Тарзанариум Архимеда

21 декабря 1940 года, Авиньон (Прованс, Франция)

«Как там мой сын?» — подумал Шарль, глядя на широкую спину Клода, раскачивающуюся впереди. И улыбнулся. Само слов «сын» наполняло его всего непонятной горделивой радостью.

Их велосипеды как раз въезжали на мост, не очень давно переброшенный через Рону. Невдалеке виднелись развалины моста намного более старого. Времен еще Римской империи. Уже больше тысячи лет они омывались тем, во что нельзя войти дважды и время вместе с паводками подтачивало каменные арки. Их сейчас осталось всего две из когда-то многочисленной аркады. Судя по рассказам Клода, их тоже хотели снести, но уважение к седой старине этих мест все-таки остановило строительных варваров. Военных варваров двадцатого века остановить было гораздо труднее.

«Как там мой сын?» — снова подумал Шарль, мельком взглянув на старинную часовню у входа на старый мост. Она напомнила ему другую часовенку под Марселем, в которой он пытался неумело молиться, прося у Бога благополучных родов для Марии.

При этом воспоминании Шарль снова улыбнулся. Но уже грустно. Чего только не сделаешь ради любимой женщины! Даже поступишься своими атеистическими принципами. Но, факт остается фактом. Роды, которых все боялись, прошли успешно, и маленький Жан-Джон появился на свет и здоровеньким, и веселеньким, не доставив никаких огорчений ни ему, ни своей матери. Нет, недаром — совсем недаром! — он привез Мэри на землю своих предков. Хастон был ярым противником этого. Впрочем, он совершенно не одобрял и довольно ранней женитьбы своего друга. Но Шарль настоял на поездке. На свою голову настоял.

— Уф-ф! — тяжело двинул Клод прокуренными легкими и съехал с моста на обочину дороги. — Давай дальше пешочком пройдемся.

Шарль взглянул вверх, куда уползала серая змея дороги и, согласно кивнув, тоже слез с велосипеда. Клод в это время нагнулся, проверяя шины: ему все время казалось, что переднее колесо немного пропускает воздух.

— Сейчас бы нам машину, как в старые добрые времена, — бубнил он. — Нет, постановлений напонаставляли[7]! Проклятые боши!

— Ну, — мягко возразил Шарль, — это уже совсем не боши. Это уже наши, родные. Кризис, все-таки.

— В голове у них кризис, — начал закипать Клод, доставая сигарету. — С прошлого года, когда Гитлер на Польшу полез. Или, даже, с тридцать седьмого. С Мюнхена.

Насчет Мюнхена Шарль был согласен, но говорить о политике ему совершенно не хотелось, и потому он промолчал. Клод же молчать не собирался. Попыхивая ароматным дымком, он всю дорогу бурчал про Компьенское перемирие и линию Мажино, про маршала Петэна и гнусный городок Виши, про проклятых итальяшек, и только неподалеку от древних Папских Палат, перешел на более злободневные темы.

— И все-таки, Шарль, я отказываюсь понимать, как вы будете перевозить такое количество оружия, — пожаловался он, прислоняя свой старенький велосипед к стволу огромного платана, росшего у самого входа в его дом. — До Дижона далековато. До Парижа, тем более. Неужели помощь нашей группы вам совершенно не понадобится?

— Абсолютно, — попытался развеять сомнения Шарль, передавая Клоду руль своего двухколесного агрегата. — Этим делом займется марсельская группа. Парижане настаивают.

О том, что марсельская группа маки состоит из него одного, Ардальон естественно и благоразумно умолчал. Впрочем, в том, что он сможет доставить оружие и взрывчатку на оккупированную территорию, Шарль был уверен на все сто процентов. Неуверен он был в другом.

— Клод, вы так и не сказали мне, каким образом ваши люди обнаружили этот тайник?

Тот отвел глаза в сторону.

— В этих краях можно обнаружить и черта. Или, наоборот, святую чашу Грааля. До Лангедока с его альбигойской ересью отсюда — рукой подать…

— Катары, тамплиеры, Альбигойская война, все это меня совершенно не интересует, — мягко перебил его Шарль. — Это — дела давно минувших дней. Тем более, что те же храмовники вряд ли использовали автоматы и гранаты для защиты чистоты святой веры. При всем уважении к их тайнам, это было бы уже чересчур.

— Чересчур, это тащить такой опасный груз через добрую половину Франции, — недовольно возразил Клод. — Сколько у вас людей?

Шарль внимательно посмотрел на него.

— Людей-то хватает. Правда, отыскивать совершенно непонятные тайники с оружием они не умеют.

Теперь настал черед Клода внимательно посмотреть на Ардальона.

— Мне кажется, или…

— Или, или, дорогой Клод… Понимаете, категория людей, любящих и умеющих наполнять эту грешную Землю чем-то таинственным, очень часто относится к категории секретных служб. В разные времена эти службы носили разные названия. Но всегда были связаны друг с другом. И физически, и духовно.

— Я абсолютно уверен в своих ребятах, — ощетинился Клод.

— Да я не об этом, — слегка поморщился Ардальон. — Ваши ребята могут ничего не знать. Наоборот, скорее всего, они ничего не знают. Им подсунули тайник, у них загорелись глаза, они сообщили вам, вы связались с парижанами, парижане вышли на меня. Как вам такая цепочка? И если теперь раскручивать ее с конца, вовлекая в эту раскрутку все больше и больше звеньев, и никого до определенного времени не трогая, то…

— Вы говорите очень серьезные вещи, Шарль. — Глаза Клода посуровели до стального блеска. — Однако, как мне кажется, эти рассуждения не только что пришли вам в голову. И вы, не смотря на это, все-таки приехали в Авиньон, связались со мной, вышли на… Короче, подставились полностью.

— Подставился, подставился, — вздохнул Шарль. Они так и разговаривали, оба вцепившись в руль его велосипеда. — А что мне оставалось делать? Давайте рассуждать логически. Вы, кстати, кто по специальности?

— Рабочий я. Всю жизнь на ткацкой фабрике вкалывал. А что?

— Да нет, ничего. Очень даже хорошо. Вы, как практик, все быстрее должны схватывать. Итак, ваши люди вышли на вас… Кстати, сколько их было?

— Трое, — хмуро ответил Клод. — Хорошие ребята. Только молодые ужасно.

— Что, прямо так втроем и вышли?! — ахнул Шарль.

— Да нет! Конспирацию мы знаем. Работаю я только с одним. А что трое, так они тайник вместе нашли. Когда с девчонками на пикник ездили.

— И девчонки знают?

— Нет, вроде.

— Ну, ну, — недоверчиво покрутил шеей Ардальон, выпуская, наконец, руль велосипеда. — Ладно, оставим это пока. Как вы с Парижем связались?

— Через Дижон.

— Еще одна лишняя цепочка. Ездили, или как?

— Тетка у меня там живет. Мы с ней переписываемся. А в письме иногда глупые фразы вставляем. Только нам известные.

— Очень хорошо. Дижон тоже связывается с Парижем подобным образом. Физических контактов нет, но кое-какие акции координировать удается. Таким образом, если предположить, что и мои предположения верны, то нашим тайных дел мастерам пока известны только вы, трое ваших ребят да с недавних пор ваш покорный слуга. По идее, они сейчас должны начать меня прощупывать. Что ж, пусть их!..

— И вы так спокойно говорите об этом?!

— Ну, не совсем спокойно, но и волноваться раньше времени я совершенно не намерен. Давайте сделаем так, Клод… Пусть пока ваша тройка рассыплется. Вы тоже где-нибудь притаитесь. Мы же возьмем тайник и посмотрим, какая будет реакция. Если все спокойно, то значит, что у меня довольно буйная фантазия. Если нет… Придется вам своих людей, ох, как перепроверить! Фантазии, ставшие реальностью, страшная сила, мой дорогой друг, для реальности, не проникшейся последствиями фантастики.

— Дуче и фюрера с его СД да гестапо даже в страшном сне не нафантазируешь, — угрюмо бросил Клод. — А тайник могли и кагуляры[8] соорудить… — Он помолчал. — Однако я начинаю переживать за вашу группу.

— Ничего с нами не случиться, — беспечно ответил Ардальон. — Есть у нас в Марселе некоторые способы противодействия, которые и не снились ни германским, ни итальянским воякам.

— Хорошо бы ознакомиться.

— Всему свое время, Клод. А пока давайте прощаться. Ситуация мне ясна и мы попробуем оставить бошей и макаронников с носом. С очень большим и длинным носом.

Рука авиньонского маки была крепка и мозолиста. Надежна. Настоящая рабочая рука.

По дороге на вокзал Шарль попытался набросать план последующих действий. В том, что он сможет забрать оружие, сомнений у него не было. Такотан, надежно законсервированный в окрестностях Марселя, не подведет. Конечно, в условиях войны и всеобщей подозрительности, использовать аппарат, настроенный на нервную систему Ардальона — полная авантюра. Эммануил никогда бы не согласился на это.

Но дружище Эм далеко, в Карлсбадских пещерах Нью-Мексико, спокойно сооружает новую модель тантора. А он, Шарль Ардальон, больше не может спокойно наблюдать за тем, что творится в Европе. В сентябре тридцать девятого он вообще хотел поднять старый тантор и разнести в щепки если не весь Берлин, то резиденцию психически ненормального фюрера обязательно. Пьер вспомнил скандал, который закатил ему тогда Эм, и поежился.

Ведь он согласился с правотой Эма («А Москву ты не хочешь с грязью смешать?»..) только уже здесь, во Франции, после взятия немцами Парижа и после того, как советские войска в свою очередь ринулись на прибалтийские страны. До этого он верил в СССР если не полностью, то… А тогда, во время их спора, Эммануила поддержала и мать («Даже в самой справедливой войне машина государства работает только на себя!»). Еще через несколько дней ее не стало. Раны, полученные во время памятного нападения на центр в Аламогордо, таки доконали самого близкого Шарлю человека. Близкого, конечно, за исключением Мэри.

Как она плакала на похоронах! А сам Ардальон поклялся, что их будущий ребенок родится только во Франции. Эм отговаривать их не стал. Но и не дал согласия на использование тантора. Впрочем, Шарль и не просил. Ардальоны отбыли в Европу обычным путем, на пароходе. А под его днищем за ними незримо следовал такотан Шарля. Связь с роботом с помощью биополя осуществлялась всего на расстоянии до тридцати километров, но этого хватало, чтобы, до поры до времени, надежно прятать его невдалеке от себя на французской территории.

Все это было еще до нападения бошей, до взятия линии Мажино и Компьенского перемирия. А когда англичане уничтожили в алжирском порту Оран почти весь французский флот, Шарля понесло. Неожиданно даже для себя самого связавшись с парижским Сопротивлением, он хотел сразу же отправить Мэри с Джоном в Штаты, но жена наотрез отказалась делать это.

Пришлось перевести их с сыном на другой конец города и стать для окружающих холостяком. Ничего… Закончит вот это, впервые серьезное, дело и все-таки отправит их в Америку. Если нужно будет, свяжется с Эммануилом, вызовет тантор, насильно засунет в него свое небольшое семейство и… Тут становится опасно. Очень опасно. И Шарль Ардальон, он же Пьер Арданьян, незаметно огляделся по сторонам.

Старинный Авиньон готовился к Рождеству, был по предпраздничному хлопотливо-расслабленным и никакой войны в нем не ощущалось. Что ж, война — это мятежное состояние души. Большинство французских душ было пока безмятежно. По крайней мере, внешне. Хотя, вон в том шатене, с беретом, натянутым на самые уши, явно ощущается какое-то смятение. Ишь, как напряженно замер у витрины небольшого магазинчика!

Пьер прошел через старинные городские ворота, мимо многовековых оборонительных стен старого Авиньона, и оказался на станционной площади. Шатен шел за ним.

Сделав пару небольших кругов и купив свежую газету, Арданьян снова оглянулся, сбивая с плеча невидимую пылинку. Синий берет маячил невдалеке. Та-а-ак… Кажется, началось. Нет, недаром он насторожился, ознакомившись с тайником, найденным людьми Клода в предгорьях Альп. Такое количество оружия, да без охраны! Явный перебор. На немцев непохоже. Они умнее. Скорее, итальянцы.

Однако теперь у него самого охрана, судя по всему, есть. И очень, наверное, надежная. Что ж, проверим-ка мы ее на эту самую надежность.

Подойдя к окошку кассы, Арданьян внезапно закашлялся. Поэтому ему пришлось несколько раз и довольно громко повторить название станции, до которой ему нужен был билет. Да, мадмуазель, совершенно верно. Монпелье. Конечно, конечно… Очень приятно встречать Рождество в винной столице Франции.

Про то, что Монпелье находится в направлении несколько противоположном Марселю, Пьер благоразумно умолчал. И поскольку до отправления поезда оставалось еще несколько часов, то по аллее старых платанов, помнящих, наверное, еще Людовика XVI, повернул назад в Авиньон. Прогуляться, так сказать. Марсельский состав, кстати, отправлялся на пятнадцать минут раньше и билет на него уже давно лежал в куртке Арданьяна.

Прогуливались они основательно. Не спеша побродили по старому городу, полюбовались прекрасным пейзажем с видом на Рону из небольшого садика у замковой церкви, постояли возле фонтана на территории Папских Палат, бросили в него монетку и снова пошли наматывать круги по пространству, напоминающему окаменевшую историю. Синий берет то исчезал, то снова появлялся, но всегда был невдалеке. Завидное постоянство.

Свернув на улицу Красильщиков Тканей, Пьер нырнул в маленькое кафе и, заказав рюмочку смородинового ликера с чашечкой кофе, уставился на узкий, всего метра полтора в ширину, канальчик, видимый из окна. Начинало смеркаться, но на лавочке возле него замер берет, развернувший огромную простынь газеты. Грамотный, чтоб тебя!..

Около дома без окон вращалось большое, во всю ширину канальчика, железное колесо. Сначала Пьер подумал, что это — нечто вроде водяной мельницы. Но потом понял, что колесо просто перемешивает воду, чтобы она не застаивалась в каменных, времен если не древних греков, то древних римлян — точно, берегах. А само инженерное сооружение, наверное, сохранилось еще с тех пор, когда работники, давшие название этой тенистой улочке, полоскали в канальчике свои свежевыкрашенные ткани.

Оно, конечно, не мешало бы и самому перекраситься. Поменять, так сказать, масть. Но условия явно не соответствовали этому длительному процессу. Арданьян еще раз задумчиво взглянул в окно и отодвинул наполовину выпитую чашку.

— Мсье, — обратился он к гарсону, протирающему стаканы за стойкой бара, — не подскажете, где находится туалетная комната в этом богоугодном заведении?

Материализованная древность Авиньона явно благоприятствовала изысканным оборотам речи. Но такое влияние, как выяснилось, она оказывала только на заезжих владельцев лодочных причалов, одним из которых значился по документам мсье Ардальон. На туземных работников ресторанного бизнеса она никакого влияния не оказывала, поскольку гарсон задумчиво приподнял чистейший стакан, еще раз проверяя его на свет, и не очень благожелательно ответил:

— Вон в том коридорчике, налево.

И кивнул головой на узенькие двери в левой части здания. Счет за пользование сантехникой, как понял Пьер, будет им включен в общий. Синий берет за окном был углублен в чтение газеты. В туалете никакого окна вообще не было, если не считать небольшой форточки, расположенной под самым потолком. В нее не пролез бы и ребенок.

Чертыхнувшись, Пьер снова вышел в темный коридорчик и осторожно потянул на себя двери. Ведущие, однако, в противоположную от зала сторону. По вытертым ступенькам поднялся на второй этаж и обнаружил еще одни двери, ведущие на чердак.

На чердаке было сумрачно, но чисто, как в келье средневекового монаха. Эту ассоциацию подчеркивал и призрачный свет, струящийся из слухового окошка. Арданьян осторожно выглянул из него и его взгляд сразу же затерялся среди утесов черепичных крыш. Вид, открывшийся перед ним, напоминал пейзаж какой-то странной планеты, покрытой то ли геометрически правильными холмами, то ли такими же панцирями фантастических животных. Типа моллюсков в раковинах. В двух окнах второго этажа моллюска напротив уже горел свет. На первом этаже закрывались деревянные ставни. Вечерело.

До края ближайшей крыши было метров семь. Для Пьера это расстояние было непреодолимо. Мана смогла бы. Не говоря уже о такотане. Пьер ощутил острое сожаление о том, что не подтянул робота поближе к Авиньону, в тридцатикилометровую зону биослышимости. «Странно, — подумал он, — для нас уже ничего не значат несколько сотен тысяч километров пустоты, лежащие между Землей и Луной, но несколько метров авиньонского воздуха могут стать непреодолимым препятствием. Слаб ты и неповоротлив, человече!..»

Однако, размышлять о своей эволюционной отсталости было некогда. Время стремительно утекало, как вода Роны между арками римского моста, и берет с гарсоном могли начать проявлять признаки беспокойства. До пояса высунувшись из окна, Пьер взглянул вниз.

Улочка, на которую выходила тыльная сторона здания, была спокойна и пустынна в своем спокойствии. Под самым домом, как и перед домом Клода, рос большой платан. Эти деревья накрепко вросли в Авиньон. При определенной ловкости можно попробовать перепрыгнуть вон на ту громадную ветку, а потом спуститься на землю. С тоской вспоминая законсервированный такотан, Пьер выкарабкался на крышу и заскользил по ней, тормозя подошвами ботинок и всей неудобноназываемой частью своего тела. Почти на самом краю крыши скорость была сведена до минимума, но погасить ее окончательно не удалось. Поэтому, зажмурив на мгновение глаза, Пьер резко оттолкнулся от черепицы и, словно в воду, бросился в темно-серый воздух авиньонского вечера.

На ветку он обрушился районом солнечного сплетения. Даже дыхание перехватило. Крутнулся через нее, срываясь вниз, но в последний момент успел впиться в шершавую кору засаднившими ладонями. Подтянулся и гусеницей распластался на упруго качнувшемся отростке. Вокруг пока все было тихо.

Оторвав щеку от дерева, Пьер попробовал подтвердить это спокойствие визуально. Оно подтверждалось. Над крышами бесшумно катилась Луна, как одноименная рыба матово-серебристого цвета. И никто в целом мире, кроме Хастона и Арданьяна, еще не знал о том, что она уже беременна икринками хортов, пытающихся преобразовать ее организм.

Пьер перевел взгляд на окно, светящееся напротив. Спиной к нему сидел человек с короткой стрижкой, одетый в добротный чесучовый костюм. Арданьяну был виден его напряженный затылок и левая рука, озабоченно барабанящая пальцами по подлокотнику кресла. Человек явно и нервно чего-то ожидал. В окне второй комнаты выпрямился строгий, подтянутый мужчина в черном костюме с бабочкой, разговаривающий с кем-то, не попавшим в поле зрения Арданьяна.

В любую минуту его могли заметить.

Между окнами протянулись перильца декоративного балкончика. Под ними — небольшой козырек, от которого до земли оставалось метра три. Оглянувшись на чернеющее слуховое окошко, Пьер медленно пополз по ветви. Она начала угрожающе прогибаться, но Пьер уже соскальзывал на небольшой, но толстый сук. На мгновение замер и, оттолкнувшись от него, одним прыжком преодолел двухметровое расстояние, отделяющее его от балкончика. Прилип щекой к кирпичной стене, скашивая глаза вниз и восстанавливая нарушенное равновесие. До земли оставалось не более пяти метров.

Арданьян осторожно повернул голову и уже не только щекой, но и всем телом постарался слиться с плоскостью старинного домика: в черноте слухового окошка, из которого он вылез, бледным пятном маячило чье-то лицо. Но разглядеть Пьера, прикрытого переплетением голых ветвей платана, в тени между двумя ярко освещенными окнами, наверное, было затруднительно. Пятно качнулось пару раз языком призрачного пламени и исчезло. Осталось жгучее чувство опасности.

Пьер слегка повернул голову к левому окну, за которым слышалось невнятное бормотание двух голосов, и прислушался.

— Невежливо заставлять гостя ждать, Зигфрид, — с трудом разобрал Арданьян укоризненную реплику одного из собеседников.

— Я отвечаю за вашу безопасность, герр Штольц, — твердо возразил второй голос. — И поэтому мне совершенно наплевать на все условности этикета. Вряд ли этими нормами будет пользоваться Дорнбергер по отношению ко мне, если с вами что-то случится.

— Однако ни сам Дорнбергер, ни фон Браун…

— Вы же знаете, как опасны для них встречи на, так называемой, нейтральной территории. Господину американцу надо было бы приехать непосредственно в Германию. Наши страны не находятся в состоянии войны.

— Пока не находятся… Ладно, Зигфрид. Вы все перепроверили?

— Так точно, герр Штольц!

— Это можно понимать как то, что теперь мы можем не принуждать нашего гостя к ожиданию?

— Так точно, герр Штольц!

— Успокойтесь, Зигфрид. И пригласите его ко мне.

— Я буду находиться за дверью, герр…

— Вы будете находиться внизу. У входа в здание.

— Но…

— Всю ответственность я беру на себя. Можете дословно доложить об этом Дорнбергеру.

— Однако инструкции…

— К черту инструкции, Зигфрид! Гость требует разговора с глазу на глаз. Насколько вы поняли, речь идет о неимоверном повышении мощи Рейха в неимоверно короткий срок. Вы возьмете на себя ответственность за то, что мы упустили эту возможность?

Пьер чуть не присвистнул. Вот это да! Из огня да в полымя. Однако, что это за переговоры такие между родными Штатами и неродными — чтоб им! — бошами?.. Он еще раз окинул пустынную улицу быстрым взглядом. Стемнело почти полностью и видно, естественно, ничего не было. Ни почетных караулов, ни секретных эскортов. Метров за двадцать от Арданьяна зажегся тусклый фонарь.

— Герр Николь, герр Штольц ждет вас, — послышалось в правом окне.

Из этой фразы следовало умозаключение о том, что любитель инструкций Зигфрид с минуты на минуту мог появиться на улице. Да и шатен в синем берете… Надо было срочно убираться с балкончика. Весь вопрос в том: в каком направлении. Темнота на уровне второго этажа явным образом не была тождественна темноте на уровне тротуара. Кто знает, какие призраки шатаются по древним авиньонским закоулкам?

Свет в правом окошке погас. Благословляя руку, на выключатель нажавшую, и одновременно проклиная себя за нездоровый интерес ко всяческим извращениям — например, к противоестественной связи демократии и диктатуры — Пьер осторожно тронул форточку. Она открылась легко и плавно. Через минуту Арданьян уже стоял на подоконнике. С внутренней стороны комнаты. Со стороны внешней донесся вздох закрываемых входных дверей. Молодец, Зигфрид. Исполнительный парень.

Коридорчик, в который выглянул Пьер, был полуосвещен неярким светом бра, висящего над большим, в старинной раме, зеркалом. В нем отражалось двое дверей. Одна из них — полуоткрытая, с окаменевшей физиономией Арданьяна в ее проеме. Пьер резко вздохнул, подмигнул своему отражению и скользнул ко второй, плотно прикрытой, двери. Прижался к ней ухом.

— Вы ставите меня в довольно неловкое положение, — произнес уже знакомый Пьеру голос.

— Бросьте, — отозвался второй, басовитый и самоуверенный, — все мы в этом самом положении. И все мы сами себя в него ставим. А потом ответственность за неудобную позу перекладываем с больной головы на здоровую.

— Мистер Николь, военные успехи последнего времени никак не позволяют заподозрить в болезнях головы наших руководителей. Разве не так?

— Военные успехи ваших руководителей привели к тому, что… Послушайте, Штольц, где ваш человек? — внезапно перебил самого себя бас.

— Секретарь, — мягко известил его собеседник о должности своего подчиненного.

— Пусть так. Секретарь. Где он?

— Наблюдает за входом в здание.

Послышались тяжелые шаги и иронический возглас:

— Так он еще и сторож?

Двери внезапно открылись и Арданьян еле успел влепить свое тело в стенку. Сердце на мгновение остановилось, а потом сделало бешенный рывок и начало колотиться в ритме отбойного молотка, пробивающего эту самую стенку. Пьер зажмурился. Шаги замерли на пороге соседней комнаты, а после этого повернули назад.

— Вот так, Штольц. Я предлагаю разговаривать при открытых дверях. И с открытыми картами.

Пьер медленно открыл глаза. Напротив, в тусклом зазеркалье, ему был виден небольшой письменный стол, за которым с саркастическим выражением лица замер худой человек в черном костюме. Штольц. Обладатель басовитого голоса, Николь, умащивался спиной к зеркалу в низеньком, явно ему не по размеру, кресле. Его необъятная спина рвала чесучовый пиджак. Самоуверенный бегемот против задумавшейся анаконды.

— Итак, — продолжил Николь, устроив, наконец, свое массивное тело в непосредственной близости от Штольца, — я остановился на том, что хотел разъяснить вам положение, в котором вы оказались, благодаря военным успехам вашего руководства.

Голос его был откровенно снисходительным. Впрочем, вопрос поставленный Штольцу способствовал этому.

— Скажите, мистер Штольц, сколько деньжат выделял рейхскомиссариат вашей программе накануне войны?

Анаконда дернула маленькой головкой. Все правильно. Пожимать плечами она не могла за отсутствием таковых.

— Можете не отвечать. Храните свои драгоценные секреты. Но по моим данным — с полмиллиарда рейхсмарок. Подумайте, не отвечая, сколько вам выделяют сейчас?

Штольц отвел глаза в сторону и забарабанил пальцами по столу.

— Вот, вот, — бросил Николь. — Раза в три ассигнования сократили или больше, а, Штольц? Впрочем, это действительно подтверждает факт здравомыслия вашего руководства. Зачем, действительно, выбрасывать огромные деньжищи на какое-то непонятное ракетное вооружение, если традиционные танки и самолеты наилучшим образом показали себя в военных операциях. Взлетел самолет — Дания упала. Бабахнула самоходка — ключи от Парижа у тебя в кармане. Красота!

— Однако, работы по нашим программам не остановлены. Они ведутся, — сухо заметил Штольц.

— А, — махнул рукой Николь, — на всякий случай. Но его, случай, — спина в чесучовом пиджаке нагнулась к черному костюму, — разумные люди очень часто используют для своих целей. И для своей пользы.

Анаконда блеснула впалыми глазками:

— Каких же разумных людей представляете вы, мистер Николь?

— Ой, — по голосу было слышно, что тот поморщился, — вы же прекрасно это знаете! Да тех самых, которые позволили вашему ракетостроительному институту воспользоваться разработками Годдарда[9]. Вы, что думаете — это просто хиханьки: опубликовать патент на его двигатель в немецком журнале? Не-е-т, уважаемые! И это снова же к вопросу о неудобности поз. Ваше руководство поддерживает ракетостроение «на всякий случай». Наше, к сожалению, еще просто не доросло до понимания его перспективности. Но есть люди — и у нас, и в Германии, которые прекрасно ориентируются в этой проблеме. Идеи должны работать и зарабатывать деньги!

Наступила непродолжительная пауза.

— Должен вам доложить, что все под нашим контролем, Штольц, — продолжил Николь. — Наши люди работают в окружении Годдарда и в Смитсоновском университете, и на полигоне Розуэлла…

Лицо Арданьяна обдало жаром. В Розуэлле, небольшом городке Нью-Мексико, от которого до Карлсбадских пещер не было и ста миль, у них с Хастоном было много знакомых. Причем знакомились они с ними выборочно. Выборочно в плане ракетных разработок. Хотя их группа оторвалась от сотрудников Годдарда чуть ли не на целое столетие, но руку они предпочитали держать на пульсе. Черт, как бы их самих не схватили за эту самую руку!

А Николь, между тем, заканчивал свои разъяснения:

— Как видите, я с вами предельно откровенен. А знаете почему? А потому, что мне поручено предложить вам объединить наши усилия.

Лицо Штольца напоминало маску дикого африканского племени: окаменевшее и разъяренное одновременно.

— Это решать не мне.

— Естественно. И именно поэтому эту часть нашего разговора вы можете передать Дорнбергеру, фон Брауну, фюреру вашему, в конце концов, если это необходимо, но… Но про цену этого предложения я буду разговаривать только с ними. А именно для вас у меня существует кое-что совершенно особое, дорогой мой мистер Хилл.

Пьер увидел, как африканская маска медленно превратилась в маску древнегреческой трагедии: такая же белая с черными провалами мертвых глаз. Затем лицо Штольца опять приняло бесстрастное выражение. Впрочем, когда он заговорил, в голосе его еще звучали напряженные нотки.

— Вы назвали меня каким-то странным именем, любезный герр Николь.

Тот, не отвечая, полез в карман пиджака и, достав что-то оттуда, показал это что-то собеседнику.

— Что это такое, Штольц?

— Портсигар, — после некоторой заминки ответил немец.

— Именно так и подумал ваш, хм, секретарь, обыскав меня и мой портфель. Но это, Штольц, не портсигар. А безобидный такой приборчик, который, пока не вытянута вот эта сигарета, обеспечивает полную невозможность прослушивания и магнитофонной записи в радиусе до ста метров. Вот так, мистер Хилл. Можете позвать своего секретаря и убедиться. Он же, наверняка, пишет нас.

Арданьяну в зеркале было видно, как Штольц вертит в руках дорогой портсигар.

— Вы второй раз называете это имя, герр Николь… И, кстати, почему я должен вам верить? Ведь все, что мне известно о современной технике — а известно мне не мало! — не предполагает возможностей, о которых вы говорите.

— Не предполагает. Все, что известно. Но, сколько в мире, друг Горацио, того, что неизвестно нашим мудрецам. Мудрецам-то неизвестно, но мне…

Николь откинулся на спинку кресла.

— Этот приборчик можно было создать только благодаря технологии, найденной мной в американской глубинке. В известном вам штате Нью-Мексико. Только не говорите, что не слышали о нем!

Пьер насторожился. Собеседник ничего говорить не стал и потому Николь продолжил:

— Но вот это, — он ткнул пальцем в лежащий на столе портсигар, — только сотая часть того, что можно сделать, полностью расшифровав найденные мной записи. Кстати, вот их фотокопии.

И Николь попытался передать Штольцу маленький цилиндрик. Тот не взял его и американцу пришлось поставить кассету с фотопленкой на стол.

— Не доверяете, Хилл, — вздохнул.

— Называйте меня Штольцем, — напряженно попросил тот.

— Хорошо, мистер Штольц. Как угодно, мистер Штольц. Вам, наверное, кажется, что наш разговор приобрел оттенок провокации. Однако это не так. Я разговариваю с вами откровенно только потому, что откровенность в ваших же интересах, Штольц.

Последнее слово Николь произнес с нескрываемой иронией.

— Докажите.

— Попробую. В структуре, поддерживаемой кругом лиц, которых я представляю, есть еще одна структурочка. Неизвестная для них и замкнутая лично на меня. И именно мои сотрудники выяснили, что некто мистер Хилл, сотрудник британской разведки, помогал в свое время молодой Советской республике создавать военно-воздушные силы. Он даже ходил в советниках у довольно известного товарища Троцкого. Но, что самое интересное, он в то же время создавал в России агентурную сеть. Антигерманскую. Однако, еще более интересно то, что сейчас этот человек добросовестно трудиться в конторе фон Брауна. Это, согласитесь, наводит на некоторые размышления и открывает некоторые перспективы. А именно… Не секрет, что лучшие инженеры работают сейчас в Германии. А они могли бы очень пригодиться для расшифровки разрозненного архива, над которым мы бьемся уже несколько лет. Впрочем, мы могли бы и сами выполнить эту работу. Но время, время!.. Которое, как известно — деньги. Очень большие деньги, дорогой мой мистер Штольц.

Ирония из голоса Николя исчезла совершенно. Арданьяну почему-то очень захотелось увидеть его лицо. Так захотелось, что он даже зашептал: «Ну, повернись! Повернись же, сукин сын!..» Сукин сын поворачиваться не желал. Вместо этого он нагнулся и достал что-то из-под кресла. Или из портфеля, стоящего там.

— Чтобы окончательно убедить вас в своей предельной откровенности, позвольте продемонстрировать вам образец оружия. Оружия нового типа. Правда, несколько испорченного.

Арданьян ахнул. На стол лег один из их первых плазменных кольтов, которые они делали еще в Аламогордо. Называли они их «плазмерами». Правда, этот плазмер был, действительно, с несколько погнутым стволом. Но откуда?!

Штольца не интересовало — откуда. Штольца интересовало, что это такое.

— Опасная штука, — разъяснил Николь, — Стреляет лучами, сжигая все живое. Неживое, впрочем, тоже. Эдакий миниатюрный потомок зеркал, которыми, согласно легенде, Архимед сжигал вражеские корабли под Сиракузами. Не кажется ли вам, Штольц, что это изделие — в рабочем, естественно, состоянии — а также отрывочные описания некоего аппарата, который использует его принцип в качестве двигателя, могут быть интереснее всех ракет вместе взятых, — жестко закончил американец.

Его собеседник пожевал губами:

— И какова же цена вашей чрезвычайной откровенности, герр Николь?

— А ваша жизнь, — коротко хохотнул тот. — Если, не дай Бог, информация про все это, — он указал пальцем на предметы, разложенные на столе, — пойдет куда-то без моего ведома, то незнакомое, якобы, вам имя мистера Хилла выплывет где-нибудь в абвере. Или, хуже того, в гестапо.

И Николь, сладко потянувшись, поднялся с кресла, обошел стол и встал за спиной Штольца, разглядывающего кассету и плазменный пистолет. Словно перед ним лежали две гранаты с выдернутыми чеками. А для Пьера такой, внезапно разорвавшейся, гранатой, стало лицо Николя. Лицо, которое снилось ему по ночам в самых жутких кошмарах. Лицо убийцы его отца, увиденное им, Пьером Арданьяном, из люка взлетающего тантора в пылающем «Лунном Замке». Лицо смерти.

Хотя Пьер буквально вышвырнул себя из-за дверей, за которыми он притаился, действовал он довольно хладнокровно. Этому его научил Эммануил в их далеких уличных потасовках. Впрочем, сейчас бы дружище Эм совершенно не одобрил французскую вспыльчивость Арданьяна. Но Эм был далеко, в Карлсбадских пещерах, вместе с такотанами, манами, хортами и своим завидным упрямством.

Воспользовавшись тем, что оба собеседника согнулись над предметами, разложенными на столе, Арданьян схватил какой-то флакончик, стоящий возле зеркала и снова исчез за дверью. Перед этим, правда, он успел метнуть его поверх склонившихся голов, прямо в окно, расположенное за ними. Раздался звон стекла. Оба резко повернулись на этот звук.

А Пьер уже летел к ним чрез всю комнату, изо всех сил отталкиваясь от паркета и вскакивая на письменный стол. Тренировки с такотанами не прошли даром для его организма: прыжок был настолько молниеносен, что Николь вообще не успел отвернуться от окна, а Штольц только и того, что испуганно скосил глаза на носок ботинка, приближающегося к его лицу. Воспользовавшись им, как хрустнувшей опорой, Пьер, не останавливая движения, обрушил вторую ногу на затылок американца. Про патриотические чувства он даже не вспомнил, зашипев:

— Эт-то тебе за «Лунный Замок»!..

Николь, коротко вскрикнув, ударился головой об раскалывающееся оконное стекло. А Пьер уже соскальзывал с его спины, подхватывал массивное тело под колени и выбивал им затрещавшую оконную рану:

— Эт-то за Хастонов!

Перебросил тело через подоконник:

— А это за отца!

Арданьян жалел только о том, что зарычавший по-звериному человек, бесформенной куклой падающий на тротуар, не успел увидеть его лица. Влажный удар. Вскрик. Тишина. И торопливо приближающийся топот на входной лестнице. Зигфрид…

Мельком взглянув на распластанное тело Штольца с изуродованным лицом, Пьер одной рукой схватил кассету, второй — плазмер, и сквозь выбитое окно вылетел следом за Николем. Хватанул сквозь стиснутые зубы прохладный воздух и приземлился на что-то мягкое, перевертышем скатываясь с него. «Николь», — понял Арданьян и, прихрамывая — ногу все-таки подвернул! — побежал по тускло освещенной улочке.

Свернул за ближайший угол и оказался на берегу знакомого узенького канальчика, прямо рядом с железным колесом, нависшим над ним. Прислушался. Пространство за ним начало наполняться хлопаньем дверей, шорохом шагов и пузырьками коротких возгласов. Впереди было спокойнее. И Пьер, волоча ноющую ногу, побрел вдоль каменного бережка. Как можно быстрее. Как можно дальше. Стараясь не думать о том, что происходит позади. Ну, подрались два джентльмена. В горячке один другого в окно выбросил. Дело житейское. Пока разберутся…

Уже на углу следующей улицы Пьер остановился и задумчиво посмотрел на черную, покрытую мертвенными отблесками, воду. Глубоко вздохнул, размахнулся и бросил в канальчик плазмер. За ним — кассету. Вода плеснулась два раза, словно ртом жадно чмокнула. Пьер развернулся и… Наткнулся прямо на короткий ствол «вальтера», упершийся ему в грудь.

— Что ж ты, парень, на поезд опаздываешь? — благожелательно спросил шатен в синем берете, оскалившись в темноте мертвой белизной зубов. — Пятнадцать минут, как ушел. — И вздохнул: — Чересчур ты у нас внимательный да бегучий. Придется с тобой раньше запланированного разговаривать.

«Мэри будет волноваться», — очень спокойно подумал Пьер. В перспективе улицы угадывалось медленное вращение железного колеса. Колеса судьбы.