Кляп, представлявший собой кожаный шарик, узкий ремешок, и мешок, снабженный со стороны горловины ремнем с пряжкой и двумя стальными кольцами, одно на пряжке, другое на теле ремня — вот собственно и все, что представлял собой рабский капюшон. Зачастую под таким капюшоном понимается просто холщевый или кожаный мешок с завязками. Кожаный шарик большим пальцем втиснули мне в рот, наложили на него ремешок и застегнули на затылке. Сам капюшон накинули мне на голову, а ремень дважды обернув вокруг шеи, затянули сзади, рядом с пряжкой ремешка кляпа. Дужку маленького висячего замка, пропустили через два кольца, обеспечив тем самым надежное крепление капюшона на моей голове. Практически, я была заперта в этом капюшоне.
Очевидно, меня и двух других девушек с Земли, Клариссу и Глорию, агент оптового торговца нашел соответствующими их требованиям. Они уже стояли на коленях в таких же капюшонах, что только что надели на меня, голые и скованные цепью за шеи. Потом я почувствовала, что и мою шею приковали к той же цепи. Помимо нас, на этой цепи было еще семь девушек, также как и мы стоявших в позе подчинения с капюшонами на головах, но насколько я знала, эти в отличие от нас троих, землянками не были. Мои руки, так же как и у остальных, были закованы в наручники за спиной. На шеях всех нас были новые, вероятно, транспортировочные, ошейники с закрепленными на них бирками. Таким образом, здесь было две партии девушек, одна — семь местных, и вторая — три землянки. Насколько я поняла, за нас фактически не заплатили, за исключением небольшого задатка, а просто послали партию товара оптовому торговцу, который, точно так же получив задаток, выполняя свои собственные контракты, должен был передать нас различным розничным торговцам. По-видимому, в дальнейшем нас собирались продать в разных местах, а уже после продажи, и получения прибыли розничными торговцами, оговоренная сумма должна была быть передана оптовику, обеспечив прибылью и его, и в конечном итоге вернуться к людям Ульрика.
Ничего не видя перед собой из-за капюшона, я встала на колени.
Я была рабыней на планете называемой — Гор.
Еще на Земле Тэйбар сообщил мне, хотя и не сказав его названия, что это был мир, в котором таких женщин, как я покупают и продают. Конечно, тогда я не поверила ему. Но теперь я знала, что он говорил чистую правду. Теперь я знала, что такой мир существует, и что его цепи — реальность. Моя суровая реальность, ибо я теперь носила эти цепи.
Прозвучала команда, и мы поднялись на ноги. Следующая команда, и наша колонна, с левой ноги, двинулась вперед.
Я с горечью подумала, как сейчас обрадовался бы Тэйбар, увидь он меня, «ненавистную шлюху», «современную женщину», столь презираемую им, в рабском капюшоне, с цепью на шее в караване невольниц. С его точки зрения теперь я была на своем месте, получив то, что заслужила. Как же он меня ненавидел! Но мне все еще не в полной мере была понятна такая его враждебность. Я шла вперед точно отмеренными изящными шагами. Идя в караване, мы должны выглядеть превосходно. А если мы не сможем этого добиться, нас можно наказать. Несомненно, мой похититель смаковал бы мысль о своей мести мне, унижении длиною в целую жизнь, к которому он приговорил меня. Полагаю, мне следовало бы плясать от радости, узнав, что наши дороги с таким жестоким человеком, столь остро ненавидевшим меня, разошлись в разные стороны, и что я, скорее всего, никогда больше не попадусь ему на глаза. Однако, положа руку на сердце, иногда задумываясь об этом человеке, избравшем для меня такую судьбу, мне было интересно представлять себя вновь стоящей на коленях у его ног, и демонстрирующей ему все, чему меня здесь научили, или даже отчаянно старающейся доставить ему удовольствие, чтобы он мог убедиться в правильности того, что было со мной сделано.
Полагаю, что должна была бы ненавидеть его. Однако, всякий раз, стоило мне вспомнить о нем, на мои глаза наворачивались слезы. Как избитая, отброшенная злым пинком собака, я приползла бы назад к его ногам, предоставь он мне такой шанс. Но он не оставил меня себе, хотя, как поведал мне Ульрик, у которого я все же решилась спросить по этому поводу, имел на это право и возможность. Ему стоило всего лишь заплатить за меня определенную сумму, причем, учитывая то, что он был одним из служащих их дома и имел право на хорошую скидку, я была ему, вполне по средствам. Но он не захотел меня. Он отверг меня и пренебрежительно отправил, презираемую им «современную женщину», в цепи других мужчин, несомненно сочтя это забавным. Мне казалась привлекательной мысль о том, чтобы увидеть его вновь, и возможно попытаться смиренно убедить его, что я извлекла урок из его приговора, что я поняла, за что он сделал это со мной. Возможно, мне бы удалось убедить его, сколь мало теперь осталось во мне от «современной женщины». И, в конце концов, я уверена, что не далек тот день, когда во мне не останется от нее даже воспоминания. Тогда он сказал мне, что это легко забрать у меня. Теперь уже у меня не было ни малейшего сомнения не только в том, что это возможно, но и в том, что так и будет. В действительности, я уже сама страстно желала избавиться от ее ограниченности, ее зараженности, ее уродства, так быстро, как только это было возможно. Наверное, я была безнравственной, ничего не стоящей женщиной и, даже намного хуже этого, всего лишь презренной прирожденной рабыней, но что-то глубоко во мне, возможно, на уровне подсознания, глубокое и древнее, любило мужчин. Я не хотела превращать их в ничтожества, в ничто, нет, скорее я хотела нравиться им, повиноваться и служить им, отдавать им все, делать их сильными и гордыми, великими и великолепными. Я хотела делать их счастливыми. Впрочем, здесь, среди мужественных мужчин Гора, у меня было мало выбора в таких вопросах. Такие мужчины, независимо от того, могу ли я, хочу ли я даровать им себя добровольно, просто прикажут мне это сделать. Да даже ненавидь я мужчин всеми фибрами своей души, здесь они не оставили бы мне никакого иного выбора, кроме как предоставить им желаемое, и сделать это с совершенством. Здесь среди господ и рабынь законом установлены практика и отношения, и от меня требовалось соблюдать это, под угрозой ужасных наказаний, вплоть до смерти. Но мое сердце подсказывало мне, что я буду стремиться добровольно даровать себя мужчинам, или, по крайней мере, тем мужчинам, таким свободным и гордым, что были прирожденными владельцами женщин.
По дуновению свежего воздуха на своей коже, я поняла, что нас вывели наружу, вероятно, в окруженный стеной внутренний двор. Под моими босыми ногами чувствовались шероховатые камни.
Внезапно, я осознала, и это было настоящим шоком для меня, что мне нравится то, что со мной делали. Я услышал скрип колес телеги, и шаркающие шаги какого-то животного.
— Шагайте сюда, — позвал нас невидимый мужчина.
Мы на несколько шагов продвинулись вперед и замерли. Рывки цепи на моей шее давали мне знать, в каком направлении следует двигаться. Воздух под капюшоном нагрелся. Натяжение цепи на шее первой девушки, также как и все мы скрытой под капюшоном и ничего не видевшей, служило проводником для нее, подсказывая ей, куда следует идти, вторая девушка в караване просто следовала за цепью соединявшей ее с первой, и так далее. Я была последней в караване. Мне был не известно, имело ли это какое-либо значение в этот раз. Иногда самую соблазнительную девушку ставят вначале каравана, иногда в конце. Бывает, что красивых женщин чередуют с менее красивыми. А иногда рабынь в караване просто выстраивают по росту.
Внезапно я дернулась, чуть не упав и издав пораженное приглушенное кляпом мычание. Я замотала головой, отчего пряжка ремешка державшего кляп врезалась мне в затылок. Девушка, стоявшая передо мной, почти потеряла равновесие, после неожиданного рывка, и возможно упала бы, если бы не была соединена цепью со своей соседкой спереди. Мне достался удар плети. Мои икры обожгло, как огнем, резко и безжалостно.
— А ну встала прямо, — послышался недовольный мужской голос, и я немедленно выправила спину.
Боюсь, что иногда мы склонны немного лениться или расслабляться, если думаем, что мужчины нас не видят. Некоторые рабовладельцы вообще считают, что мы все от природы ленивы, и нас необходимо постоянно держать под угрозой плети. Сама не знаю, кто прав. С другой стороны, возможно, все гораздо проще, просто мы люди, даже слишком люди. Само собой, как можно узнать, будучи в капюшоне, смотрит на тебя мужчина или нет. Так что, лучше предполагать, что мужчины за нами наблюдают всегда. Я позволила себе небрежность. Я расслабилась. Это было глупо с моей стороны.
Боль от удара плетью еще не прошла, а на мое предплечье уже легла мужская рука.
— Сюда, — направил он меня.
Кстати, это — одно из неудобств нахождения в хвосте каравана. Очень легко ударить того, кто идет последним. Будучи запертой в капюшоне, я по глупости позволила себе забыть, что зачастую в конце строя присутствует кто-нибудь из охраны.
— Стой здесь, — приказал мне мужчина.
Я должна постоянно выглядеть красиво, особенно здесь, на открытом месте, где вокруг полно мужчин. Но как же после удара горели мои икры! Оставалось надеяться, что мне повезет, и они воздержатся еще от одного удара. Я старалась стоять, как положено, и даже лучше.
Вдруг я почувствовала, что меня поднимают. Мужские руки легко подхватили и приподняли меня над землей. Капюшон и цепь с меня так и не сняли. Один из мужчин взял меня под колени, другой за подмышки, и они передали меня другому мужчине, который тут же опустил и поставил на колени, на какую-то металлическую поверхность. Рядом фыркнуло животное. Понятия не имела, что это мог быть за зверь, Но на лошадь или вола было не похоже. Возможно, это было некое местное гужевое животное свойственное только этому миру.
Признаться, происходящее меня пугало. Поверхность, на которую меня поставили, как мне показалось, немного покачивалась подо мной. По правую руку от меня находилась девушка, скованная со мной цепью за шею, скорее всего та самая, что шла передо мной в караване. Слева, никого не было. Я была последней на цепи.
Послышался тяжелый глухой удар, скорее всего, тот мужчина, которому меня вручили, спрыгнул с платформы, на которой разместился наш караван. А мгновением спустя раздался скрип и удар тяжелой металлической двери или ворот, от которого чувствительно вздрогнул и завибрировал металлический настил, на котором я стояла на коленях. Потом лязг цепи, скрежет тяжелого засова входящего в проушины, клацанье дужки тяжелого висячего замка вставшей на место и щелчок повернутого в скважине ключа. За время моего нахождения в доме, мне довелось видеть многих таких замков. На них запирали нас на ночь в наших клетках, они использовались на дверях кладовых с одеялами, кастрюлями и прочими предметами обихода. Кстати, мою конуру запирали даже на два таких замка.
Тело все еще чувствовало свежий воздух, исходя из чего, я сделала вывод, что мы были не в закрытом помещении, а, скорее всего в клетке. Немного запрокинув голову, я коснулась затылком прутьев решетки. Судя по ощущениям, прутья были железные, около дюйма — полутора диаметром, наверное, очень прочные и тяжелые. Расстояние между прутьями примерно три дюйма. Действительно, клетка. Причем, насколько я поняла, установленная на высокой платформе, а учитывая движения, скорее всего у кузове фургона.
Я попытался языком немного передвинуть кожаный шар, затыкавший мой рот. Мне удалось приспособить таким образом, чтобы он сидел там немного удобнее. Послышался шорох, который я идентифицировала с перемещением ткани по поверхности, потом звук застегивающихся пряжек. Похоже, клетку накрыли брезентом.
Еще через некоторое время снаружи донесся крик, очень похожий на понукание кучером ездового животного и хлопок поводьев. А потом воздух разорвал громкий, подобный выстрелу, щелчок кнута. Надо признать, что этот звук очень напугал меня. Я уже знала, как звучит плеть, упавшая на тело, и на себе испытала, какой болью взрывается этот звук. Звук кнута был громче, страшнее, и у меня не возникло сомнений, что страшнее будет и боль.
Меня немного качнуло влево. Повозка стронулась с места.
Похоже, наши новые хозяева решили полностью обезопасить свою собственность, то есть нас. Во рту кляп, на голове мешок, никакой одежды, так что клейма ничем не прикрыты, руки в кандалах за спиной, все скованы друг с дружкой цепями за шеи. Кроме того, запертая клетка, укрытая брезентом. Нечего даже мечтать о побеге. Подозреваю, мы не привлекаем особого внимания. Всего лишь голые рабыни, которых везут по улицам.
Меня давно мучил вопрос, были ли на этой планете вообще какие-либо свободные женщины? По крайней мере, я за все время нахождения здесь, ни одной не видела. Безусловно, рабыня в этом мире зачастую содержится под надежной охраной. И я не имею в виду, что ее постоянно охраняют, как заключенную в тюрьме. Одним из самых существенных элементом такой охраны, конечно, является ошейник, не допуская двоякого толкования, отмечающий женщину как рабыню, а заодно обычно идентифицируя ее владельца. Мне кажется, что этим мужчинам, столь гордым, сильным, бескомпромиссным и властным должно доставлять удовольствие, держать нас в своих узах, цепях и прочих символах своего господства и нашего подчинения. Безусловно, нашим самым прочным скрепом, тем, что держал нас, как ничто другое был тот, которого нам никогда не сломать, нечего даже надеяться на это, это был наш правовой статус, закреплявший то, что мы были рабынями. Однако, вне этих правовых понятий и коллизий, как мне кажется, могло быть кое-что еще, возможно немного таинственное, в том с какой чрезмерной осторожностью нас рассматривали, обрабатывали и транспортировали. Я пришла к выводу, что подобные меры безопасности не были чем-то из ряда вон выходящим, особенно в определенных местах. Хотя, думаю, в других местах и для других женщин это, очевидно, могло быть расценено, как бестактность или вульгарность. Но только не для рабынь. Таких женщин, как я, в порядке вещей было провести в караване голыми, по улицам города, например, для того, чтобы дать им понять, приучить из к мысли, что они — на самом деле рабыни. В зависимости от обстоятельств, это считалось вполне удобным и подходящим. Тем более, никто и нигде не возражал, если рабынь вели по улицам в туниках или камисках, узких, похожих на пончо предметах одежды. Бесспорно, чаще всего их транспортировали, в закрытых фургонах, голых, с ногами прикованными цепью к центральному стержню. Конечно, мне уже объяснили, что зачастую транспортируемых рабынь держат голыми еще и, исходя из соображений практичности, чтобы в пути сберечь их туники от пота и пыли. Но, думаю, обычно, им все же не затыкали рты, не закрывали глаза и не набивали так тесно как нас. Я не могла понять этого. Нет, конечно же, я не подвергала сомнению желание наших владельцев, ибо их желания просто не могут быть подвергнуты сомнению, но мне было любопытно узнать, почему это было сделано в этот раз. Это было загадочно, а потому интересно. Еще больше мне хотелось узнать, где я была все это время. Я так и не узнала, где именно был расположен дом, в котором меня обучали. Мне даже не было известно название этого дома и имя его владельца. Теперь меня забрали оттуда и везли в неком точно так же неизвестном направлении. Также, ни одна из девушек, насколько мне было известно, не знала больше, чем я. Впрочем, независимо от того, что могло быть объяснением этих странностей, если эти странности вообще имели место, не подвергалось сомнению главное, теперь я — рабыня. И Тэйбар, мой похититель, увидел это еще на Земле.
Что интересно, я действительно не возражала против всех этих мер предосторожности, ни против разных странностей связанных с этим разом, если они были, ни к тем, что могли бы быть более обычными или стандартными мерами, несмотря на всю ту суровость и строгость, жестокость и ужасность, которым я при этом подвергалась. Хотя сама себе я старалась в этом не признаваться, но, если отбросить ложь и отговорки, меня возбуждала мысль, что я стояла на коленях в ошейнике и с клеймом на ноге. Я была возбуждена тем, что по желанию мужчин, я была раздета, что они мне заткнули рот кляпом, упрятали под капюшон, заковали в кандалы, и приковали за шею к рабскому каравану. Я чувствовала удовлетворение от того, что они взяли мою судьбу в свои руки, и, пожелав сделать меня своей рабыней, сделали это. Я не смогла бы найти слов, чтобы передать степени охватившего меня возбуждения от того, что теперь была абсолютно и категорично поставлена на свое законное место, предназначенное мне природой, под бескомпромиссное владычество мужчин. Это было именно тем, чему я страстно желала посвятить всю свою жизнь. Думаю, именно по этой причине, я так презирала мужчин Земли. Они позволили лишить себя этого неотъемлемого права их мужественности. Они не захотели проследить, чтобы я был поставлена и удержана на моем законном месте в природе. На том месте, занять которое мне подсказывало мое собственное сердце. Я чувствовала, что моя красота должна была принадлежать им, если только они были достаточно сильны, чтобы взять ее, и бросить ее к своим ногам, туда, где ей надлежало быть. Я сама хотела встать перед ними на колени, и с любовью и поклонением, отдать им свое полное повиновение. Что я могла поделать, если они не оказались достаточно сильны для этого? Что я могла поделать с собой в такой ситуации? Образовавшаяся в результате неисполненных желаний мучительная пустота и одиночество, почти поглотившие меня вдруг заполнились презрением к ним, ненавистью и страданием. И тогда я, к моему искреннему изумлению, обнаружила себя перенесенной на эту планету. Здесь мужчины не страдали такой слабостью. Здесь я оказалась со всей моей беспомощной женственностью, был ли я довольна этим или нет, желал ли я того или нет, у ног настоящих владельцев. Нет, я не возражала против ошейников и клейм. Они лишь подчеркивали мою женственность. Я не возражал против желания мужчин и их цепей. Это не давало мне забыть, что я была их собственностью. Я не возражал против того, чтобы меня держали в неведении, поскольку это было их желанием, и давало мне новые доказательства того, что я была всего лишь их рабыней, их домашним животным, поскольку я сама хотела быть этим, и перед такими мужчинами, столь великолепными и могущественным, просто не могла быть ничем иным. Мы же, на Земле, не делимся нашими желаниями с собаками или автомобилям, не так ли? Кроме того, хотя я и не хотела бы почувствовать на себе их плети, и ужасно боялась этого, на осознание того, что я была объектом наказаний, и что эти мужчины, такие мужчины, были готовы не задумываясь использовать свою плеть на мне, и, более того, действительно делали это, стоило мне вызвать у них малейшее неудовольствие, было глубоко волнующим меня моментом, не оставлявшим для меня сомнений в их полной власти надо мной.
Я стояла на коленях, опираясь ягодицами на пятки, и немного покачивалась в такт движению фургона. Цепь, соединявшая ошейник на моем горле с ошейником девушки справа от меня слегка позвякивала. Я не была убеждена на все сто процентов, все же капюшон здорово скрадывал ощущения, но мне показалось, что в воздухе присутствовал запах моря. Этакая едва уловимая смесь морской соли и гниющих водорослей. Судя по моим ощущениям, к тому моменту, как я это зпметила, мы уже провели в фургоне около часа.
Звук изменился. Похоже, что колеса повозки были окованы железом, и теперь судя по скрежету и вибрации платформы, мы двигались по дороге вымощенной булыжником.
Кожа на моих икрах, в том месте, где по ней прошелся язык плети, теперь саднила гораздо меньше. Пожалуй, было большой глупостью с моей стороны, проявлять неряшливость, стоя в рабском караване. Неужели трудно было предположить, что вокруг может быть полно мужчин? И что плети они носят отнюдь не в качестве украшения! Однако то, что меня стегнули плетью, показало мне, что я была, в некотором смысле конечно, важна для них, и что мужчины беспокоились обо мне. В конце концов, я была женщиной. Я была, пусть и своеобразной, но ценностью. Они действительно интересовались женщинами, они любили нас, и были заинтересованы в том, чтобы мы были настолько очаровательны и красивы, насколько только мы могли таковыми быть, и, откровенно говоря, считали ответственными за это нас самих. Сколько раз, я спрашивала себя, думал ли мужчина на Земле, рассерженный своей женщиной или девушкой о том, чтобы схватить ее и приказать, выплюнуть жевательную резинку изо рта, или привести в порядок прическу, или сменить убогий, поношенный, надоевший ему бюстгальтер, или потребовать выпрямить спину и следить за своей осанкой, или, в конце концов, заставить ее встать перед собой на колени, но, конечно, так и не решался сделать этого? Однако, здешние мужчины, насколько я уже успела узнать на своем горьком опыте, по крайней мере, в отношении таких женщин как я, и мне подобных, имели очень немного запретов, и не чувствовали ни малейшего раскаяния от того, что предпринимали немедленные и часто прямолинейные действия в таких вопросах. Они были склонны смотреть на нас через призму права собственности на нас, и даже, в некоторых случаях, с определенным рвением и интересом, свойственным собственникам, были полны решимости проследить, чтобы мы были настолько великолепны, насколько только могли, и даже немного больше. В конце концов, мы были всего лишь женщинами, самками их биологического вида.
Теперь, я была еще более, чем несколько минут назад, уверенна, что почувствовала запах, характерный для берега моря. Наш путь продолжался. Однажды, до меня донесся весьма своеобразный резкий голос животного, тянущего фургон. Трубный рев, перешедший в фырканье и закончившийся шипением, сопровождавший неожиданный рывок и последующее раскачивание нашего транспортного средства, прозвучал совсем рядом. Это снова напугало меня. Меня мучил вопрос, что же это было за животное? Будучи в капюшоне, мне так и не удалось увидеть его. Признаться, мои познания о мире, в котором я оказалась, были чрезвычайно скудны. В основном нас учили быть женщинами и быть покорными, то есть быть рабынями. По-видимому, наши учителя сочли нужным предоставить нам возможность самим восполнять пробелы в наших знаниях.
Я внимательно вслушивалась в звуки, доносившиеся снаружи фургона. Теперь их стало больше. Мне показалось, что фургон начал спускаться с горы.
Я немного пошевелила руками, скованными за спиной, потянула их в стороны. Наручники были нисколько не тяжелыми, но у меня не было ни малейшего сомнения, что их прочность была в тысячу раз больше моих сил, чего было более чем достаточно, чтобы надежно удерживать меня. Я задумалась о них. Совершенно очевидно, что их сконструировали специально для женщин. Это было весьма любопытно. И это много мне сказало о культуре этого мира. Очевидно, это была цивилизация, в которой подобные приспособления были востребованы. Это была цивилизация, в которой у подобных атрибутов были своя роль и полезность.
Время от времени, по мере продвижения фургона до меня доносились громкие мужские голоса, а порой и крики. Я обратила внимание на то, что в основном мы двигались под уклон, как будто спускаясь с горы.
Однажды, я услышала поразивший меня женский голос. Женщина говорила громко, напористо, сердито, временами срываясь на пронзительный крик. Похоже она кого-то ругала. Я задрожал, представив, что посмела бы говорить в такой же манере. Позволь я себе такое, и меня избили бы до полусмерти! Я не смогла уловить того, что она говорила, но не думаю, что это имело какое-либо отношение к проезжавшему мимо фургону, или к грузу находившемуся внутри. Я усомнилась, что она могла бы быть одной из тех женщин, что подобно мне носили ошейник и падали на колени всякий раз, завидев мужчину. С того момента у меня появились подозрения, быстро перешедшие в уверенность, что далеко не все женщины на этой планете были такими как я. Эта мысль, заставила меня сначала затрепетать от волнения, а потом от переполнившей меня тревоги. Вполне оправданной тревоги, как я узнала позднее. Я уже тогда предположила, что не может не вспыхнуть своего рода войны между такими женщинами как она, и такими как я. Войны, в которой я и мне подобные будут полностью безоружной, и скорее всего презираемой и ненавидимой ими, совершенно беспомощной мишенью, находящейся, к тому же в их полной власти.
Даже через рабский капюшон я почувствовала запах свежей выпечки.
Снова женский голос. На этот раз я разобрала, как женщина продававшая рыбу зазывала покупателей. Ей вторила другая торговка, предлагавшая сулы. Сул — это местный корнеплод, большой, с толстой кожей, подобно земному картофелю состоявший в основном из крахмала, но в отличие от него с желтой сердцевиной. Он повсеместно распространен в этом мире. Существует, наверное, не меньше тысячи способов его приготовления. Им кормят даже рабынь. В том доме, который мы только что покинули, мне выпадала удача попробовать его тонкие, обжаренные в масле, слегка подсоленные ломтики. Мужчины кормили меня ими с рук. Мы любили такие моменты, только за то, что они случались. Всего лишь надо было со скованными сзади руками встать на колени перед трапезничающим мужчиной, и очень красиво попросить его об этом. Иногда они просто швыряли кусочки сулов перед нами на пол, и тогда мы падали на живот, и, распихивая конкуренток, извиваясь всем телом, отчаянно пытались добраться первыми до лакомого кусочка, веселя и развлекая тем самым сидевших за столом мужчин.
Вскоре настойчивые крики этих двух женщин, наперебой расхваливавших каждая свой товар, затихли позади. Похоже мы сильно отличались от этих женщин. И мне становилось жутко от мысли, насколько велики могли быть эти отличия.
Я вздрогнула. Внезапно мощный удар в борт потряс повозку. Следом за ударом послышался громкий веселый мужской хохот. Похоже кто-то из прохожих, пребывая в хорошем расположении духа, шутки ради, изо всей силы шлепнул ладонью по борту фургона на котором возвышалась наша клетка. Он еще хрипло вопил что-то вульгарное про «тастас». Имелись в виду местные, если можно так выразиться «конфеты на палочке», хотя это и не совсем верно. Тастас это не леденцы или карамель, вроде земных лакричных или мятных конфет. Это мягкие, круглые, сочные конфетки, обычно покрываемые засахаренным сиропом или помадкой, по сути ближе к покрытому карамелью яблоку, наткнутому на палочку, только намного меньше по размеру. После того как конфета приготовится, глубоко в нее вставляют палочку, и тастас готова к употреблению. Благодаря такой конструкции, эти конфеты очень удобно держать в руке и есть, кусая, облизывая или обсасывая, быстро или медленно, так, как это кому нравится. Такие конфеты обычно продают в таких местах как парки, набережные, прогулочные аллеи, на карнавалах, концертах и ярмарках, или в любых других местах и событиях связанных с большим скоплением народа, таких как выступления лицедеев, музыкальные драмы, соревнования, игры и турниры каиссы. Особенно их любят дети. Про это мне рассказал Ульрик, когда я осмелилась задать ему вопрос, почему он, посылая нас на занятия, всегда напутствовал фразой: «Пошли, тастас!» Такое выражение иногда использовалось мужчинами в отношении таких женщин, как мы. Кстати, подобных эпитетов для нас было множество, например: закуски, десерты или леденцы.
По-видимому, звук удара мужской руки по борту фургона, столь неожиданный и показавшийся таким громким в замкнутом пространстве, а также его громкий крик, испугал не только меня, но судя по звуку зазвеневших цепей и многих других девушек. Они, как и я испуганно дернулись. Никто из нас не сомневался, что снаружи стоял сильный властный мужчина, намного более сильный, чем мы все вместе взятые, и что рядом с ним мы могли быть только рабынями.
Но потом, последовал удар, поразивший и испугавший меня даже больше чем прежний, хотя и был он много слабее. По борту фургона ударили палкой. Но еще больше меня напугал последовавший за ударом крик, пронзительный женский крик. Для меня это был по-настоящему страшный звук. Я не могла разобрать все, что она говорила, но значение ее слов, судя по всему, было для нас нелестным. Между прочим, она называла нас «самками-слинов» и «самками-уртов». Я еще не знала, кто такой слин, и как он мог выглядеть, но уртов я уже видела. В самом начале обучения, вскоре после того, как всем выжгли клейма, и надели ошейники, нас держали на самом нижнем уровне здания, в сыром, темном, холодном, покрытом плесенью подземелье. Повал представлял собой целый лабиринт холодных каменных стен, решеток, теней, узких коридоров с лужами на полу, тесных камер и больших клеток в одну из которых бросили нас, скованных между собой цепью. В этой клетке мы вповалку спали на сырой прелой соломе, лишь немного прикрывавшей каменный пол. Нас кормили, лишь на это время, освещая клетку тусклой масляной лампой или факелом, вываливая пищу из ведер прямо в кучу наших тел. Эти объедки, скорее всего, оставшиеся от еды надсмотрщиков, мы, под страхом плети, не имели права поднять с пола руками. Скоро мы узнали, что мы были далеко не единственными обитателями этого места. Зачастую урты, эти крошечные, юркие, покрытые лоснящимся мехом, ведущие скрытный образ жизни, грызуны, достаточно смелые, когда сбиваются в стаю, и по-видимому считавшие, что имели привилегированное положение в этом месте, добирались до еды прежде, чем это успевали мы, вплоть до того, что выхватывали объедки прямо из под наших губ, а схватив, убегали прочь, проскользнув в щели между прутьями. А ночью они появлялись снова. Спать было тяжело. В любой момент нас могли разбудить пробежавшие по телу маленькие лапки, или испуганный истеричный визг какой-то из девушек, почувствовавших в темноте прикосновение крошечного животного, или услышавших совсем рядом со своим ухом цоканье крохотных коготков. У многих девушек имелись следы укусов. Мы отчаянно стремились преуспеть на занятиях. Для нас это была единственная возможность покинуть ужасное подземелье и попасть на верхние этажи. Лишь после того, как мужчины могли счесть девушку достойной этого, ей позволялось жить в более приемлемых условиях. Впрочем, нас это правило не касалось. Это казалось почти символическим, и, несомненно, так и было задумано. Ни одной из нас не позволили подняться на следующий уровень до тех пор, пока все мы, сидевшие в клетке, не достигли, по крайней мере, минимальных требований предъявляемым к рабыням. Это очень давило на нас всех, и вынуждало стараться изо всех сил. Одна из девушек была настроена проявить упорство. Ночью на нее словно взбесившиеся кошки напали и жестоко избили ее же соседки по цепи. Уже на следующее утро ее поведение и отношение к занятиям значительно улучшилось. Казалось, что теперь она хотела только одного, заслужить прощения перед своей группой, и ради этого была готова со всей страстью служить мужчинам. Она даже стала одной из лучших среди нас. И скоро, она стала так подлизываться к охранникам, в надежде получать лишний кусочек пищи или конфету, что многие из нас стали всерьез ревновать к ней.
Постепенно улучшая свои показатели, наш класс меньше чем за неделю, перебрался на уровень выше. А еще через неделю, нас поселили в, пусть и маленькие, низкие и тесные, зато персональные клетки. Главное, в них было сухо, и они располагались выше уровня, на котором кишели урты. Подобное к нам отношение помогло нам понять, во-первых, насколько мы зависели от поведения друг друга, и, во-вторых, насколько все мы, в конечном счете, были фундаментально и окончательно, все вместе и каждая в отдельности, во власти мужчин.
Через пару минут, гневные крики возмущенной женщины и частые удары ее палки остались позади. Но пока это продолжалось, мы не смели даже пошевелиться, и, кажется, даже дышали через раз. Думаю, что все мы были ужасно напуганы, причем девушки-гореанки даже больше чем мы, землянки. Конечно, ведь они должны были знать гораздо больше нас о том, что происходило, или, чем это было вызвано, тогда как мы, наивные земные женщины, пока плохо были знакомы, как с нашими ошейниками и цепями, так и с местными реалиями. Однако даже мы ощутили ужасную, пугающую враждебность, истеричную ярость женщины снаружи. Уверена, ни одна из нас не хотела бы повстречать эту женщину, или оказаться в пределах досягаемости ее гнева. Тэйбар, подумала я про себя, конечно же, знал о существовании в этом мире таких женщин, и об их отношении к таким как я. Интересно, доставила ли ему дополнительное удовольствие мысль о том, что он не только доставил меня сюда, превратив презираемую им «современную женщину» в беспомощную рабыню, но и бросил меня, беззащитную, перед лицом такой ярости.
Движение фургона замедлилось. Доносившиеся прежде отдельные голоса превратились в ровный гул. Судя по всему, мы ехали сквозь толпу. А еще мне показалось, что теперь колеса выехали на ровную, мощеную деревянными досками поверхность. Звук стал такой, как будто под настилом была пустота. Похоже на мост.
Внезапно, я поняла, что мои колени были плотно сжаты. Похоже, я сделала это рефлекторно, даже не заметив, в тот момент, когда на борт посыпался град ударов палкой и злой женский крик, да так и осталась сидеть в этой позе. Это была своего рода защитная реакция, свести колени, в ответ на мой испуг. Возможно, предположила я, так же, как мужчина мог бы найти широко разведенные колени женщины правильной, почтительной или умиротворяющей его позой, точно также и женщина могла бы предпочесть видеть их плотно сжатыми, понимая почтение и умиротворение в обратном. Возможно, ее могла бы несколько успокоить такая показная скромность. Я этого пока не знала. Однако, честно говоря, я не думала, что моя поза могла бы одурачить ее, смотрящую на меня сверху вниз. Лучше не думать, что она окажется настолько глупой, что не сможет понять, кем я была в действительности. Вероятно, об этом не так трудно догадаться. Возможно, мы были совершенно разными видами женщин. Пока я не могла сказать этого наверняка. Я вполне могла представить себе, что такие женщины, со всем их расстройством и возмущением, врятли хотели бы, чтобы я была похожа на них. Эта мысль ужаснула меня. В этом было что-то, возвращавшее меня к бесплодности, пустоте и патологиям Земли. На глаза навернулись слезы. Что я должна буду делать? Мне вспомнилось, как Ульрик сообщил мне, что определенные виды рабынь, такие как домашние рабыни, «рабыни башни», и тому подобные, независимо от того, кем они были, вставали на колени, не расставляя их в стороны, но, усмехнувшись, он добавил, что мне это не грозит, я, как и другие девушки в их доме, были рабынями другого сорта. Похоже, мы были неким другим видом, хотя каким именно мне было не совсем ясно.
— Твои владельцы научат тебя, — смеясь, отвечал Ульрик на мои попытки выяснить чем именно мне предстоит заниматься.
Во всяком случае, к какому бы виду рабынь мы не принадлежали, поза с открытыми коленями была основной, которую от нас требовали принимать. Кроме того, я чувствовала, что это было именно то положение которое было правильным для меня. По крайней мере, сама себе я отдавала в этом отчет.
Тогда я решила, что лучшее, что я могла бы сделать при встрече с такой женщиной, как та которая стучала палкой по борту фургона, это симулировать скромность и сексуальную холодность. Но только не перед мужчинами. Они, несомненно, потребуют от меня встать на колени так, как мне преподавали, бесстыдно демонстрируя им свои прелести, и уязвимо, очаровательно, восхитительно и охотно бросать себя к их ногам. Я почувствовала, что колено девушки стоявшей рядом со мной коснулось моего колена. Похоже, она размышляла о тех же вопросах, что и я. Несомненно, я не была одинока в своих страхах и проблемах. Она, также как и я, была землянкой. Звали ее Глорией. Родом она была из Форт-Уэрта в штате Техас. Ее поставили в караван передо мной. Кажется, теперь она развела колени даже шире чем прежде. Бесстыдная шлюха! Я немного отдвинулась влево, ближе к двери клетки, и расставила колени, несомненно, так же бесстыдно, как и Глория. Признаться, это доставляло мне немалое удовольствие. Это походило на бунт или вызов той женщине, которая била палкой по фургону. Безусловно, она не могла видеть меня. Все же я не была настолько смелой, если бы стояла перед ее глазами. Но теперь я была рада снова встать на колени в ту же позу. Это было положение, которое я, как предполагалось, должна была принимать стоя на коленях, и которое буду принимать, решила я для себя, перед мужчиной, даже, несмотря на то, что рядом присутствовала бы свободная женщина, если, конечно, он не прикажет мне, чтобы я встала на колени как-то по-другому. Ведь я принадлежала именно мужчинам, и никак не женщинам. Пусть они разглагольствуют! Пусть кричат от гнева. Я была горда тем, что принадлежала мужчинам, настоящим мужчинам, таким, какие есть в этом мире! Таким образом, я была готова, полностью на законном основании и с радостью, вставать перед ними на колени как та, кем я была, как женщина и их рабыня.
Интересно, в чем была проблема женщин, таких как та, что билась в истерике у борта фургона? Интересно, не было ли в ее сердце, такого же желания, как и у меня, опуститься на колени перед мужчиной и принадлежать ему? Впрочем, я сразу отбросила эту мысль как глупую. Несомненная глупость. Только не такая женщина! Никогда! Но почему же, тогда она была настолько враждебна к нам? Неужели ее чем-то унижало то, как мы униженно, но красиво и от всего сердца служим мужчинам и, отдаваясь им, получаем от этого ни с чем несравнимое удовольствие сами, при этом доставляя его своему господину? Какое странное умозаключение! Что за абсурд! Это была бы гротескная насмешка, если это было бы правдой! Должны ли все женщины быть одинаковыми? Мог ли быть законным только один тип женщин, а все остальные вне закона? А ее истерика была гротескным проецированием на нас ее собственных женских недостатков, ее страданий и ненависти? Странно, на мой взгляд, наша униженность, если как-то и затрагивала ее, то лишь тем, что делала ее собственный статус, и так сильно отличающийся от нашего, еще более высоким и значимым. Может быть, она просто ненавидела мужчин, и это был ее своеобразный и коварный способ отомстить им, попытавшись навредить нам, сделав нас такими же холодными, как и она сама. Проблемы, проблемы, проблемы. В любом случае, мои выводы не казались мне разумным оправданием ее попытки сделать нас себе подобными. Что в ее жизни, на самом деле, было такого привлекательного или замечательного, что в ней самой могло соблазнить нас? Неужели она решила, что ее безрадостность и закрепощенность, ее жестокость и разочарованность, мы, женщины низшего сорта, должны посчитать предпочтительными для себя и полюбить? За что она нас так ненавидела? Неужели наша природа и мягкость, так противоречат ее взглядам, ставят их под сомнение, проявляют их ложность? Возможно, что так оно и есть, и эта женщина неким странным, почти непостижимым образом почувствовала себя опровергнутой нами, нашими чувствами, и, возможно даже почувствовала угрозу. Не могло ли быть так, спрашивала я себя, что в своей войне с мужчинами, в ее попытках перехватить власть, в ее ненависти, амбициях, зависти и ограниченности, ей казалось, что она отстаивает интересы всего своего пола? Это просто смешно! Но, если это так, тогда становится легче понять, причину такой иррациональной ненависти к нам, так как самим своим существованием, такие женщин как мы, естественные, любящие, подвластные законам природы и нашим владельцам, опровергали ее устремления. Как ужасно было бы, подумала я, если таким женщинам, со всей их ненавистью и разочарованием, в их собственных целях, удалось бы с помощью полуправды и откровенной лжи, пропаганды и манипуляций, искажений законов природы и подменой их придуманными «общечеловеческими» законами, сначала медленно, постепенно, возможно почти незаметно, а потом все быстрее и быстрее, разрушить естественные отношения между полами, чтобы в концу концов ниспровергнуть казалось бы незыблемые истины своего биологического вида, чтобы наложить свои гротескные извращения на весь мир. Стоп. Тут я вдруг поняла, что в действительности практически ничего не знала о той женщине, несомненно, уроженке этого мира. На самом деле все мои размышления базировались на патологиях другого, теперь уже очень далекого мира. Может, все было гораздо проще, и ее гнев был вызван столь незначительной, но столь естественной вещью, как интерес, проявленный неким мужчиной не к ней, а к таким женщинам, как мы, сидевшим в клетке. Откуда мне было знать, что произошло снаружи? Конечно, ей было гораздо проще излить свое раздражение на нас, а не на него. Возможно, мужчина просто повернулся к ней спиной, и ушел своей дорогой, игнорируя ее возмущение. А может быть еще и отвесил оплеуху, заставив замолчать. Откуда мне знать?
Я снова покрутила запястьями в браслетах наручников, державших мои руки за спиной, словно пробуя их на прочность. Заперты надежно, ни открыть, ни вытащить ладони. Я уже обратила внимание на то, что эти наручники были сделаны специально для женщин, и что это показалось мне характерной особенностью местной цивилизации. Кажется, что рабство, по крайней мере, такая неволя в которой оказалась я, было существенной частью данной культуры. Причем законность этого института не подвергалось сомнению, а если такое когда-либо и случалось, то сомнения были разрешены давно, причем в пользу ошейника. Теперь это был вопрос традиции, официально наделенной законным статусом. Кроме того, я не думаю, что здесь, где власть была в руках таких мужчин, существует какая-либо реальная опасность принятия ими истощающих душу и тело, антибиологических патологий Земли. Я вздрогнула. По крайней мере, таким женщинам как я, нечего было бояться такого умозрительного исхода, зато вокруг было много реальных вещей, которых бояться следовало.
Я постаралась поскорее выкинуть ту женщину из своей головы. Независимо от того, что могло бы быть ее мотивом, она слишком отличалась от меня.
Внезапно меня охватил страх. Какое-то время мои колени, были плотно сомкнуты! Только бы никто из мужчин этого не заметил! По идее с нами в клетке их быть не должно. Поднимавший нас в кузов, принимая у мужчин снизу, надсмотрщик спустился с фургона, в этом я была уверена. Но я не могла знать наверняка, не было ли в клетке другого охранника. В конце концов, сквозь капюшон, надетый мне на голову, ничего не было видно. Но ведь могло случится и так, что незакрытую капюшоном рабыню, например одну из наших личных преподавательниц, оставили в клетке с приказом наблюдать за нашим поведением. Оставалось только надеяться что это не так. Впрочем, а зачем им вообще сажать кого-то в клетку? Конечно, фургон накрыли брезентом, я сама отчетливо слышала шорох натягиваемой ткани и клацанье застегнутых пряжек, но разве это отменяет то, что в тенте мог быть клапан или смотровая щель, возможно, прямо за спиной возницы, через которое охранник мог время от времени наблюдать за вверенным ему грузом. Я даже вспотела от страха, представив, во что это может для меня вылиться. Сегодня меня уже стегнули по икрам за то, что я не совсем превосходно стояла в караване. Хочется надеяться, что после того, как фургон остановится, меня не накажут снова за нарушение красоты или поведения. В расстройстве я тихо простонала под капюшоном, и дернула скованными за спиной руками. Теперь-то я держала колени настолько широко, насколько только смогла. Я старалась стоять на коленях максимально прямо и красиво. Откуда мне было знать, вдруг в этот момент за мной наблюдают мужчины.
Внезапно, фургон резко затормозил и остановился. Меня по инерции качнуло влево. Пошевелились и другие девушки, о чем я смогла понять по негромкому звяканью звеньев цепи соединявшей наши шеи между собой. Полагаю, что все мы в тот момент были здорово напуганы. Мы куда-то прибыли. Я, думаю, как, скорее всего и все остальные женщины в клетке, постаралась принять как можно более красивую позу. Снаружи послышались негромкие голоса. Фургон чуть заметно покачнулся. Похоже, возница спрыгнул с передка повозки. В клетке повисло напряженное ожидание. На какое-то время по ту сторону тента стало тихо. Мы замерли, стараясь не шевелиться. Лишь иногда тишину нарушало тихие бряканье цепи, говорившее о волнении и дрожи охвативших всех невольных пассажирок. Я, как и остальные девушки, немного вздрагивала, от чего небольшая металлическая бирка, свисавшая с моего ошейника на тонкой цепочке, легонько щекотала мою кожу немного ниже шеи. Полагаю, этот аксессуар имел некое отношение к моей транспортировке или конечному назначению. Поскольку, под капюшоном я оказалась последней, я успела заметить, что подобные бирки, имелись на ошейниках у всех девушек.
Мы услышали шорох ткани. Похоже, кто-то откинул брезент около входа в клетку.
— Можете сесть или лечь, как хотите, шлюхи, — сказал нам мужской голос.
Я узнала этот голос, принадлежавший одному их служащих дома. Тент снова вернулся на место. Похоже, нам предстояло провести здесь некоторое время. Послышалась возня, женщины, как мы могли, поудобнее устраивались на полу клетки. Лично я улеглась бок. Мои колени уже изрядно саднило от стояния на них на металлическом настиле движущейся повозки. Соленый морской воздух в этом месте ощущался особенно сильно.
Все замерли в ожидании, несомненно, в различных непринужденных позах. Полагаю, что остальные невольницы были не менее моего благодарны тому парню за разрешение сменить положение. Вокруг было тихо, могло показаться, что ничего не происходило. Впрочем, можно было не сомневаться, что снаружи клетки, что-то все же происходило. Мы не могли знать, что это было. Может быть, они проверяли сопроводительные бумаги, поправляли сбрую своего животного, стояли в пробке, наконец. Нам, бывшим не более, чем грузом в этом фургоне оставалось только ждать.
Я немного сдвинула языком кожаный шар, затыкавший мой рот. Нечего было и думать избавиться от надоевшего кляпа, надежно зафиксированного на месте ремешком, проходившим между моими зубами и застегнутым на затылке пряжкой. Из всех звуков мне было доступно только неразборчивое мычание. Я надавила на шарик языком, попыталась пошевелить его губами и зубами. Совершенно бесполезно даже начинать пытаться избавиться от него самостоятельно. Простой, надежный и эффективный аксессуар, который отлично справляется с поставленной задачей, для которой он и разработан. Через кожу рабского капюшона я чувствовала металлический настил кузова, на который я опустила голову.
Опять мне пришел на ум тот случай с женщиной, выкрикивавшей оскорбления и колотившей по борту фургона. Я боялась ее. Наверное, у меня и других подобных мне женщин, будет много причин, чтобы бояться таких как она. Почему-то мне не верилось, что она была, как мне хотелось бы надеяться, неким исключением из правил. В таком случае, кто сможет защитить меня от гнева таких женщин, как она? Только мужчины, конечно. Таким образом, независимо от ее намерений, она еще надежнее больше бросала меня во власть моих владельцев — мужчин.
Да, мне не стыдно было признаться самой себе, что я боялась ее, и таких как она. Какой пронзительный и неприятный был у нее голос! Конечно, я не знала, говорила ли эта женщина таким голосом всегда, или только в тот раз, когда была перевозбуждена. Возможно, она даже была такой же непривлекательной, как и ее голос. Я же была весьма соблазнительна, если верить Тэйбару. Это заставляло меня бояться ее, и ее вида, еще больше. Уверена, что они могли начать негодовать и даже ненавидеть меня, просто за то, что я была так соблазнительна для мужчин. А что я могла поделать, если я, совершенно очевидно, относилась к тому типу женщин, миниатюрной, со стройными ногами и высокой упругой грудью, который мужчины этого мира, находят столь привлекательным для себя. В данном случае, моя привлекательность, могла обратиться против меня. Конечно, в этом нет ничего необычного. Например, если кто-то не силен, логично было предположить, что он будет склонен осуждать чужую силу, или утверждать, что она не важна. В действительности, точно также кто-то мог бы, в достаточно гротескной манере, негодовать на то, что есть в других, и отсутствует у него. В результате, рано или поздно, он начнет ненавидеть тех, кто красивее или привлекательнее его. На Земле тех, кто придерживался таких эксцентричных и парадоксальных взглядов, если, конечно, они не обладали большим политическим весом, можно было просто проигнорировать или остерегаться. Однако, я не на Земле, и боюсь, что я, такая красивая и привлекательная, могу оказаться в зависимости от их милосердия. Весь ужас этой ситуации был в том, и я понимала, что оказалась одной из жертв этого, что именно самых красивых и соблазнительных, с наибольшим усердием будут разыскивать и преследовать для помещения в беспомощную неволю. Они сами и их красота были своего рода призом. Вот я и стала именно таким призом. Тэйбар сообщил мне, что ему платили за то, чтобы он находил и поставлял «первоклассных женщин». Таким образом, по крайней мере, с точки зрения мужских вкусов этого мира, я являлась такой «первоклассной женщины». Если мне не изменяет память, он использовал для меня еще и такие эпитеты, как «маленькая чаровница» и «смазливая шлюха». Вероятно, он хотел такими выражениями оскорбить и унизить меня, поставить меня на место, как самку. При этом, он сам признался, что чувствовал ко мне неподдельный сексуальный интерес, и тем не менее, он не счел целесообразным оставить меня себе. Кстати, Ульрик, пребывая в хорошем настроении, заверил меня, и я думаю искренне, в моей привлекательности, и даже был настолько добр ко мне, что, несколько скептически, усомнился в разумности решения Тэйбара относительно данного вопроса. Во всяком случае, сам Ульрик, посчитал меня достаточно симпатичной, чтобы носить ошейник Тэйбара. Несколько раз один из надсмотрщиков в том доме раздраженно проверял надежность железного пояса, надетого на меня, а затем, придя к выводу, что пояс ему не по зубам, зло отталкивал меня, и набрасывался на какую-нибудь из других девушек, не имевших такой защиты, для удовлетворения его звериных потребностей.
Снаружи послышались голоса, но для нас ничего не изменилось. Мы должны были ждать.
Я действительно боялась женщин, таких как та, что била палкой по фургону. У меня не было даже клочка ткани, чтобы прикрыть свое тело перед ней. Я была бы полностью открыта для ее палки или хворостины. А ведь даже наши личные инструкторши, были босыми и носил лишь короткие туники.
Боюсь, что такой женщине, как я, даже если и будет позволено одеться, то только в такую одежду, которая будет иметь отличительный фасон. Фасон, разработанный специально для нас, фасон, который будет выделять и отличать нас, который не оставил бы сомнений относительно нашего положения и статуса. И вообще, я подозревала, что наша одежда, если она будет нам позволена, будет предельно короткой, предлагающей наши прелести для удовольствий мужчин. Примерно такой, как была надета на преподавательниц в доме.
Мы ждали. Десять заклейменных девушек в ошейниках, с заткнутыми ртами, раздетые догола, с капюшонами на головах, скованные за шеи цепью, в клетке, ждали того, что от них никак не зависело.
Возможно, та женщина, что била палкой по фургону, в действительности не столь уж и отличалась от нас, вдруг пришло мне в голову. Может быть, все дело в том, что мужчины просто в свое время не взяли ее в свои руки, не заклеймили и не заперли на ее горле ошейник, а теперь она, на подсознательном уровне, испытывала к нам своеобразную ревность и страстно хотела быть похожей на нас, на женщин, которых мужчины совершенно очевидно находили интересными. Как знать, возможно, где-то внутри нее даже пряталась настоящая женщина, где-то внутри нее, жила рабыня, жаждавшая служить у ног своих владельцев. Мужчины иногда ведут себя, как дураки, подумала я, придавая слишком много значения, по крайней мере, вначале, внешности. Но разве это так обязательно быть красивой, чтобы быть любимым, рабским сокровищем.
Впрочем, независимо от того, что именно в этом было правдой, я пока отнюдь не стремилась заводить знакомство с такими женщинами. Если только после того, как они будут раздеты, закованы в цепи, и будут испуганно стоя на коленях, демонстрируя заклейменные бедра и ошейники на их шеях, трястись, ожидая плети мужчин!
Но крайней мере на данный момент, независимо от того, что могло бы быть в этих вопросах фундаментальной истиной в последней инстанции, мы были слишком сильно отличающимся от них видом женщин. Социальная пропасть разделила нас, и эта социальная пропасть могла быть преодолена только с помощью клейма и ошейника.
Ожидание затягивалось.
Интересно, почему на нас надели рабские колпаки и заткнули наши рты кляпами? Сомневаюсь, что это смогло бы скрыть нашу красоту от случайных мужских взглядов. Уверена, что такие мужчины, как они врятли отказались бы похвастаться красотой своих «безделушек» нанизанных на «ожерелье работорговца». Кроме того, что мы были раздеты, нас еще и держали в закрытой брезентом клетке. Можно предположить, что одна из причин использования рабских колпаков, скорее всего была в том, чтобы напомнить нам, что мы были рабынями, с которыми мужчины могли сделать все что захотели. Подозреваю, что другой причиной, могло быть их желание держать нас в «неведение рабыни», такое условие зачастую считалось подходящим для женщин, оказавшихся в неволе. Во всяком случае, ни одна из нас не знала, ни того, где мы находимся сейчас, ни того, где мы были до этого, ни того, куда нас везут. Мы даже не знали ни названия дома, где нас обучали, ни имени его владельца. В этом смысле мы даже не знали, кому именно мы принадлежали. Гореанские девушки как-то попытались прочитать, что было написано на ошейниках друг у дружки, но, очевидно, эти надписи были сделаны с использованием символов, непонятных даже им. Мне это показалось странным. Кстати, меня учили говорить на гореанском, но не читать на нем. Насколько я знала, ни я, ни любая другая из земных девушек в моей группе, несмотря на интенсивность и частоту наших уроков, не получил даже минимальных сведений о чтении гореанского письма. Нас даже алфавиту не научили. Мы были совершенно неграмотными. У меня было стойкое подозрение, что именно в таком состоянии нас собирались держать и далее. Однако, степень «неведения рабыни», в которой нас держали в данный момент, например, когда мы даже не знали имени своего владельца, казалась мне чрезвычайной, если не абсурдной. По-моему, это, скорее всего, было связано не столько с нежеланием информировать нас, сколько со своего рода мерами безопасности. Что, если не это, могло объяснить кляпы, в данный момент бывшие, я подозреваю, не столько способом мужчин, сообщить нам, что мы для них объект, которому может быть заткнут рот, точно так же, как и то, что он может быть ослеплен, посажен на цепь, связан или избит, просто ради их удовольствия, сколько бывшие препятствием нам говорить друг с дружкой. Думаю, это в первую очередь касалось гореанских девушек, которые могли, обмениваясь информацией или предположениями между собой, или, что более вероятно, осмелившись обратиться прохожим около фургона, заигрывая и флиртуя с ними, возможно, могли из полученных крох информации сложить цельную картину.
Я поерзала, сменив позу и попытавшись устроиться немного поудобнее. Металлический настил был совсем плохой постелью для моего плеча и бедра. Самое время пожалеть, о том старом одеяле, что осталось в моей конуре вместе с миской для воды. Как хорошо оно сглаживало дискомфорт от цементного пола конуры.
Лежать на боку стало невыносимо, затекла и болела склоненная на сторону шея, и я перевернулась на спину, прижавшись к полу лопатками. Запястья пришлось подтянуть вверх, уложив их, скованные браслетами, в пространстве под поясницей.
Мы ждали уже довольно долго. Но ничего не менялось.
Та женщина, что так напугала меня, все не шла из моей головы. Конечно, на данный момент, мы принадлежали к совершенно отличающимся видам женщин.
Интересно, в чем же причина такой длительной задержки, спрашивала я себя? Что такого могло там случиться, что фургон задержали на такое длительное время?
В конце концов, мы не были пассажирами этого фургона, которые могли бы поинтересоваться о причине задержки, возможно, даже проявив раздражение, или потребовав объяснений столь долгого ожидания. Мы были всего лишь перевозимыми с места на место животными, мы были грузом этого фургона.
Теперь затекли руки, и я снова перекатилась на бок.
Я снова, немного пошевелила руками в тех прекрасных, но строгих стальных браслетах, что соединенные тонкой, но крепкой цепью, надежно удерживали мои запястья за спиной. Как хорошо они ограничили мою свободу! А еще одна цепь соединяла мою шею с шеями других девушек, заключенных в этой клетке. Нас всех здесь заперли, если конечно меня не обманул слух. Судя по металлическому настилу подо мной, по толстым железным прутьям решетки, что я почувствовала затылком, а также по звукам тяжелого удара, с которыми закрылась двери, и скрежету засова эта клетка была довольно прочной. Подозреваю, что она отлично удержала бы и мужчин, не то что нас, слабых женщин.
Я задергалась изо всех сил, в попытке сесть. Не сразу, но у меня это получилось. Мое плечо болело, бедро саднило, шея затекла. Я устроилась в углу, прижавшись спиной к прутьям решетки.
Насколько мне было известно, перевозимые рабыни, вообще-то, должны с нетерпением ожидать свои путы и цепи в конце пути. Обычной практикой в ситуациях, когда необходимо транспортировать рабынь на небольшое расстояние, была простая караванная цепь, обычно сковывавшая невольниц за шеи, но иногда, по тем или иным причинам, работорговец, перегоняя своих красоток, мог сформировать караван запястий или лодыжек. Если же рабынь надо переправить на большее расстояние, и в месте назначения они должны выглядеть свежими и красивыми, их перевозят, либо установленной на фургоне в клетке, в которой девушки обычно относительно свободны, либо используется специально сконструированный рабский фургон, внутри которого раздетые женщины ножными кандалами прикованы к опускаемому центральному брусу, во время движения запертому на своем месте. Таким образом, то внимание, которым наслаждались мы, как то: заткнутый рот, капюшон, общая цепь на шеях, руки в наручниках за спиной, да еще и запертая и укрытая брезентом клетке было совершенно не типично. Это очень походило на некие особые меры безопасности, но даже если и так, то их серьезность и уровень показались мне необычными. С другой стороны, это могло быть сделано, просто в связи с тем, что мы все были новообращенными рабынями, а с таковыми, часто обращаются с большей, чем обычно, резкостью. Это помогает им быстрее понять, что они — действительно уже рабыни. Позже, когда девушка хорошо обучится, и ее служба становятся совершенной, к ней могут начать относиться мягче, и даже с нежностью, примерно так, как на Земле относятся к любимой собаке. Безусловно, если она позволит себе расслабиться, проявить малейшую частицу небрежности, на нее будет немедленно повторно наложена изначальная строгая дисциплина или даже что-нибудь похуже.
Судя по моим ощущениям, фургон простоял уже, как минимум час, а возможно и два.
Теперь я думала о Тэйбаре. Он, и подобные ему мужчины, непередаваемо словами, восхищали меня. Раньше, я даже представить себе не могла, что такие мужчины где-то существуют. Я только грезила о них в своих фантазиях. Перед такими мужчинами я, рафинированная, образованная, высокоинтеллектуальная женщина Земли, чувствовала себя ничтожеством. Я внезапно поняла, что на самом деле, могла быть не больше, чем собакой у их ног.
Я прижалась спиной к прутьям решетки.
Что довольно интересно я не чувствовала себя недовольной. Возможно, я желала, чтобы мужчины, среди которых я жила были бы слабы, но хотела ли я на самом деле жить среди слабых мужчин? Конечно, нет! Я хотела жить среди самых могущественных мужчин, самых властных, самых великолепных, самых свирепых, самых великих мужчин. Как можно хотеть мужчин, которые были бы похожи на меня? Нет, только не это! Я хотела мужчин, которые были бы похожи на мужчин, таких мужчин, в руках которых, я восхищенная, любящая, вскрикивающая, могла бы почувствовать себя ошеломленной и покоренной. Я хотела мужчин в руках, которых я могла найти себя и быть собой.
Да, я хотела таких мужчин, и отдавала себе отчет, что в моем сердце я принадлежала им. Я хотела принадлежать мужчине, который был бы значительней меня, несравнимо более значимым, чем я, таким, кому я, согласно законам природы, должна повиноваться, на кого я должна смотреть снизу вверх, и меня не должно было бы заботить, что делаю я это стоя на коленях черных от пыли, обнаженная и с ошейником на моей шее, и что смотрела бы я на него ради его удовольствия. Я желала, со слезами на глазах, чтобы Тэйбар держал меня, свою «современную женщину», в качестве домашнего животного, своей любимой суки. О, как хорошо я старалась бы служить ему! Как рада была бы стать для него той единственной вещью, которой я могла бы быть для таких мужчин, каким был он, всего лишь низкой рабыней. Я подносила бы ему его сандалии в моих зубах. Я умоляла бы позволить чистить его ноги своим языком. Единственное к чему я стремилась бы, это доказать ему, что «современная женщина» исчезла, а на ее месте теперь осталась его сука, его законная собственность, его женщина, женщиной всеми доступными способами, беспомощная, любящая и не требующая его любви.
Я снова легла на пол.
В памяти опять всплыл случай с ударившей по борту фургона женщиной. Какой боящейся она меня сделала! Какой отличной от нас она казалась, от всех десяти женщин скованных цепью в этой клетке. Уверена, она была свободна. Она должна быть свободной, чтобы позволить себе так кричать и вести себя подобным образом. Как мне кажется, нет, и не могло быть никакого иного возможного объяснения. От этой мысли я задрожала. В таком случае, даже если она была глупа и уродлива, все равно она была на целые миры выше нас. Она была бы бесценна. С другой стороны наша цена, как бы мы не были непередаваемо желанны и красивы, была конечна, это просто функция колебаний спроса и предложения на рынке, и того сколько мужчины были бы готовы за нас заплатить. Мы были собственностью, в отличие от той женщины. И это, как мне казалось, было самым существенным различием между нами. Нас могли купить и продать. Насколько я понимаю, ей это не грозило, если, конечно, мужчины не посчитали бы целесообразным понизить ее статус до положения неволи, и уже тогда, конечно, она уже ничем бы не отличалась от нас, и наше соперничество было бы сведено до того же самого общего знаменателя, до соревнования простых женщин.
Я лежала на металлическом полу фургона, новообращенная, закованная в цепи рабыня, и пыталась низом моего живота понять, что такое, действительно, быть собственностью. Конечно, я понимала, что это означает, что я могу стать собственностью любого, мужчины или женщины, у кого было достаточно средств на то, чтобы купить меня. Правда, у меня не было больших сомнений, что далеко не все мужчины на этой планете могли быть той же породы, что и Тэйбар и Ульрик, или надсмотрщики в том доме, где я проходила обучение. У меня не было сомнений, что здесь могли быть мужчины, пусть не такие как на Земле, но капризные, мелочные и слабые. Мужчины один вид и запах которых, мог вызвать у меня защитную реакцию, мужчины одно появление которых, не говоря уже о прикосновении, могло быть для меня просто тошнотворным, мужчины, к которым я могла бы почувствовать лишь отвращение непередаваемое словами. Мужчины, непристойные, болезненные, омерзительные, толстые и вонючие. Такие мужчины, в присутствии которых я могла бы найти себя потерявшей всякое значение, от которых меня могло вырвать от гадливости и ужаса. Но, несмотря на все это, я все равно буду им принадлежать, точно так же как и любая другая, и я буду обязана, как рабыня, сердечно и без возражений отдать себя в их руки и подносить к их губам свои, покорно и страстно, подчиняться им полностью, и так же полностью отдаваться и капитулировать перед их натиском, и ничем не сдерживая себя доставлять им удовольствие полное и глубокое. Это были всего лишь приложения к моему правовому статусу, результат того, кем я была. Я не могла изменить этого. Они просто были частью того, что означало быть тем, кем я была — рабыней. Мы не выбираем наших владельцев, и им совершенно все равно, понравятся ли они нам и до какой степени. Мы должны стремиться быть совершенством всеми возможными путями для любого из них. Это — часть того, что означает быть рабыней. И мне остается только одно, примириться со своей неволей, со своим теперешним правовым статусом. Это — неотъемлемая часть неволи. Это то, что рабыня должна принять. Без этого никакого истинного рабства просто не может быть. И, по крайней мере теоретически, на словах, я приняла это условие, признавая за собой его обязанности в процессе моего обучения. Что интересно, сама не знаю почему, но принятие этого, показалось мне освобождающим меня фактором. Оно сделало мою неволю намного реальнее, и что не менее, интересно, по-своему заставило ее казаться намного ценнее для меня.
Однако, я полагаю, нельзя понять, каково это быть собственностью на самом деле, пока тебя не продали, и ты не оказалась во владении хозяина. Несомненно, «современная женщина» Тэйбара, его, как он полагал высокомерная самонадеянная землянка, презираемая им пленница, скоро начнет понимать каково это. Представляю, как приятно ему будет, вспоминая обо мне время от времени, думать о том, что он со мной сделал и к какой судьбе он меня приговорил. Я честно пыталась ненавидеть его, но не могла. Скорее мне хотелось зацеловать его ноги. Но, не исключено, что он даже не помнил обо мне, что он просто уже забыл моем существовании! Возможно, теперь я была одинока, полностью одинока в этом мире, доставленная им сюда за определенную цену, чтобы затем, заработав для него положенное вознаграждение, быть отвергнутой, выброшенной на рынок, и плывя по воле коммерческих волн и ветров, бесследно кануть житейском море, исчезнуть из его жизни, исчезнуть навсегда, без того, кто мог бы посочувствовать или позаботится обо мне, оказавшись во власти колебаний спроса, предложения и цены, полностью зависимой от удачи, желаний и интереса мужчин, что могли бы взять меня, просто заплатив несколько монет. Но мне никогда не забыть Тэйбара. Я буду вспоминать о нем, всегда, всякий раз, когда я буду со стоном сладострастия выпадать из своего сна.
Внезапно я испуганно дернула руками, но наручники жестко остановили мой порыв. Я могла принадлежать любому! Любому, кто сможет заплатить за меня! Конечно, это было неправильным для женщины прожившей всю жизнь на Земле! Как могло произойти так, что теперь я являлась всего лишь низкой рабыней? Я была землянкой! Как могло произойти так, что я теперь находясь на этой планете, превратилась во всего лишь домашнее животное, которое по воле хозяев раздели, надели ошейник и посадили на цепь? Неужели это, действительно, происходит со мной, неужели эта девушка, сидящая в клетке с цепью на шее, на самом деле я? Я, что, сошла с ума? Может быть я просто сплю и вижу дурной сон? Тогда почему я не могу проснуться и закричать? Ах да, у меня во рту кляп! Я напряглась, попытавшись вытолкнуть языком кожаный шар, жестко, зато эффективно затыкавший мой рот. Я попыталась работать губами и зубами. Я чувствовала форму и размер кляпа, но избавиться от него мне было не по силам. Я немного повертела головой, отчего цепь, свисавшая с моей шеи, шевельнусь между грудей, звякнула и напомнила о себе. Она была на мне. Я до боли потянула запястья, попытавшись вытащить их из браслетов наручников, ограничивавших мою свободу. Бесполезно. Я, ни на йоту не смогла, ни ослабить их безжалостные кольца, ни растянуть звенья цепи их соединявшей.
Я поерзала, лежа боком на металлическом настиле кузова. Плечо и бедро болели, и думаю, покраснели. Прямо скажем, металл днища фургона, был слишком жесткой и неудобной постелью для наших нежных тел. Можно было предположить, что, скорее всего, это было железо. Пластины, на ощупь, были около дюйма толщиной.
Нет, я не спала. Это была именно я, именно здесь, в этом месте, теперь уже точно рабыня. Однако, с другой стороны, я была довольна этим. Интересно, откуда Тэйбар, и другие здешние мужчины узнали, что в душе я была рабыней? Впрочем, не думаю, что для них составляло большого труда, определить то, кем я была. Хотя это и пугало меня, но я и сама знала, что мне надлежало быть в неволе.
Наше ожидание затягивалось и становилось уже просто мучительным. Впрочем, как мне показалось, наше удобство мало кого здесь волновало, по крайней мере, не больше, чем удобство ящиков, коробок, или любого другого товара.
Рядом со мной послышался тихий стон, с той стороны, где лежала Глория. Можно было не сомневаться, что ей тоже досаждала твердость настила. Девушка поменяла свою позу, о чем мне сообщил легкий рывок цепи на моей шее. Следом за Глорией находилась Кларисса, до этого жившая в Уилмингтоне, штат Делавэр. Ей даже повезло несколько раз получать конфеты от надсмотрщиков. В ней больше не осталось даже следов непокорности. Она, также как и я, уже признала себя рабыней. Первые семь девушек на цепи, как я уже упоминала, были уроженками Гора. Кларисса не была девственницей, или, если и была ей на Земле, то оставалась таковой очень недолгое время после попадания в дом. Мне приходилось наблюдать, как Клариссу вместе с двумя девушками-гореанками довольно регулярно забирали надсмотрщики для использования их для своего удовольствия. С интересом и некоторым удивлением я отметила, что, хотя они и были представительницами очень разных миров, но они совершенно одинаково страдая при первом их интимном использовании, точно так же совершенно аналогично, при последующих, сначала подчинялись и принимали свое новое положение, а вскоре и упивались им, и наконец, стоя на коленях и облизывая своих владельцев, безмолвно молили их об изнасиловании. Безмолвно, потому что человеческая речь им была запрещена в соответствии с «законом о кляпе», и все, что им было позволено, это жалобное хныканье, стоны, и хватание мужчин за конечности. Я склонна была предположить, что поставленные в определенные одинаковые условия, все мы вели себя совершенно одинаково. В конце концов, все мы были женщинами. Именно это было важно. Я не думаю, что в действительности, даже с точки зрения мужчин, есть что-либо, что позволило бы предпочесть гореанку или землянку, предполагая, что обе достаточно хорошо изучили свои ошейники. Здесь, скорее, вопрос не происхождения, а в личных качествах каждой отдельно взятой женщины. Всех нас объединяло то, что все мы были женщинами.
Похоже, они бросили нас здесь ждать, словно мы были какими-то животными, лошадьми, свиньями или собаками! Впрочем, мое начавшее было пониматься раздражение, быстро погасло, стоило мне вспомнить, что мы были всего лишь прикованными цепью рабынями, собственно, наш статус равнялся статусу домашних животных. Все, что нам оставалось делать, это покорно ждать.
При тех мерах безопасности, что к нам применили, им нечего было опасаться, что мы можем сбежать. Кроме того, куда можно было бы бежать в таком мире? И даже если предположить, что найдется такое место, мы все были в ошейниках, на бедре у каждой было выжжено клеймо. Я даже не рассматривала возможность побега, мне это было неинтересно. Нам всем достаточно доходчиво объяснили, какие наказания ожидают нас за подобное нарушение. Одна мысль о том, что меня могут выпороть, перерезать сухожилия, или попросту отрезать ноги, а то и скормить слинам, напрочь отбивала желание даже думать о побеге. Здесь мужчины не собирались терпеть попытки побега своих животных. Никакой толерантности. Здесь, таким женщинам, как я, нечего было рассчитывать на возможность побега. Здесь это было просто невозможно с практической точки зрения. Лучшее на что мы могли бы рассчитывать, это рискнув своим здоровьем и даже самой жизнью, сбежав из цепей одного владельца, оказаться в цепях другого, причем не факт, что лучшего. Более того, в этом случае, нам было бы обеспечено положение «пойманной рабыни», которое почти наверняка было бы сопряжено с гораздо более суровым обращением и содержанием, в конечном итоге, могущем для нас закончится тем, что поймавший нас мужчина, просто ради развлечения, возвратит нас нашему первоначальному владельцу.
От внезапно пришедшей мне в голову мысли, я приподнялась в полусидячее положение. Потом снова легла на пол, на этот раз на спину, подтянув свои дрожащие запястья, разместив их в ложбинке под поясницей, и согнув ноги в коленях.
Как у любой другой собственности у нас была цена! Внезапно я поняла нечто, здорово напугавшее меня. Я рассмотрела себя с точки зрения таких соображений, попытавшись разобраться именно в таких жестких мерах безопасности примененных к нам. Я уже поняла, что это нельзя было рассматривать просто, как содержание нас в данном пространстве согласно, скажем, традиционным правилам, или сведение к нулю вероятности побега или даже ради лишения нас надежды на это, как будто мы нуждались так уж нуждались в этом. Не было это похоже и на напоминание о том, что мы были рабынями, или на наказание нас. Конечно, причина могла быть в том, что мужчины просто сочли для себя приятным понаблюдать за нами, оказавшимися в таком беспомощном состоянии. Но теперь я рассматривала другую причину, ставшую для меня столь очевидной, стоило только задуматься о ней. Ведь мы были собственностью! Мы были ценностями, такими же как, деньги, собаки или лошади. В действительности, некоторые мужчины, мы могли бы даже рассматривать нас как сокровища. Нас, так же как и любое другое животное или товар, могли просто украсть! Мы могли стать объектом воровства! Таким образом, имело смысл, если ни по какой другой причине, иногда, в определенных ситуациях держать нас запертыми на замок. Для меня уже не было секретом, что здесь было довольно обычным делом запирать рабынь на ночь. В доме мы проводили ночи в запертых конурах и клетках. Также, я слышала, что для красивых рабынь было весьма обычно ночью быть прикованной цепью к рабскому кольцу в ногах постели их господина. Обычно рабынь приковывают там за левую лодыжку или за шею.
Факт моего понимания, что я теперь являлась объектом воровства, конечно, напугал меня, но, также, я вынуждена была признать, что как и многое другое, это было частью того, что стало моим теперешним правовым статусом, простым следствием того, кем я теперь была. В памяти всплыло и воспоминание о том, что в доме нам рассказывали об уважении законом «права захвата». Первоначально я полагала, что эти права относились только к захвату свободных женщин, однако позже я поняла, что их следует рассматривать гораздо шире, в том числе и применительно к захвату собственности вообще, включая, конечно, и рабынь. Честно говоря, до тех пор, пока я не оказалась вне дома, я как-то не задумывалась о таких вещах, по крайней мере, в их реальном или практическом смысле. Я попытался припомнить то, что давалось мне на занятиях. Моя кража, или захват, как предпочитают говорить здесь, присуждала права на меня. В этом случае, я принадлежала любому, в чье фактическое владение я попала, даже если это было результатом моего похищения, и должна была в полной мере ему служить. Предыдущий владелец, само собой, имеет право попытаться вернуть свою собственность, которая еще в течение одной недели технически остается за ним. Однако, если бы мне удалось сбежать от вора, после того как он объявил о своем праве держать меня, или например, удерживал меня в течение хотя бы одной ночи, меня могли, полностью в соответствии с гореанским законодательством, посчитать беглой, уже от него, рабыней, даже при том, что технически я ему пока не принадлежала, и наказать соответственно. Все точно так же, как и в случае с домашним животным, которому никто не позволил бы сбросить поводок со своей шеи, или сбежать от столба, к которому его привязал хозяин. Деньги, товар и собственность должны сохранять свою ценность и покупательную способность, независимо от того, в чьих руках они находятся. Такая резкость, конечно, не касается свободных людей, и в частности свободных женщин. Наоборот, свободная женщина наделена правом сделать все от нее возможное, чтобы сбежать от своего похитителя, и без какого-либо наказания, даже после ее первой ночи в его цепях, если она все еще пожелает сделать это. Само собой, после официального порабощения, в отношении нее начинают действовать все те же самые традиции, законы и методы, что и для любой другой рабыни, смысл которых заключается в том, чтобы всегда держать рабыню в строгой неволе, и поощрять активность по отношению к ней со стороны мужчин. После того, как рабыня пробыла во владении похитителя в течение одной недели, она считается его собственностью по закону. Безусловно, прежний хозяин, также может попытаться вернуть женщину назад посредствам все той же кражи. Это своего рода популярный вид спорта среди гореанской молодежи, попытать «удачи цепи». Здесь вообще захват женщин, и не столь важно свободных или порабощенных, рассматривается как спорт или развлечение. Стоит отметить, что во время войны женщин этого мира, и рабынь, и свободных, наряду с серебром и золотом, рассматривают как завидный трофей.
Внезапно, испугав меня, послышался звук расстегиваемого и отбрасываемого брезента. Судя по тому, что я почувствовала, как моему телу вдруг стало горячо, не трудно было догадаться, что в нашу клетку проникли солнечные лучи. Под капюшоном стало еще жарче. Я испуганно принялась извиваться торопясь поскорее встать на колени. Судя по звукам, сразу окружившим меня, бряканью цепей и наручников, шуршанию голых тел по железному настилу, стонам от боли в затекших конечностях, другие девушку наперегонки делали то же самое.
Следующим звуком, который я совершенно точно опознала, было клацанье ключа вставляемого в замочную скважину. Потом, еще один негромкий звук, ключ повернулся, и резкий щелчок открытого замка. Лязганье звеньев цепи по металлу, скрежет увесистого засова, и скрип открытой тяжелой двери. Я уже приняла стандартную позу рабыни, широко разведя колени, выпрямив спину, втянув живот, откинув плечи и высоко подняв подбородок. Уверена, что остальные девушки стояли в тех же позах. Нам даже не понадобилась короткая команда мужчины: «Положение». В этом уже не было необходимости. Мы были, по крайней мере, до определенной степени, обученными девушками. По звуку шагов я догадалась, что кто-то поднялся в кузов фургона, и в следующий момент сильные мужские руки сомкнулись на моих плечах, и грубым рывком поставили меня на ноги.
— Иди туда, — приказал мне мужчины, подтолкнув в нужном направлении, и тут же его голос, сместившись за мою спину, скомандовал: — Идите в этом направлении.
Похоже это он говорил другим девушкам. Потом я почувствовала, как цепь буквально потащила меня в сторону двери. Натяжение цепи через мой ошейник передалось дальше, потащив на мной Глорию, скорее всего все еще стоявшую на коленях или на корточках позади меня. Меня подхватили снизу, и я почувствовала теплые доски под ногами. Следом за мной внизу оказалась Глория, а затем и все остальные. Меня окружил шум хлопков, свиста, довольного причмокивания, щелканья языком и сексуальных пожеланий мужчин, по-видимому, собравшихся вокруг фургона. Похоже, их тут было много, возможно даже небольшая толпа. Вероятно, они ошивались здесь в ожидании того момента, когда нас начнут выгружать из клетки. Я почувствовала, как чья-то, явно мужская рука дернула цепь моего ошейника, я спотыкнулась от неожиданности, но быстро выправившись, заняла то место, куда он хотел меня поставить. На мгновение мне показалось, что я стала во главе каравана, но меня тут же развернули, и оставили в покое, признаться, в несколько сконфуженном состоянии. Я не знала, ни того, где я стояла, ни того куда было повернуто мое лицо. Я понятия не имела, где сейчас находилась ведущая девушка, и в какую сторону был ориентирован караван. Я даже толком не могла сказать оказалась ли я снова в его конце, или же стояла первой. Судя по направлению цепи, Глория была где-то по правую руку от меня, а вовсе не спереди или сзади, как должно было бы быть в караване. Выкрики, шум и неприличные комментарии приблизились к нам довольно близко, заставив меня задрожать и непроизвольно отпрянуть. И тут я дернулась уже так, что чуть не упала. Удар был настолько громким и пугающим, тугое кожаное жало, словно огнем, обожгло меня! Запрокинув голову назад, задыхаясь от боли, я, заливая скрытое капюшоном лицо щеками, отчаянно попыталась вытолкнуть кляп изо рта. Мне срочно требовалось облегчить дикую боль своим криком. Но все чего я добилась, это тихое, испуганное, придушенное мычание, мало чем помогшее мне, но вероятно развеселившее окружающую толпу.
— А ну встали прямо, шлюхи! — услышали мы грозный окрик. — Вы в присутствии мужчин!
Я снова в ужасе дернулась, отреагировав на хлопки плети, но на этот раз они взорвали болью не мое тело. Хлопков было два, и оба они, миновав меня, достались кому-то из моих сестер по несчастью. В этот раз плеть прошлась не по моим икрам, а по спине. Теперь я стояла так прямо и красиво, как только могла. Узкая полоса на моей спине, оставленная сделанным из сыромятной кожи ремнем плети, горела, как в огне.
Теперь шум, крики и насмешки мужчин раздавались вплотную к нам. Мне вдруг стало очень трудно держать правильную позу, поскольку одна мужская рука вцепилась в мою левую грудь, а другая сжала мне правую ягодицу.
— Эй, не лапай наш товар, — прикрикнул охранник, голос, которого был знаком мне еще по дому.
Возможно, именно этот парень ударил меня и двух других девушек.
— Если, конечно, Ты не собираешься ее купить, — добавил он и рассмеялся.
— А ее лицо соответствует этим сочным формам? — поинтересовался мужчина, по-видимому, тот самый, что только что ощупал меня.
— Можешь не сомневаться, — ответил охранник. — Чудо как хороша.
Признаться, его характеристика доставила мне удовольствие. Интересно, могли ли быть его слова правдой, и я действительно могла бы считаться удивительно привлекательной для таких мужчин, как они. А если это так, то что это могло бы означать для меня? Не предлагало ли это, спрашивала себя я, что меня, во всей моей беспомощности могла бы ожидать судьба объекта постоянных и странных домогательств?
— Все они превосходное рабское мясо, — бросил наш надсмотрщик.
— Из какого дома вы их доставили? — спросил мужчина, но охранник не счел нужным отвечать на его вопрос.
Справа послышался звон цепи. Я почувствовала, как меня буквально развернуло. Теперь, как я догадалась, я снова оказалась позади Глории.
— Вперед, шлюхи, — скомандовал надсмотрщик.
Цепь тянула меня вперед, прижимая ошейник к тыльной стороне шеи, вынуждая побыстрее шевелить ногами.
Доски под ногами казались толстыми и горячими. А еще они были шершавыми и неровными. Однажды, как мне показалось, что я наступил на теплую смолу. Запах моря здесь чувствовался особенно отчетливо.
Караван, двигавшийся вначале довольно быстро, вдруг замедлился. Мужчина положил руку на мое плечо и остановил меня.
— Теперь вперед, — услышала я команду мужчины. — Идти осторожно. Доска узкая. Поднимайтесь. И не бойтесь, если что, я вас подстрахую.
Спереди снова донесся звон цепи, и через пару мгновений я почувствовала, что меня потащило вперед. Я покачнулась, но рука мужчины подхватила меня за плечо и, удержав, направила вперед.
Признаться, я была изрядно напугана.
— Теперь сюда, — сказал он, — моя смазливая голая леди, еще один шаг и вверх.
Его рука сжимала мою, поддерживая меня, почти как если бы я действительно могла бы быть леди, сопровождаемой ее кавалером!
— По крайней мере, лицо у нее одето! — выкрикнул кто-то из мужчина, тут же поддержанный дружным хохотом.
Похоже, что такая шутка их здорово развеселила, как будто леди могла бы показаться публично абсолютно голой! Они просто насмехались надо мной! Конечно, никакой «леди» я не была, и не могла быть. Об этом кричало клеймо, выжженное на моем бедре. И они все отлично его видели. Я была заклеймена! Нужно было бы быть слепым, чтобы не видеть его. Врезавшееся в мое тело на левом бедре, оно было видно всем, и безошибочном сообщало всем о том, кем я была.
— Иди сюда, — грубо бросил он, но я, все же, была по-своему благодарна ему за помощь, как простая женщина, оказавшаяся в столь затруднительном положении, пусть даже и порабощенная.
Еще один нерешительный шаг вперед и я почувствовала под ногой наклонную доску ведущую вверх. На следующем шаге я обнаружила, что на эту доску набиты поперечные дощечки. Еще дважды я наступила на такие поперечины, прежде чем мужчина отпустил мою руку. Как раз в этот момент доска, по которой я поднималась, немного пошевелилась. От неожиданности, я покачнулась и чуть не упала, но мгновением спустя, меня подхватила рука другого и помогла мне удержать равновесие. Честно говоря, я испугалась. Если бы не мужчина, я бы просто упала с доски.
Вдруг, меня подняли на руки и опустили на ровную деревянную поверхность, на этот раз столь же гладкую, как пол в доме. Наконец-то доска закончилась. Повернув направо примерно на двадцать градусов, я прошла еще приблизительно семь-восемь шагов, максимум десять, и была остановлена. Затем меня подвинули немного вправо и вперед, повернули и приказали встать на колени. Я почувствовала движение цепи. Глория теперь должна находиться слева от меня. На этот раз нас постановили на колени вплотную друг к дружке, так что мое левое плечо касалось ее правого. Мне вдруг показалось, что пол под моими коленями слегка покачнулся. Впрочем прислушаться к своим ощущениям мне не дали. В этот момент я почувствовала, что цепь обернули вокруг моей шеи и заперли на замок. Мгновением спустя, цепь дернулась в сторону, и раздались звук закрываемого замка, похоже, другой е конец теперь обнимал шею Глории. Тот же звук повторился еще несколько раз, а потом раздались, один рядом со мной, а второй несколько дальше, два более громких металлических клацанья, явно принадлежавшие замкам поувесистей того, что держал цепь на моей шее. Подозреваю, что сковывавшая нас цепь теперь стала короче, и на обоих концах каравана, тот ее участок, на котором прежде вели первую девушку каравана, и тот, что свисал позади меня, были к чему-то надежно закреплены.
Снова легкое, почти незаметное движение пола под моими коленями. Однако на этот раз, я была уверена, что мне не показалось. Похоже, мы оказались на каком-то плавсредстве.
— Которые из них белый шелк? — спросил мужской голос.
Послышался звук, как будто длинную тяжелую доску, протащили по деревянной поверхности, закончившийся, заставившим меня вздрогнуть, глухим ударом где-то справа от меня. Скорее всего, там уложили доску, по которой мы сюда попали.
— Проверь их бирки, — приказал ему другой мужчина.
— Вот эта, — сообщил первый мужчина, поднимая мою бирку.
Это известие было встречено разочарованным, но добродушным криков человека стоявшего где-то слева и спереди от меня.
— Здесь еще одна, — объявил другой мужчина слева от меня.
— Ладно, нам вполне хватит троих из них, — небрежно бросил другой мужчина, местоположения которого я не смогла определить.
Я почувствовала, что бирку, свисавшую с моего ошейника, подняли во второй раз.
— Жаль, конечно, — сердито проворчал мужчина, и выпустил бирку из руки, позволив ей упасть на мое тело прямо под ошейником.
Я услышала звук, который смогла определить, как шуршание веревок, протягиваемых по борту, и скрип дерева упертого в дерево. Судно на котором мы оказались в качестве груза, пришло в движение, и, судя по моим ощущениям, поворачивало влево, если считать относительно того, куда была развернута лицом.
Рядом со мной раздался стук. Какой-то явно металлический предмет, положили на деревянную палубу рядом со мной. Воздух вокруг меня был наполнен самыми разными звуками, общались мужчины, поскрипывало дерево. Потом, из общего фона выделилось шуршание, похожее на то, как будто сразу много шестов протащили по деревянной доске.
— А теперь приподнимись на коленях, — приказал мне мужчина. — Выше, оторви задницу от пяток. Держи свои соблазнительные ноги широко разведенными. Замри, так и стой.
Я почувствовала, как стальной обруч сомкнулся на моей талии, а между моих ног, покачиваясь, повисла пластина металла. Все детали были собраны в единое целое, закреплены на месте и заперты на замок за моей спиной. На меня снова надели железный пояс.
Прямо над моей головой зашуршала разворачиваемая ткань, и секундой спустя раздался глухой хлопок. Затем я почувствовала, как напряглись и завибрировали доски подо мной, поделившись со мной своим возбуждением, переданным им напрягшейся разгладившейся тканью. Ее мощь, ее открытость и удивительная могущество, сила ветра, придавшая ей форму и тянущая ее за собой, все это бушевало сейчас над моей головой. Я кожей ощущала, как эта большая, надутая пузырем поверхность изо всех сил рвется вперед, на свободу, но не может улететь вслед за ветром, прочно удерживаемая на своем месте мачтой реей и многочисленными веревками, передавая через них свою и ветра силу разгоняющемуся кораблю. Меня охватило непередаваемое словами волнение. О, как хотелось бы мне увидеть все это своими глазами! Как бы мне хотелось избавиться от скрывающего от меня всю эту красоту и мощь капюшона!
Потом раздался стук дерева по дереву, как будто кто-то бил киянкой по деревянной поверхности. Методичные удары повторялись каждые несколько секунд. В такт с ними слышался плеск воды, я нисколько не сомневалась, что слышу звук входящих в воду весел. Судя по всему, здесь должно было быть несколько гребцов. Я представила себе сильных, мускулистых мужчин тянущих длинные весла. Я встревожено дернулась. Капюшон держал меня в неизвестности. Сейчас только железный пояс защищал от таких мужчин.
Внезапно откуда-то спереди донесся удар колокола. Возможно, это был сигнал разрешавший выход из гавани, или прощальный салют уходящему кораблю.
Нас всех, и гореанок и бывших землянок забрали из неизвестного нам места и везли неизвестно куда. Уверена, ни одна из нас не знала, где мы были, где находимся и где окажемся.
— Ты можешь снова стоять на коленях, сидя на пятках, — разрешил мне мужчина, вероятно, тот самый, кто надел на меня пояс, и я сделала это немедленно. — Ну что, наверное хочешь избавиться от капюшона?
Я тут же согласно замычала.
— Промычишь один раз, значит «Да», дважды значит «Нет», — сказал он.
Я отчаянно промычала один раз.
— Мы скоро покинем гавань, — сообщил он. — Ты хорошенькая?
На этот раз я воздержалась от немедленного ответа. Мне не хотелось бы показаться тщеславной. К тому же, честно говоря, я не была на сто процентов уверена, что была достаточно привлекательной, чтобы рассчитывать на то, что он сможет признать меня, так сказать «хорошенькой». В конце концов, это очень зависело от вкуса каждого отдельно взятого мужчины. Разве, это не они должны решать, был ли я хороша для них или нет? Ведь может случиться так, что девушка, привлекательная для одного мужчины, вполне могла не понравиться другому. Это я знала точно. Я предположила, что должна бы промычать дважды, дав ему отрицательный ответ, но в следующий же момент испугалась, ведь рано или поздно он, или кто-то другой, все же снимет с меня капюшон, хотя бы для того, чтобы накормить и напоить. А вдруг, я ему понравлюсь? Тогда мой отрицательный ответ могут посчитать ложью, а каким могло быть наказание за ложь, я даже думать боялась. Мне вспомнилось, что Ульрик считал меня весьма симпатичной, да и мнение других мужчин не сильно отличалось от его слов. Кроме того, всего несколько минут назад охранник сказал кому-то, что я «чудо как хороша». Принимая во внимание все это, хотя, возможно, это и было преувеличением, и даже абсурдом, мне показалось, что я могла бы иметь законное право рассматривать себя, по крайней мере, как «симпатичную особу». А еще я не могла забыть, что Тэйбар, хотя и с очевидной неохотой, и даже со злостью, если не с яростью и отвращением, признался мне, что, несмотря на мой характер, нашел меня привлекательной, и даже чрезвычайно, невыносимо таковой. Безусловно, при этом он не оставил меня себе. Также мне уже было известно кое-что о сексуальных пристрастиях здешних мужчин. Честно говоря, эти пристрастия порой ужасали меня, но именно исходя из них, я, со всей очевидностью, могла надеяться, что являюсь необычайно желанной и привлекательной. Действительно, в этом мире, справедливо это или нет, но, как мне кажется, я могла рассчитывать, что меня сочтут, как выразился надсмотрщик, «чудо какой хорошенькой». Безусловно, это мне льстило, но не могло и не тревожить, особенно в свете того, что могло стать последствиями того, чтобы оказаться одновременно красивой и рабыней, на такой планете, и среди таких мужчин.
Наконец, я решилась и, промычав один раз, напрягалась, с ужасом ожидая свиста плети и разрывающей спину боли в наказание за тщеславие. Но, к моему облегчению, удара не последовало.
— Чуть позже, через один ан, или около того, — пообещал мне мужчина, — мы снимем с вас капюшоны и освободим от кляпов. Тогда путешествие станет для вас гораздо приятнее.
Я тоненько прохныкала один раз, показывая какое удовольствие доставили мне его слова, выражая этим мою ему благодарность, и в надежде на некоторое поощрение в дальнейшем.
— А знаешь, когда мы сделаем это? — поинтересовался он.
Я промычала дважды.
— Когда мы окажемся вне видимости берегов, — объяснил мужчина, — когда мы окажемся полностью в открытом море.
Я подняла и повернула голову на звук его голоса.
— Ты меня поняла? — уточнил он, и я ответила однократным мычанием.