Подходила очередь нашей группы взойти на пандус. Сквозь решетчатую дверь мы видели, узкий деревянный наклонный желоб, огороженный невысокими бортами с боков и двумя подпружиненными воротами внизу и вверху. По-видимому, эти ворота служили для того, чтобы можно было контролировать количество животных одновременно оказывающихся на пандусе. Стоящему около ворот мужчине было достаточно отпустить створку, и она сама закрывалась, отсекая тех, что уже зашли от остального гурта.
Глория, как обычно стоявшая передо мной, присела на корточки над горшком.
Мы все также были построены в колонну, но от ошейников, поводков и наручников нас избавили. В них просто не было необходимости, ведь перед нами и позади нас сейчас были запертые решетки. Такими решетками коридор был разбит на несколько отделений, в которых невольницы ожидали своей участи. Наша группа находилась в последнем перед пандусом. Двумя отделениями ранее нам принесли воду, приказав выпить столько, сколько в нас влезет. Конечно, той воде еще рано было покидать наши тела.
— Облегчайся, — буркнул мужчина ногой подвинув горшок ко мне, и я присела на корточки.
— Как Ты себя чувствуешь? — раздался надо мной знакомый мужской голос, и я подняла голову.
Это был Тэйбар из Рынка Семриса. Его голос звучал довольно доброжелательно. Мне даже показалось, что ему действительно было интересно мое самочувствие. Во время наше прошлой встречи, в демонстрационном зале, сразу после того, как не моей левой груди появился номер моего лота, я имела неосторожность свалиться в обморок.
— Со мной все хорошо, Господин, — ответила я. — Спасибо, Господин.
Узнав, что хотел, работорговец отвернулся. Как и большинство гореанских мужчин, и в отличие от Тэйбара, того Тэйбара, который возглавлял моих похитителей, кажется он не испытывал ко мне какой-либо неприязни или враждебности, из-за моего земного происхождения. Возможно, этот Тэйбар знал не больше большинства других гореан о ситуации на Земле. Для него я была всего лишь еще одной смазливой девчонкой, очаровательной женщиной абсолютно законно и заслуженно порабощенной.
Я так и застыла сидя на корточках над горшком и глядя вслед Тэйбар. Чувство стыда никак не давало мне, сделать требуемое. Но тут я встретилась взглядом с другим мужчиной, тем, кто подвинул горшок ко мне и приказал облегчиться. Строгости в его глазах было хоть отбавляй.
— Да, Господин! — пролепетала я, и быстро справилась с собой.
Я с горечью подумала о том, как позабавился бы Тэйбар. Мой Тэйбар. Возможно, он даже рассмеялся бы, увидев как я, ненавистная ему «современная женщина», превращенная в покорную рабыню его мира, сидя на корточках, справляю нужду по команде мужчины. Несомненно, он, уроженец этого мира, прекрасно знал, что такое от меня могут потребовать. Горшок, кстати, не является такой уж неуместной предосторожностью. Его зачастую используют перед торгами. Хотя, подозреваю, что это не более чем дань традиции. Поскольку у многих новообращенных рабынь на первых торгах недержание и обильный полив предусмотрительно посыпанного опилками прилавка является обычным делом, и не только не порицается, но, более того, приветствуется, и имеет вполне практическую и в чем-то даже символическую цель, ясно давая понять рабыне, что отныне она не более чем животное, которое продается и покупается. Тем не менее, горшок перед торгами по-прежнему в ходу, и на мой предвзятый взгляд, он все-таки предпочтительней опилок.
Я отошла от горшка, и мужчина отодвинул его ногой в сторону. Теперь у меня появилась возможность посмотреть, что происходит вокруг. Увиденное меня поразило. Ила и, по крайней мере, еще три других девушки из нашей группы, уже зашли в огороженный пандус. Они на четвереньках ползли вверх по наклонной поверхности. Двое мужчин стоявших снаружи по обе стороны у бортов желоба, без слов, одними заостренными палками, то подгоняли, то останавливали карабкавшихся рабынь, регулируя интервал между ними.
Наконец, следом за первой группой через зарешеченные ворота прогнали следующих двух девушек, направив их к подножию пандуса, где, перед тем как открыть перед ними ворота, поставили на четвереньки. Полагаю, что это забавляло мужчин, а кроме того, учитывая размеры и форму желоба, передвигаться по нему по-другому было довольно трудно. В конце концов, он был сделан для пропуска по нему четвероногих животных, прежде всего тарсков.
Первой из этих двоих на пандус запустили малышку Тутину. Она действительно была маленькой, но очень изящной девушкой, с прекрасными бедрами и соблазнительными изгибами фигуры. На мой взгляд, она могла бы принести своим владельцам неплохую прибыль. Признаться мне самой было интересно, за сколько могла быть продана я сама. Честно говоря, я даже не знала ни того, что представляет денежная система этого мира, ни как выглядят местные деньги, ни их ценности. Я понятия не имела, за сколько могли продать других девушек. Возможно, я могла бы поинтересоваться у своего будущего владельца, была ли цена, за которую он меня приобрел, хороша для него или нет. Оставалось только надеяться, что он не захочет выпороть меня за подобное любопытство. Мне уже объяснили, что «любопытство не подобает кейджере». С другой стороны, у меня закрались подозрения, что само существование такого высказывания по-своему свидетельствовало о широком распространении среди невольниц именно этой очаровательной слабости. Я ни на йоту не сомневалась, что женщины здесь были столь же любопытными существами, как и в любом другом месте. А еще мне крайне не хотелось после торгов оказаться в каком-нибудь борделе или таверне. Следующей на пандус вошла Кларисса. Признаться это поразило меня. Как такое могло произойти? Ведь она же была с Земли! Как они могли так с ней поступить? Ведь она была совсем другой! Нет, она ничем не отличалась от остальных. Она была всего лишь еще одной женщиной. Между мной и решеткой осталась только Глория. Она, тоже была с Земли. Мы обе были землянками. Этого просто не могло происходить с нами! Мужская рука подтолкнула меня поближе к зарешеченной двери. Я видела, как заостренная палка ткнулась в Клариссу, подгоняя ее к пандусу. Вот ворота наклонного желоба захлопнулись позади нее, и она поползла вверх, точно так же, как и другие девушки, гореанские девушки, ничем от них не отличаясь. Вот решетка распахнулась перед Глорией, вот ей подтолкнули к подножию пандуса. В этот момент мне вспомнилось, как однажды вечером в доме, где мы все очнулись, еще в самом начале нашего обучения, Кларисса имела неосторожность проявить непокорность или сделать вид такового, и как остальные девушки призвали ее к порядку. После этого она быстро поняла всю бессмысленность и нелепость своего мелкого бунта и демонстрировала небывалый прогресс в постижении своей неволи, а затем и наслаждалась ей. Теперь она окончательно убедилась, что была рабыней и только ей, полностью и бесповоротно. Я нисколько не сомневалась, что она сможет доказать своему господину, какую изумительно выгодную покупку он совершил. Даже пресыщенные женским вниманием охранники, которым ой как нелегко было угодить, одаривали ее конфетками. Уверена, что она будет изумительной и прекрасной Клариссой в жилище мужчины и в его руках. Меня мучил вопрос, как я могла даже думать о таких вещах. Ведь она была с Земли! Впрочем, я понимала, что как раз это соображение были абсолютно не относящимися к делу и совершенно несущественными. Кларисса больше не была свободной женщиной и больше не была землянкой. Теперь она была чем-то отличающимся, ибо с недавних пор она была всего лишь рабыней. Гореанской рабыней!
Вслед за Глорией через зарешеченную дверь протолкнули меня. В этом месте обычно торгуют тарсками, отстраненно подумала я, глядя на длинный, узкий, деревянный желоб с низкими бортами, ведший вверх и вперед. С того места где я стояла мне не было видно, куда он ведет, но я понимала, что в конце его меня ждет моя судьба. По этому пути пастухи своими палками прогнали множество тарсков, а теперь они погонят меня. Это была желоб для тарсков. Именно их продают в этом месте.
Прекрасная рыжеволосая Глория, уже стояла у подножия пандуса на руках и коленях. Она, как и Кларисса была с Земли. Теперь пришла моя очередь, встать перед низкими, мне по пояс, воротами, только что закрывшимися позади Глории. Я заторможено смотрела на наклонный деревянный желоб, уходивший куда-то вверх, и на Глорию, карабкающуюся там. Она была весьма крупной девушкой. Она была в состоянии защитить нас, даже от Илы. И надо заметить, что такие вещи были немаловажны в наших отношениях в фургонах и в клетках. Я видела, как мужчины поторапливали ее тыкая палками. Теперь ворота открылись и для меня. Мужчина придерживал их, опираясь на низкий борт пандуса. Повинуясь недвусмысленному жесту одного из мужчин с палкой, я опустилась на четвереньки и, опустив голову, вползла в деревянный желоб. Вскрикнув от боли в том месте, в которое ткнули палкой, я начала отчаянно перебирать конечностями. Сзади раздался хлопок, ворота закрылись. Снова боль, опять меня ткнули палкой, поощряя двигаться еще быстрее. Новая боль, на этот раз палкой ударили. Еще быстрее. Наконец, я проскочила несколько ярдов пандуса и приблизилась к его верхней точке. Там, нависая надо мной, опираясь локтями на борт желоба, стоял еще один мужчиной. В правой руке он держал обычную здесь палку, которая другим концом лежала на противоположном борте. Как только он увидел, что я его заметила, он выправился и, ни слова не говоря, постучал палкой по внутренней стороне борта. Не дожидаясь дополнительного приглашения, я поспешила вперед к указанному мне месту. Едва я оказалась там, как палка опустилась передо мной на манер шлагбаума, и я послушно остановилась.
— На живот, — скомандовал он, и я растянулась на животе, на дне желоба.
Мне показалось, что дальше того места, где я лежала наклонный желоб становился горизонтальным. На той части подъема, что я уже преодолела, и где лежала, через каждую пару футов, были набиты маленькие поперечные планки. Я решила, что это было сделано для того, чтобы облегчить подъем тарскам. Одна такая поперечина оказалась как раз под моими ладонями и правой щекой. На второй я лежала животом, а в третью упиралась коленями. В нос бил резкий запах тарсков, впитавшийся в дерево. Этот запах невозможно было ни с чем перепутать, слишком хорошо познакомилась я с ним во дворе и в узких клетках. Кроме того, под моими пальцами отлично чувствовались многочисленные ямки, оставленные копытами в деревянной поверхности. Не трудно было предположить, какое огромное количество тарсков поднялось по этому желобу, впрочем, как и женщин. Перед моим мысленным взором промелькнули библиотека, стол информации, полки, каталоги, двери, верхний уровень, ковры на полу, газеты и журналы, стол возврата литературы, ряд ксероксов. В памяти всплыли лица моих коллег. Интересно, волновал ли их когда-нибудь вопрос о том, что случилось со мной. Впрочем, насколько я понимала, моя настоящая судьба лежала далеко вне рамок их кругозора. Случившееся со мной было просто непостижимо для них. Что же случилось с тобой, Дорин? Они не ни на мгновение не смогли бы предположить, что кто-то мог смотреть на меня с точки зрения моей чисто монетарной ценности. Им было невдомек, что их Дорин, тихая, любезная, робкая, застенчивая Дорин, их надежная, скромная сотрудница смогла привлечь внимание мужчин, сильно отличающихся от тех, к которым они привыкли, знали и существовали с ними бок о бок. Откуда им было знать, что теперь она, тихая, симпатичная, застенчивая темноволосая Дорин, больше не прятала под блузкой, темной юбкой, чулками и туфлями на низком каблуке свою привлекательность. Как им могло прийти в голову, что она лежала голой под наблюдением мужчин, превративших ее в клейменую рабыню, на далекой планете, в мире, существования которого они даже представить не могли.
— На четвереньки, — скомандовал мужчина, стоявший надо мной, и я не мешкая поднялась на руки и колени. — Хорошо. Ползи.
Я снова принялась быстро перебирать конечностями по деревянной поверхности, тем не менее, он дважды хлопнул меня своей палкой, но на этот раз скорее игриво, чем болезненно. Похоже, мужчина сделал не ради причинения мне боли, желая наказать за нерасторопность. Это больше напоминало беззлобный шлепок, возможно, несколько вульгарный, свидетельствовавший о его ко мне дружеском расположении. Это походило на добродушный, собственнический удар пониже спины, которым мужчины иногда добавляют рабыня скорости, поощряя их к выполнению обязанностей. Полагаю, он по-своему похвалил меня. И конечно, мне следовало привыкать к таким шлепкам. Мужчины владели мной, и могли делать со мной то, что им хотелось. Я принадлежала им. Хотя, положа руку не сердце, мне было приятно то, что он сделал. По-своему это был доброжелательный акт, скорее всего, предназначенный, чтобы поощрить и подбодрить меня. Рабыни редко возражают против подобного вульгарного обращения, хотя, как мне кажется, это могло бы понравиться любой женщине, и даже свободной женщине, даже, несмотря на скандал, который он бы закатила. Уверена, в действительности, если бы не правила приличия, они бы не возражали против того, чтобы носить на себе след от мужской ладони. В конце концов, это один из способов, которым женщинам сообщают, что они не лишены сексуального интереса.
Я продолжала ползти по желобу, вдоль которого, тут и там стояли мужчины с палками. Оставалось надеяться, что они не будут бить или тыкать меня этими палками. Я не поднимала головы, не рискуя проявлять любопытство, как бы мне того не хотелось. Я приходила в ужас всякий раз пересекая подающую на деревянную поверхность тень, и всякий раз я была готова вздрогнуть от вспыхнувшей в моем теле боли, которая не замедлила бы вырвать из меня отчаянный крик, стоило только тем, в чьем милосердии я находилась, по прихоти или капризу, захотеть этого. Наконец, они остались позади. Я была благодарна им за то, что никому из них не пришло в голову избить меня. Как немного осталось во мне от «современной женщины» Тэйбара, и как много стало во мне трясущейся от страха рабыни. Я замерла в конце пандуса перед вторыми воротами.
По левую руку от меня, открылось круглая площадка, обнесенная деревянной оградой, за которой раскинулся огромный зал заполненный множеством мужчин. Путь вперед и вправо был закрыт низкой около четырех футов высотой, деревянной стеной. Соответственно, я не могла видеть того, что находилось там, впрочем, как и большинство мужчин, что толпились сейчас в зале по ту сторону барьера, не видели меня. Впрочем, насколько я заметила, интерес мужчин, которые все же могли увидеть меня через узкий проход, был обращен на что-то находившееся слева от прохода и поднятое над поверхностью земли.
Наконец, мужчина открыл ворота и жестом показал мне, что я все еще оставаясь на четвереньках, должна подняться на небольшую деревянную платформу. В нос мне ударил запах пота. Зал был наполнен гулом возбужденных мужских голосов, но был один голос, который, казалось, доминировал над этим фоновым шумом.
Мужчина, схватив мои волосы, рывком поставил меня на колени и защелкнул стальные браслеты на моих запястьях. Теперь я стояла на коленях перед толпой, а цепь кандалов, около фута длиной, лежала на мох бедрах.
Ворота захлопнулись за моей спиной. Обернувшись, я увидела там другую, совершенно мне не знакомую девушку. Теперь пришла ее очередь ждать.
Внезапно характер призывов и реакции толпы стал ясен для меня. Это были призывы к предложениям цены, и такие предложения уже были, в буквальном смысле слова предложения цены. Здесь что-то продавалось.
Я немного вытянулась вперед, стараясь получше рассмотреть и вникнуть в происходящее. Я смогла увидеть передний край большого, круглого блока, приблизительно пяти футов высотой, установленного прямо на земляном полу, в нескольких шагах от барьера. С блока, закрепленного на подвижной балке сверху, к платформе спускалась двойная цепь, проходившая через систему шкивов. Поерзав на коленях, я еще немного поближе сместилась к деревянной ограде перед этой конструкцией. Там, на той круглой возвышенной поверхности, с поднятыми над головой руками стояла Глория. На ее запястьях были такие же наручники, как и у меня, цепь которых тянулась вверх подобно перевернутой букве «V», вершина которой была с помощью короткой промежуточной цепи с крюками, прикреплена к одной из сторон двойной цепи. Вокруг Глории вальяжно прохаживался мужчина с плетью в руке.
Оглянувшись назад, я взглянула на девушку все еще стоявшую на четвереньках в желобе. Ее испуганное лицо было хорошо видно сквозь планки ворот.
Мужчина, стоявший рядом со мной, взял руки короткий, около двух футов, отрезок цепи, с крюками с каждого конца. Крюком одного из концов он подцепил цепь моих наручников, другой конец был намотан на его кулак.
Я внезапно чуть не вскрикнула от страха. Слева от меня, со стороны круглой, деревянной платформы, донесся резкий, подобный выстрелу, хлопок плети. Следом я услышал лязганье цепи наверху. Глория, увлекаемая за наручники начала подниматься над поверхностью блока. Потом ее перенесли через барьер и опустили с другой стороны, а балку сдвинул так, что блок и цепи оказались над моей головой.
Стоявший рядом со мной мужчина зацепил крюк свободного конца короткой цепи, за одно из звеньев свисавшей сверху двойной цепи.
Глории продали!
Цепь начала с лязганьем перемещаться, и мои запястья потянулись вверх, вслед за ней.
— Нет! — закричал я, от страха переходя на английский язык. — Не надо! Пожалуйста!
Я почувствовала, как наручники, причиняя резкую боль, врезаются в мои запястья, поднимая их вверх, вынуждая сначала встать с колен, потом подняться на цыпочки. Меня потянуло влево, внезапно, мои ноги потеряли опору, и я закачалась в нескольких дюймы над поверхностью земляного пола. Теперь края наручником впились в мою кожу, доставляя невыносимое страдание. Подъем продолжился. Ворота, оказавшиеся теперь подо мной и позади меня, со скрипом отворились. Наверное, в этот момент через них уже выводили другую девушку, чтобы поставить на колени и надеть на ее руки наручники, а следующая невольница уже занимала ее место у ворот. Теперь, будучи поднятой вверх, я видела, что позади площадки, где толпились стоящие мужчины имелись расположенные ярусами скамьи. На них, хотя в зале освещение оставляло желать лучшего, я смогла увидеть множество сидевших мужчин, и ни одной женщины. Не трудно догадаться, что единственные женщины, которые могли бы находиться в этом здании, были женщинами того вида, к которому принадлежала я сама, голые и доставленные сюда, только для того, чтобы быть проданными в этих стенах. По самым скромным прикидкам, на скамьях могли разместиться не меньше четырех — пяти сотен мужчин, причем в данный момент они были практически заполнены, и это не считая переполненной площадки непосредственно перед ограждением. Сверху мне было видно, что платформа на которой я только что стояла, представляла собой полукруг. Несомненно, это пространство в основном было предназначено для продажи тарсков.
Казалось, что подъему не будет конца. Я приподняла голову, и исподлобья посмотрев вверх, увидела цепь, звенья которой одно за другим уходили в блок. Выше, теряясь в сумраке, располагались мощные толстые стропила, а за ними угадывался настил крыши. Это было высокое похожее на сарай здание. Запястья болели невыносимо, и кажется, начинали синеть. Наконец движение вверх остановилось, и я неподвижно повисла над земляным полом. Со всех сторон в меня вперились мужские глаза. Подо мной было то, что называлось павильоном продаж.
Цепь дернулась, медленно пошла вниз, и вдруг немного ослабла. Мои ноги коснулись поверхности высокого блока. Под ногами оказался слой опилок в полдюйма толщиной. По моим все еще поднятым высоко над головой запястьям побежали мурашки. От раздавшегося прямо над ухом неожиданного хлопка плети, я испуганно задергалась в наручниках. Кое-кого из мужчин это развеселило до смеха. Однако на этот раз плеть не тронула моей кожи. Я думаю, моя реакция на этот звук, кроме всего прочего, дала понять мужчинам, что я и плеть уже не были незнакомцами. Хотя я и чувствовала ее укус на себе очень редко, но я все же его чувствовала, и забыть это невозможно. В действительности, первым меня познакомил с тем, что такое плеть был Тэйбар, разбудивший ей свою «современную женщину» и познакомив с новой реальностью. В тот раз он ударил меня только три раза, но мне никогда не забыть тех ощущений, наглядно продемонстрировавших мне суть моего нового статуса, и приветствовавших мое вступление в неволю.
Мужчина сжал мою левую грудь своей шершавой ладонью, и удерживая ее прочитал мой номер. Затем он кивнул своему помощнику, стоявшему позади меня и чуть левее внизу на платформе.
— Лот номер 89, - огласил тот товарищ.
Несколько мужчин у барьера и на скамьях зашелестели бумагами, по-видимому, просматривая свои заметки. Я пришла к выводу, что это могли быть те, кто по той или иной причине, собирались купить больше, чем одну женщину. Признаться, это напугало меня.
Мужчина позади нас еще что-то говорил, и я даже его слышала, но едва понимала. Кажется, он обращал внимание покупателей на то, что я была еще одной землянкой. Расхваливал мою интеллектуальность, шутил по поводу моего знания языка и понимания мною некоторых самых простых команд. Его спич периодически прерывался взрывами хохота. Лично я была уверена в том, что мое понимание гореанского уже сильно превысило тот минимальный уровень, что он описывал, но возможно они просто хотели занизить мои успехи, чтобы подстраховаться от возможных претензий от неудовлетворенных клиентов. А может они все же не были уверены на все сто процентов в моем знании гореанского. В конце концов, меня доставили сюда только вчера утром, и с тех пор со мной практически никто не разговаривал. Потом до меня дошло, что зазывала сообщает мои размеры, рост и вес, в гореанской системе единиц они составили тридцати с четвертью стоунов и пятьдесят один хорт. Если перевести в английскую систему мер, то приблизительно это составило бы сто двадцать один фунт и пять футов три и три четвертых дюйма. Потом последовало перечисление большого количества других моих размеров. Это были мои «размеры прилавка», то есть те размеры, с которыми я сегодня в день моей продажи вышла на торги. Некоторые хозяева, в случае необходимости будут удерживать девушку в пределах ее «размеров прилавка» при помощи плети. Другие могут под страхом сурового наказания потребовать их усовершенствования, в том или ином направлении, в зависимости от их собственных предпочтений и вкусов. Встречаются и довольно снисходительные владельцы, более или менее терпимые в отношении таких измерений, по крайней мере, в определенных пределах. А вот размеры моей одежды даны не были, поскольку мало кто на Горе проявляет беспокойство к точными размерами рабыни касательно именно этих вопросов. Большинство гореанских предметов одежды для рабынь — это или широкие балахоны, или просто куски ткани, которые повязываются или обматываются вокруг тела, и служат не для того, чтобы скрыть тело женщины, а, скорее, чтобы показать его. Что однако всегда представляет особый интерес для покупателя, это размеры ручных и ножных кандалов. Например, мои размеры составили: второй номер для запястья, и второй номер для щиколотки. Размер моего ошейника — одиннадцать хортов. Это — самые распространенные, средние размеры. Например, размеры ошейника и браслетов Глории были несколько больше. Эти же размеры рабов мужчин, кстати, хотя и имеют то же самое числовое значение, но масштаб у них другой. Покупателям также сообщили, что я до сих пор «глана», что означало девственница. Антонимом к термину «глана» является слово «метаглана», используемое, чтобы определить состояние, на которое ожидает «глану» в будущем, или то, что может быть расценено как предвкушение или ожидание. Хотя это слово не использовалось применительно ко мне меня, но меня также можно было назвать «профалариной». Этот термин определяет состояние девушки, как переходящее или ожидающее перехода в «фаларину», в то состояние, которое, как мне кажется, гореане воспринимают как то состояние «полностью женщины». Пожалуй, земляне, в отличие от гореан, в такой же ситуации стали бы думать о женщине, как «больше не девственница». В этом существенная разница в менталитете жителей разных миров, то о чем одни думают, как о приобретении, другие считают потерей. Потому и рассматриваются на Горе оба термина, «глана» и «профаларина», как состояния, которые можно расценивать, как незрелые и преходящие в «метаглану» или «фаларину». Про рабынь, переставших быть свободными женщинами, в этом смысле иногда говорят, что девушка была «вскрыта», или «открыта для использования мужчин». Другими распространенными словами имеющими отношение к девственности рабынь, являются «белый шелк» для девушек, которые еще не были «вскрыты», или наоборот «красный шелк» для тех, которые соответственно уже были «открыты для использования мужчин».
Внезапно, по мне прокатилась волна дикого возбуждения. Мне вдруг пришло в голову, что Тэйбар, мой Тэйбар, может быть где-то там среди этих мужчин, возможно, в дальних верхних рядах. Что если он сидит там, в полумраке, ожидая нужного момента, чтобы предложить за меня цену! Напрасные надежды! Я и сама быстро поняла, как глупы рассчитывать на такое чудо. Если бы Тэйбар хотел меня, он, скорее всего, купил бы меня с хорошой скидкой в том доме с которого началась моя история в этом мире. Какой смысл ему был ожидать столь долго, путешествовать вслед за мной на такие большие расстояния, почти наверняка заплатить больше на открытых торгах, рискуя потерять меня в состязании с более богатым претендентом в таком месте как Рынок Семриса. Нет, Тэйбару нечего было здесь делать. Здесь была только я, и я была одинока.
Я услышала, что меня охарактеризовали как «полудрессированную». Признаться меня это возмутило! То есть, все мое обучение в том доме, когда меня поднимали в такую рань, а отпускали заполночь, все эти напряженные дни, длинные уроки, их частота, разнообразие и интенсивность, все это мне пришлось пройти, ради того, чтобы меня назвали «полудрессированной рабыней»? Вначале у меня возникло предположение, что это, как и уничижительная характеристика моего знания гореанского, предназначалась только чтобы избежать возможных последующих разборок с разочарованными покупателями. Но потом мне пришла в голову другая мысль. У меня вдруг возникло подозрение, что к настоящему времени, даже учитывая мое обучение в доме, я понятия не имела о многих из тех предметов, которые должны были быть вовлечены в то, что здесь могло подразумеваться под словом «дрессировка». Там, в доме у нас банально могло не хватить времени на то, чтобы заниматься ими. Похоже, относительно кое-каких особенностей служения рабыни, я все еще была крайне наивной, и совершенно неосведомленной. Честно говоря, я и раньше подозревала, что знать все о служении и любви, просто невозможно, эти понятия настолько бездонны и безграничны, что в них всегда можно найти что-то новое и непознанное. Таким образом, в некотором смысле, быть полностью обученной или знающей все, что должно знать, в действительности, на практике, означает не более, чем прекрасный идеал, к которому можно было бы стремиться, или даже когда-нибудь приблизиться, но которого не возможно достичь, как не старайся. Пусть девушка наслаждается своим прогрессом и не беспокоится, что однажды придет время, когда ей больше нечему будет учиться, не к чему будет стремиться. В делах любовных не существует абсолютного совершенства. Однако, Ульрик однажды заверил меня, что у меня имеется несомненный талант. Мне оставалось только надеяться, что он не ошибался. Такая способность среди властных мужчин этого мира, могла бы повысить мои шансы на выживание. Действительно мое тело было чувствительно, во мне уже проснулось некоторое понимание моей женственности, и желание нравиться мужчинам. Уже с интересом я посмотрела вниз, выхватывая лица отдельных мужчин столпившихся ниже меня за барьером, ограждавшим утоптанную копытами тысяч тарсков площадку. Для меня будет лучше, если такие мужчины останутся довольны мной, подумала я, дрожа от страха и волнения. Мысленно я стонала от охватившего меня разочарования. Моего Тэйбара среди них нет. Я одна. Что я делаю здесь? Почему меня перенесли сюда, на эту жуткую планету? О, как болят мои запястья, удерживаемые столь высоко безжалостной сталью. Почему мужчины так жестоки со мной? Неужели они не видят, как я страдаю, что я нага и беспомощна перед ними?
— Категория, — услышал я завершающий аккорд, — Рабыня для удовольствия.
Когда до меня дошло, что означают его слова, с такой легкостью сказанные, завершая перечисление всех моих характеристик, особенностей, размеров и прочих достоинств и недостатков, я был просто поражена. Само собой, я знала, что не была домашней рабыней или рабыней башни, поскольку мне не разрешали становиться на колени способом, соответствующим этим разновидностям рабынь. Также, несмотря на понимание того, что многие из тех предметов, которые преподавались мне и моим подругам, казались имевшими прямое отношение к доставлению удовольствия мужчинам, а порой даже недвусмысленно чувственного удовольствия, но до сих пор, до этого самого момента, когда услышала такое точное простое и прямое определение, я никак не решалась признаться даже себе самой в том, к чему уже давно была готова. Нам никогда не говорили в столь однозначной манере, каким именно видом рабынь мы были. Подозреваю, что, в отличие от нас, гореанские девушки поняли это достаточно ясно и быстро. А вот относительно землянок я не уверена, по крайней мере, не столь прямо. Нам свойственно строить воздушные замки, ровно до тех пор, пока не будет произнесено окончательное, ясное и емкое выражение. А Ульрик даже не намекнул мне о том, к какой категории рабынь меня готовят. На вой осторожный вопрос, он лишь рассмеялся и сообщил, что мне это объяснят мужчины. Теперь, когда я оказалось на рабском прилавке, они мне это объяснили. Я запрокинула голову и застонала. Цепь надо мной напряглась, меня подтянули немного выше. Теперь я стояла на цыпочках, вытянувшись в струнку.
Аукционист, взмахнул плетью и призвал к первому предложению. Боль в моих запястьях, немного утихшая пока я стояла на ногах, полыхнула с новой силой. Мужчина объявил, что ждет предложений за неграмотную варварку. Внезапно, меня осенило, что это именно я была той самой неграмотной варваркой.
Но ведь на своей планете я была образованной, цивилизованной, рафинированной женщиной! Увы, теперь это в прошлом. Здесь я стала всего лишь неграмотной варваркой!
Из толпы стоящих мужчин донесся чей-то крик. Я внезапно поняла, что это было первое предложение цены за меня. Меня продавали! Причем, это было предложение цены не за часть меня, скажем, за мою плоть. Мужчина предложил цену, как это подразумевается на Горе, за всю меня целиком, за целую рабыню. Он назвал сумму в двадцать медных тарсков. Через мгновение кто-то предложил двадцать два, потом двадцать семь.
В моем собственном мире я была современной женщиной, независимой и свободной, и даже обладавшей некоторым политическим влиянием, особенно в том, что касалось трясущихся, раболепствующих мужчин. Но здесь мужчины меня не боялись и уж тем более не собирались раболепствовать передо мной. И когда я была вырвана из привычного для меня земного общества, моя власть над мужчинами превратилась в пыль. Эти мужчины сделали меня рабыней, своей рабыней для своих удовольствий! Как унизительно, должно быть рабыней для удовольствия! Но тут меня осенило, что в мире, подчиняющемся законам природы, в правильном мире, я буду тем, чем должна быть в таком мире, тем, что будет правильным для меня.
— Нет. Нет! — в отчаянии выкрикивала я снова перейдя на английский.
Предложения цены сыпались одно за другим. Стоило выкрикам несколько поутихнуть, и аукционист обойдя вокруг меня, потрогал, погладил, пощекотал в разных местах своей плетью, покрутил меня на цепи, демонстрируя меня со всех сторон, вынуждая меня отчаянно танцевать на кончиках пальцев. После того, как он поверну меня лицом в зал, выкрики возобновились с новой силой. Количество и частота предложений даже увеличилась.
Я представила, как, возможно, обрадовался бы сейчас Тэйбар, если бы узнал, что ненавидимую им «современную женщину», продают, и более того продают в таком месте, месте по его мнению, наиболее для меня пригодном, в грязном сарае предназначенном для продажи тарсков, как четвероногих, так и двуногих, продают как домашний скот. Интересно, а не знал ли Тэйбар заранее, что я буду продана именно в этом месте. Не исключено, что он мог быть допущен к документации того дома. Впрочем, возможно, он прекратил работать на их дом задолго до того, как меня передали оптовому торговцу, направлявшемуся в порт Брундизиума. Хотя этот павильон вполне мог быть одним из обычных мест продажи их рабынь. Возможно, этот Тэйбар мог иметь долгосрочные контакты с тем домом. Так что мой похититель мог очень хорошо знать, в каком месте меня выведут на открытые торги. Честно говоря, я бы не сильно удивилась, если бы узнала, что именно он, развлечения ради, договорился или тем или иным способом повлиял на заказы, чтобы я оказалась именно здесь и, пройдя на четвереньках по провонявшему тарсками желобу, была подвешена на потеху толпе и продана тому, кто предложит за меня лучшую цену. Возможно, то, что я оказалась здесь, в этом сарае, было частью его мести мне. Даже если Тэйбар и не приложил рук к моему появлению именно здесь, он как минимум знал, что это или нечто подобное, будет сделано со мной! Какое же удовольствие он должен был получить, когда стоя надо мной думал о том, что меня, его надменную «современную женщину» ожидает в этом мире. С каким презрением он, должно быть, думал о том, какая тревога, ужас и страдание ждут меня, стоит мне оказаться голой на рабском прилавке, ожидая своей продажи в абсолютную неволю!
Тут я заметила, что один или двое мужчин из толпы, прямо таки надрываясь, что-то кричали аукционисту. Это не было похоже на предложение цены, которые они называли. Я попытался понять их, но у меня ничего не вышло. Не знаю, говорили ли они с акцентом, или на незнакомом мне диалекте, или я просто пребывая в смятении, внезапно растеряла почти все мои знания гореанского языка. Я действительно не могла понять, чего они хотят.
Цепь немного ослабла, и перестала тащить вверх и мучить мои руки. Аукционист неторопливо смотал свою плеть и повесил ее на пояс и, придерживая меня левой рукой за талию правой рукой, своей левой снял цепь кандалов с нижнего крюка промежуточной цепи. Кажется, если бы не его рука на моей талии я бы сразу свалилась в обморок прямо в опилки под его ногами. Мои руки безвольно упали вниз, стегнув цепью наручников по моим коленям. Мужчина что-то говорил мне, но я находясь в какой-то прострации ничего не понимала. Поняв, что разговаривать со мной сейчас бесполезно, он встал передо мной и, взяв цепь наручников, поднял мои руки, сгибая их в локтях. Перебросив мои запястья мне за голову, он отпустил цепь, позволив ей лечь на мою шею.
— Положи руки на затылок, — приказал он, и я, наконец, поняла его. — Прогнись назад. Покажи себя.
Конечно же я повиновалась. А что мне оставалось делать? Тем более, что плеть снова была в его руке.
— Согни колени. Теперь повернись. Не забывай про наших друзей справа.
Я выполняла его команды, сыпавшиеся одна за другой. Почему-то мне казалось, что других девушек не снимали с цепи, или, по крайней мере, немногих из них, судя по скорости, с которой прошла через это место наша группа. Тогда, за что мне уделили такое внимание? Последняя цена, предложенная за меня, перед тем как меня сняли с крюка, была восемьдесят восемь тарсков, что мне ни о чем не говорило, ибо ценность местных денег пока лежала вне моего кругозора. Похоже, во мне что-то было такое, что, возможно, к сожалению, многие гореанские мужчины нашли интересным. Не уверена, что этот интерес был просто вопросом смазливого личика и стройной фигурки, хотя я думаю, что они тоже вполне соответствовали гореанским вкусам. Возможно, было что-то еще, что-то лежавшее гораздо глубже, и что они, кажется, ощущали во мне. Возможно, это была своего рода предрасположенность, или потенциал, или что-то еще, чего я сама пока полностью не понимала или не осмеливалась понять. Иногда аукционист трогал меня плетью, привлекая внимание мужчин к изгибу моих бедер, грудей или талии. «Современная женщина» Тэйбара теперь во всей красе демонстрировала себя гореанским покупателям. Вдруг, продавец сбил меня на колени и, схватив за волосы, выгнул меня дугой так, что мои волосы раскинулись по опилкам. Потом снова вернул на колени, повернул вправо, и опять выгнул дугой. Эту операцию он повторил несколько раз, позволив покупателям со всех сторон полюбоваться моими прелестями. Наконец, аукционист, поставил меня на колени и перебросил цепь наручников из-за головы. Но долго отдохнуть моим рукам, было не суждено. Снова схватив цепь, он поднял их и вытянул вперед, держа на уровне головы. Выпустив наручники из руки, мужчина отошел в сторону, оставив меня сидеть с вытянутыми вперед запястьями, с которых свисала цепь. Через некоторое время, он позволил мне опустить руки и положить их на бедра. Я озадаченно посмотрела на него. Дело в том, что короткая цепь соединявшая браслеты кандалов не позволяла мне держать руки на бедрах и одновременно стоять в правильной позе, с широко разведенными коленями.
Мужчины у ограждения и даже некоторые со скамей что-то громко выкрикивали, то ли выражая свое восхищение, то ли предлагая цену, то ли требуя показать еще что-нибудь. К моему удивлению аукционист взял ключ с пояса и снял с меня наручники. Я рефлекторно потерла запястья, на которых, в том месте, где браслеты врезались в кожу во время подъема на платформу, остались глубокие, покрасневшие отметины.
Аукционист взмахнул плетью, и я опять дернулась всем телом, услышав прямо над собой громкий неожиданный хлопок.
Испуганно посмотрев на мужчину, я поняла, что сейчас меня будут проводить через позы рабыни. Я решила попытаться отстраниться от того, что будет сделано со мной.
Как же мне в этот момент хотелось вернуться в библиотеку.
Мои волосы были полны опилок. Эти колкие частицы облепили мое вспотевшее тело.
— Да, — думал я, — я помогу найти вам эту книгу.
Я голым животом лежала на опилках.
— Да, — говорила я про себя, — вот тихая застенчивая Дорин идет по библиотеке, она спокойно занимается своими обязанностями. Вот она возвращается к столу информации. Вот она проходит вдоль ряда ксероксов.
Я перекатилась с живота на спину.
Да, она снова была там, в библиотеке, в привычном простом свитере, той же простой блузке, темной юбке, темных чулках и черных туфлях на низком каблуке. Конечно, ни один мужчина не смог бы найти в ней хоть что-то интересное. Но вдруг, она увидела мужчину перед столом информации. Она узнала его, не могла не узнать. Он смотрел на нее сверху вниз, и взгляд его, проникал в самые глубины ее сердца и живота, он словно раздевал ее своим взглядом и видел там рабыню. Снова библиотека, и снова тот же мужчина. Он застал ее в костюме танцовщицы, в котором ее еще не видел ни один мужчина. Он приказал танцевать для него. И она снова делала это. В развевающейся юбке, алом бюстгальтере и колокольчиках на ноге, в полутемном зале библиотеки. Она танцевала перед ним и его товарищами.
Откуда-то издалека, с другой планеты доносились крики удовольствия. Где-то далеко скандировала толпа мужчин. Переход из одной рабской позы в другую я, не задумываясь, исполнила с потрясающе чувственным проворством танцовщицы. Вдруг я поняла, что та танцовщица в юбке и бюстгальтере в зале библиотеки и нагая девушка в опилках на платформе, это одна и та же женщина. Кажется, они нашли ее необыкновенно красивой! Как соблазнительно она двигалась! Из толпы слышались одобрительные выкрики. Даже аукционист опустил свою плеть и, отступив в сторону, пораженно уставился на меня.
— Нет! — вскрикнула я, внезапно испугавшись случившегося со мной, и снова превращаясь в неуклюжую и трясущуюся от страха землянку, снова чувствующую себя несчастной, запутавшейся и съеживаясь на опилках рабского прилавка чужого и чуждого мне мира.
— Что случилось? — удивленно спросил аукционист.
— Ничего, Господин, — полепетала испуганная, стоявшая на четвереньках девушка, съеживаясь под его взглядом.
Жест его плети сообщил мне, что я должна лечь на спину. Едва я перекатилась на спину, замерев перед ним, как он обернулся к толпе. Так получилось, что частично он стоял над моим телом, одну из своих ног поставив между моими. Мужчина окинул толпу выжидающим взглядом.
— Два, — крикнул ему кто-то. — Два!
— Два! — повторил аукционист, подняв два оттопыренных пальца. — Два!
Мне не показалось, чтобы аукционист был недоволен этим предложением. Хотя сама я была поражена. Прежние предложения остановились на восьмидесяти, а теперь они снизились всего до двух. Я лежала на спине, открыв рот от удивления.
Аукционист немного отступил от меня и повернулся ко мне лицом. Я вдруг поняла, страх сковал меня так, что едва могла пошевелить конечностями. Сказать, что я была напугана, не сказать ничего. Мне оставалось только надеяться, что он не будет избивать меня за то, что предложения так резко упали с восьмидесяти до двух.
Впрочем, мне показалось, что мужчина смотрел на меня не рассерженно, я скорее озадаченно.
У меня даже сложилось впечатление, что теперь я казалась ему чем-то совсем иным, чем я была всего несколько мгновений назад. Кажется, он сам не мог понять случившегося. Это было почти, как если бы здесь была не одна, а целых две совершенно разных женщины, которых ему следовало продать.
Я приподнялась на локтях, но он каблуком сандалии толкнул меня назад на опилки, а потом носком сандалии, перевернул на живот.
— На колени, — скомандовал мне аукционист.
Стоило мне подняться на колени, и на моих запястьях опять сомкнулись браслеты наручников. Мужчина, пинком, дал мне понять, что мне следует повернуться так, чтобы я стояла на коленях лицом к толпе.
— Встать, — скомандовал он, и я покорно поднялась на ноги.
— Эй, что с ней случилось? — крикнул кто-то из зала.
Цепь моих наручников снова оказалась на нижнем крюке короткой промежуточной цепи. Я даже немного обрадовалась этому, ибо сама едва ли смогла бы удержаться на ногах. Мой испуганный взгляд метался с одного мужского лица на другое. Для меня уже не было секретом, что я могла стать имуществом любого из них. Я была рабыней! Я могла принадлежать. Я могла принадлежать им! Они могли сделать со мной все, что им захочется, все что угодно. В их руках была полная власть надо мной. Но я же была женщиной с Земли! Этого не могло происходить со мной! Вновь загремела цепь, и мне опять пришлось, превознемогая боль в запястьях, вытягиваться в струнку. Снова я едва касалась поверхности платформы кончиками пальцев ноги. Я не смогла стать тем, кем хотел бы меня видеть Ульрик, по крайней мере, не до конца. Я слишком сильно боялась. Я не была свежей и податливой. Я не слишком хорошо контролировала свое дыхание. Я постоянно боялась, что была недостаточно красива. Я слишком боялась, непередаваемо боялась, быть действительно красивой! Я была слишком неуклюжей. Я все делала не так! Но вот что странно, мне очень не хотелось разочаровывать Ульрика, которому, как мне кажется, я нравилась. А еще мне крайне не хотелось быть наказанной за то, что не смогла преуспеть. Само собой, они хотели выручить за меня сумму большую, чем «два», сколько бы это ни было на самом деле. Я смотрела на лица внизу. Они были хозяевами, а я была рабыней. Вдруг я встретилась взглядом с одним из мужчин, крупным и тучным, раздетым до пояса, с очень волосатой грудью, крест-накрест пересеченной двумя ремнями. Картину завершали вислые усы и длинный шрам, проходивший через всю левую щеку. Пожалуй, это был самый толстый и самый пугающие уродливый мужчина, из всех кого я когда-либо видела. Он пристально смотрел на меня, и ухмылялся. Поймав мой взгляд, он расплылся в довольной улыбке, продемонстрировав отсутствие нескольких зубов справа. Я поскорее отвернулась от него. О, эти наручники, как больно они врезаются в кожу моих запястий. От долгого стояния на носках, пальцы ног начало сводить. Я посмотрела вверх, на цепи державшие наручники. Можно не сомневаться в их прочности. Ни одна из нас не в состоянии разорвать их.
Аукционист теперь занял позицию за моей спиной и чуть левее.
— Ну же, кто-нибудь хочет сделать еще одно предложение? — выкрикнул он.
Думаю некоторая двусмысленность, наблюдавшаяся в моем выступлении, если, была замечена, и должно быть озадачила не только аукциониста, но и многих мужчин в толпе.
В зале повисла напряженная тишина.
Снова посмотрев вниз, я встретила внимательные глаза все того же толстяка. Он довольно ухмылялся. Этот совсем не казался мне озадаченным. И это испугало меня еще больше. Что если он был проницательным владельцем, от которого, несмотря на его грубость и уродство, ни одна девушка не смогла скрыть свои самые бережно хранимые тайны. Я поспешно перевела взгляд в другую сторону.
— Неужели мне предложили только два, — вопрошал аукционист. — Всего за этот сочный товар?
Я почувствовала, как плети дотронулась до моей левой подмышки и медленно прошлась вниз до колена, повторяя каждый изгиб моей фигуры. Мужчина вышел немного вперед и встал слева от меня, снова и проведя плетью по моему телу.
— Вы только полюбуйтесь на эти бедра и живот, — призвал он.
Я попыталась держаться как можно спокойнее. Тем не менее, легкие, нежные прикосновения плети сделали свое дело. Я чувствовала себя крайне неловко.
— Мне предложили «Два», — объявил аукционист снова сместившись мне за спину. — Всего «Два» за эту прекрасную варварку. За эту роскошную рабыню для удовольствий. Я услышу больше? Конечно, она сейчас она еще только в начале своего обучения и возможно еще не окончательно сломлена ошейником. Я этого и не отрицаю. Но, я надеюсь все увидели какой потенциал заложен в этом теле. Уверен, что если не все, то многие.
Честно говоря, я не до конца понимала то, что он подразумевал говоря это.
— Так я дождусь большего предложения? — поинтересовался аукционист. — Или мне пора закрыть руку?
Внезапно горячая волна гнева опалила мое сознание. Я, рабыня для удовольствий! Что за абсурд! Какая нелепица! Как это унизительно! Мне вдруг захотелось доказать им, что никакая я не рабыня, и тем более не рабыня для удовольствий. Я образованная, рафинированная, цивилизованная женщина Земли! Я современная женщина, по крайней мере, в некотором роде! Я не рабыня для удовольствий!
Но едва взглянув вниз и снова увидев повернутые ко мне лица и горящие от возбуждения глаза, мой гнев и решимость растаяли как туман. Разве не видно, что стоит мне только попасть к кому-либо из них, стать его законной собственностью, и мне не оставят иного выбора, кроме как сделать все от меня зависящее, чтобы они остались полностью довольны мной и моим им служением. Я должна буду приложить все свои усилия, использовать всю мою красоту, очарование, изящество, мои знания и умения, мой ум и мои чувства, все, чем я была, и отчаянно надеяться достичь поставленной цели. Хочу я того, или нет, но мне придется стать рабыней для удовольствий, причем безупречной.
Но было во мне еще и то, что ужасало меня больше всего. Мне кажется, что я сама хотела этого. Я хотела служить мужчинам. Я хотела дарить им удовольствие, быть для них драгоценным приобретением, быть любимой и ценимой. Да, я жаждала сделать их счастливыми. Какой же ужасной женщиной я была, что мне так хотеть делать мужчин счастливыми! Но, с другой стороны, я стремилась быть холодной как лед, твердой как камень и жестокой как кожа. Я не должна позволить себе чувствовать! Но тогда что мне делать, спрашивала я себя, если мужчины ни в коем случае не настроены, позволять мне быть хозяйкой своих собственных чувств? Что делать, если мужчины просто вынуждали меня чувствовать, просто потому, что им так хотелось. Как мне быть, если они вынуждают меня уступить и отдаться им даже против моего желания, если они вынуждают меня чувствовать и испытывать эмоции, о которых на Земле я даже не мечтала. Что я могу поделать с тем, что они вынуждают меня быть тем, кем прежде я больше всего боялась стать, позволяя мне быть ничем иным, но женщиной на своем месте, отведенном мне законом природы?
Я снова постаралась успокоиться. Не была я никакой рабыней для удовольствий. Во мне не было ничего от такой рабыни! Я выше таких понятий! Я хозяйка своего тела и своих эмоций. И никакому мужчине не изменить этого!
— А-а-ай! — отчаянно закричала.
Пораженная, никак не ожидавшая случившегося, дико извиваясь, дергаясь в наручниках и раскачиваясь на цепи, я подтянула колени почти к животу и, зажмурившись, тонко взвизгнула, а затем стиснула зубы.
Взрыв хохота потряс стены старого сарая.
Боль в запястьях, на которые пришлась вся масса моего висящего тела, стала совершенно невыносимой, и я снова открыв глаза, распрямилась и встала на цыпочки, чтобы хоть немного разгрузить мои понятые высоко над головой руки. Посмотрев вниз, я опять встретилась взглядом с тем отвратительным толстяком. Его мерзкая ухмылка стала еще шире. Волна обжигающего стыда захлестнула меня. Я покраснела всем телом, и торопливо спрятала глаза. Что я могла с собой поделать, если я не ожидала этого прикосновения.
Новая волна смеха прокатилась по залу. На этот раз смеялись над моим вдруг ставшим пунцово-красным от стыда телом. Обе мои реакции показали мужчинам, насколько чувствительным и живым был мой организм.
Я сжала лодыжки, колени и бедра вместе так плотно, как только смогла. Меня саму напугала моя реакция. Я внезапно осознала, пусть пока смутно, то, что мужчины могут сделать со мной, и что они могут вынудить делать меня саму, просто сделав меня объектом этих невероятных ощущений, которые они, а вовсе не я, могли бы пожелать или выбрать. А еще меня мучил вопрос, если я столь бурно отреагировала на столь легкое прикосновение, то как же я могу повести себя если мне уделят более подробное, тонкое или длительное внимание. Я внезапно почувствовала себя ужасно беспомощной, и одновременно, в некотором смысле, нетерпеливой. Мне уже не терпелось узнать, пусть меня саму эта мысль ужасала, что же я смогу ощутить, если мне просто запретят всякое сопротивление, и под угрозой ужасного наказания, в приказном порядке, потребуют полностью открыть себя для чувства, что будет со мной, если я буду вынуждена отдаться мужчине без остатка и таким образом, буду вынуждена сотрудничать с ним в моем собственном завоевании?
Впрочем, было кое-что, что возможно, могло принести мне некоторую пользу. Я заметила, что моя кожа и все тело, сегодня вечером, были намного менее чувствительными, чем это бывало обычно. Даже по сравнению с тем, как это было этим утром. Я поняла это, еще стоя на помосте в демонстрационном зале, оставшемся теперь по другую сторону длинного коридора. Подозреваю, что виной тому было мое разочарование, касающееся Тэйбара, и того, что мне так и не посчастливилось оказаться в его объятиях, что он не пришел сюда за мной, а предоставил заниматься моим воспитанием первому попавшемуся рабовладельцу. Скорее всего, это случилось со мной, именно в тот момент, когда поняла, что, несмотря на все мои чаяния, я так и осталась для него ничем, всего лишь еще одной смазливой земной девчонкой, которую он захватил и доставил сюда, носить ошейник и целовать плеть, просто потому, что это был его бизнес. Мое чувство покинутости и одиночества оказалось слишком мучительным. Именно в тот момент я внезапно поняла, что оказалась совершенно одна в этом чужом и красивом мире. Я была настолько шокирована пришедшим пониманием, что лишилась чувств. Кроме того, сегодняшний вечер, а особенно последние несколько минут, почти ошеломили меня страданием, ужасом и пониманием того, что я действительно товар, и что меня на самом деле продают. Я была испугана, зажата и напряжена. А еще я боялась, что недостаточно красива, и боялась подвести Ульрика. Таким образом, даже притом, что, будучи захвачена врасплох внезапным прикосновением плети аукциониста, я столь бурно и неосторожно отреагировала, тем самым, возможно, дав понять некоторым из мужчин, что я, несомненно, была рабыней для удовольствий, сама-то я знала, что даже не намекнула им обо всем обилии того, что может быть моей типичной реакцией на такое прикосновение в будущем. Я даже поспешила поздравить себя с тем, что полный спектр моих рефлексов все еще оставался скрытым от окружающих. Никто из них не подозревал об этом. Тем не менее, одна мысль о том, каково это, находиться в руках владельца, заставляла меня дрожать от возбуждения. Я могла предположить, что меня может ждать, основываясь на том, что даже простое прикосновение, полученное мной только что, сделало меня столь беспомощной.
— Два! — наконец нарушил тишину мужской голос, хозяин которого поднял руку, привлекая к себе внимание. — Два и пятьдесят!
— Два пятьдесят! — обрадовано повторил аукционист. — Два пятьдесят! Я услышу больше?
Если до этого в зале было тихо, то теперь тишина стала гробовой.
Я испуганно смотрела вниз. Тот, кот только что сделал это предложение, независимо от того, было это много или мало, оказался именно тем крупным, толстым, жирным уродливым мужиком, что так пугал меня все это время.
— Мне закрывать руку? — уточнил аукционист, держа наотлет свою руку с открытой ладонью.
Я пораженно смотрела вниз на мужчину.
Я в отчаянии крутила руками в наручниках.
Я не могла освободиться. Я была рабыней!
Я смотрела вниз на него.
Я должна носить ошейник. На моем бедре стоит клеймо.
Я смотрела вниз на него.
Я знала, что со временем мое тело вновь вернется к своему прежнему уровню чувствительности, что моя беспомощность снова будет со мной. Это было бы неизбежно, как появление воды в колодце. Я ничего не могла поделать с этим.
Я смотрела вниз на него.
Он смотрел на меня и ухмылялся.
— Варварка ваша! — объявил аукционист, закрывая ладонь.
Над головой послышалось лязганье цепи. Снова опора ушла из-под моих ног, снова дикая боль в запястьях сдавленных наручниками. На этот раз все закончилось быстро, и я оказалась по другую сторону барьера, на другой площадке, мало чем отличавшейся от той на которой возвышалась платформа с аукционистом, разве что тем, что здесь низкая деревянная стена была слевой стороны и спереди от меня. Мое место на той платформе уже заняла другая девушка.
С меня сняли наручники, и подтолкнули к другим воротам, за которыми опять был наклонный желоб. Уже через мгновение я снова ползла по деревянной поверхности. В голове билась только одна мысль, только бы не потерять сознание. В тот момент, я даже обрадовалась, что мне пришлось ползти. Не думаю, что в том состоянии я смогла бы идти без посторонней помощи. Сзади доносились крики аукциониста, расхваливавшего следующий лот и призывавшего предлагать цену за следующую девушку. Это была та, которая прошла через ворота за мной. Я вспоминала ее лицо перечеркнутое планками ворот. Я впервые видела ее тогда, и скорее всего не увижу больше никогда. Я проползла мимо мужчины стоявшего у борта с заостренной палкой в руке. К моему облегчению, он не стал причинять мне боль.
В животе заурчало. Чувство голода стало весьма ощутимым. Что ж, ничего удивительного, с самого утра меня почти не кормили. Со стороны организаторов, это весьма предусмотрительно. В первый момент появления перед толпой, а также в заключении, существует опасность того, что девушку вырвет, или с ней может приключиться медвежья болезнь. Со мной такого не произошло, просто нечем.
Я спускалась вниз по желобу. На левой груди все еще красовался номер моего лота. Признаться мне было интересно, заберут ли меня этим вечером, или подождут до утра. С моей точки зрения, сегодня было уже поздно.
Вот и конец желоба, и открытая створка ворот. А за ней стояла открытая тарсковая клетка. Я заползла внутрь, и продвинулась до конца, оказавшись первой заключенной этой тюрьмы. Вероятно, сюда должны запустить пять девушек прежде, чем дверца будет заперта. На некотором удалении виднелись другие подобные клетки, причем не пустые. Внутри я разглядела девушек, которые прошли через аукцион до меня. По-видимому те клетки, после заполнения оттащили в сторону. В одной из них, той, что справ от меня, я увидела Клариссу и Глорию. Они показались мне напуганными, впрочем, можно предположить, что и я выглядела не лучше. Мы все были проданы. Глория, вцепившись пальцами в стальную сетку, выглядывала наружу.
Ах, Тэйбар, теперь Ты действительно можешь быть доволен, твоя месть «современной женщине» свершилась! Она была продана как тарск в каком-то сарае! Не сомневаюсь, что Ты одобрил бы того владельца, в чьи руки она теперь перешла! Неужели, раздраженно спрашивала я себя, эти люди всерьез думают, что я существую только для того, чтобы ублажать мужчин? И тут же сама себе ответила, что это было именно то, для чего пресловутая «современная женщина» Тэйбара, теперь существовала. Теперь это было единственной целью ее существования, тем, ради чего она должна жить, и если не будет этого делать, то и не будет жить.
Я задумалась о своей судьбе. Тэйбар прекрасно знал, что именно меня ждет. Более того, он сам выбрал меня для этого. Могу себе представить, как он, должно быть, позабавится, если когда-либо сочтет целесообразным, возможно в минуты досуга, разобравшись с неотложными делами, вспомнить меня. К какой восхитительной, забавной и подходящей судьбе он меня приговорил!
Впрочем, в действительности, отныне я больше не была «современной женщиной». Теперь я была всего лишь рабыней, на полностью законных основаниях. Мне вспомнилось, кто теперь стал моим владельцем, и вздрогнула, вцепившись пальцами в проволоку и прижавшись к ней голой грудью с номером 89 на ней. Это было последнее, что я сделала и почувствовала. Второй раз за этот долгий день я потеряла сознание.