Танцовщица Гора

Глава 27 Загон

Я лежала в центре загона и дрожала от страха, убеждая себя, что здесь я была в безопасности.

Признаться, еще недавно я опасалась, что у наемников могло не оказаться такого загона, а своих рабынь они могли держать на цепи протянутой между деревьями, к которой их могли бы приковывать за щиколотки или за шеи. Конечно, у такой цепи мог бы дежурить охранник, но приблизиться к ней сложности не представляло. Загон представлял собой квадрат, со стороной приблизительно футов сорок и высотой около семи. Накрыт он был решеткой, держащейся на полых металлических столбах и продольных прутьях. Такой загон легко мог быть собран и установлен с помощью пластин, болтов и цепей, и столь же легко демонтирован и погружен в фургоны. Наемники, в связи с особенностями их бизнеса, часто перемещают свои лагеря с места на место. Хотя в фургоны, несомненно, могли быть впряжены тарларионы, если бы возникла необходимость в быстром движении, но те упряжи, что я видела около фургонов, были совсем не приспособлены для огромного ящера. Скорее они подходили для женщин. Таким образом, рабыни, а возможно и некоторые раздетые свободные женщины, сами тянули фургоны со своими решетками. Несомненно, погонщики шли по дороге рядом со своими гужевыми животными и плетями напоминали им о том, что намерение не проявить требуемого рвения наказуемо.

В загоне кроме меня лежало около двадцати женщин, но это был далеко не весь контингент. Многие, возможно не меньше сотни, проводили ночь в солдатских палатках. Но главное, что меня радовало, это были ворота! Они были заперты на два засова, с замками и цепями. А еще нас охраняли двое часовых.

Я перевернулась на бок. Лежать на мягком песке, завернувшись в темное одеяло, было удобно. Но главное, я была внутри загона, и я была в безопасности.

Я больше не сомневалась в реальности угрозы и намерений того, кто следовал за нами до самого лагеря Пьетро Ваччи. У него была веская причина обзавестись мечом, держать путь к Венне и черной цепи. Похоже, в его намерения входило, рано или поздно, так или иначе, возобновить свое знакомство с некой, вполне конкретной рабыней, той, которая когда-то предала его. Но потом, узнав ее на дороге, он немедленно изменил свой маршрут. Неужели они действительно подумали, что он не знал дороги в Брундизиум, уроженец того города и такой мужчина? Неужели они действительно решили, что он возвращается в лагерь только затем, чтобы с утра пойти поработать? Нет, он преследовал свою цель, и она имела отношение к одной рабыне, которую он хотел бы увидеть в пределах досягаемости его руки или клинка. Будь у меня малейшее сомнение в том, что он узнал меня на дороге, то это сомнение было развеяно в лагере. Меня поставили на колени спиной к столбу, мои руки сковали за спиной и вокруг столба, рядом со мной в песок был воткнут шлем, который использовался в качестве чаши, куда будут насыпаны остраки. Мужчины подходили, чтобы рассмотреть и оценить меня. Им предстояло решить для себя, стою ли я того, чтобы тратить на меня свое время и деньги, и приходить вечером смотреть, как я танцую, а затем, возможно, и бросить в шлем остраки. Он, тот, кого я больше всего боялась, тоже подошел. Я дернулась вперед, пытаясь поцеловать его ноги, но цепь на моих запястьях удержала меня у столба. Я вдруг поняла, что он выбрал то место, где он стоял не просто так. Он с жестокой точностью рассчитал это расстояние. Он стоял ровно там, где могла надеяться дотянуться до него, чтобы поцеловав, попытаться умиротворить, но при этом именно там, где мне не хватало бы совсем чуть-чуть, чтобы достичь его. Одного взгляда в его глаза, мне хватило, чтобы прочитать свой приговор, и поспешно в ужасе опустить голову. Он ушел. На его место встал другой мужчина, с интересом рассматривавший меня.

Я танцевала той ночью для наемников, среди их походных костров. Он не захотел прийти и посмотреть. Кажется, он в очередной раз подстраховался от того, чтобы вдруг не смягчиться, чтобы сталь его намерения ни в коем случае не ослабла, чтобы его ужасное решение не подверглось сомнению.

Я снова перевернулась на спину. Ночь была настолько темна, что я едва могла разглядеть прутья решетки.

Думаю, что наемникам я понравилась. Они хорошо реагировали на мой танец, и шлем был заполнен остраками до отказа. Начало получилось смазанным, страх, проникший в каждую клеточку моего тела, сковывал мои движения, не давая мне расслабиться. Но вскоре, стоило мне вспомнить хлыст Аулюса, и понять, что если моим выступлением будут недовольны, порку вполне могут повторить. В конце концов, надсмотрщик заверил меня, что в лагере я буду в безопасности. Так что, у меня не было причин, видя перед собой мужчин и, зная, об их желании получить удовольствие, и что в пределах моей власти было им его дать, причем в изобилии, не предоставить им этого, или, по крайней мере, не приложить для этого все возможные усилия. Страх постепенно начал покидать меня, и, наконец, расслабившись, я начала танцевать так, как от меня ожидалось.

— Превосходно! — послышался восхищенный мужской крик.

Как далеко я ушла от застенчивой, вечно погруженной в себя девушки сидевшей за столом библиотеки, той, кто едва осмеливалась признать, даже себе самой, скрывая в глубинах своей души то, что в ее животе прячется нрав и естество рабыни для удовольствий! Но теперь, уже открыто, хотела она того или нет, она стала той самой рабыней.

— Великолепно! — закричал другой мужчина.

Я танцевала босиком на песке, голая, в ошейнике, мое тело извивалось в свете красноватых отблесков костров. Меня переполняла необыкновенная радость от того, что я была женщиной! Насколько сильны и велики были мужчины! Как мне хотелось доставить им удовольствие! И я знала, что могу и должна сделать это. Они не боялись и не возражали против своей мужской власти. Они восхищались и наслаждались ей. Она облагораживала и возвеличивала их. Она делала их выдающимися! Она делала их великолепными! И если бы они не были такими мужчинами, то, как я смогла бы стать женщиной?

Ночная тьма окружала меня.

Едва закончился мой танец, как страх вернулся, охватив меня с новой силой. Я даже умоляла двоих первых солдат из тех пятерых, кому достались счастливые остраки, не уводить меня далеко от костров, но, схваченная за волосы и согнутая в пояс, вынуждена была последовать за ними. Я служила им в темноте между палатками. Один раз, я чуть не запаниковала, когда закинув руки над головой, коснулась троса палатки. С другой раз, склонившись над мужчиной, мне вдруг показалось, что я услышала звук шагов, и я, в ужасе вскинув голову, едва не бросилась бежать. К счастью мне послышалось, и я вернулась к своим обязанностям. После того, как я обслужила пятерых наемников, меня препроводили к палатке Пьетро Ваччи.

Капитан наемников, вместе с другими, наблюдал, как я танцевала. Признаться, в основном именно ему я адресовала свой танец и свою красоту, не раз подолгу задерживаясь перед ним. И даже не столько потому, что он был командиром этих людей, а из-за того, что веявшая от него мощь и сила, его манера поведения и властность, будоражили мой живот. Даже не желай я того сама его мужская притягательность заставила бы меня возвращаться к нему снова и снова.

Он не только казался образцом истинного рабовладельца, он и был им. И я, извивающаяся, целующаяся, стонущая и кричащая от наслаждения, почувствовала себя полностью беспомощной в его объятиях. Наконец он отпустил меня, оставив меня задыхающуюся и не веря в случившееся глядящую на него, лежать на циновке. Каких рабынь делают из нас такие мужчины, подумала я! Выпрямившись на спине, прикованная цепью за шею, я вцепилась ногтями в циновку. Стоило мужчине снова подойти ко мне, и я перевернулась на живот и страстно прижала губы к его ноге.

— Господин! — простонала я.

Пьетро Ваччи взял меня за плечи и, звякнув цепью, приподнял и опрокинул назад, снова прижав спиной к земле.

— О-о-охх, Да-а-а, Господи-и-ин! — выкрикнула я от удовольствия и благодарности.

Одна из девушек лежавшая рядом со мной, не просыпаясь, заерзала.

— Позвольте мне служить вам, позвольте мне служить вам, — простонала она во сне.

Конечно, я была рада оказаться за решеткой загона. Но когда Пьетро Ваччи подвел меня к выходу из своей палатки и ткнул пальцем в темноту, в направлении загона, мой прежний ужас с новой силой вцепился в меня. Я упала перед ним на живот и, покрывая его ноги поцелуями, взмолилась об охране.

— Кажется, кто-то здесь жаждет повторить порку, — заметил он.

— Нет, Господин! — быстро ответила я.

Капитан наемников, кажется, не забыл моего избиения дороге. А если и забыл, то можно было не сомневаться, отметины на моей спине, напомнили бы ему об этом. Я встала, попробовала переставить подгибающиеся ноги, но споткнулась, и полетела на песок. Пришлось ползти на четвереньках в направлении, которое указал Пьетро Ваччи.

— Подожди, — бросил он, мне после недолгого раздумья.

Подождать? Да я была готова ждать сколько угодно, хоть до рассвета, только бы не оказаться одной в темноте!

— Ты что-то слышала о другой девушке? — осведомился Пьетро Ваччи.

— Господин? — не поняла я.

— Часовой, — крикнул мужчина в темноту, — сопроводите эта молодую леди в ее покои.

— Есть, Капитан, — отозвался мужской голос снаружи.

Пьетро Ваччи остался в палатке, а я вышла наружу. Солдат встал позади меня и скомандовал:

— Поводок!

Мое тело немедленно, без участия разума, отозвалось на эту команду. Мои запястья оказались за спиной приблизительно в двух дюймах одно от другого, подбородок приподнялся, а голова немного повернулась влево. Я почувствовала наброшенные и защелкнувшиеся на запястьях рабские браслеты. В следующий момент я была взята на поводок.

— Иди впереди меня, — приказал часовой, и я пошла вперед.

Через мгновение мы уже были среди деревьев.

— Ой! — тоненько пискнула я, когда рука солдата ласково скользнула у меня между ног.

В следующее мгновение поводок натянулся, останавливая меня.

— Я могу говорить, Господин? — осторожно спросила я.

— Нет, — отрезал он, опрокидывая меня на землю.

По-быстрому закончив со мной, солдат поставил меня на ноги и повел дальше к загону. В какой-то момент мне померещилось движение в темноте, но я не была уверена, пока не услышала из-за спины голос моего конвоира.

— Что это было? — встревожено спросил тот.

— Ничто, Господин, — отозвалась я.

Если мне действительно не показалось, как, возможно, и в случае с тихим звуком, услышанным мною между палаток, так теперь и с почти незаметным движением в темноте, то у меня не было никаких сомнений относительно того, кто мог быть его источником. Но в любом случае он не стал бы нападать сейчас из темноты. Не думаю, что ему было интересно оказаться обвиненным в убийстве солдата. Нет, он хотел совсем не этого, а потому продолжит ждать своего часа. И, правда, вскоре мы без происшествий добрались до загона.

— Одеяла сбоку, — указал солдат. — Ты можешь взять только одно.

— Да, Господин, — отозвалась я. — Я могу говорить?

— Нет, — ответил он.

Первое время я сидела, закутавшись в одеяло. Мне все время мерещилось, что кто-то стоит по ту сторону решетки, с другой стороны от поста охранников. Но, сколько я не напрягала глаза, всматриваясь в темноту, мне ничего не удалось разглядеть. Даже если там кто-то и был, то теперь очевидно уже ушел. Теперь мне стало по-настоящему страшно. Я, испуганно подтянув одеяло к подбородку, заозиралась вокруг себя. Меня преследовали. Я был уверена в этом! Мне вдруг стало ясно, что крайне маловероятно, что я смогла бы услышать тихий звук, заметить движение в темноте, узнать о присутствии невидимого во мраке человека по ту сторону решетки, если бы только это не было сделано специально. Возможно, в его намерения входило, время от времени напоминать мне, особенно если я понадеюсь, что обо мне забыли. Но возможно, это все плод моего разыгравшегося воображения! А вдруг, он передумал. Вдруг, сейчас он уже на пути в Брундизиум! Я думала об этом и начинала успокаиваться. Но потом, я снова испуганно вздрогнула. Мне пришла в голову мысль, что ему совсем не обязательно приближаться ко мне вплотную. Стрела из лука или болт из арбалета! Их не задержат прутья решетки! Им ничего не стоит пробить мое сердце, даже здесь, в загоне! Я откинулась на спину, испуганно прижимая к себе одеяло. Впрочем, такое оружие можно было бы легко использовать еще на дороге, когда я шла рядом с тарларионом, прикованная за шею к стремени хозяина. Но у меня возникло подозрение, что такое решение может показаться Мирусу не достаточным для его мести. Как знать, не решит ли он, что такая месть будет слишком отдаленной и слишком абстрактной для него. Я втиснула руку немного глубже в песок, и почувствовала прутья нижней решетки.

Мне вспомнился Пьетро Ваччи. Как хорошо он знает, как надо обращаться с женщиной! И как хорошо он овладел мной! Помнится, что на дороге он упомянул о некой «даме» из Ара. Ее, насколько я поняла, он собирался отдать Аулюсу на эту ночь, чтобы тот помог ей изучить то, чем должна быть женщина. Аулюс, как я уже хорошо знала, был сильным мужчиной. У меня было время убедиться в этом, когда я носила прямоугольный шелковый лоскут в его палатке. Можно было не сомневаться, что «дама», с широко распахнутыми глазами, лежащая сейчас в его ногах, утром с огорчением и ужасом вспомнит то, как отвечало ее тело на его ласки. Сможет ли она поверить в то, что она делала, и что при этом говорила? Что она умоляла, извивалась и вела себя совсем не как свободная женщина, а как рабыня? Что она вытворяла в его руках? Как могла она, свободная женщина, вести себя подобным образом? А может быть, она в действительность никогда и не была свободной женщиной, как она до настоящего времени предполагала, а на самом деле, как очень многие женщины, просто притворялась, сама того не понимая, до тех пор, пока не стала рабыней по-настоящему? Могло ли быть такое? Могли ли мужчины преподать ей, если бы, конечно, достаточно хорошо попросила их, как она могла бы доставить им большее удовольствие, чтобы впоследствии они могли бы найти ее интересной и соизволить снова обратить на нее свое внимание? Впрочем, независимо от таких соображений, как теперь, после всего того, что было сделано с ней этой ночью, она смогла бы вернуться к тому, чтобы снова быть свободной женщиной? Смогла бы она притвориться, что ничего не произошло? Смогла бы она, как и прежде гордо держать голову, оказавшись среди свободных женщин? Не будет ли она теперь съеживаться перед ними, и отводить глаза, не решаясь встретиться с ними взглядом, подобно беглой рабыне, опасающейся быть схваченной ими и возвращенной претору? Теперь, когда она познала настоящее прикосновение мужчины, да еще такого мужчины, как она сможет возвратиться, и делать вид как будто ничего не произошло? Как она сможет снова стать прежней собой, с ее надменным и бесплодным притворством свободы? Какое право она имеет, после всего того, что она узнала о себе этой ночью, утверждать, что она «свободна», кроме, разве что, в силу совершенно незаслуженной юридической формальности? Сможет ли она сама когда-либо снова, учитывая то, что она теперь знала о себе, считать себя свободной? Нет у нее больше прав на такое требование! Теперь она узнала, что в душе никогда не была по-настоящему свободна, действительно свободна. Теперь она знает, что в ее сердце всегда жила рабыня. Именно этим она была, и не имеет права быть чем-то другим. Как она сможет находить в глубине своего сердца претензии на то, чтобы быть свободной, и снова играть роль свободной женщины, что, в ее случае, теперь будет только наглой насмешкой, пустым фарсом свободы. Так как же, она может и дальше осмеливаться делать это? А вдруг другие женщины придут к ней с подозрениями или даже с уверенностью?! Что, если они смогут каким-то образом прочитать это в ее глазах или в реакциях ее тела? Для рабыни нет большего преступления, чем притворяться свободной женщиной. Они просто сорвут с нее одежду, накажут, а затем передадут претору для надлежащего закрепления ее статуса. К тому же, что такие претензии могут дать ей, кроме закрытой двери к правде ее существа? Но даже если это все не было бы правдой, она-то все равно теперь будет бояться того, что это может случиться, и не захочет страдать от позора. Теперь зная о себе все то, что ее преподали этой ночью, как она сможет жить, как свободная женщина? Теперь она должна умолять Аулюса, когда тот проснется, поскольку сама она разбудить его не осмелится из страха перед его плетью, о клейме и ошейнике. Не быть ей больше свободной женщиной. Теперь для нее будет правильно то, что она должна быть сохранена как рабыня и сделана рабыней.

Ночь выдалась облачной и темной, ни звезд, ни лун на небе. Я потрогала ошейник на своем горле. Это был ошейник Ионика, я была рабочей рабыней. Однако сегодня вечером я не была рабочей рабыней, я служила как настоящая рабыня для удовольствий. Кроме того Аулюс приковал меня цепью к своему стремени. Он использовал меня в качестве имиджевой рабыни, чтобы подчеркнуть свою значимость, добавить эффектности к своему внешнему виду при встрече с Пьетро Ваччи. Это одно из обычных использований для рабынь. Мне можно было гордиться тем, что я была прикована к его стремени. По таким тонким намекам рабыня может заключить, что является соблазнительной и красивой. С другой стороны, возможно, он не захотел оставлять меня наедине с охранниками. Кроме того, он мог иметь в виду возможность того, что я могла бы станцевать для наемников и услужить некоторым из них, в том числе и их капитану. Таким образом, я могла бы, своим собственным способом, в качестве подарка или символа доброй воли, внести свой маленький вклад в успех его предприятия. Возможно, я, как дань, или, правильнее будет сказать, дружеский дар, могла бы даже повлиять на ситуацию, обеспечив цепи Ионика, по крайней мере, на данный период времени неприкосновенностью от захватов наемниками. Если меня использовали именно для такой цели, мне оставалось надеяться, что я преуспела, и что Аулюс не будет недоволен. В памяти всплыло лицо Пьетро Ваччи. Кажется, я доставила ему удовольствие. Мое лицо само по себе расплылось в довольной улыбке. Это я-то доставила ему удовольствие? Скорее это он использовал меня для своего удовольствия, властно, как настоящий рабовладелец! В его руках я, беспомощная, стенающая, вскрикивающая, иногда даже молящая о милосердии, была заставлена испытать долгие экстазы рабыни. От этих воспоминаний, мое тело начало беспомощно ерзать на песке, руки снова зарылись пока не почувствовали железные прутья решетки подо мной. Завтра мне, по-видимому, предстоит вернуться к черной цепи Ионика, хотя, если повезет, Аулюс может оставить меня в своей палатке. Это, конечно, куда предпочтительнее, чем работать скованным по рукам и ногам водоносом, тягающим на спине огромный булькающий бурдюк, утопая по щиколотки в вязком песке.

Как ни странно, но мне вспоминалось, как несколько недель назад, когда я, стоя на коленях перед Тиррением, узнала, что он собирается меня продать, он обмолвился о каких-то «вопросах». В то время мне было не до того, чтобы задумываться об этом, но теперь, лежа в темноте, на песке загона, мне стало интересно, что он имел в виду. Какие вопросы имел он в виду, кто их и о ком задавал? Они касались его? Или меня? Или может быть, он испугался, что кто-то мог бы заинтересоваться мной? Не по этой ли причине он продал меня, как-то, на мой теперешний взгляд, излишне поспешно? Кто же мог задавать вопросы? Возможно, это был агент или агенты претора, или некто, кого в Аргентуме могли подозревать в работе на претора. Этого я знать не могла, но похоже, новости об их расспросах были сообщены Тиррению его шпионами. Впрочем, независимо от того, что именно могло иметь место, он решил, что было бы разумно закончить мое использование в качестве приманки. В результате я оказалась в черной цепи Ионика.

Я выбросила эти мысли из головы, в данный момент, это было уже неважно.

Лежа в темноте, я мечтала поскорее возвратиться в рабочий лагерь. Мне казалось, что там, за ограждением из рабской проволоки, среди охранников, я буду в безопасности, по крайней мере, в такой же безопасности как любая из других женщин. Конечно же, тому, кто избрал меня объектом своей мести, будет не просто войти в лагерь. Он же не может не понимать, что его просто схватят и вернут на цепь. Да, пожалуй, больше всего в тот момент, я хотела оказаться в рабочем лагере. Стоит только добраться дотуда, и я в безопасности.

— Ты что-то слышала о другой девушке? — спросил меня Пьетро Ваччи, после того, как я, под угрозой порки, встала на ноги.

— Господин? — удивленно переспросила я, и, буквально через мгновение, он вызвал солдата для моей охраны. Признаться, я была напугана и несколько озадачена этим. В первое мгновение я испугалась, что капитан собирается наказать меня плетью за мою назойливость. Чего-чего, а встречаться с плетью дважды за один день мне точно не хотелось. С чем же был связан заданный им мне вопрос? И почему, сразу после него мужчина смягчился и передумал. Мой конвоир, заковав меня в наручники и взяв на поводок, повел в загон. А потом, когда мне показалось, что я заметила движение в темноте, встревожился и он.

— Что это было? — спросил он меня тогда с явной тревогой в голосе.

— Ничего, Господин, — заверила я его тогда.

Беспокойство или даже тревогу в голосе солдата, почувствовала даже я. Но я не понимала этой его тревоги. Мы были посреди лагеря наемников. Если бы там был кто-то, то, скорее всего это был один из его товарищей, возможно, вышедший по нужде и поленившийся идти в темноте до уборных. Если кто-то чего-то и должен был здесь бояться, что это была я, а не он. И все же почему Пьетро Ваччи предоставил мне охрану? И что же могло случиться, с «другой девушкой»? Я дважды попыталась спросить об этом, но, каждый раз мне даже не разрешили говорить. Я должна был молчать. Можем ли мы говорить или нет, от нашего желания не зависит, все зависит от желания наших владельцев. Однако теперь, лежа на земле, в темноте, среди других девушек, запертых в загоне, я была в безопасности.

Я подумала о предстоящем дне. По-видимому, мне снова предстоит встать у стремени Аулюса. Честно говоря, сейчас меня не мог не радовать тот факт, что вдоль обочин дороги не было слишком густого кустарника, а деревья и вовсе были очень редки.

Я уже почувствовала, что проваливаюсь в сон, но меня снова охватила тревога, заставившаяся встрепенуться. Мой нос сморщился от какого-то резкого запаха. Я не знала, что это за запах. Никогда прежде я его не ощущала. Но его источник, как мне показалось, был близко. Ужасно близко. Я резко открыла глаза, не в кромешной тьме, разглядеть что-либо было невозможно. Может быть, я задремала на несколько мгновений, а может, к тому времени, проспала уже целый час. Трудно сказать. Внезапно меня словно парализовало от страха. Я смутно различила или мне показалось, что различила, что в темноте ночи появилось пятно еще более глубокой тьмы. И в этот момент я почувствовала, что по обе стороны от меня, опустились словно барьеры или стены, бывшие частями чего-то живого. Я хотела закричать, но ужас перехватил мое горло. Ни звука не вырвалось из меня. Я лежала на спине, завернутая в одеяло, вдруг превратившееся в ловушку. Его тело нависало надо мной. Его ноги или задние лапы, встали по обе стороны от меня. Я не могла даже пошевелиться. Оно казалось огромным. Вот оно наклонилось вперед, и я чуть не задохнулась от его зловонного дыхания. Я почувствовала влагу на лице, капля слюны упала с его челюстей. Оно казалось возбужденным. У меня не было ни малейшего сомнения, что для него я была мясом. Мое лицо обдало мощной горячей струей выдохнутого им воздуха. Его легкие должны быть огромными. Меня бы не удивило, если бы в его пасть могла поместиться моя голова целиком. Сначала я не могла понять, почему оно не двигается, но потом до меня дошло, что оно ждет, когда я попытаюсь закричать. Это существо, нависавшее надо мной, не было человеком, но, также, это не могло быть ни слином, ни ларлом. Это было животное, ужасный зверь! Это я смогла понять даже в полной тьме. Но, также, по его самоконтролю, выдержке и тому способу, которым оно сделало мне беспомощной, я ощутила, что оно было, чем-то большим, чем просто животное. Я вдруг со страхом почувствовала, что это животное, подобно людям, могло рассматривать варианты, предусматривать возможные последствия и не основе этого планировать свои действия. Оно могло думать и планировать!

Я лежала на песке скованная ужасом. Но странное животное не начинало разрывать меня на части. Моя плоть по-прежнему была цела. Оно не так и не начало пожирать меня. Оно просто стояло надо мной и ждало. Терпеливо ждало. Оно ждало, что я попытаюсь закричать. Правда в тот момент я, конечно, еще этого не знала. Ответом на мое легкое движение, стало едва различимое рычание. Я тут же снова замерла. Я никак не могла понять, почему оно меня до сих пор не убило. Я по-прежнему находилась внутри загона. Его что, кто-то впустил? Возможно, ему было неудобно есть меня в таком месте? Может оно собирается унести меня в свое логово, и съесть там? Но почему бы тогда, сначала не убить меня, а затем утащить, например, как это делает леопард? О том, что это существо будет хотеть меня, как рабыню, я даже не думала. Я явно не принадлежала к его разновидности. И в мыслях не было сомневаться в том, что его похоть могла быть вызвана кем-то, кто был отличной от него природы. Признаться, даже мысль о том, что могло бы быть ритуалами и обычаями ухаживаний и спаривания такого монстра, заставляла меня дрожать от ужаса и отвращения. Ну не могла я представить себе, это животное ведущим себя по отношению ко мне так, как мог бы делать это мужчина-рабовладелец, скажем, ласкающим меня с собственнической дерзостью или рывком разводящим мои ноги в стороны, чтобы полюбоваться открывшимся зрелищем или проверить мое к нему отношение. Для чего, тогда, оно могло хотеть меня? Остается только одно — еда. Но тогда почему это до сих пор не убило меня? Опять я видела только одну причину, оно хотело доставить меня в свое логово живой и убить меня уже там, чтобы мясо было свежим. Или, возможно, если оно было рационально мыслящим, со способностью к планированию будущего, продержать меня там пока не проголодается? В этот момент, медленно, один за другим, пальцы его левой руки, или лапы, коснулись моей щеки. Я задрожала. Один за другим меня коснулись пять пальцев, а затем, когда я решила, что они закончились, ужасая меня, появился еще один! У существа было шесть пальцев! Внезапно я осознала, что оно было чуждым, не только Земле, но и Гору. Оно происходило из какого-то иного места! Это озарение повергло меня в пучину ужаса, но не ошеломляющего и парализующего, которого, насколько я позже поняла, ожидало от меня существо, а в ужас иного вида, дикий панический беспомощный. Уже не осознавая того, что я делаю, запрокинув голову и широко открыв рот, я вдохнула, чтобы закричать…. Но едва мой рот открылся, и я набрала воздуха в грудь, чтобы издать дикий вопль, как существо, своей правой рукой или передней лапой втиснуло туда заполненный тряпками мешочек, плотно закупорив мой рот. Пока я испуганно, удивленно и недоверчиво пялилась в темноту, она закрепило кляп в моем рту шнуром, дважды обернутыми вокруг головы и закрепленным под моим левым ухом. Очевидно, оно было праворуким или, скорее праволапым. Затем, сдернув с меня одеяло и перевернув меня на живот, существо скрестило мои запястья за спиной и связало их. В следующее мгновение то же самое произошло и с моими щиколотками. Оно связало меня по рукам и ногам. Я лежала на животе изумленная и испуганная. Этот зверь обращался со мной с ловкостью человеческого работорговца, умыкающего женщину из ее постели. Мало того, что он оказался информированным о непроизвольной реакции человеческой женщины кричать от испуга, так он еще и максимально эффективного использовал это в своих интересах, причем сделав это с явным опытом и сноровкой, как удобную возможность, чтобы заткнуть мне рот. Теперь, с набитым тряпками ртом, я могла издавать только тихие, беспомощные звуки, скорее всего, мало чем отличающиеся от тонких вскриков, которые женщина могла бы произнести во сне. С каким опытом оно использовало мои женские рефлексы в своих интересах! Более того, оно само же спровоцировало меня, вызвал мой рефлекторный крик, аккуратно дав мне понять, чуждую природы своей руки или лапы. И только завязав мне рот монстр, без дальнейшей суматохи, убрал одеяло, перевернул меня на живот и связал.

Теперь я лежала на животе, на одеяле, расстеленном на мягком песке, связанная и безмолвная. Меня быстро и эффективно сделали совершенно беспомощной. Я сразу заподозрила, что это не могло быть сделано только на ощупь. У меня возникла уверенность, что существо, даже в этой темноте, было в состоянии видеть. Впрочем, даже для меня темнота не была абсолютной. Все же я смогла разглядеть его абрис. А значит, некий отсвет от лун или даже звезд проникал сквозь низкую облачность. Несмотря на то, что этого было явно недостаточно для человека, едва обнаруживающего такой свет, его было более чем достаточно для существ с ночным образом жизни. Люди даже освещали улицы своих городов, по крайней мере, в некоторых районах. Выходя ночью из дома, они зачастую берут с собой фонари или факелы просто, чтобы видеть свой путь. У этого существа, похоже, такой потребности не было. Я услышала и почувствовала, что его морда приблизилась к моей спине, несколько раз с тихим сопением коснулась кожи, словно обнюхивая меня. Я напрягалась в ужасе, почувствовал его пальцы на моей спине. Оно ощупывало рубцы на моей спине, те самые, что оставил хлыст Аулюсом на дороге Виктэль Арии. Я сама заслужила это избиение, вызвав неудовольствие владельца. Потом голова существа опустилась еще ниже, вплотную к моей спине, и я почувствовала, как его язык, любопытный, исследующий, шершавый, как у кошки, медленно лизнул один или два рубца. До меня донесся тихий горловой рык, заставивший меня затрепетать от ужаса. А что если, оно сейчас озвереет? Но существо выпрямилось, и я облегченно вздохнула. Оставалось радоваться тому, что на моей спине не было ни капли крови.

Оно обернулось, на мгновение припало к земле, словно осматриваясь и разведывая обстановку. Вдруг я почувствовала, как на моей лодыжке сомкнулась его лапа. Меня стянуло с одеяла, потом протащило по песку между телами других девушек, по направлению к решетке. Даже в столь незначительном действии ощущалась ее чужеродность. Ни один человек, как мне кажется, не потащил бы меня подобным образом. Это больше походило на некого подволакивающего лапы хищника, тянущего за собой добытое им четвероногое животное за его заднюю лапу. Через мгновение мы были около решетки, с противоположной стороны от охраняемых ворот. Затем, к моему величайшему изумлению оно протащило меня между прутьями, которые, как оказалось, были отогнуты в разные стороны. Теперь для меня стало очевидно, что никто его не впускал. Оно само себя впустило. Оно просто взяло железные прутья в свои лапы, и эти прутья, способные удержать мужчин, не говоря уже о женщинах, были согнуты как проволока. Оказавшись снаружи решетки, существо подхватило меня с земли на руки и, полуприседая, понесло к деревьям. Там в темноте, оставшись наедине с этим монстром, я начала хныкать и брыкаться. Мне ужасно не хотелось покидать лагерь, не теперь и не этим путем! Неожиданно оно остановилось и сбросило меня на землю. Я, связанная по рукам и ногам, принялась извиваться и дергаться у его ног. Меня охватила паника. Я представила себе, что сейчас этот монстр, оказавшись в удаленном месте, начнет меня есть. Но, вместо того, чтобы рвать мою плоть зубами, существо, схватив меня за заднюю частью шеи, приподняло и поставило меня на колени. Мне вдруг показалось, что я поняла, что оно сделало! Я стояла перед этим на коленях, в положении подходящем для рабыни! Затем оно приподняло меня еще немного, приблизительно на фут, или около того, так, что я, оказалась в положении не стоя ни на коленях, ни на ногах. Оно удерживало меня за заднюю часть шеи только одной рукой, делая это легко, словно мой вес для него был ничем. Под моими коленями больше не было опоры, я чувствовала землю только кончиками пальцев ног. А потом оно ударило меня правой лапой. Моя голова мотнулась в сторону, мгновенная вспышка в глазах и полная темнота. Сознание меня покинуло.