

— Я сын бывшего главаря самой страшнейшей мафиозной группировки за последние сто лет, — прервал психиатра Фредерик, взглянув ей прямо в глаза. — По вашему, в моей жизни могло быть хоть что-то не деструктивное?

На его губах играла насмешливая полуулыбка, но в глазах застыла грусть. Марта никак не отреагировала на его едкое замечание, ибо её цель была кристально ясна — за несколько сеансов понять, кто сидит перед ней, тяжёлый психопат, или человек, с которым ещё была возможность проработать практические и вербальные проявления его тёмной стороны. Однако пока в этот самый момент она была настроена слишком скептически.

— Тогда, если захочешь, расскажи о том моменте, когда ты обнаружил тело матери, — попросила Марта, делая новую пометку в планшет.

— Хотите узнать, что я почувствовал тогда? — с деланным безразличием вопросил Фредерик и тут же с какой-то надрывностью добавил: — А что ещё может почувствовать человек, потерявший своего близкого? Боль, отчаяние, неверие в произошедшее…

Ответ был слишком расплывчатым, чтобы можно было сделать по этому вопросу хоть какой-то вывод. Обычно подобными общими фразами и заезжими выражениями отвечали тяжёлые психопаты, которые на деле не могли испытывать какие-либо чувства, в том числе сожалеть о чём-либо, испытывать горечь утраты или сочувствовать. Изучив этику чувств и эмоций обычных людей, такие психопаты с лёгкостью могли сыграть то или иное чувство, вплоть до привязанности, ибо были по-жизни актёрами, но отличие состояло в том, что в их случае всё было слишком поверхностно. Никто из психопатов никогда не мог рассказать о чувствах под глубинным взглядом, только если это не касалось их болезненно-извращённых идей.

Однако, подобные общие фразы так же могли свидетельствовать и о нежелании пациента погружаться в то, что представляло для него болезненную рану.

— Ты был очень близок с матерью? — обходным путём начала пробираться Марта сквозь тёмный лес души бывшего мафиози.

— Вовсе нет, — глухо ответил Фредерик, опуская взгляд в сцепленные перед собой руки. — Мама не признавала меня. Сказать почему точно даже не могу, но есть догадка о том, что я ассоциировался у неё с отцом.

— Почему ты так решил?

— Мне кажется она ненавидела меня…

Фредерик произнёс эти слова с сомнением, но словно между строк мелькнула яркая уверенность, и Марте вдруг показалось, что в его жизни произошло нечто такое, что закрепило в его сознании именно это чувство.

— Были инциденты? — осторожно вопросила Марта, внимательно наблюдая за реакцией Фредерика.

Погружаясь в воспоминания далёких дней, бывший мафиози некоторое время молчал, но после очень тихо ответил:

— Мама пыталась убить меня.

Теперь Марте пришлось выдержать паузу. Каким бы блестящим психиатром она не была и сколько бы лет не проработала в бюро даже с очень сложными пациентами, она по-прежнему оставалась просто человеком, которому порой было трудно отбросить лишнее сочувствие, которое мешало в такие моменты здраво судить.

— Сколько тебе тогда было лет? — в следующее мгновение ровным голосом спросила Марта.

— Пять, — пусто отозвался Фредерик и вдруг усмехнулся. — Самое странное, что я почти ничего не помню за тот период жизни, но этот момент помню даже слишком отчётливо.

— Ты уверен, что это была именно попытка убийства? — уточнила психиатр. — В таком малом возрасте вполне нормально, что мозг мог что-то напутать…

Фредерик чуть развернулся и, разорвав пуговицы на рубашке, припустил на плечах, оголив спину на которой красочно обрисовывались несколько ран от пулевых ранений, и на их фоне яркой полоской выделялась одна едва заметная длинная полоса — бывшая рана сделанная явно ножом.

— До тринадцати лет я думал точно так же, и даже обвинил отца в том, что он специально не разрешает мне видеться с матерью, пока он не показал медицинское заключение о моём тогда состоянии и о психическом состоянии матери, — безжизненно сказал Фредерик и быстро набросил рубашку. — Но даже тогда я не поверил, пока своими методами не выяснил истину.

— Хорошо, — делая очередную пометку, произнесла Марта и вновь взглянула на бывшего мафиози. — Зная правду, ты испытываешь какие-нибудь отрицательные чувства по отношению к матери?

— Имеете ввиду ненависть? — безразлично спросил Фредерик. — Нет, не испытываю. Я просто не понимал, почему она так поступила, но все мои вопросы отец проигнорировал, а попытки поговорить с матерью пресекал. Только в семнадцать, в тот день, когда я заявил о своём намерении жениться на Розалин, я вновь увидел маму, но она отказывалась оставаться со мной наедине. Поэтому сейчас я могу строить только догадки, но думаю они не далеки от истины.

Марта, как бы не старалась оставаться бесстрастной, не смогла не почувствовать укол сострадания в самом своём сердце. Никто из людей, кроме тяжёлых психопатов, для которых психиатрия до сих пор ищет шанс научиться хоть толике эмпатии — главной составляющей для нормального существования в социуме — не желает для себя подобной судьбы, когда твою личность ломают и выбрасывают, как ненужную игрушку. Самое страшное, когда это делают родители, которые являются для собственного ребёнка именем бога на устах, целой вселенной. В идеале родители должны быть принимающими и безусловно любящими хотя бы своих детей, тогда эта любовь становится фундаментом для нормального существования в этом мире и шансом построить с кем-то здоровые близкие отношения. Так было у Морган с Робин, ведь, несмотря на преступные годы, что они провели после смерти родителей, сейчас они оказались более способными к отзывчивости, пониманию чувств других, к дружбе и нежности, что дарят в достатке хотя бы друг другу.

Но Фредерика сломал собственный отец, который воспитывал его как своего приемника, и мать, столь же сломанная разбитая вдребезги женщина, что пыталась убить маленького сына в страшном помутнении, Марта, как психиатр, была в этом уверена. И никак после подобного детства человек не сможет быстро осознать собственных ошибок, что сделал он даже не потому, что так хотел, или потому, что получал от этого наслаждение, а потому, что не был научен жить и действовать иначе. Самым страшным для всех юных пациентов Марты был момент, когда они после продолжительной терапии начинали именно осознавать весь пережитый ими ужас. Многих это ломало настолько, что они заканчивали жизнь самоубийством в стенах этого бюро. Многих ломало так, что они неделями и месяцами проводили в жутких истериках и помутнении рассудка, потому что наконец-то начинали не только понимать всю прожитую ими жесткость, но и собственные поступки, и причинённую их руками боль другим, и, главное, начинали испытывать сострадание к себе самим. Лишь после долгих сеансов приходило принятие, а после появлялась возможность на исправление собственных сломов, на зализывание страшных душевных ран, и на то, чтобы вновь взрастить жестоко обломанные крылья некогда чистой детской души.

На следующее утро Тревору пришло тревожное уведомление на сотовый и, быстро покинув кабинет, он направился в оружейную. Так как она находилась ярусом ниже первого этажа, отсюда не доносились какие-либо звуки в сам особняк, но стоило директору появиться даже в ведущем в оружейную коридоре, как он услышал глухое пиликанье.

Распахнув двери, Тревор увидел, как всё пространство оружейной заливает мерно мигающий оранжевый свет. Он прошёл к дальней стене, где у стола с огромным монитором стояла главный инженер.

— Всё так плохо? — с ходу спросил он, вглядываясь в экран.

На нём отражалась некая шкала с явной тенденцией к понижению.

Мэй Ву, бросив на Тревора быстрый взгляд и вновь уставившись в экран, кивнула.

— Магнитометры показывают критическое снижение поля земли почти по всему Сиэтлу, — быстро произнесла она. — Если так продолжится, пиши пропало, уровень радиации уже начал расти.

— Насколько значительно?

— Ещё не так значительно, но если это не прекратится, через месяц наступит конец света.

Тревор задумчиво промолчал.

После последней битвы прошли полторы недели спокойствия, ни в одну ночь после этого нергарри не прорывались к ним в гости, и его подопечные смогли наконец-то за долгое время полноценно отдохнуть и почти восстановиться. И вот теперь вдруг с утра пораньше все поставленные по периметру города магнитометры показывают, что всё это было лишь затишьем перед бурей. А тем временем Фредерик, сколько не пытался, но нергарри больше не слышал, ни слова, ни даже просто звука. Могли ли эти существа понять, что среди рейнджеров появился тот, кто невольно подключается к каналу их связи? Могли ли они вообще воспрепятствовать дару Фредерика?

— Нужно сообщить об этом правительству города, — произнёс наконец Тревор.

— И что они сделают? — хмыкнула Мэй Ву.

— Людей нужно эвакуировать. Я отправляюсь в мэрию, а ты держи меня в курсе показателей.

И с этими словами, Тревор покинул оружейную, а вскоре и бюро.

Прошло ещё пару дней, в которые по-прежнему ничего не происходило — нергарри не наступали, Фредерик больше не появлялся перед Розалин, рейнджеры отдыхали, и только Тревор отсутствовал целыми днями, разъезжая по штату, пытаясь убедить власти в нависшей над ними угрозе, ведь магнитное поле земли по-прежнему колебалось, то достигая опасно низких отметок, то вновь выравнивая показатели.

Наступил последний день ноября, и Робин Блэр решила отметить день рождение брата, поэтому на выданную ей зарплату устроила небольшой праздник прямо в столовой. С рассветом, когда другие удалились отдыхать, она развешивала гирлянды зелёно-красного цвета, пока повара готовили на заказ хаггис, суп с петухом-пореем — любимое блюдо Моргана, краппит хайд, крауди и шотландские пышки.

Когда Морган вошёл в столовую одновременно с Хью и Эрролом, их встретили хлопушки и громкие поздравления молодого человека с двадцатилетием. Парни, не ожидавшие подобного приветствия, застыли, а следом за этим заиграла любимая песня Моргана — «The Flower of Scotland» группы «The Corries». Робин, держа в руках бенгальский огонёк и мелодично подпевая словам песни, играючи пританцовывая и улыбаясь во весь ряд маленьких зубов, подошла к оторопевшему Моргану, тянувшему глупую улыбку.

— С днём рождения, брат, — вскинув рыжие брови, радостно произнесла девушка.

Морган по-доброму рассмеялся и обнял одной рукой Робин за шею.

— Спасибо, сестра, — крепко поцеловав её в висок, ласково произнёс он и добавил: — Только ты умеешь устраивать подобные сюрпризы.

Вместе они направились к столику, украшенной зелёной клетчатой скатертью, и плюхнулись на стулья, но Робин это не устроило.

— Ребята! — тут же вскочила она на ноги снова. — Идёмте за наш столик! Отметим день рождения Моргана вместе!

Рассевшиеся по отдельности Хью и Эррол не обратили на них даже малейшего внимания.

— Вся выпивка за мой счёт, — хитро пропела Робин, которую Морган сразу отдёрнул. — Не дёргайся, — тут же зашипела на него девушка, страшно вытаращив глаза, но брат с этого не испугался, а прыснул со смеху.

Если Эррол оказался безразличным к лукавому предложению девушки, то Хью, едва вперившись в голографический экран сотового, взглянул на их столик, на котором в изобилии стояло тёмное пиво — излюбленный напиток Моргана. И поэтому, не сказав ни слова, Хью, хрустнув шеей, поднялся с места и, сделав пару шагов к ним, приземлился на стул рядом с именинником.

В это время в столовую по очереди ввалились сосредоточено смотрящий себе под ноги Найджел, уставшая Тэмлин, которая, сильно ссутулившись и скривив губы бантиком, плелась следом с закрытыми глазами, дымящая сигаретой Фрэн, и чинно шедший, словно царская особа, Шерман.

— Ребята! — едва завидев рейнджеров, весело махнула им рукой Робин. — Идите к нам! Сегодня у Моргана день рождения!

Никак не отреагировавшие Найджел, Шерман и Фрэн прошли к стойке, где начали делать заказы завтраков, а вот Тэмлин, словно очнувшись ото сна, распахнула глаза, встрепенулась и тут же подорвалась к их столику.

— Уооо! — взвизгнула она, крепко обнимая Моргана за шею, чем едва его не придушила. — Поздравляю! Сколько тебе исполнилось годиков?!

Взглянув на неё, как на несмышлённое дитя, Морган, закатив глаза и качнув головой, всё же буркнул:

— Двадцать.

— Так ты уже большой мальчик! — хлопнула в ладоши Тэмлин, которая всего лишь на три года была старше именинника. — И что у нас в сегодняшнем праздничном меню? — с радостной готовностью вопросила она, плюхаясь на стул рядом с Хью.

Её мини-юбка-клёш чуть задралась, приоткрыв ажурные трусики, на которые тут же опустился взгляд Брайерса, но лейтенанта это нисколько не смутило. Одарив парня соблазнительной улыбкой, Тэмлин закинула ногу на ногу и повела плечом, с которого мягко соскользнула ткань сильно растянутого красного пуловера.

Как будто им не угрожала опасность от конца света, что прочила Мэй Ву, они продолжили непрерывно о чём-то говорить и лить в высокие стаканы пиво, все кроме Тэмлин, которая пила исключительно сок. Робин то и дело бегала от столика к стойке и обратно, чтобы притащить все заказанные ей блюда. Сначала это походило на обычный небольшой праздник в кругу друзей, хотя лживо весёлую Тэмлин и угрюмо молчаливого Хью вряд ли можно было назвать именно так. Но Блэров, кажется, это совсем не волновало. Порой, пока лейтенант непрерывно о чём-то болтала, брат и сестра надолго ловили взгляды друг друга и глупо улыбались, однако в этих улыбках скрывалась не столько радость, сколько щемящая тоска, которая слезами отразилась в глазах Робин в один момент, когда Морган, подняв свой бокал, поднёс его к бокалу сестры.

— Спасибо, что ты есть, — тихо произнёс он.

Робин закусила губы, но наполнившие глаза слёзы всё равно скатили по её щекам. И хоть она с радостью чокнулась с братом своим наполненным бокалом, из которого тут же через край полилась пена, во взгляде её по-прежнему отражалась грусть.

Найджел, быстро позавтракав, ушёл, за ним отправились Эррол, и Шерман собрался, было, последовать его примеру, но тут в столовую в развалочку вошёл Фредерик. Шерман остановился и, не отрывая от бывшего мафиози взгляда, откровенно его разглядывал. Фредерик же, оглядев праздничное убранство столовой и заметив шумную компанию, тут же направился к ним.

— Что празднуем? — упав на стул рядом с Робин, поинтересовался он с очаровательной улыбкой.

— День рождение малыша Моргана, — хитро подмигнула Тэмлин имениннику, на что тот снова закатил глаза, но ничего не сказал против такого чересчур вольного прозвища.

— О, поздравляю, — взглянул Фредерик на Моргана.

Тот, ещё не простив парня за то, что он ранил сестру, угрюмо промолчал, а вот сама Робин, быстро забывающая любые обиды, пододвинула к Фредерику стакан с пивом.

Давно Блэры уже не отмечали какие-либо празднества, особенно дни рождения, и всё после потери родителей. В годы их безоблачного детства именно отец и мать устраивали им подобные праздники. Они украшали дом цветами их когда-то древнего шотландского рода, драпировав почти всю мебель в зеленую клетчатую ткань с красными тонкими линиями. Мама готовила всю ту еду, которая Робин в этот день заказала у поваров, и пусть вкус не был тем самым из детства, обоих их накрыло приступом невыносимой ностальгии. И даже песни, что Робин заботливо поставила в плеер столовой, играли звучанием того далёкого в их жизни, что уже не повторится никогда.

Пусть этот счастливый момент было со вкусом горечи, но он не потерял своего истинного богатства лишь из-за омрачивших его воспоминаний. Напротив грустные воспоминания сделали и сам момент праздника и их именно душевной, не столько кровной, близости ещё драгоценнее, именно такими, которые хотелось запомнить навсегда.

Радуясь этому дню, брат и сестра, крепко держась за руки, словно опасаясь, что если разомкнут пальцы, оба тут же исчезнут, поддержали беспечные разговоры Тэмлин и Фредерика. Хью, преспокойно попивая пиво, продолжал молча пялиться в телефон, но ровно до тех пор, пока Робин вдруг не встрепенулась и, подорвавшись к барной стойке, не выдернула оттуда празднично упакованную коробку.

— Тебе подарок, — произнесла она, торжественно вручив её брату.

По-доброму усмехнувшись, Морган в нетерпении разорвал обёртку и открыл коробку, откуда выудил настоящий килт.

— Надевай! — радостно хлопнув в ладоши, пискнула Робин и направилась на небольшую сцену, где стояли рояль, виолончель, стойка в барабанами, а на небольшом возвышении лежали в специальных кейсах ещё пара инструментов.

Пока Робин, вбежав на сцену, выудила из кейса электронную гитару, которую стала подключать к возвышающимся колонкам, Морган, обречённо закатив глаза, надел килт и уже после быстро стянул штаны, оголив ноги с густым рыжим пушком.

Робин заиграла незатейливую мелодию, отдалённо напоминавшую медленные шотландские мотивы из-за сильно изменённого звучания электронной гитары. Кажется, Моргану было неловко, потому что он уронил улыбающееся лицо в ладонь и начал неуклюже переминаться с ноги на ногу. Он прекрасно понял, чего добивалась сестра, но не мог заставить себя танцевать под искажённую медленную музыку, и тогда Тэмлин, хитро ухмыльнувшись, встала с места и бегом достигла сцены. Там она села за барабаны и начала отбивать быстрый ритм, подсказывая Робин, как играть дальше, и девушка подчинилась, с лёгкостью сымпровизировав гармоничную мелодию. Теперь музыка действительно заиграла чёткими и лёгкими мазками настоящей джиги.

Дальше началось какое-то безобразие, хорошо подвыпившая Розалин и Тэмлин играли что попало, от рок-н-ролла до хеви-метала, и первое время Морган даже с удовольствием танцевал, пока устало не повалился на стул, где продолжил напиваться вместе с Хью и Фредериком.

Шерман, так и не смог заставить себя присоединился к ребятам, однако бессовестно продолжал любоваться бывшим мафиози, фантазируя на его счёт разные вещи сексуального характера. Отмечая про себя привлекательную жилистую фигуру Фредерика, Шерман думал как красиво смотрелись бы синяки и следы укусов на его бледной коже, и как было бы приятно увидеть в его больших небесного цвета глазах страх. Любуясь очаровательно-лукавой улыбкой Фредерика, он мечтал услышать срывающиеся с его губ стоны боли, и уничтожить его манеру держаться поразительно расслабленно, словно тому было всё в этом мире безразлично. Это бесило Шермана особенно сильно, хотелось заставить его подчиниться, одеть на тонкую шею ошейник и посадить на цепь. Однако, погружаясь в свои сексуальные фантазии, парень продолжал напоминать себе, что не собирается опускаться до насилия, к тому же его сомнения насчёт Фредерика подтвердились. Как и все ребята, Шерман уже был в курсе того, что бывший мафиози предпочитает женщин, в особенности их секретаршу.

Фрэн, первое время не обращая внимания на слишком громкую музыку и неразборчиво орущих песни девчонок, спокойно работала за ноутбуком, но после, почувствовав сильный приступ головной боли, пошла на выход. Здесь она внезапно столкнулась с Розалин, робко заглянувшей в проём, как делала всегда с тех пор, как Фредерик появился в бюро. Увидев его, она застыла и, широко распахнув в ужасе глаза, не отрываясь смотрела на то, как он беспечно веселится вместе с остальными.

Фрэн пару секунд наблюдала за секретаршей, — казалось девушка не заметила капитана, даже не пропустила её в двери, — потом перевела взгляд на Фредерика, продолжавшего наслаждаться пивом, перекидываться шутками с парнями и не замечать всунутой в проём головы Розалин. А потом Фрэн толкнула девушку обратно в коридор и, проходя мимо, тускло бросила:

— Хватит уже быть такой трусихой. Пока ты будешь жалеть себя, будешь оставаться в тени собственного ужаса, и в твоей жизни никогда ничего не изменится.

Розалин с удивлением проводила капитана взглядом, хотя её глаза побитого жизнью щенка почти всегда отражали удивление в той или иной степени.

— Несмотря на то, что ты не в команде, — остановившись, добавила Фрэн через плечо, — мы твоя семья. В любое время ты можешь попросить о помощи, и никто из нас тебе не откажет.

Капитан ушла, а Розалин ещё некоторое время раздумывала над её словами. Она уже и сама устала жить в вечном страхе, устала от истерик, постоянной паранойи и своих безудержных сексуальных фантазий с участием бывшего похитителя. И так же понимала, что весь этот отвратительный кошмар может продлиться хоть всю жизнь, если не избавиться от травмы, но от неё Розалин не сможет избавится, пока не прекратит буквально лелеять её в своей душе. Получался замкнутый круг.

Постоянно думая об этом, она пришла к выводу, что терапия не помогает ей потому, что она словно боится избавляться от этой кровоточащей раны, будто постоянный страх и боль сохраняли её невредимой, как бы парадоксально это не звучало. Словно Розалин была раненым животным, который благодаря испытываемому ужасу бежала прочь от всего того, что могло бы убить её, но при этом не замечала, как несётся буквально в пропасть. Но в этот момент, после услышанного от Фрэн, Розалин впервые в жизни твёрдо решила, что постарается больше не оглядываться в прошлое и не позволит страху властвовать над своей жизнью.

Стиснув зубы и кулачки, девушка твёрдой походкой вошла в столовую и, не стараясь смотреть только вперёд, с гордо поднятой головой прошла к стойке, где сделала поварам заказ. Всё это время она чувствовала на себе взгляд Фредерика, но старалась не дрожать, хоть ей это плохо удавалось. Когда же Розалин заплатила за еду и прошла с подносом к отдельному столику, то, едва коснувшись стула, внезапно растеряла всю свою решимость. Она специально села спиной к бывшему похитителю, чтобы не испытывать соблазна украдкой на него взглянуть, но её волнение выдало то, как в первую же секунду на пол упала ложка, и ей пришлось нести её к стойке на замену, а ноги были ватными, и Розалин несколько раз споткнулась и едва не упала.

С тех пор, как она появилась в столовой, трое парней за ней внимательно наблюдали. Хью, оторвавшись от сотового, пристально следил за каждым шагом девушки, а Шерман, презрительно кривя губы, зло и даже ревниво пару секунда переводил взгляд с неё на Фредерика, после чего поднялся с места и наконец покинул столовую. Бывший же мафиози, внезапно притихнув, с щемящей тоской в глазах любовался каждым неуклюжим движением Розалин, её подёргивающейся походкой, стиснутыми в тонкую линию губами и по-детски мягкий профиль, а после долго смотрел на её спину с приподнятыми от напряжения плечами.

Фредерик оторвался от стула, на котором сидел, распластавшись как скат, и прошёл к барной стойке, у которой стоял непростительно долго, прежде чем заказать новую выпивку, и пока ждал, продолжал смотреть на Розалин. Испытывая сильное желание подойти к ней и заговорить, он всё же сдержался, так как заметил сколь сильно дрожат её руки, в одной из которых она до посинения сжала ножик для масла.

И вдруг в этот момент до слуха рейнджеров донеслись выстрелы.