Танцовщица Гора

Глава 11 Лотерея

Напуганная происходящим, я ожидала у порога, придерживая обернутую вокруг моего тела простыню. Я откинулась спиной на стену, и прикрыла глаза, прислушиваясь к происходящему по ту сторону порога. Оттуда доносились приглушенные голоса беседовавших мужчин, сидевших со скрещенными ногами за низкими столами. Какой далекой отсюда казалась моя библиотека.

Вход закрывал плотный расшитый бисером полог, гасивший долетавшие снаружи звуки. Я старательно прислушивалась, но различала только общий шум мужских голосов.

Мне рассказывали, что иногда, перед такой ночью, как эта, девушку заковывают в строгие цепи, сидя или лежа, практически не оставляя ей возможности двигаться. А еще бывает, что в течение многих дней перед такой ночью она носит сирик. Лично на меня сирик надевали очень редко. Я, конечно, ходила в нем несколько раз во время моего обучения для того, чтобы я могла ощутить на себе те строгие ограничениях, которые это накладывал на женщину, и научилась, как правильно двигаться в нем, особенно если по желанию хозяина устанавливается небольшая ширина шага. Полный сирик состоит из ошейника и трех цепей. Одна из этих цепей длинная, она пристегнута к ошейнику и свисает вниз. К ней прикреплены две горизонтальных цепи, одна, заканчивающаяся браслетами ручных кандалов или наручников, чуть ниже пупка, я вторая крепится в нижней точке и обычно лежит на полу или земле, заканчивается ножными кандалами. Части этого устройства, конечно, могут быть использованы и отдельно, например, длинная цепь в качестве поводка, а горизонтальные как, скажем, ручные и ножные кандалы. Кроме того, во многих сириках, длины всех цепей регулируемые. Таким образом, степень свободы, если такое выражение применимо к той у которой свободы не может быть в принципе, предоставленная рабыне ее хозяином, может быть увеличена или уменьшена, по желанию последнего. Движения рабыни, как и многие другие вещи в ее жизни, принадлежат рабовладельцу и находятся под его строгим контролем. При средне суровой регулировке женщина может двигаться очень изящно и красиво. Кстати в некоторых сириках возможно даже танцевать. А если отрегулировать сирик так, как это зачастую предписывается для девушки перед отходом ко сну то оставив в нижней точке крепления всего три или четыре дюйма цепи между браслетами ножных кандалов, она едва сможет идти приставными шажками. То же самое касается и цепи соединяющей ее запястья. Однако мой хозяин не счел целесообразным осуществлять такие предосторожности применительно ко мне. И он, и я, мы оба знали, что в них не было никакой необходимости.

Я сидела, закрыв глаза и откинувшись на стену, прижимая к себе простыню. Бежать мне здесь некуда. На моем бедре выжжено клеймо, мое горло украшает рабский ошейник. Я голая. И нет никого на этой планете, кто пожелал бы спасти или освободить меня. Здесь для любого кого я могла повстречать, я была невольницей и собственностью, как собака или лошадь. Все законные средства этого мира были бы привлечены к возвращению меня моему прежнему владельцу. А еще, и об этом я не могла вспоминать без дрожи, как будто всего остального было недостаточно, мое тело и его запахи вместе с моим именем, были запечатлены в темном яростном мозге огромного охотничьего слина. Нет, у меня нет ни малейшего шанса на побег. Когда мой господин пришел за мной, чтобы взяв меня за руку, вывести в зал таверны, у меня остался только один вариант действий, который только мог быть здесь у такой как я, ожидание и послушание.

Я снова попыталась вслушаться в гул мужских голосов снаружи, разбавленный тонкими звуками встречающихся кубков и передвигаемых тарелок.

Мне снова вспомнился слин.

— Я думаю, что тебе понравится Борко, — сказал Хендоу, перед тем, как я увидела животное, когда я еще только слышала звуки его движение в туннеле. Я вспоминала его огромную голову, два ряда острых клыков, темный язык, длинные когти, широко поставленные глаза, и тычки его носа бродящего по моему телу. Это был дрессированный зверь, дрессированный для охоты на мужчин и рабынь. Но как покорно он ушел в свою конуру по команде моего хозяина! Однако была я уверена, что так же быстро как ушел, так же стремительно он мог вернуться по сигналу Хендоу, чтобы выполнить его команду неумолимо, без сомнений и чувства вины, беспощадно и жестоко. Я вздрогнула. По-моему, одного этого животного было вполне достаточно, чтобы поддерживать железную дисциплину среди женщин Хендоу, владельца таверны на Доковой улице, в Брундизиуме. На губы сама собой выползла улыбка. Иногда женщин, и свободных и рабынь, называют «самки слина». Еще несколько дней назад, я понятия не имела кто такой этот слин. Теперь знала наверняка. Меня конечно можно было сравнить с «самкой урта» или с «тарскоматкой», но уж ни в коем случае с «самкой слина», даже фигурально. Безусловно, в тот момент, я еще не знала о миниатюрных шелковых слинах, которых иногда держат в качестве домашних любимцев. Возможно, такая самка слина, если она не должным образом воспитана, может вырасти в хитрого, противного и опасного зверька, которого и имеют в виду мужчины, иногда применяя этот эпитет к женщине. Не могу сказать этого наверняка. Кстати, еще мужчины говорят, что даже женщина — самка слина, нуждается всего лишь в строгом господине, том, кто сможет моментально поставить ее на колени и научить тому, что она — женщина. Скорлупа самки слина, как говориться, может быть сорвана с нее, чтобы никогда не вырасти снова, оставляя открытой нежную плоть еще одной рабыни.

Я открыл глаза. И зала сквозь плотный занавес донесся перезвон колокольчиков.

Я медленно передвинулась вправо и, повернувшись, чуть-чуть сдвинула украшенный бисером полог. В щель я видела мужчин рассевшихся за столами, в широком, погруженном в полумрак, зале с низким потолком на столбах. С потолка на цепях свисало несколько тусклых ламп, заполненных, насколько я знала, жиром тарлариона. В зале стояло около пятидесяти столов, за которыми, если не вплотную друг к другу, могли сидеть четверо мужчин. Некоторые из посетителей сидели без дела у стен, прислонившись к ним спиной. Сегодня вечером в таверне было настоящее столпотворение. Совсем недавно я слышала удар сигнального гонга, пробили восемнадцатый ан. Приближалась кульминация этого вечера, подходило время для особого развлечения, спектакля в котором мне предстояло сыграть главную роль. Я даже слышала, что мальчишки раздавали в городе листовки, а на общественных досках были расклеены анонсы. В более бедных районах, где чиновники менее склонны к поддержанию строгого порядка, а стражники более склонны смотреть на нарушения сквозь пальцы, объявления были намалеваны прямо на стенах домов, среди других подобных знаков и призывов. Можно было не сомневаться, что большая часть сегодняшних посетителей таверны Хендоу пришли именно из таких районов.

Мое любопытство было удовлетворено, я разглядела, что колокольчики, звон которых донесся до меня были повязаны на Тупите. Интересно, спрашивала я себя, сколькие из этих мужчин пришли сюда этим вечером для особого развлечения. Уверена, если не все, то многие.

Я мало интересовалась Тупитой, впрочем, как и она мною. Я видела, что она встала на колени около одного из мужчин, наливая ему пагу. Она была полностью обнажена, как и все остальные девушки в зале. Хендоу предпочитал, чтобы его женщины или, по крайней мере, те, что были его пага-рабынями в зале ходили именно так. Кстати, в более низкопробных пага-тавернах это вообще было в порядке вещей. Тупита оставаясь на коленях, сместилась за спину обслуживаемого клиента. Мне показалось, что она боялась его. Я надеялась, что этот здоровый мужлан возьмет ее в альков и проверит в деле! Послышался звук удара, вероятно тыльной стороной ладони, сопровождаемый криком боли. Я посмотрела вправо, туда, откуда прилетел крик. Там завалившись на левый бок, лежала Елена, сбитая с ног ударом мужчины, в данный момент поднявшегося на ноги, и испуганно смотрела на него. Тот без лишних разговоров, схватил рабыню за руку и, вздернув ее на ноги, быстро потащил спотыкающуюся девушку к одному из альковов. Подозреваю, что ее наказание там было продолжено. Хотя «Елена» — имя земное, эта Елена был гореанкой. Такие имена иногда даются гореанским девушкам, чтобы сообщить им, к их ужасу, что они должны быть столь же низкими, соблазнительными, и беспомощными как земные женщины оказавшиеся в гореанской неволе. Кстати, в этой таверне я была единственной девушкой с Земли. Я вернула занавес на место и, глубоко дыша, снова откинулась на стену слева от порога, поскольку опасалась, что сюда мог кто-нибудь войти. Как я боялась таких мужчин!

Я снова закрыла глаза. Честно говоря, не уверена что смогла бы сейчас встать на ноги без посторонней помощи. Сегодня вечером мне предстояло танцевать перед такими мужчинами! Я чувствовала дикую слабость. До сего момента мне пришлось станцевать перед Тэйбаром и его мужчинами в библиотеке, несколько раз перед мужчинами в доме моего первичного обучения, и, конечно, здесь, во время моих уроков, перед несколькими мужчинами, в частности музыкантами и кое-кем из служащих этого дома, что время от времени, на досуге, приходили понаблюдать за мной. Но я никогда не танцевала перед Хендоу, моим собственным владельцем. Тем не менее Мирус несколько раз видел, как я танцую, и я уверена, сообщил моему хозяину о моих успехах. Мирус, когда я опускалась перед ним на колени в конце занятий, казался в целом, и особенно в последнее время, полностью довольным моим прогрессом, о чем не преминул сообщить мне. Я, получив такое признание, смогла вздохнуть с чрезвычайным облегчением, поскольку угроза наказания за неуспеваемость здесь была вполне осязаема.

Я заметила, что иногда, когда я танцевала во время занятий, глаза Мируса, да и других мужчин работавших на Хендоу, сверкали, когда они смотрели на мой танец. Иногда они облизывали губы, почти как если бы я была едой. А вчера, в конце моего последнего урока, когда в водовороте музыки, я опустилась на пол в положении презренного подчинения танцовщицы перед мужчинами, я услышала, как некоторые из них одобрительно закричали и неоднократно, отчаянно ударили себя ладонью правой руки по левому плечи. Потом они столпились вокруг меня. Стоя на коленях, я кожей ощущала их ноги и плети рядом со мной. Воображение рисовала картинки одну мрачнее другой, в голове бился вопрос, сколько ударов плетьми я могла сейчас получить, и сколько их потом мне придется торопливо поцеловать. Я боялась, что они изобьют меня до полусмерти. Но…

— Изумительно!

— Превосходно!

— Великолепно!

Похвалы сыпались одна задругой. Наконец, Мирус, почти силой отодвинув их от меня, приказал им вернуться к их обязанностям. Недовольно ворча они разошлись и покинули комнату. После того, как все ушли, даже музыканты, и мы остались одни, я, все еще стоя на коленях у его ног, подняла голову и посмотрела на него. Это был тот, первый среди этих мужчин, и второй после Хендоу, моего хозяина, кому я должна была отчаянно стремиться понравиться.

— Господин? — окликнула я его, выводя из задумчивости.

— У тебя талант, — сухо заметил Мирус.

— Спасибо, Господин, — отозвалась я и, изящно склонив голову, поцеловала его ноги, в знак уважения и благодарности.

Почему-то он излишне резко, как мне показалось, отвернулся от меня, и направился к выходу.

— Господин! — окликнула я его.

Он остановился и оглянулся на меня.

— Что? — спросил Мирус.

— Я могу говорить? — осторожно осведомилась я.

— Говори, — кивнул мужчина.

— Когда меня собираются вывести в зал? — задала я давно мучивший меня вопрос.

— Тебе еще не сказали? — удивился он.

— Нет, Господин, — теперь уже удивилась я.

— Завтра вечером, — бросил Мирус, развернулся и вышел вон.

Я еще долго в одиночестве простояла на коленях там, зале для занятий. Завтра ночью я должна буду выйти в зал. Я дрожала от возбуждения пополам со страхом. Но я же, еще была не готова! Но все же, суждение относительно моей готовности должна была принимать не я. Скорее это было в компетенции моих владельцев. Они решили за меня. «Готова», таков их вердикт. Безусловно, я была готова примерно так же, как может быть готова любая «новая девушка». Похоже, мне для меня пришла пора просто начать, начать становиться рабыней. Могла ли я действительно быть готова начать делать это, спрашивала я себя. В памяти всплывали лица мужчин, что несколько минут назад окружали меня. Да, подумалось мне, возможно, мои хозяева правы. Возможно, я и правда, готова открыть следующую страницу своей истории. Я вздрогнула и уставилась в пол. Как они смотрели на меня! Как нетерпеливо, возбужденно, смакуя и упиваясь мной, они смотрели на меня, зная, что я танцовщица, что я в ошейнике, что я могу принадлежать им. Я вспомнила Мируса, которому понадобилось здорово постараться, чтобы отогнать их от меня. Наверное, также тяжело было бы вынудить голодных львов отказаться от куска мяса. А еще я не могла забыть, как Мирус сам, с внезапной резкостью отвернулся от меня в конце, когда мы остались одни. Мне показалось, что я поняла причину этого. Просто он, так же, как и другие, счел меня небезынтересной. Действительно, первый его вопрос который он задал мне в этом доме, сразу после того, как извлек меня из одеяла, и я оказалась перед ним голой и со скованными за спиной запястьями, не была ли я «белым шелком». Думаю, если бы я не была таковой, то он мог бы прямо там, как я была, не снимая наручников, разложить меня на одеяле. А теперь еще эта его резкость. Я улыбнулась, смотря вниз на доски пола. Похоже, что он не доверял себе, раз не решился долго оставаться со мной наедине. Я вдруг ощутила, что у меня была огромная власть над мужчинами. Оказывается, что можно много чего добиться, просто, будучи красивой женщиной, такой как я, например. И у меня была эта власть, пусть даже я и была в ошейнике, а, возможно, особенно потому, что я была ошейнике, поскольку это, как оказалось, сделало меня в тысячу раз привлекательнее для них. Впрочем, эйфория ушла так же быстро, как и пришла, я поняла, что, в конечном итоге, не было у меня никакой власти, поскольку я была рабыней. Я могла быть поставлена на колени или уложена на спину по первому слову, по щелчку пальцев. А еще я боялась выходить в зал. Меня трясло от страха то осознания того, что завтра мне предстояло начать жизнь рабыни. Я надеялся, что мужчины найдут меня привлекательной. Я надеялся, что в конце этого вечера я не буду избита до полусмерти.

Я открыла глаза. Я по-прежнему прислонившись к стене сидела у порога за которым был зал, куда вскоре мне предстояло выйти.

Мужские шаги. Кто-то приближался ко мне. Скорее встать на колени.

— Ты в порядке? — спросил Мирус.

— Да, Господин, — ответила я. — Спасибо, Господин.

— Похоже, что сегодня вечером наш дом полон, — заметил он, выглядывая за занавес. — Доходит девятнадцатый ан.

— Да, Господин.

— Мы не будем начинать ровно в девятнадцать, — объяснил он. — Помаринуем их немного, пусть побеспокоятся.

— Да, Господин, — прошептала я, еще плотнее прижимая к себе простыню, и испуганно глядя на него.

Я была всего лишь рабыней в присутствии свободного мужчины. Мирус развернулся и ушел. Я осталась стоять на коленях. Я даже не знала, могла ли я изменить позу.

Снаружи были мужчины, гореанские мужчины. И этой ночью мне предстояло танцевать перед ними. А я даже не знала, могла ли я встать на ноги.

Из зала послышался приближающийся перезвон рабских колокольчиков. Я хотела было подняться, но занавеска резким броском отлетела в сторону.

— Ага, — усмехнулась Сита, — вот Ты где. Поздравляю, Ты именно там, где тебе надлежит быть, земная шлюха стоящая на коленях.

— Да, Госпожа, — покорно опустив голову, сказала я ей.

Я должна была обращаться ко всем рабыням в доме Хендоу не иначе, как «Госпожа». В действительности, это требование должно было быть отменено, ибо его поставили в зависимость от моего старания и прогресса, но по той или иной причине, пока не отменили. Подобное иногда делается с новыми девушками. Это помогает соблюдать дисциплину среди рабынь. Как только это требование будет с меня снято, я смогу называть остальных рабынь, за исключением «первой девушки», по их собственными именами. Как раз такой новой девушкой я и была. А первой девушкой была Тупита. Именно ее все мы должны были называть «Госпожой». Признаться, меня порадовало, то это не Тупита откинула портьеру и обнаружила меня стоящей на коленях. Сите я не нравилась. К тому же она была прихлебательницей Тупиты, и частенько доносила ей на других девушек.

— Этой ночью Ты узнаешь, что это такое быть рабыней, земная шлюха, — злобно прошипела Сита.

— Да, Госпожа, — сказал я, и Сита, позванивая колокольчиками, проследовала мимо меня по коридору в сторону кухни.

Я сердито посмотрела ей вслед. Она, так же, как и я была всего лишь рабыней! Очень хотелось надеяться, что сегодня вечером кто-нибудь из мужчин окажется ею неудовлетворен и хорошенько выпорет ее. Кстати вчера вечером один из клиентов поставил Тупиту под кольцо для наказаний и заявил о своем недовольстве ее отношением. Как она тогда умоляла мужчину позволить ей ублажить его в алькове! И он позволил. А потом оставил ее в одиночестве, но уже этим утром. Мирус освободил ее позже, ближе к полудню.

Я снова подползла к занавесу и выглянула наружу. Мне показалось, что мужчин в таверне стало еще больше. Судя по всему, до девятнадцатого ан осталось совсем немного! Застонав, я испуганно отпрянула подальше от занавеса и прижалась к стене. Там, среди столов, я рассмотрела танцевальную платформу. Именно там мне вскоре предстояло выступать. Места для музыкантов были слева, если смотреть от меня. О том танце, которым я занималась на Земле, неважно по какой причине или причинам я этот делала, желала я ли этого из-за своего рода врожденной, неудержимой чувственности, которой сама боялась, или из-за чрезмерных укоренившихся во мне женских склонностей или потребностей, а может даже просто почувствовав свою предрасположенность к этому на основе сущности моей изначальной природы, я предпочитала думать как об «этническом танце». Однако меня волновало втайне от всех, конечно, не смея признаться в этом даже самой себе, думать о нем как о «танце живота», или, поскольку у французов есть такой термин, как «danse du ventre», называть это «танцующий живот», пусть это всего лишь эвфемизм, но который, возможно, имеет богатый и особенный подтекст. Безусловно, оба термина — в некотором смысле являются упрощением и неточным переводом, поскольку в этом танце, как и в других, ему подобных формах, его исполнительница танцует всем ее телом и красотой. А вот к термину «экзотический танец» я всегда относилась с прохладцей, поскольку этот термин казался мне слишком широким, покрывающим не только «этнический танец», если, конечно, он вообще его покрывает, но и многие другие формы танцев, которые, как мне кажется, имеют очень мало общего с тем что делала я, за исключением разве что их способности к сексуальной стимуляции. Но тогда, проницательный глаз заметит, что большинство из танцев, и даже балет, например, можно счесть сексуально стимулирующими. Думаю, что, те, кто боится и ненавидит секс, к примеру, люди заторможенные и сексуально инертные, поняли эти вещи лучше, чем многие другие. На Горе танец того вида, в котором мне, как ожидалось, предстояло выступить, называют просто «рабский танец». По-видимому, из-за того что этот танец, как считается большинством, пригоден только для рабынь, и может быть исполнен только рабынями. В памяти всплыло воспоминание о фразе «все мы — рабыни» сказанной мне той прекрасной женщиной, что была моей учительницей на Земле. Теперь я не сомневалась, что она была права. Конечно, не все женщины рабыни по закону. Многие из женщин на законных основаниях остаются свободными, хотя мне трудно сказать в их ли это интересах или нет. В таком случае, такие развлечения как «рабские танцы», по крайней мере, на Горе, не для таких женщин. То есть, если «свободная женщина», одна из те, что считаются таковыми по закону, исполнила бы публично такой танец на Горе, то скорее всего уже к следующему утру она обнаружит себя в цепях рабовладельца. Можно сказать, что ее «юридическая свобода», оказалась бы явлением слишком мимолетным, и замененным новым, более ей подобающим статусом, статусом рабыни по закону, закрепленным на ней со всей ясностью и непреклонностью гореанского законодательства, с помощью ошейника на ее горле и клейма на бедре. Рабский танец на Горе, кстати, понятие очень широкое и включающее в себя различные формы танцев. Этот термин гораздо шире, чем просто этнический танец. Например, сюда входят такие танцы, как «танец охоты», «танец пленения», «танец подчинения», «танец цепи», «танец плети», и многие другие. Возможно, те формы, что на Горе назовут рабскими танцами, на Земле считались бы «экзотическими танцами». Однако, следует заметить, что на Горе существуют такие типы рабских танцев, например, «танец истории», которые редко, если вообще когда-либо, на Земле отнесли бы эротическим танцам. Точно также на Земле можно найти танцы, которые считаются одной из форм эротических танцев, но которые, по той или иной причине, если бы были исполнены на Горе к таковым бы не отнеслись, например, некоторые из форм карнавальных танцев, такие как танец пузыря или танец веера. Возможно, причина, по которой такие танцы редко, если бы когда-либо, исполняются на Горе в том, что гореане, вероятно, не расценили бы их как являющиеся «настоящими танцами». Полагаю, что, скорее всего, их рассматривали бы как немногим более чем культурно обособленные формы коммерческого юмора. Во всяком случае, они не тот вид танца, как например «danse-du-ventre», столь приятный сильным личностям, который гореанская рабыня, под страхом плети, должна научиться исполнять.

На этот раз приближающийся звон колокольчиков послышался с другой стороны, изнутри коридора. Я все так же оставалась на коленях. Подошла Сита, возвращавшаяся в зал. Она не преминула задержаться здесь, и презрительно сверху вниз осмотреть меня, стоящую на коленях и испуганно прижимавшую к себе простыню. Она была полностью раздета, за исключением ошейника, и нескольких бусинок, раскрашенных, дешевых деревянных рабских бусинок и ее колокольчиков, повязанных на левой лодыжке. Она высокомерно окинула меня, сжавшуюся у ее ног, оценивающим взглядом. Почему она расценивала меня столь высокомерно? Во мне даже злость проснулась! Между прочим, в отличие от нее, я была одета. У меня была простыня! А она носила только свой ошейник, несколько бусинок, и рабские колокольчики!

— Ты голая! — не удержавшись, сердито бросила я ей.

Сита моментально присела передо мной, и зло, обеими руками, сорвала с меня простыню, стянув ей вниз к моим икрам.

— Так же, как и Ты, шлюха! — прошипела она.

На мою шею были наброшены несколько ниток бус разной длины, больших, раскрашенных деревянных бус, рабских бус. До некоторой степени они скрывали меня, но они были всем, конечно, кроме ошейника, что я носила в тот момент.

Вдруг, поразив нас обоих, прилете гулкий звон. Девятнадцатый удар гонга. Сита издевательски улыбнулась глядя на меня.

Я торопливо, до самой шеи натянула на себя простыню, и как могла сильно, обеими руками, прижала ее к себе.

— Потерпи немного, — ухмыльнулась Сита, — Скоро мы с Тупитой наденем на твои ручки наручники с поводком.

Женщина резко поднялась на ноги, поспешно выскочила в зал. Возможно, она слишком долго отсутствовала там.

Я услышал, как мужчины за портьерой начали стучать по столам своими кубками.

— Девятнадцатый ан! Девятнадцатый ан! — скандировали они. Девятнадцатый ан пробил!

— Покажите рабыню! — выкрикнул кто-то.

— Показывайте ее нам! — поддержал его другой.

Скук кубков по столам стал громче, постепенно к нему присоединялось все больше и больше мужчин. Я стояла на коленях, за занавеской, где они не могли меня увидеть, и испуганного прижимала к себе простыню. Меня не должны были вывести немедленно, как только пробьет девятнадцатый ан, по крайней мере, так мне сказал Мирус. Похоже, в их намерения входило, заставить мужчин ждать и распаляться еще какое-то время. Очевидно, этой задержкой они хотели добиться, чтобы мужчины в зале стали страстными, беспокойными и, возможно, даже несдержанными. Само собой и я особо не спешила оказаться в зале. Однако, другой стороны, меня пугала мысль о том, что мужчин заставляют ждать слишком долго. Возможно, тогда они могут ожидать от меня слишком многого. А что, если они окажутся разочарованы мной? Ведь я была новой рабыней! Что мне сделать, чтобы действительно понравиться им? Тихий стон вырвался из моей груди. Как мне не хотелось почувствовать их плети!

Мужчины, сидевшие снаружи, вовсе не казались мне спокойными тихонями. Возможно, большинство из них и не ожидало, что меня действительно выведут сразу, как только пробьет девятнадцатый ан. Не исключено, что те, кто сейчас стучал по столам кубками и требовал показать меня, всего лишь демонстрировали, согласно неписаным традициям, естественное в такой ситуации раздражение, тем, что их аппетиты подогреваются искусственно. Я предположила, что в таких вопросах организаторов должно быть очень тонкое чувство времени ожидания, чтобы оно было достаточно долгим, для приведения аудитории до состояния нетерпеливой готовности, возможно даже о несдержанности, одновременно не доводя дело до того, что они стали бы неуправляемыми и враждебно настроенными. Оставалось надеяться, что в доме найдется тот, кто достаточно разбирался в этих вопросах. Я нисколько не сомневалась, я буду далеко не первой девушкой, которую выведут в зал подобным образом, и вероятно даже не первой земной девушкой.

— Как Ты, Дорин? — заботливо спросила маленькая Ина, присев около меня.

— Я в порядке, Госпожа, — шепотом ответила я, посмотрев на нее с благодарностью.

— Хорошо, — кивнула девушка и одобрительно улыбнулась, стараясь успокоить меня.

Я была уверена, что Ину нисколько не заботило, назвала я ее «Госпожой» или нет, но мы обе, еще две недели назад, когда окончательно подружились, признали, что нам обеим работавшим на кухне, будет лучше, если я буду делать именно так, все же, я была самой новой рабыней в этом доме. Мы опасались, что, если кто-то услышал бы, как я назвала ее по имени, а Ина не наложила бы на меня наказания, то наказать могли нас обеих. И уж точно, у нас не было ни малейшего желания позволить Тупите или Сите, подловить нас на такой небрежности.

— Тебя уже напоили рабским вином? — поинтересовалась Ина.

— Да, — ответила я, непроизвольно поморщившись.

На самом деле это не било ни вином, ни алкогольным напитком вообще. Его только называют «рабское вино», подозреваю для забавы владельцев. А еще оно необыкновенно горькое. Считается, что достаточно одного глотка этой отвратительной субстанции, для достижения постоянного ожидаемого эффекта, по крайней мере пока не будет выпито противоядие. Однако, несмотря на эту уверенность, или возможно в силу сложившихся традиций, оставшихся с прежних времен, когда использовались не столь надежные «рабские вина», дозы этой гадости продолжают периодически давать рабыням, обычно по несколько раз в год. Некоторые девушки, довольно цинично, как мне кажется, полагают, что владельцы дают это им чаще, чем это необходимо только потому, что им нравится наблюдать за тем, как рабыни страдают, глотая это ужасное на вкус вещество. Как бы то ни было, но лично я нахожу эту причину, маловероятной. Есть более дешевые и более доступные способы для этого, чем рабское вино.

— Хорошо, — кивнула Ина. — Тогда не о чем волноваться.

Я удивленно посмотрела на нее. Что же такого могло произойти со мной, в противном случае, если теперь мне было «не о чем волноваться»?

— У тебя был бы повод волноваться, — пояснила Ина, заметив мой немой вопрос, — если бы они решили сделать тебя племенной рабыней. Теперь тебе для этого должны дать выпить противоядие.

Я в оцепенении кивнула головой.

— Мне рассказывали, что оно довольно приятно на вкус, — добавила Ина.

Я с ужасом уставилась на нее.

— Правда-правда, — кивнула девушка.

Рабское вино занимает весьма значимое место в рабовладельческой культуре Гора. Размножением рабынь, как и любого другого вида домашних животных, и даже более того, как особо ценных животных, держится под тщательным контролем. Таким образом, как рабыню меня моги оплодотворять и скрещивать когда и с кем мой хозяин мог бы счесть целесообразным. Все, то же самое, как и с селекцией и разведением других животных.

Я немного приподняла голову, выглядывая через плечо Ины.

Мужчины снаружи становились все более нетерпеливыми. Кажется кубки стучали уже почти по всем столам. Мужчин выражавших свое нетерпение криком стало куда больше.

Если рабыня выбрана для размножения, то в клетки или стойло для спаривание ее обычно ведут в рабском капюшоне. Отобранный для осеменения самец появляется там позже, и тоже с закрытым лицом. Таким способом устраняется всяческая личностная и родительская привязанность. Женщина не должна там знать того, в чьих руках она лежит и жалобно стонет, ибо цель данного процесса, не в том, чтобы она влюбилась, а в том, чтобы она забеременела. И в соответствии с предписанной анонимностью спаривания, раб и рабыня не имеют права говорить друг с другом. Их могут даже убить, если они осмелятся на это. Их спаривание осуществляется прилюдно, в том смысле, что при акте присутствует владелец или обычно, владельцы, а иногда и другие свидетели по официальной надобности или нет, чтобы сделать какие-либо необходимые платежи или определения.

Судя по поднявшемуся снаружи гомону, еще немного и мужчины в зале, могут стать неуправляемыми.

— Не бойся, — постаралась успокоить меня Ина.

— Какие они мужчины? — всхлипнув, спросил я Ину.

— Они великолепные, и они наши владельцы, — ответила она.

— Я не это имела в виду, — возразила я.

— А что же Ты имела в виду? — удивилась девушка.

— На что это будет похоже? — спросила я, покраснев. — Они сделают мне больно?

— Возможно, некоторые из них могут причинить тебе боль, — сказала Ина. — И я полагаю, что любой из них иногда будет причинять тебе боль. Но Ты же должна ожидать этого. Ведь Ты — всего лишь рабыня.

— Я не это имела в виду, — вздохнула я.

В конце концов, мне не надо было напоминать, кто я, и что я. Я знала, что должна стремиться к тому, чтобы владельцы были мною полностью довольны. Для меня не было секретом, что за обратное меня подвергнут наказанию. Я знала, что могла быть, и, скорее всего, буду, наказана за минимальное нарушение дисциплины, за наименьшее несовершенство моего служения или за самое незначительное неудовольствие любого из мужчин. Мне уже не надо было объяснять, что, поскольку я рабыня, то моему хозяину даже не нужна какая-либо причины для моего наказания. Он мог наказать меня и без всякой причины вообще, просто, если могло случиться так, что ему захотелось это сделать, или, скажем, пришло в голову, что не мешало бы сделать так.

— Так что же Ты имеешь в виду? — уточнила Ина.

— Тащите сюда эту девственницу! — заорал кто-то из мужчин.

— Пусть приведут эту белошелковку, — поддержал его другой. — Дайте нам поглядеть на нее!

— Я имею в виду, будет ли мне больно сегодня! — простонала я.

— Так ты имела в виду, что будет, когда они вскроют тебя? — наконец поняла моя подруга.

— Да! — закивала я головой.

— Скорее всего, нет, — успокоила она меня. — Ну, может, потом немного будет саднить.

— Понятно, — вздохнула я.

— Ох, — улыбнулся Ина.

— Ты, правда, так думаешь, это не страшно, да? На что это будет похоже? — спросила я, опустив голову.

— Ты глупая девственница, — рассмеялась девушка. — Ты что, правда, не знаешь?

— Нет, — призналась я.

— Пожалуй, сегодня вечером, — сказала она, — будет тяжеловато. Но Ты не бери в голову сегодняшний вечер. Это только первый раз. Просто попытайтесь пережить это. Сегодня вечером это будет походить на то что происходит после падения города или когда тебя используют для оргии на банкете.

Теперь уже я уставилась на нее, толком не понимая, что она имела в виду.

— Подожди, рабыня, позже это будет очень отличаться, — засмеялась Ина, и видя, что я продолжаю непонимающе смотреть на нее, продолжила: — Позже, Дорин, Ты сама будешь умолять об этом, и царапать пол в своей конуре от желания этого.

Мужские крики, доносившиеся снаружи теперь, как мне показалось, стали сердитыми. И в этот момент расшитый бисером занавес откинулся в сторону, и я увидел Тупиту и Ситу, выходящих из зала. Кое-что они принесли с собой.

— Вытяни запястья, — приказала Тупита.

Простыню пришлось выпустить, и та упала вниз. Тупита накинула кожаный браслет на мое правое запястье. На этот раз браслеты застегивались на простую пряжку, а не на замок, как это было обычно. Тем временем Сита занялась моим левым запястьем. На обоих браслетах имелось по карабину, к которым можно было прикрепить цепь или поводок. Кстати по одному такому довольно длинному кожаному поводку с карабинами на концах было в руках у женщин. Тупита, с помощью карабина, пристегнула поводок на браслет на моей правой руке, а Сита сделала то же самое с левой рукой. Само собой, если хозяин захотел бы, карабины на браслетах можно было соединить и между собой.

Пока женщины производили эти действия со мной, я смотрела в пол, потому прозевала появление мужчины, заметила его только, когда его ноги попали в поле моего зрения. Я подняла глаза и, ойкнув, стремительно повалилась на колени, положив ладони рук на пол и уткнувшись между ними лбом в пол. Тупита и Сита, следом за мной сделали то же самое, выказывая немедленное и робкое почтение.

— Встаньте, — приказал мужчина, — все вы.

Мы встали на ноги и замерли перед Хендоу, нашим владельцем. За ним маячила фигура Мируса, с пояса которого свисал холщовый мешок. Позади Мируса стояли две девушки из принадлежавших Хендоу, Айнур и Тула. У каждой из них в руках имелось по медной чаше. Чаша Айнур была пуста. Тула держала чашу, заполненную овальным остраками, имевшими узкие прорези посередине.

— Прижми простыню к себе плотнее, — велела мне Тупита.

Пожалуй, для выполнения этого требования мне никаких иных побудительных мотивов не требовалось.

Хендоу окинул меня внимательным собственническим взглядом. Я была его живым имуществом, и сегодня вечером он планировал использовать это имущество для того, чтобы заработать на нем денег.

— У тебя симпатичные стопы, лодыжки и икры, Дорин, — похвалил он.

— Спасибо, Господин, — немедленно отозвалась я.

Простыня, которую я столь отчаянно прижимала к себе, заканчивалась чуть ниже коленей. Она была скроена из белого шелка.

Мой хозяин встал вплотную ко мне. Я задрожала. Тупита и Сита, державшие поводки, стояли по бокам. Ина, также, была здесь, но отошла в сторону, старалась быть незаметной.

Хендоу взял края простыни, которую я все еще прижимала к себе, и немного стянул их в стороны и вниз, обнажая мои плечи. Потом, он вытащил из своего кошеля ленту, приблизительно фут длиной и дюйма полтора шириной. Ленту, как и простыня пошитую из белого шелка, он продернул через мой ошейник. Из зала сюда долетали нетерпеливые мужские крики.

— Главное ничего не бойся, — посоветовал мне Хендоу.

— Да, Господин, — сказала я, и он кивнул своему помощнику.

Мирус, сопровождаемый Айнур и Тулой, откинул украшенную бисером занавеску исчез в зале. Через мгновение я услышала его громкий голос призывающий толпу, становившуюся неуправляемой, успокоиться.

Из глубины коридора подошли пятеро музыкантов и встали рядом с нами у занавеса в ожидании своего выхода.

— А теперь давайте-ка посмотрим, на того кто попытает счастья, и первым купит остраку? — выкрикнул Мирус, привлекая внимание толпы. — Всего только один бит-тарск за каждую! Кто хочет стать первым? Кто возьмет первую остраку? Вы, сэр! Да! А Вы будете вторым! Третий! Да. И Вы! И Вы!

Я слушала, как Мирус выкрикивал призыву, похвалы, пожелания, шутки, продавая остраки.

— Кое-кто из мужчин, — усмехнулся Хендоу, — полагает, что первые остраки — самые счастливые.

— Вы! — кричал Мирус. — Да! И Вы, да! Да!

Чувствовалось, что с началом продаж накал страстей в зале слегка утих.

— Теперь, — сказал Хендоу, — в дело вступают более осторожные покупатели, те, кто хотел бы купить остраку пораньше, но при этом хотят иметь некоторую уверенность. По-видимому, теперь мы осчастливили тех товарищей, которые были готовы купить шанс на что угодно, лишь бы это был шанс пощекотать нервы, а также, тех для кого важна именно девственность, независимо от того чья она. Эти рискнули бы даже ради девственности тарларионихи.

— Да, Господин, — прошептала я.

— Мы же еще не видели эту рабыню, — выкрикнул какой-то мужчина. — Она хоть хорошенькая?

— Ты хоть расскажи нам о ней, — крикнул другой мужчина.

— А чего рассказывать-то, она же была описана в листовках, — ответил Мирус.

— Ты скажи нам, как она работает? — снова донесся голос первого мужчины.

— Давай рассказывай, — поддержал второй.

— Цвет волос, глаз, и лица, рост и вес, те же, что и указаны в листовках, ничего не поменялось, — смеясь, отозвался Мирус. — Все другие необходимые размеры, были указаны там же. Вы что, уже позабыли их?

Я покраснела, уставясь в пол.

— Что нам с тех размеров, Ты скажи, хорошо ли она работает? — повторил первый товарищ, уже более настойчиво.

— Ну, у нее прекрасные лицо и формы, — сообщил Мирус.

— А что насчет всего остального, будет от нее польза? — смеясь, поинтересовался мужчина.

— А вот это Вы сможете определить самостоятельно, если, конечно, Вы победите, — ответил ему Мирус, под взрыв хохота остального зала. — А если говорить серьезно, надеюсь, вы все помните, что она — всего лишь рабыня-девственница. В этом смысле, врятли вы дождетесь от нее большой пользы, по крайней мере, не в течение ближайших нескольких недель. Помните, что мы сегодня вечером разыгрываем в лотерею только ее девственность.

— Да, да, — поддержали Мируса несколько мужских голосов.

— Верно, — признал тот, кто начал приставать с вопросами первым.

— Но она красива и необычайно желанна, — объявил Мирус. — Конечно, для любого мужика было бы триумфом вскрыть ее.

Я, как утопающий в соломинку вцепилась в простыню, прижимая ее к себе, как будто она смогла бы защитить меня от тех, кто сидел в зале.

— Она — сокровище, — зазывал Мирус, — и со временем, мы ожидаем, что она станет исключительной.

— Она же шлюха с Земли, — презрительно выкрикнул еще один мужчина. — Об этом говорится в ваших листовках. Они все фригидные.

— Но Вы же, так же, как и я, знаете что они не долго остаются таковыми, — возразил Мирус.

— Это точно, — захохотал тот, что назвал землянок фригидными.

Остальные посетители дружно его поддержали. Я еще плотнее прижала к себе простыню.

— Мы знаем тебя, Мирус, а потому доверяем, — заявил кто-то. — Вот и расскажи, что Ты сам думаешь о ней?

— Ее купил мой патрон, и ваш радушный хозяин, владелец этой таверны, Хендоу, — ответил Мирус. — Думаю, что его вкус и способности в подборе женщин вам всем хорошо известны и в рекламе не нуждаются.

Это утверждение толпа встретила одобрительным гулом.

— Не уходи от ответа Мирус, ответь, что Ты думаешь о ней? — потребовал ответа тот, кто заинтересовался его мнением. — Ты нам свое мнение о ней скажи.

— Лично я купил бы остраку, или несколько, не задумываясь, — заявил Мирус, — но если бы мне, служащему этой таверны, улыбнулась бы удача, вы все здесь сидящие, заподозрили бы меня в сговоре или нечестной игре, не так ли?

— Это точно, — признал мужчина, поддержанный смешками остальных.

Так, подумала я про себя, значит, Мирус действительно хотел меня, и это не было игрой моего воображения. Несомненно, именно почему вчера вечером он так резко отвернулся от меня.

— Так что, я могу подождать, от меня она никуда не денется, — рассмеялся Мирус.

Я вздрогнула. Я не слишком задумывалась об этом до сих пор, но так оно и было. По окончании сегодняшнего вечера, я превращусь всего лишь в еще одну девушку таверны Хендоу. Я буду не только «вскрыта» для его клиентов, но я буду доступна также, и это само собой разумеется, для его мужчин. Использование девушек таверны — одна из льгот работников такого заведения. После этого вечером, я должна буду служить Мирусу, и всем остальным, если, как и когда они этого захотят от меня. Вспоминалось, что в доме, где меня обучали азам моего положения, «открытые» девушки были доступны любому из охранников. По крайней мере, в том, что старший повар не сводит с меня голодных глаз, я знала наверняка. Обычно, работая на кухне, стоя на коленях и склоняясь над низкими парящими полными мыльной пены тазами, куда мы забирались по самые локти, отчищая горшки и кастрюли, мы вместе с Иной снимали свои кухонные туники. При мне он использовал Ину несколько раз, жадно посматривая в мою сторону. В такие минуты, у меня возникало ощущение, что у меня в горле встал ком, который я никак не могла проглотить. Несомненно, меня время от времени будут посылать на кухню, а там меня будет ждать повар.

— Я возьму остраку! — выкрикнул мужчина, тот самый, который, как мне показалось, интересовался мнением Мируса обо мне.

— И я тоже! — тот же сообщил другой.

— И я, — раздалось сразу несколько других голосов.

— Конечно, проницательные господа, — сказал Мирус, и тут же добавил, несомненно, обращаясь к Айнур и Туле, державшим чаши. — Ну-ка вперед, шлюхи.

Хендоу мотнул головой музыкантам, и они один за другим выскользнул за занавес. Среди них был один игрок на цехаре, двое на каликах, флейтист и барабанщик. Мирус уже достаточно распалил интерес клиентов. Через пару мгновений я услышала нестройные звуки инструментов. Музыканту настраивали свои цехар и калики, флейтист выдувал пробные рулады, а пальцы барабанщика бегали по тугой коже его инструмента, называемого здесь «каска», словно пробуя его раз за разом, то медленно, то более энергично быстрым дробным ритмом, разминая свои запястья, пальцы и руки. Гореанская музыка, по крайней мере, большая ее часть, очень мелодична и чувственна. Такое впечатление, что в основном эти ритмы сочиняли для показа рабынь перед свободными мужчинами, причем, у меня сложилось стойкое ощущение, что именно для этого она и написана.

Наконец, музыканты оставили свои инструменты в покое. На мгновение в зале повисла тишина.

— Дайте уже на нее посмотреть! — громом разорвал тишину мужской голос.

— Выводите уже! — вторил ему другой.

— Ведите ее сюда! — выкрикнул еще один.

Снова раздался нетерпеливый грохот кубков опускавшихся на столешницы.

— Ведите ее! Ведите ее! — начали скандировать мужчины.

— Покажите ее! — кричали другие.

— Ты, правда, готова? — уточнил Хендоу, повернувшись ко мне лицом.

— Да, Господин, — выдохнула я.

Вдруг я почувствовала, что его массивная рука схватила простыню, в которую я куталась, сделала вращательное движение, намотав ткань на кулак и плотно прижав мои руки к телу. Меня никогда не зажимали в тиски, но наверное именно так себя ощущает тот кто в них попал. Хендоу почти оторвал меня от пола. Я почувствовала себя куклой в его руке. Я испуганно смотрела на него. Я была абсолютно беспомощна. Мои кулаки, прижатые к телу, все еще сжимали простыню под горлом, и разжать я уже не смогла бы до тех пор, пока он меня не отпустит. Поводки с браслетов на моих руках, свисали по обе стороны от меня, и заканчивались в руках Тупиты и Ситы. Тупита стояла по правую руку от меня, Сита по левую. Хендоу откинул занавес, и потащил меня за собой. Тупита и Сита последовали за нами. Кстати малышка Ина тоже вышла в зал. Они, сами рабыни, должны были представить меня, новую рабыню, мужчинам. Но прежде всего я была во власти моего хозяина, возможно, это должно было символизировать право его собственности на меня, и его власти надо мной, которой он вывел меня в зал.

— Ай-и-и-и! — воскликнул мужчина.

— Ах! — вздохнул другой.

— Превосходно! — поддержал третий.

Я заметила, что многие мужчины задержали дыхание.

— А я что вам говорил? — довольным голосом спросил Мирус.

Я услышал звуки удовольствия и предвкушения, от которых меня сразу бросило в дрожь. Я посмотрела на своего владельца. Похоже, он гордился мною! Вокруг раздавались самые разные звуки, выражающие интерес и одобрение, вздохи, сглатывание слюны, звуки, произведенные языком и губами, такие как причмокивание или цоканье, и эпитеты такого свойства, что могли бы любую свободную женщину отправить в обморок всерьез и надолго, но будучи обращены к рабыням, не доставляют им ничего кроме удовольствия. Потом послышался одобрительный свист и предложения и характеристики уже совсем сексуального характера. Некоторые мужчины, подобным образом, подзывают девушку к своим ногам.

— Пожалуйста, пожалуйста господ, — обратился Мирус к посетителям в фальшивом протесте. — Воздержитесь от таких комментариев! Перед вами же девственница! Вы смущаете ее!

Его реплика потонула в волне смеха прокатившейся по залу. Я догадалась, что с их точки зрения, это была великолепная шутка. В конце концов, кто будет заботиться о чувствах рабыни?

— Да не может быть, чтобы такая женщина как она, с ошейником на шее, до сих пор была девственницей! — выкрикнул кто-то, и зал снова взорвался смехом.

Я сделала вывод, что это был своего рода комплимент мне. Я бросила взгляд на Хендоу. Кажется, он был вне себя от радости, что рискнул потратить два с половиной тарска серебром, и купить меня в Рынке Семриса. Кажется он даже гордился своей собственностью и своим вкусом! Честно говоря, я боялась, но одновременно я тоже была рада, и даже благодарна ему за то, что он был доволен мной. Я уже хотела сделать все от меня зависящее, чтобы он остался мною доволен. Он был моим хозяином.

— И, тем не менее, она — девственница! — рассмеялся Мирус.

— А кто-нибудь это проверил? — спросил один из посетителей, вызывая очередную волну смеха в зале.

— Насколько я знаю, сегодня вечером среди наших сегодняшних гостей, — сказал Мирус, указывая рукой в зал, на сидящего там и добродушно выглядевшего мужчину в зеленой тунике, — присутствует всем вам известный Тамир.

Мужчина, которого представили, как Тамира, поднялся и приветствуя всех собравшихся помахал рукой.

— Позже, — объявил Мирус, — когда наши соблазнительнейшие дочери цепи Тупита, Сита и Ина, с которыми многие из Вас уже близко и глубоко познакомились, и те кого я рекомендую Вам всем, как моих прекрасных помощниц, Айнур и Тула, представят вам еще одну дочь цепи, эту прекрасную шлюху, их сестру по неволе, мы попросим Тамира перепроверить ее для особо сомневающихся.

По залу разнеслись жизнерадостные приветственные крики, в ответ на которые Тамир, усмехнувшись, еще раз поднял руку. Я предположила, что проверка, будет немногим больше, чем формальностью, но, мне показалось, что некоторые из присутствующих могут захотеть ее.

Я стояла приблизительно в центре и, не доходя треть пути до задней стены зала. Хендоу, мой владелец все еще удерживал меня в своем захвате.

— Пожалуй, я купил бы еще одну остраку! — заявил один из клиентов.

Я заметила, как Айнур и Тула переглянулись. Чаша Айнур больше не была пустой, а горка острак в чаше Тулу значительно уменьшилась.

— Вот теперь мы можем вновь открыть продажу острак, — объявил Мирус.

Музыканты были с левой стороны от меня.

— Хендоу, — вдруг позвал Мирус, драматично взмахивая рукой, — мой работодатель, и мой дорогой друг, Хендоу, не Вы ли владелец этой таверны?

— Ну я, — усмехнулся Хендоу.

Их диалог вызвал приглушенные смешки в зале.

А мне в тот момент было не до смеха, я уже всерьез опасалась, что моя рука передавленная краем простыни, за которую держал меня Хендоу, скоро потеряет чувствительность. Его захват был подобен железу.

— И Вы владеете многими женщинами?

— Само собой, — кивнул Хендоу.

— А вот мы видим у Вас в руке одну рабыню.

— Ну, есть такая, — признал Хендоу, с деланным безразличием скользнув по мне взглядом.

— Она тоже принадлежит вам? — поинтересовался Мирус.

— Конечно, — ответил Хендоу.

— А могу я поинтересоваться, не входит ли в ваши намерения оставить ее всю целиком только для себя? — осведомился Мирус.

— Нет, конечно, — усмехнулся Хендоу.

Его ответ был встречен приветственными криками.

— Выходит, у нее будет тот же самый статус, как и всех остальных ваших женщин, и она будет доступна всем вашим клиентам? — уточнил Мирус потирая руки.

— Само собой, — заверил его Хендоу, под одобрительный гул толпы.

— То есть она будет не частной, а общественной рабыней? — не отставал Мирус.

— Совершенно верно! — подтвердил Хендоу.

Толпа приветствовала и это заявление.

— В таком случае, если Вы все же решите оставить ее себе в качестве бережно хранимой частной рабыни, благородный Хендоу, то лучше поскорее заберите ее отсюда, и спрячьте в ваших апартаментах, от греха подальше. Если же она такая же, как и другие ваши женщины, то, мой благородный друг, мы просим Вас, освободить ее от вашего захвата, оставив перед нами.

Рука Хендоу разжалась и выпустила простыню. Он шагнул в сторону от меня, что было встречено громкими приветственными криками. Я не знала, где он был, но предположила, что мог быть где-то позади меня и слева от меня. Вдруг я почувствовала себя совершенно одинокой и покинутой. Конечно, другие девушки по-прежнему стояли около меня. Но мы все были всего лишь рабынями перед толпой распаленных мужчин.

— Вперед пожалуйста, выходите вперед, — уговаривал меня Мирус, подзывая к седа рукой.

Я вышла вперед, все еще сжимая в кулаках простыню. Теперь я стояла приблизительно в одной трети пути от переднего края танцевальной платформы, где мужчины могли меня прекрасно рассмотреть. Музыканты теперь оказались позади и левее меня.

— Я куплю остраку! — завопил какой-то нетерпеливый мужчина.

— И я! И я! И я! И я! И я! И я! — доносилось со всех сторон зала.

Я видела, как Мирус собирал бит-тарски у этих мужчин, и складывал монеты в кошель, висевший на его поясе, в котором, судя по его раздутости и очевидно приличному весу, уже набралась немалая сумма. Я предположила, что должна чувствовать себя польщенной таким вниманием. Но в тот момент меня больше всего мучил вопрос, где находился Хендоу. Как только очередной мужчина отдавал свой бит-тарск, Мирус доставал из медной чаши, которую держала Тула, одна из маленьких, покрытых глазурью, тонких, плоских, хрупких, керамических острак, около трех дюймов длиной и один дюйм шириной. Они были овальной формы и вдоль продольной оси имели прорезь. Эти остраки были своего рода хрупким произведением искусства. Одинаковый номер был проставлен с обеих их сторонах. Я вздрагивала каждый раз, когда Мирус разламывал остраку на две половинки, одну отдавая покупателю, а вторую бросая в чашу Айнур.

— Удачи! — повторял он каждому клиенту.

— Как вы ее назвали? — поинтересовался мужчина.

— Дорин, — ответил Мирус. — По крайней мере, это имя, под которым она известна Борку.

Я непроизвольно вздрогнула, вызвав новую волну смеха у мужчин, заметивших мой страх. Похоже, всем им был известен характер Борка, любимого охотничьего слина Хендоу.

Мирус разломил очередную остраку.

— Подведите ее сюда, мы хотим рассмотреть ее получше, — крикнул мужчина.

— И сюда тоже, — донесся крик с другой стороны.

— Ну, пошли дрожащий урт, — велела Тупита, и повела меня направо, откуда мы, постояв на краю платформы, пошли налево и назад.

Наконец, я увидела Хендоу. Он отступил с платформы, по которой меня водили по кругу, демонстрируя всем желающим, и занял место у стены таверны, около прохода закрытого расшитым бисером занавесом.

Меня еще некоторое время водили по самому краю круглой платформы, периодически останавливая, давая возможность хорошенько меня рассмотреть. Тупита очевидно хотела, чтобы я была как можно ближе к мужчинам, и моя близость могла бы еще больше разжечь их интерес. Все это время я слышала хруст переламываемых острак.

— Ой! — вскрикнула я испуганно.

— Стой, как стоишь, — скомандовала Тупита.

— Да, Госпожа.

Мужчина, сидевший у самого края платформы, схватил меня рукой за мою левую лодыжку. Немного подержав меня, он, не отпуская меня, принялся тихонько водить большим пальцем в районе ахиллесова сухожилия, а затем, уже всеми пальцами, поднялся чуть выше и пощекотал мою кожу под икрой. Я задрожала от его прикосновений, и непроизвольно поднялась на цыпочки.

— Да вы только посмотрите на это, — воскликнул кто-то.

— Да какая же она девственница! — донесся возмущенный голос.

— И тем не менее, она — девственница, — сообщил Мирус, привычным движением переламывая следующую остраку, даже не оборачиваясь в сторону говорившего. — Скоро сами во всем убедитесь.

— Беру еще одну остраку, — заявил тот посетитель, что держал меня за ногу.

— И я тоже, — сказал его сосед.

Наконец, моя лодыжка получила свободу, и Тупита со своей помощницей Ситой, снова отвели меня на прежнее место.

Я дрожала. Я не могла понять, как у меня вообще получилось двигаться после его прикосновений. Мужчины, смотревшие на меня, начали посмеиваться. По телу прокатилась горячая волна смущения, и почувствовала, что краснею. Моя реакция была встречена еще более громким смехом.

— Вовремя, однако, — прокомментировал Мирус, не отрываясь от своего дела, — мы ожидаем, что она уже сейчас будет чувствовать, по крайней мере, некоторый минимальный рабский жар.

Должно быть, теперь я покраснела целиком, с головы до пят, хорошо хоть я пока еще была прикрыта простыней, и мужчины видели только мои лицо, шею, и икры с лодыжками. Впрочем, и этого им было достаточно, чтобы видеть мою реакцию и, смеяться над ней, указывая на меня пальцами. Внезапно, на какое-то мгновение, мне было жаль, что я не была одной из тех женщин, которые так ненавидели мужчин, но это так же быстро прошло, как и появилось, и я поняла, что в действительности нисколько не хотела походить на них. Я была слишком нежным, слишком сексапильным, и слишком женственным существом для этого. Я не смогла бы быть такой женщиной. Я относилась к другому виду женщин. И тогда меня охватил страх. Ужаснувшись, я смутно ощутила, своим девственным животом то, что мужчины, такие мужчины как те, что жадными глазами смотрели на меня, могли бы сделать со мной. Эти намеки, однако, были не в состоянии подготовить меня к тому, что уже через несколько недель, я буду вынуждена чувствовать, и к тому, что это сделает из меня беспомощную жертву моих же «рабских потребностей».

— Пять! — завопил какой-то мужчина. — Беру пять!

— А мне еще две! — вторил ему не менее возбужденный голос.

Мой взгляд метался с одного лица на другое, не задерживаясь на ком-то конкретном. Я не смела встречаться с такими глазами, жадными, властными глазами настоящих владельцев.

Какой далекой казалась мне сейчас библиотека.

Невероятно, далекой от меня и этого мира, в котором я стала имуществом таких мужчин.

— Она прекрасна, — вздохнул один из мужчин.

— Да, — согласился с ним другой.

Комментарии и шутки сексуального характера посыпались со всех сторон. Я не могла даже возразить им, призвать их к соблюдению приличий. Я была рабыней. Какими сильными казались эти мужчин, по сравнению с теми к которым я привыкла на Земле. Боюсь, любой из них мог разорвать меня на части, как прекрасную остраку. И какими жестокими казались они мне. С какой легкостью они могли заставить любую женщину, повиноваться им! С каким интересом и страстью они разглядывали меня, рассматривая меня как ту, кем я была на самом деле, как свою рабыню!

Я до побелевших пальцев стиснула в кулаках простыню, как будто она могла защитить меня от этих зверей в человеческом облике. Под этим лоскутом тонкой белой ткани ничего не было за исключением ошейника и нескольких ниток рабских бус и моего обнаженного тела.

— Давайте уже начинать лотерею, — призвал особо нетерпеливый посетитель.

Я чувствовала себя неимоверно беспомощной, очень маленькой и слабой перед желанием таких мужчин. Одна за другой с хрустом ломались остраки.

Какой абсурдной в этот момент, искусственной, и нереальной, показалась мне Земля. Та Земля, что осталась в моем прошлом, со всеми ее нелепыми политическими мифами, с ее насилием над природой, с ее коварными программами ломки сознания, с ее притворством и отрицанием простых и очевидных истин, с ее вымышленными барьерами права и власти, ее отчаянными попытками разрушить естественные отношения между мужчинами и женщинами, с ее уравниловкой и властью общечеловеков, с ее попыткой привести к общему знаменателю все разнообразие и величие природы, с ее коррумпированными машинами фальсификации и репрессий. Здесь, мужчины, гореанские мужчины, могут сделать с женщиной, все что и как они пожелают, по крайней мере, если женщина — рабыня. Я была не на Земле. Я попала в мир совершенно отличный от нее. Я стояла на танцевальной платформе в таверне, в сложной и одновременно прекрасной цивилизации, очень сильно отличающейся от моего собственного мира тем, что сильные гордые мужчины, живущие здесь, отказались сдать свою естественную власть. Но я стояла перед ними совсем не как первобытная самка. Я стояла перед ними в ошейнике, и на своем месте предписанном мне природой.

Я почувствовала, что поводки, пристегнутые к кольцам браслетов на моих запястьях слегка натянулись. Тупита и Сита, стоявшие справа и слева от меня, намотали кожаные привязи на руки. Теперь, между их кулаками и моими запястьями осталось не больше фута сыромятной кожи. Я не видела, но чувствовала, что Ина стоит позади меня. Именно она схватила простыню, лежавшую на моих плечах, готовясь изящно сдернуть с меня мою последнюю иллюзорную защиту.

Немного раньше Хендоу вытащил меня в зал, беспомощную словно кукла, в его захвате. А потом, в ответ на ритуальное прошение Мируса, убрал руку и отошел от меня, оставив на платформе. Не трудно понять символичное значение этого ритуала. Он не оставил меня себе. Я была предназначена для его клиентов. Я была всего лишь новой девушкой его таверны, общественной рабыней.

Я чувствовала все увеличивающееся натяжение поводков на браслетах, послышался тихий скрип прикрепленных к ним колец. Вот поводки натянулись сильнее. Мои запястья начали медленно расходиться в стороны. Мужчины подались вперед. Я уже не могла держать в руках простыню, не распахнув ее и не обнажив свое тело. Со слезами, брызнувшими из глаз, я разжала кулаки и выпустила ткань. Простыня не упала на пол, ее подхватила Ина, изящным движением отдернула в сторону, свернула и вместе с ней покинула зал.

Теперь я стояла, прижав запястья к плечам. Я не могла соединить руки, и прикрыть ими себя. Тупита и Сита следили за тем, чтобы у меня не было ни малейшего шанса на это. Женщины держали свои поводки в натяг. Я стояла на сцене в одном ошейнике и бусах, выставленная напоказ рабыня таверны, пага-рабыня, общественная рабыня, нагая на гореанской танцевальной платформе.

Руки вперившихся в меня взглядом мужчин раз за разом били по их левым плечам.

— Да! — выкрикнули сразу несколько мужчин с разных сторон зала.

— Да! Да! Изумительно! — задыхались некоторые.

— Превосходно! — кричали другие, стуча кубками по столам.

Оставалось только признать, что Тэйбар, выбравший меня для ошейника, знал свое дело.

Ремни немного ослабли, и мне удалось немного свести руки, прикрывая ими белую ленту, продернутую сквозь мой ошейник и свисавшую на грудь.

— Ты обнажена перед ними, — прошептала Тупита. — Поклонись!

Я мгновенно опустилась на колени перед мужчинами и, прижав ладони к полу, уткнулась лбом между ними. Несколько бусинок простучали по деревянному настилу.

Как только я зафиксировала почтение, женщины, дернув за поводки дали мне сигнал встать на ноги, а потом опять повели по кругу, вдоль самого края сцены, демонстрируя меня мужчинам со всех возможных ракурсов.

Мужчины столпились вокруг Мируса, который уже не справлялся с таким ажиотажем, и был не в состоянии удовлетворить их требования об остраках. Наконец меня снова подвели к центру платформы, и велели опуститься на колени. На этот раз без ненужных напоминаний я встала на колени, именно так, как мне преподавали в моем первом работорговом доме этого мира, так, как должна стоять рабыня того вида, к которому относилась и я сама, и о котором я впервые узнала, будучи выставленной на торги в Рынке Семриса, как настоящая рабыня для удовольствия. Мои руки, с кожаными браслетами на запястьях, покоились на бедрах. Тупита и Сита стояли рядом со мной, и немного позади. Поводки натянуты не были.

— Увы, щедрые господа! — крикнул Мирус. — Острак осталось совсем немного!

На моих глазах, сразу несколько посетителей сорвались со своих мест и устремились к нему.

— Я возьму сразу десять, — заявил мужчина, чья очередь подошла.

— Нет! — закричал другой, стоявший позади него.

— Давайте устроим проверку! — закричал Мирус, оттесняя этих двоих товарищей в сторону.

Ко мне приблизился Тамир, одетый в зеленые одежды. В тот момент я еще не знала, что это указало на то, что он относился к касте врачей, одной из высших каст на Горе. Знай, я тогда об этом, и, возможно, напугалась бы гораздо больше, чем была. Большинство гореан относятся к кастам весьма серьезно. Вполне очевидно, что кастовое деление является одной из социально стабилизирующих сил на Горе. Оно имеет тенденцию снижать вероятность беспорядков, разочарований и трагедий, свойственных более мобильным структурам, в которых людям внушают, что они неудачники, если им не удается заработать крупные суммы денег или вырваться вперед в одной из немногих престижных профессий. Кастовая система также помогает энергичным и высокоинтеллектуальным людям продвинуться в широком разнообразии занятий, предотвращая их переход в узкий круг часто искусственно выдуманных и никому ненужных дел, в результате чего, большинству тех кто не преуспел, зачастую расстроенных и обозленных, приходится без особого желания заниматься оставшимися сотнями искусств выживания и служения, столь важных для поступательного развития цивилизации. Впрочем, кастовая система на Горе ничуть не статична и закостенела, условия для того, чтобы сменить касту существуют, просто они редко используются. Большинство гореан гордится своими кастами и умениями, подходящими им. А кроме того, гореане настроены ценить те умения, которые свойственны другим кастам, а не смотреть на них свысока.

За последнее время, моя девственность была проверена уже неоднократно. Первым это сделал Тэйбар на Земле в библиотеке. Проверили меня и в первом доме моего обучения, сразу после того, как я к ним попала. Потом не преминул удостовериться в этом оптовый торговец в лагере под Брундизиумом. А в Рынке Семриса меня осмотрели даже дважды, первый раз, когда меня только доставили, до продажи, это сделали люди Тэйбара из Рынка Семриса, а во второй — служащий Хендоу, перед погрузкой в тарновую корзину. Еще дважды в моей невинности удостоверились, уже здесь. Сначала, когда меня выпростали из одеяла, в первые же минуты по прибытии сюда, и снова, уже сегодня, перед тем, как я был украшена этими бусами, которые теперь носила на шее.

— Как Ты себя чувствуешь, моя дорогая? — осведомился Тамирус.

— Очень хорошо, Господин, — поспешила заверить его я. — Спасибо, Господин.

— На спину ложись, идиотка, — буркнула Тупита.

Я бросила на нее, сердитый взгляд.

К моему удивлению, с помощью поводков на моих запястьях, то таща их, то перекручивая, две женщины очень легко и с удивительным мастерством, могли делать со мной все что угодно. Сначала они потянули меня вверх, вынудив почти привстать на ноги, и затем, резким рывком дернув назад, вывели из равновесия и опрокинули на спину, но не бросили на пол, выбив из меня дыхание, как я ожидала, а аккуратно уложили на деревянные доски. Я даже толком ни опомниться, ни понять не смогла, что со мной происходит, и как они это сделали. Похоже, у женщин был немалый опыт в обращении с этими двумя привязями. Конечно, для работы с рабынями с помощью таких поводков требуется определенная сноровка, и знание множества уловок. Тупита, наступив на поводок рядом с браслетом, удерживала мое правое запястье, а Сита левое.

— Разведи ноги в стороны, — приказала Тупита, — и лучше сама, или мы сделаем это по-другому.

Я сочла, что не стоит доводить дело до их помощи, и повиновалась. Существуют различные положения, в которых может быть проверена невинность девушки. Вероятно, наименее смущающей является та, в которой оказалась я. Надо признать, что Тамир был предельно осторожен со мной, и даже, можно сказать, нежен. Он, весьма деликатно проверил предмет осмотра, причем, похоже, вошел во вкус, сделав это дважды.

— Спасибо, Господин, — поблагодарила я его.

— По запросу дома Хендоу, я удостоверяю, — заявил он, вставая на ноги, — что эта рабыня — девственница. Пока.

— Недолго ей осталось! — заржал какой-то мужлан.

— Спасибо за ваше публичное подтверждение этого вопроса, — поблагодарил Мирус.

Тамир добродушно и благосклонно помахал рукой Мирусу, я затем и всем остальным в таверне, и вернулся на свое место. Там его уже ожидал кубок паги, несомненно, за счет заведения, в качестве благодарности за проведенную экспертизу. Уверена, что также за счет заведения, у него было право провести этот вечер в компании любой из рабынь Хендоу по его выбору, поскольку женщина здесь шла в нагрузку к кубку паги, за исключением, разве что, меня самой. Причем я не сомневалась, что свой выбор Тамир уже сделал, судя по тому, что около его стола, но немного в стороне, на расстоянии предписанном рабыне, на коленях стояла соблазнительная красотка Ингер, светловолосая и чувственная северянка, с острова Скьерн, прибывшая в Брундизиум в тяжелых кандалах викингов Торвальдслэнда. Именно она принесла ему пагу, и похоже ей предстояло служить ему этим вечером со всем усердием и страстью гореанской рабыни.

Вернувшись за свой стол, Тамир первым делом, обмакнул перо в чернильницу, сделанную из рога, висевшую на его поясе, и написал заключение. Аккуратно закрыв чернильницу и убрав перо, он слегка встряхнул лист бумаги и передал его парню, терпеливо ожидавшему около него. Получив документ, парень тут же почтительно передал его Мирусу. Я заметила, что Ингер, не поднимаясь с колен, украдкой сместилась немного ближе к Тамирусу. Видимо, она уже служила ему прежде, и как знать, не хотела ли она, чтобы этот мужчина купил ее.

— Вот подписанное заключение, — огласил Мирус, продемонстрировав бумагу, и вручая ее одному из мужчин, толпившихся около сцены.

Бумага пошла по рукам.

— Осталось только семь острак, — объявил Мирус. — Кто хотел бы приобрести их? К сожалению, вынужден предупредить, что теперь я отдаю их не больше одной в одни руки.

Я не отрывала глаз от листа бумаги, передаваемого из рук в руки, от одного стола к другому. Кто-то внимательно изучал ее, кто-то, мазнув взглядом, передавал дальше, но равнодушных кажется не было.

Вокруг Мируса все еще толпились желающие рискнуть этим вечером.

— Увы, — наконец выкрикнул Мирус. — Остраки закончились!

Это известие было встречено громкими криками разочарования и негодования.

— Не стоит так волноваться, благородные посетители таверны Хендоу, — призвал возбужденных мужчин Мирус, — ведь количество острак было определено заранее. Если бы продали их слишком много, то шанс любой из них на выигрыш оказался бы ничтожно мал. Конечно, те из вас, кто уже купил одну или несколько острак, могут оценить важность этого соображения.

Некоторые из мужчин, казалось, выразили свое согласие с этим доводом.

— И не забывайте, благородные посетители, — продолжил меж тем Мирус, — что, хотя всего один из здесь присутствующих может стать первым и вскрыть эту прекрасную рабыню, одну из женщин Хендоу. Соответственно позже вы можете в любой момент заглянуть к нам на огонек и попробовать ее прелести, в любой день следующих недель и месяцев, снова и снова.

— Верно, — поддержал его один из посетителей.

— И я уверен, что могу гарантировать, — заявил Мирус, — более того клянусь вам всеми плетями имеющимися в доме Хендоу, что она приложит все усилия, чтобы ни один из вас не покинул этого зала не получив причитающейся ему порции удовольствия.

В знак согласия со словами Мируса по залу прокатилась волна одобрительного смеха.

Я вздрогнула. Конечно, я приложу все усилия, чтобы доставить им незабываемое удовольствие. У меня просто нет никакого иного выбора. В конце концов, я всего лишь рабыня, а этим людям не ведомы терпимость, понимание, внимание, всепрощение и в конечном итоге слабость свойственные мужчинам Земли. Теперь меня окружали гореанские мужчины. Для меня уже не было тайной, что стоит мне хотя бы на йоту оказаться не столь прекрасной всякий раз, как и когда они от меня ожидают и желают, то они заставят меня за это заплатить. На Горе существует великое множество высказываний об отношениях рабовладельцев и их рабынь. Большинство из них выглядят в форме вопроса и ответа. Вот например одно, вопрос: «Что рабыня должна Господину?», ответ: «Все, и затем еще в тысячу раз больше».

— Похоже, некоторые из Вас нашли эту рабыню небезынтересной, — заметил Мирус. — Уже ни одной остраки не осталось, а ведь она даже еще не станцевала для нас.

— Верно, — поддержал его посетитель.

Я прекрасно понимала, что подавляющее большинство девушек не танцуют перед тем, как их избавят от девственности на таких вот розыгрышах. В конце концов, далеко не все девушки — квалифицированные танцовщицы, особенно поначалу, прежде чем у них появится сексуальный опыт рабыни. Что касается меня, то я должна была исполнять танец не только потому, что я могла и была обучена этому, по крайней мере, до некоторой степени, но также и ради своего рода рекламы заведения. Хендоу, решил использовать эту ситуацию, чтобы представить меня своим клиентам. Похоже, у него были большие планы на меня, именно как на танцовщицу. Он надеялся, как мне показалось, с моей помощью, привнести новую струю в свой бизнес. Оставалось надеяться, что он не разочаруется во мне, все же у меня не было совершенно ни какого желания знакомиться с его плетью.

— Мне вернут бумага с заключением? — поинтересовался Мирус, и вскоре получил желаемое от мужчины справа. — Спасибо. — Вот подписанное заключение уважаемого Тамира. Она — девственница!

Мирус скрутил лист бумаги в трубку и указал им на меня, стоящую в центре платформы и смотревшую на него.

— Полюбуйтесь на нее, — призвал он. — Вот она пред вами, стоит на коленях, прекрасная рабыня, с нетерпеньем ждущая владельца своего первого использования.

Задрожав, я опустила голову, уставившись в пол между своими широко разведенными коленями. Рабыня, покорно ожидающая первого владельца моего использования.

— Давайте еще остраки! — призвал какой-то мужчина упустивший свой шанс.

— Нет! — хором заорали другие.

— Ну и кто же из вас держит выигрышную остраку? — спросил Мирус. — Может это — Вы, сэр? Вы? Или, Вы?

— Я надеюсь, что это — я, — задорно выкрикнул молодой парень, вызвав смех остальных посетителей.

— Дорин, — окликнул меня Мирус.

— Да, Господин, — отозвалась я, поднимая голову и удивленно глядя на него.

Признаться, я не ожидала, что он будет говорить со мной.

— Кто победит, Дорин? — поинтересовался он у меня.

— Я не знаю, Господин, — растерянно пролепетала я.

— Говори, рабыня, — приказал он грозным голосом.

— Но я же не знаю, Господин, — в отчаянии воскликнула я.

— Но это точно будешь не Ты, — усмехнулся Мирус.

Я испуганно смотрела на него, окруженная смехом присутствующих мужчин. Я никак не могла понять чего он от меня хочет.

— Просишь ли Ты разрешения танцевать перед владельцем твоего первого использования? — спросил Мирус.

— Да, Господин, — поспешила ответить я.

— А перед гостями Хендоу? — уточнил он.

— Да, Господин, — повторила я.

— И перед всеми присутствующими?

— Да, Господин!

— Украсьте ее, — приказал Мирус.

— Ина! — позвала Тупита, и тут же повернувшись ко мне, бросила: — Руки на пол перед собой, наклониться вперед, правую ногу вытянуть.

Ина выскочила из-за расшитого бисером занавеса, с плоской неглубокой коробкой. Тупита и Сита сняли кожаные браслеты с моих запястий.

На Горе существует как минимум три значения словосочетания «танец девственницы». Прежде всего, подразумевают, что это — своего рода танец, а лучше сказать особый танец, который считают подходящим для девственниц. Никто здесь и не ожидал, что я буду исполнять «танец девственницы», в этом его понимании. Подобному танцу не место в пага-тавернах, по крайней мере, нечасто. Второе значение — очевидно, это танец исполняемый рабыней-девственницей, обычно прямо перед потерей невинности. В этом смысле это мог быть почти любой танец, цель которого, продемонстрировать девушку перед ее первым использованием. Третье значение этого названия — это вполне конкретный танец, или точнее вид танца, чаще всего, что интересно, исполняемый даже не девственницей, а опытной рабыней-танцовщицей. Сказать, что это история, показанная в танце, будет не совсем верно, скорее это «ролевой танец», танец, который танцует рабыня, как если бы она могла быть девственницей, но знающей, что ее вот-вот вскроют, и что она, как от нее ожидают, должна будет доставить удовольствие своему господину. Танец же, который предстояло исполнить мне, был, насколько я понимаю, «танцем девственницы» и во втором и третьем значении этого словосочетания. Мирус, как это ни парадоксально, заявил мне, очевидно имея в виду, третье понимание, что я добьюсь куда большего успеха в этом виде танца, после того как перестану быть девственницей.

Я почувствовала прикосновение холодного металла к моим щиколоткам. Не трудно догадаться, что Тупита и Сита защелкнули на моих ногах ножные браслеты, по несколько в каждую лодыжку. Затем они занялись моими руками, надев на мои запястья по несколько узких браслетов. Длинный пояс с блестящими монистами был дважды обернут вокруг моего тела, первый виток был сделан вплотную к телу высоко на талии и завязан на узел, и второй, свободный виток, болтался ниже пупка. Назначение этого пояса, как нетрудно догадаться, состояло в том, чтобы движениями бедер и живота, звуками и блеском привлечь и сконцентрировать внимание зрителей. Весь ансамбль, вместе с рабскими бусами, что уже были на мне, заставлял меня чувствовать себя непередаваемо и варварски выставленной на всеобщее обозрение. Теперь, я не могла даже пошевелиться, чтобы не стукнуть бусами, не звякнуть браслетами, не зазвенеть монистами, разбрасывающими по залу разноцветные мелькающие блики.

— Встань, — скомандовала мне Тупита.

И едва я оказалась на ногах, как в зале повисла тишина, и взгляды всех в зале остановились на мне. У смотревших на меня мужчин перехватило дыхание от удовольствия и восхищения. Признаться, такая их реакция смутила и напугала меня.

— Готовься танцевать, рабыня, — приказала Тупита.

— Хороша, — выдохнул мужчина.

Я замерла на виду всего переполненного зала, чуть согнув колени, подняв вытянутые руки над головой, скрестив их так, что тыльные стороны ладоней касались друг друга. Это была основное положение, с которого начиналось большинство рабских танцев.

Тем временем свои приготовления проводили и музыканты.

Я замерла, но мои глаза метались с одного мужского лица на другое. Ничего общего с мужчинами Земли, побежденными и прирученными пропагандой, и ложью. Это были гореанские мужчины, мужчины подобные львам. И мне выпал жребий стоять перед ними, слабой и беспомощной женщине вырванной из ее замшелого уютного мирка земной библиотеки, превращенной ими в рабыню с горенским ошейником на горле, и вынужденную танцевать для их удовольствия.

Цехарист, бывший ведущим музыкантом этого ансамбля сидел со скрещенными ногами, положив свой инструмент на колени. Он уже занес над струнами руку с зажатым в ней роговым медиатором.

Я, босая голая, если не считать ошейника и украшений, рабыня стояла посреди гореанской таверны на танцевальной платформе, вытянув руки к низкому потолку. Мне надо было настроиться на то, чтобы доставить удовольствие этим сильным мужчинам, пока только своим танцем. Интересно, спрашивала я себя, что подумали бы мужчины, работавшие вместе со мной в библиотеке, увидь они меня теперь, свою такую застенчивую и работящую Дорин, выставившей свои прелести для обозрения мужчин, которые могли порвать ее на части. Стали бы мои бывшие коллеги оплакивать мое тяжелое положение, сожалея обо мне с типичным для них скулящим лицемерием, или они сели бы там, за теми низкими столами вместе с этими варварами, и превратились бы в настоящих мужчин с бурлящей кровью и сияющими глазами.

Айнур и Тула заняли позицию позади меня, встав на колени вне сцены и не расставаясь со своими чашами. Чаша Тулы теперь была пуста, зато Айнур держала чашу, заполненную половинками острак, одна из которых должна была принести победу кому-то из посетителей. Позади Айнур и Тулы стояла на коленях Ина с плоской коробкой из-под украшений, а также Тупита и Сита с браслетами и поводками. Мирус отошел к стене и стоял там, не сводя с меня глаз. Стоит мне станцевать не так хорошо, как ожидалось и, можно не сомневаться, он меня сурово накажет.

Я переводила взгляд с одного мужчина на другого. Один из них скоро станет владельцем моего первого использования. В некотором смысле мой «танец девственницы» должен быть посвящен именно ему. Но, прежде всего, я должна танцевать, перед всеми гостями таверны Хендоу, и вообще перед всеми присутствовавшими в зале, включая Мируса, который, как мне казалось, хотел меня не меньше всех остальных в этом зале. Я заметила здесь и многих других мужчин Хендоу, пришедших, чтобы увидеть мой танец, и даже старший повар покинул свои владения и стоял в сторонке, пожирая меня взглядом. Я ничуть не сомневалась, что по окончании этого вечера, отмывая посуду в тазах, я буду в куда меньшей безопасности от него, чем Ина. Может мне стоит станцевать плохо? Но мне так не хотелось испытывать на себе силу их плетей! Что-то мне сразу расхотелось танцевать плохо! Впрочем, дело даже не в угрозе наказания, которая уже стала привычной спутницей моей жизни. Меня окружали мужчины, причем настоящие мужчины, многие из которых волновали и возбуждали меня, чего не мог отрицать даже мой девственный живот. Я пока едва ли могла представить того, что могло означать для меня оказаться беспомощной рабыней в их руках и в их власти, но я уже отчаянно стремилась понравиться таким мужчинам. Я жаждала быть удивительно возбуждающей и прекрасной для них. Я хотела, чтобы и они жаждали меня. Я хотела, чтобы они хотели меня! Кроме того, для меня не было секретом, что большинство здешних девушек презирали меня из-за моего земного происхождения. Мне хотелось доказать им, таким женщинам как Тупита и Сита, что женщина рожденная на Земле могла не хуже их возбудить желание гореанского господина, и извиваясь под ним мучимая его желанием, заставить его задыхаться и кричать от удовольствия! А еще, мне не позволял танцевать плохо мой гнев! Гнев на Тэйбара, который похитив с Земли, привез меня сюда, разжег во мне огонь желания и выбросил, как ненужную вещь. Он бросил меня на произвол судьбы! Но я заработала два с половиной серебряных тарска на моей первой же продаже! Меня купил Хендоу из Брундизиума, который, насколько я знала, был знаменит в этом городе именно тем, что имел превосходный вкус в части выбора рабского мяса! Конечно, девушки в его таверне, Ингер, Тупита, Ина и многие другие были превосходны! Исходя только из этого, уже можно было предположить, что я привлекательна! Но я видела, как мужчины смотрят на меня! Я могла ощутить огонь и страсть, бушевавшие в них. Они не из тех, кто пошел бы на компромисс с такой женщиной как я. Такие как они, хотят от женщины слишком многого. Такие как они бросают ее к своим ногам. Такие как они доминируют и беспощадно властвуют над женщиной! А я была женщиной. В руках какого иного вида мужчин могла бы я занять свое место предназначенное мне природой? И пусть Тэйбар кричит от разочарования, что не оставил меня себе, когда узнает насколько желанной я стала для мужчин, какой роскошной шлюхой, великолепным рабским мясом сделали меня они, а не он. Я, презираемая им «современная женщина», готова была доказать ему его ошибку! Я стану высокой рабыней! Я буду стоить столь много, что ему не стоит даже мечтать о том, чтобы накопить столько! Пусть он кричит от желания меня, но я буду носить ошейники других мужчин, и у их ног буду стоять на коленях!

— Ты готова? — уточнил цехарист.

— Да, Господин! — ответила я, и в моем голосе уже звучало нетерпение.

— Ай-и-и! — восхищенно воскликнул мужчина, едва я сделала первое движение.

Вихрь музыки окружил меня, и я кружилась вместе с ним.

— А я говорил вам, что никакая она не девственницей, — заявил один из мужчин.

— Да кого это теперь волнует! — осадил его другой.

Танец дал мне почувствовать свою власть над этими мужчинами. В танце я был красива. Я видела, не могла не видеть, восхищение в их глазах. Я слышала, я чувствовала их восхищение. И надо напомнить, что у меня был именно тот тип телосложения, естественный для женщины, с короткими ногами и соблазнительными изгибами фигуры, который больше всего привлекает гореанских мужчин. И, я думаю, что мое лицо, о котором многие сказали бы, что оно тонкое и чувственное, прекрасное и интеллектуальное, которое так легко предавало мои эмоции, не было неприятно для них. Но я уверена, что было во мне нечто большее, что привлекало их значительно сильнее, чем такие прозаические вещи, как моя внешность. Будь это вопросом просто смазливого лица и стройной фигуры, я сомневаюсь, что эффект был бы таким мощным. Уверена, здесь все было значительно глубже и шире. Прежде всего, конечно, было важно то, что перед ними танцевала рабыня. Танец рабыни в тысячу раз чувственнее, танца свободной женщины из-за вовлеченных в него невероятных значений и яркости, которые придают ему взрывное понимание того, что она, та, которая танцует, собственность и, теоретически, могла принадлежать любому, в том числе и тебе. Кроме того, она обнажена или крайне скудно одета и украшена в варварской манере. Это говорит о реальности и дикости, свирепости и красоте ее властелина, ее владельца, того чьей рабыней она является. Женщина танцующая перед мужчиной ради того чтобы он нашел ее приятной и насладился ей, что может быть глубже и прекраснее во всей человеческой биологии? Сюда может быть вовлечено то, что она, становясь на колени перед ним, целует его ноги, выражая этим свой почтение и признание себя объектом для его плети. А еще, она пленница в его руках, покорная его власти и силе.

Думаю, что в этом танце, я была столь успешна, так как я относилась к тому виду женщины, для которого характерны глубокие женские потребности, и чрезвычайная страстность. Как я теперь понимаю, уже в то время я была готова к тому, чтобы мужчины поднесли свои безжалостные факелы к ждавшему их топливу в моем животе, чтобы разжечь там неугасимый рабский огонь. Разжечь его ради служения, подчинения и любви, что должны были стать непременным условием моего существования, как рабыни. Да, топливо для рабского пламени уже тогда было во мне, ожидая только команды, только прикосновения мужчины, чтобы вспыхнуть пожаром, желала ли я того или нет, к моей тревоге и радости.

А вообще-то, не стоит забывать также и о том, что у меня имелись кое-какие навыки, и что я уже тогда была превосходной танцовщицей. И я танцевала как рабыня, которой я и была.

— Сюда, шлюха, сюда! — подзывали меня мужчины со всех сторон.

И я, дразня их, в танце, смещалась к краю сцены, поближе к ним, извиваясь всем телом в такт музыке. Мой живот, в обрамлении бренчащих сверкающих монист, словно жил своей жизнью. Звенели кольца на моих щиколотках, скользили вверх-вниз и, звеня, сталкивались браслеты на моих руках. Да, я дразнила и зажигала их, но стоило кому-то из них, потеряв контроль попытаться схватить меня, и я ускользала из жадных рук, кружась в водовороте бус и смещаясь к другому краю платформы.

Я выбирала то одного, то другого из тех мужчин, что не отрываясь смотрели на меня, и глядя в глаза избранника, танцуя демонстрировала свою красоту словно ему одному, и никому больше. Возможно, именно он будет первым владельцем моего использования. Я не могла знать этого. Некоторые зрители начали отбивать ритм, хлопая ладонями.

— Она не девственница, — заявил мужчина, выбранный мой для персонального танца.

— Она просто не может ей быть, — поддержал его сосед.

Закружившись в танце, я переместилась к задней части платформы, туда, где стояли на коленях Тупита, и остальные рабыни.

— Неплохо танцуешь, — неохотно бросила мне Тупита.

— Я танцую превосходно, — сердито заявила я, и тут же торопливо добавила: — Госпожа!

Теперь я танцевала, повернувшись к задней стене таверны, где, около расшитого бисером занавеса, скрестив руки на груди, стоял Хендоу, мой Господин. Я извивалась, раскачивалась, кружилась перед ним. Я хотела доказать ему, что он не ошибся заплатив за меня цену большую, чем стоила любая из продававшихся в тот вечер девушек. В его глазах я прочитала, что мне еще многому предстоит научиться. Сместившись немного влево, я начала танцевать для Мируса, присевшего позади сцены.

— Ничего не меняй, — сказал он мне, усмехнувшись, — а я постараюсь думать, что Ты сейчас танцевала как девственница.

Танец унес меня от него. А в голове билась запоздалая мысль, что же Ты делаешь, Дорин? Что вселилось в тебя? Почему Ты это делаешь? Почему твой живот горит огнем? Почему Ты так взволнована? Почему твое тело стало таким горячим и чувственным? Почему оно так двигается? Скорее Ты танцуешь как выставленная на продажу рабыня, обычная девка с невольничьего рынка, девка, которой мужчины с помощью своих плетей недвусмысленно преподали значение ее ошейника, как шлюха, которая уже научилась скулить за решеткой своей конуры и срывать ногти, царапая им пол и стены, чем как девственница боящаяся, но с любопытством ожидающая своего первого взятия.

— Вы только посмотрите на нее, — ошарашено сказал мужчина.

— Она великолепна! — воскликнул другой.

Я не думала, что Мирус возражал бы, что я изменила свое выступление таким способом, особенно, когда я возвратилась к нему вновь, позже, уже с насмешливым чувственным блеском пробужденной женщины, и, в конце концов, с беспомощными мольбами просящей самки, той, что осознала полную власть мужчин над собой.

Актриса должна быть только актрисой. Они не должны быть танцовщицами. Но она, та, кому уготовано стать танцовщицей, должна быть чем-то большим, чем просто танцовщица. Она должна быть и актрисой тоже.

— О, да, — выдохнул мужчина.

Внезапно для всех, я снова сменила стиль танца. Теперь могло показаться, что на сцене действительно находится девственница, сопротивляющаяся и испуганная, оказавшаяся в новой для нее реальности, но понимающая, что она должна поддаться обволакивающей ее мелодии, этим обжигающе чувственным ритмам, диким плачам флейты, и подобной биению сердца дроби барабана. Я танцевала робко, с видимой неохотой, словно преодолевая свои комплексы, словно оказавшись в ситуации, когда она вынуждена была подчиняться тем командам, что звучали в музыке. Изображая тревогу, словно исследуя, мои пальцы пробежалась по бусам на шее, поясам в талии, варварским украшениям на щиколотках и запястьях. Коснувшись бедер, я подняла ладони, удивленно глядя на них, принялась водить по телу руками, словно не могла поверить, что одежда исчезла. Я смущенно присела, прикрываясь руками и скрывая мою наготу, но вдруг снова выпрямилась, изобразив ужас на лице, как будто услышала голос господина приказавший воздержаться от такой нелепости. Я протянула руки вперед, словно умоляя о милосердии, и о том, чтобы меня выпустили из плена музыки, и сразу снова сжалась, отступая назад, как если бы увидела перед собой плети или оружие. Музыкант, игравший на каске, предостерегая меня, снизил темп барабанной дроби, и пять раз сильно ударил по тугой коже барабана. Словно хлопки плети пролетели над сценой, я испуганно задергалась, оборачиваясь то в одну сторону, то в другую, словно высматривая, где находилась эта нехитрая но ужасная вещь, предназначенная для моего воспитания, столь страшно прозвучавшая со всех сторон так близко от меня. Затем я продолжила танцевать, беспомощная перед желанием мужчин невольница. Движениями танца, выражением лица, я демонстрировала свое любопытство и очарование тем, что меня вынуждали сделать, и рефлексы моего тела смирившегося теперь с новой для него действительностью, и теперь беспомощно послушного музыке.

Честно говоря, я всегда была очень застенчива и стеснительна. Но теперь, танцуя перед этим залом, такие вещи как застенчивость, робость, страх, любопытство и очарование мне пришлось играть роли. Сколь многие застенчивые девушки, могли бы расцвести необузданной страстью, окажись они, как и я на этой сцене.

Неожиданно для зрителей, лицом и движением тела, почти непроизвольной дрожью живота, я показала им потрясшую меня до глубины души и испугавшую меня до слабости в коленях, казалось внезапно вспыхнувшую и осознанную, мою сексуальность.

— О-о-ох, — понимающе выдохнул мужчина.

Кружась в танце, я приблизилась сначала к нему, а затем, перемещаясь вдоль края платформы, продемонстрировала и другим, как мой живот, звеня украшавшими его монистами, ощущает их присутствие. И каждый раз, уходя от одного зрителя к другому, казалось, что мой живот и мои бедра снова и снова тянут меня обратно, не давая уйти, возвращая к первому. У меня самой появилось ощущение, что эта варварская музыка каким-то невероятным образом заставляла мои бедра, ягодицы, грудь, живот, все мое тело жить своей жизнью. И затем, запрокинув голову, и отбросив глупую, никому не нужную роль, я снова стала танцевать бесстыдно, как познавшая свой ошейник возбужденная рабыня. Я вновь, как прежде, то дразнила и заводила мужчин, наслаждаясь своей властью над их чувствами, то внезапно, показывала своим зрителям, что осознала свою полную беспомощность перед ними, свою изначальную неспособность достичь полной гармонии без цельности сексуальности, без владельца, которому я могла бы отдаться и покориться, чтобы дать выход разгорающейся внутри меня страсти. Я танцевала, а не играла, возбужденную рабыню, собственность ее господина, умоляющую о его прикосновении.

— Хороша, — только и смог выговорить один из зрителей.

— Она просто бесподобная шлюха, — сказал другой.

И в этот момент, я внезапно для себя поняла, что действительно необычайно возбудилась. Внутренние поверхности моих бедер обжигали. Мой живот, не просто горячий, а горящий, казалось, умолял о прикосновении. Я сама не могла сказать, было ли это результатом танца, или танцуя я сама того не понимая возбудила себя, но это было, и было несомненно. Я не просто танцевала беспомощную возбужденную рабыню, я ей была на самом деле! Никаких ролей, это было то, кем я была.

Вернувшись к задней части сцены, Я принялась жалобно извиваться перед своим владельцем, как будто это могло поколебать грубого отвратительного толстяка Хендоу, подпиравшего заднюю стену таверны рядом с проходом, закрытым украшенным бисером занавесом. Но я чувствовала, что, возможно, был одним из немногих в таверне, кто смог бы понять то, что творилось сейчас внутри меня. Я вдруг почувствовала, что не могла, не хотела и не должна иметь от него никаких секретов. Мне казалось, что у него был способ заглянуть внутрь моего сердца, и увидеть то, что до сих пор скрывалось во мне, независимо от того, что это было, и независимо от того что я могла бы попытаться спрятать это. Но я больше не хотела скрывать это от него. Скорее я хотела его понимания. Я хотела, чтобы он предложил мне утешение, или возможно даже спас меня от этого зала. В моем смятении, мне казалось естественным, что я должна была искать у него, такого огромного и отталкивающего, защиты. Он был тем, чьей собственностью я была. Он был моим господином.

И Хендоу кивнул мне, почти незаметно, но он дал мне знак о том, что понял мое состояние! Но потом, указав на меня, он пошевелил пальцем дважды, намекнув, что мне следует отвернуться от него, и заняться своим танцем, и, вернувшись в центр сцены, уделить внимание его клиентам.

Я уже поняла, что мелодия приближалась к своей развязке, и танец пора было завершать. И в кульминации моего выступления, я танцевала беспомощность, красоту и подчинение, отдавая себя всю, как беспомощная рабыня в ошейнике отдает себя в руки и милосердие владельцев.

Эту часть танца я исполняла лежа на полу, под сверкающими глазами мужчин, стиснувших от напряжения кулаки. И вдруг музыка резко оборвалась, и я так и осталась лежать перед ними на спине. Кажется, в наступившей гробовой тишине всем вокруг было слышно мое тяжелое дыхание. Моя грудь то поднималась, то опадала, с трудом втягивая и выталкивая вдруг ставший тугим воздух. Мое тело блестело от покрывавшего кожу пота. Руки лежали вдоль тела ладонями кверху, ноги слегка расставлены, полусогнуты в коленях, правое чуть выше левого. Рабыня, лежащая перед владельцами.

И тут тишина зала взорвалась громоподобным ревом торжества и удовольствия. И тут я по-настоящему испугалась. Мужчины повскакивали на ноги. Рев и крики перешли в бурю аплодисментов. Мужчины, не жалея сил и рук, что есть мочи колотили себя ладонями по плечам и лезли на сцену. Те, кто остались за столами, били кубками по столешницам. Посреди этого хаоса, стояла я, кое-как поднявшаяся на колени, и сжавшаяся в комочек. Я скорее почувствовала, чем увидела, что Хендоу оказался позади меня. Потом, рядом со мной появился и Мирус.

— Назад, — рявкнул на взбудораженную толпу Хендоу. — Все назад!

Какой маленькой и беззащитной казалась я самой себе, среди ног этих мужчин. Мирус и Хендоу, аккуратно сдерживали мужчин, постепенно оттесняя толпу с платформы. Наконец, я решилась выпрямиться и встать на колени так, как это положено.

Мирус взглянул на меня, и я стремительно, страстно и умоляюще прижалась губами к его сандалии.

— Посмотри на меня, — приказал он.

Я испуганно подняла голову. Не захочет ли он наказать меня за то, что я изменила танец?

— Признаться, я не думал, что Ты сможешь сделать лучше, — усмехнулся он. — Я ошибался в тебе.

Я испуганно смотрела на него. Неужели он и вправду рассердился на меня? Что он сейчас сделает? Ударит или пнет?

— Но Ты все сделала отлично, — наконец огласил он свой вердикт. — Я доволен тобой.

Я едва не упала в обморок от облегчения, и с благодарностью в очередной раз прижала губы к его сандалии. Впрочем, невольницу редко наказывают за то, что ее служение оказалось лучше ожидаемого. На самом деле, как я позже узнала, зачастую рабовладельцы поощряют своих женщин быть изобретательными в таких вопросах. Оторвавшись от ноги Мируса, я посмотрела на своего хозяина.

— Твой живот все еще горяч? — спросил меня Хендоу.

— Уже не так, Господин, — ответила я, краснея до корней волос и опуская голову, и не сомневаясь, что он это прекрасно знал.

— Хорошо, — кивнул толстяк, — Тебе стоит начать разогревать его снова.

Услышав его совет, я стала пунцово-красной. Я уставилась в пол между моих коленей, едва способная поверить тому, что услышала. Конечно, ведь он был владельцем этой таверны, а я была всего лишь его имуществом. Вдруг в мои волосы вцепилась огромная пятерня, и подняла мою голову. Последовал рывок, и я взлетела с коленей на ноги.

— Она вам понравилась? — спросил он, обращаясь к толпе.

Большинство мужчин в зале все еще стояли. Кроме меня и остальных рабынь здесь не было ни одной женщины. Женщинам вообще не разрешают заходить в пага-таверну, если, конечно, они не носят ошейники.

— Да! Да! — послышались восторженные мужские крики со всех сторон.

— Ну, тогда поприветствуйте новую танцовщицу моей таверны, — призвал Хендоу.

Это заявление было встречено дружным ревом охрипших мужских глоток, криками энтузиазма, ударами по плечам, и моей неудержимой дрожью.

— И приходите полюбоваться на нее почаще! — пригласил всех Хендоу.

— За это мог бы и не беспокоиться, — ответил за всех задорный мужской голос, тут же поддержанный смехом остальных.

— Но она только одна из многих прекрасных танцовщиц, — продолжил владелец таверны, — и любая из них превосходит ее или, как минимум ей равна!

Честно говоря, в тот момент я усомнилась, что это было правдой.

— Я лично отбирал их, чтобы любой из вас мог найти для себя что-то по вкусу! Приходите почаще в таверну Хендоу, за самой лучшей пагой в Брундизиуме и самыми прекрасными пага-рабынями, самыми распутными шлюхами, отобранными за их соблазнительные прелести и горячие животы!

Я вздрогнула, вспомнив еще одно изречение, «Не все пага-рабыни в таверне — танцовщицы, зато все танцовщицы в таверне — пага-рабыни».

Это заявление Хендоу снова было встречено приветственными криками.

— Лотерея! — вдруг опомнился один из посетителей. — Давайте начинать розыгрыш!

Хендоу кивнул Мирусу, а тот вызвал Айнур в центр танцевальной платформы. Девушка выскочила на цену, неся перед собой медную чашу, заполненную половинками острак.

— Возвращайтесь на свои места! — призвал Хендоу.

Пока мужчины рассаживались по своим местам, Тупита, Сита и Ина подошли ко мне. На этот раз Ина принесла с собою не только плоскую коробку, но также и большое полотенце.

— Сядь, как Ты сидела в прошлый раз, — приказала мне Тупита.

Я немного наклонилась вперед, и уперевшись руками в пол, слегка оторвала колени, отставив правую нога в сторону. Сита сняла с меня пояс с монистами. Тупита занялась ручными и ножными браслетами, снимая их и складывая в коробку Ины.

— Продолжай дорожить своей нелепой девственностью, — проворчала Тупита, — недолго тебе осталась.

— Красно-шелковая шлюха! — сердито бросила я ей, не забыв добавить: — Госпожа.

— Завтра, — криво ухмыльнулась Тупита, — Ты тоже будешь всего лишь красно-шелковой шлюхой.

— Зато, какой Ты была красивой сегодня, — восторженно сказала Ина.

— Спасибо, Госпожа, — поблагодарила я малышку Ину.

Со звоном и блеском монист пояс, только что снятый с меня Ситой был убран в коробку.

Айнур встряхнула чашу с половинками острак, поставила ее перед собой на пол и, погрузив в нее обе руки, принялась перемешивать содержимое. Рабыня раз за разом зарывала кисти рук глубоко в кучу, и поднимала горсти острак снова и снова, каждый раз позволяя им высыпаться обратно в чашу.

Мирус и Хендоу внимательно наблюдали за ее действиями.

Наконец, последний браслет вернулся в коробку. В конце туда отправились нити рабских бус, снятые с моей шеи Ситой.

— Достаточно, — сказал Хендоу.

— Да, Господин, — отозвалась Айнур, моментально закончив перемешивать остраки.

Я задрожала, почувствовав приближение развязки сегодняшней лотереи. Ина, отставив коробку в сторону, принялась промакивать пот все еще покрывавший мое тело после танца.

Внезапно, лишившись последних украшений, я почувствовал себя совершенно голой. Мне не оставили даже бус, чтобы хоть как-то прикрыть себя.

— Дадут ли мне ту белую простыню снова, — поинтересовалась я у Ины.

— Нет, — покачала головой моя подруга, — время белой простыни для тебя осталось позади.

— Но хоть бусы-то мне позволят? — спросила я.

— Нет, — ответила Ина. — Владелец твоего использования, занимаясь с тобой, может их изорвать их.

— Ох, — испуганно выдохнула я.

— Кроме того, тебе же самой не захочется, чтобы что-то стояло между тобой и владельцем твоего использования, когда он сожмет тебя в своих руках, — объяснила девушка.

— Нет, — прошептала я.

— Теперь Ты такая же нагая, как и любая шлюха, — сказала Тупита, подтягивая белую ленточку, свисавшую с моего ошейника, поправляя ее так, чтобы она висела аккуратно и красиво.

Краем глаза я заметила, что Мирус, стоявший у переднего края платформы, вытянул другую ленточку из своего кошеля, красную ленточку. По размеру и форме она ничем не отличалась от белой, которую я носила на своем ошейнике. Владелец моего первого использования, насколько я поняла, лично поменяет ленты, когда закончит со мной. Это будет символом изменения моего статуса, позволяя любому, кто мог бы на меня посмотреть, понять, что я уже «вскрыта». В руке Мирус сжимал бумагу с заключением о моей девственности. Там еще хватало места, куда можно было бы нанести полосу крови, моей крови.

— Кому мы поручим выбрать счастливую остраку? — спросил Хендоу у посетителей.

— Рабыне! — закричал в ответ один из мужчин.

— Пусть выберет рабыня! — поддержал его другой.

— Рабыня! Рабыня! — взорвался криками весь зал.

— Замечательно! — кивнул владелец таверны.

Я застонала, увидев, что Хендоу направился ко мне.

— Пожалуйста, Господин, — взмолилась я.

Но, не обратив на мою мольбу никакого внимания, толстяк вынул из-за пояса полукапюшон, который закрывает голову только до верхней губы, и накинул его мне на голову. Потом ткань натянулась назад, и была закреплена на затылке пряжкой, и для надежности заперта на замок пропущенный сквозь традиционные кольца. Щелчок замка я услышала вполне отчетливо. Теперь я вообще ничего не могла увидеть. В этом отношении подобное приспособление превосходит обычную повязку на глаза, и приближается к полному рабскому капюшону. Хотя полукапюшон обычно расценивается как менее надежный вариант ослепления рабыни, по сравнению с последним, но он куда лучше, чем многие повязки, особенно временные, сделанные практически из того, что попалось под руку. Например, в отличие от большинства повязок на глаза, он вряд ли сдвинется или свалится, даже если с девушкой будут обращаться излишне резко. Зато, наряду с повязками он имеет неоспоримое и привлекательное преимущество перед полным капюшоном, оставляя рот прекрасной пленницы свободным, позволяя ей говорить, пользоваться языком и губами для удовольствия ее господина.

— Пожалуйста, Господин, — прошептала я. — Не заставляйте меня выбирать!

— Ты просишь меня об этом? — уточнил Хендоу, и я сразу представила, как он снимает с пояса свою плеть.

— Нет, Господин! — простонала я.

Мне предстояло выбрать своего собственного насильника!

Я почувствовала, как меня взяли за левую руку, и потащили вперед к тому месту, где стояла медная чаша. Через несколько шагов меня поставили на колени, а мои руки положили на горку острак.

— Продолжай их перемешивать, шлюха, — приказал мне Хендоу.

Покорно, и ничуть не сомневаясь, что мужчины пристально следят за каждым моим движением, я принялась мешать керамические кусочки. Я чувствовала их под своими руками, и знала, что на каждом на них имеется оригинальный номер.

— Засунь руки внутрь, — приказал Хендоу. — Потом подними, сколько влезет в горсти и позволь им просыпаться сквозь пальцы.

Я послушно и старательно выполнила описанную операцию несколько раз.

— Стоп, — остановил меня хозяин, — теперь, выбери одну.

Я повернула лицо почти полностью скрытое под полукапюшоном к нему, точнее в ту сторону, откуда доносился его голос. Мои губы жалобно дрожали. Но я так ничего и не услышала, никакой отсрочки, никакого спасения. Это был не тот мир, в котором ко мне могли проявить снисхождение. Здесь я была рабыней, и это было неискоренимо и реально.

Не опуская головы, хотя я все равно ничего не могла видеть, я погрузила руку в кучу острак и сомкнула пальцы на одной из них. Подняв руку перед собой, я разжала кулак, продемонстрировав лежавший на ладони чей-то выигрыш. Кто-то, скорее всего, Хендоу, забрал невесомый кусочек с моей руки.

— Сто семьдесят семь! — объявил он, и зал наполнился криками добродушного протеста и разочарования.

— Нет! — в отчаянии кричали многие посетители, оказавшиеся неудачниками этим вечером.

— Сто семьдесят семь, — повторил Хендоу.

— Вот! — выкрикнул Мирус. — Вот он!

Должно быть, кто-то в зале встал.

— Поднимите остраку! — крикнул Мирус. — Пусть все увидят ее!

— Она у него! Вот повезло! — донесся голос откуда-то из центра зала.

Со всех сторон слышались стоны разочарования, как настоящего, так и шутливого, смех и аплодисменты.

— Поднимайтесь к нам, Сэр, — пригласил победителя Мирус. — Ваш приз уже заждался победителя.

— Возьми ее хорошенько за меня! — предложил кто-то находившийся на расстоянии нескольких ярдов от меня.

— Во-во, оттрахай ее и за меня тоже! — заржал другой уже ближе.

Я представляла себе, как кто-то из мужчин шел к сцене, как другие расступались перед ним, возможно, хлопая его по плечам и поздравляя его с удачей и провожая аплодисментами.

— Вот, Сэр, — объявил Мирус, стоявший сбоку от меня, — забирайте свой приз.

Сказать, что я была напугана, ничего не сказать. И больше всего пугала неизвестность. Вдруг я задохнулась от удивления и испуга. Я почувствовала, что взлетаю над полом. Полет был недолог. А посадку мягкой не назовешь. Я оказалась на плече мужчины. Очень сильного мужчины, судя по тому, как легко он поднял меня и закинул к себе на плечо.

— Альков Убара в вашем полном распоряжении, — предложил Мирус. — Я принесу туда документ и ленту.

А я беспомощно свисала с плеча мужчины, больно воткнувшегося мне в живот.

— Удачливый слин! — завистливо крикнул мужской голос.

Альков Убара. Мне уже было известно, что это альков, оснащенный богаче остальных множеством цепей и плетей. Я почувствовала, что меня понесли куда-то, наверняка к алькову Убара.

— Заставь ее пищать и вопить! — напутствовал победителя задорный хриплый голос.

Меня несли именно так, как зачастую носят рабынь, головой назад.

— Увы, мои друзья, но в этом деле, только один, может быть первым, — пошутил Хендоу, — но мы вынем еще четырнадцать острак из этой чаши!

Его слова были встречены одобрительным гулом. Честно говоря, я толком не поняла, о чем он говорил. Да и не было мне до этого дела, я беспомощно болталась на плече мужчины.

— А потом, всем пагу за счет заведения! — объявил Хендоу.

Это неожиданное великодушие было встречено таким восторженным ревом, что, наверное, закачались стены таверны.

Мужчина перешагнул через высокий порог алькова, аккуратно уложил меня спиной на мягкие меха.

— Вот свидетельство и лента, — услышала я голос Мируса и шелест бумаги.

По-видимому, Мирус сразу покинул альков, оставив меня наедине с мужчиной. Послышался шелест бумаги отложенной в сторону, потом шорох кожаной занавески алькова, закрытый и застегнутой на пряжку. Насколько мне было известно, внутри такого алькова всегда имелась маленькая лампа, заполненная тарларионовым жиром, обычно на стене, на полке слева от входа. Судя по следующему звуку, мужчина скинул тунику. Я рискнула предположить, что лампа горела, освещая внутреннее пространство алькова. Большинству мужчин нравится свет в таком месте, чтобы они могут видеть, насколько прекрасны их рабыни. Кстати, в таком алькове чувствуешь себя довольно комфортно. Здесь вовсе не тесно и не душно, как можно было предположить. В них присутствует едва различимое, но достаточное движение воздуха, попадающего через зазоры между шторой и дверным проемом и уходящего в неприметные вентиляционные отверстия, сделанные в стенах под потолком. Мне было интересно, был ли альков освещен, и если был, то доволен ли мой временный господин тем, как я выглядела лежа перед ним на мехах.

У меня перехватило дыхание, когда он уселся прямо на меня, поставив колени по обе стороны от моего тела. Никогда прежде ни один мужчина не делал этого. Я не могла даже пошевелиться. Мои руки были схвачены и прижаты по обе стороны от головы. Сухой парный щелчок, холодное прикосновение металла к коже, и я понимаю, что на запястьях сомкнулись рабские браслеты. Непроизвольно я немного дернула руками. Совсем немного, ибо руки почти сразу были остановлены, я была прикована цепью! По телу пробежали мурашки испуга, я вдруг чувствовала себя попавшей в ловушку, впрочем, наверное, я в ней и была. Конечно, прежде, во время моего обучения, меня уже не раз приковывали цепью. Но сейчас-то речь не шла ни о каком обучении! Сделав свое дело мужчина, к моему удивлению, слез с меня, присев, или встав на колени рядом, как мне показалось справа от моего распростертого тела. Меня начала бить крупная неудержимая дрожь. Я чувствовала рядом с собой, сильное мужское тело. Тихонько заскулив и повернувшись на левый бок, стараясь оказаться как можно дальше от него, я сжала колени, так плотно, как только смогла и подтянула их к животу. Но тут же застонала, поскольку поняла, что этим я выставила себя перед ним как рабыню. Я просто не знала, что я могла еще сделать! Казалось, что внезапно все чему меня учили, вылетело из головы, как будто и не было никакого обучения, я ничего не могла вспомнить. Словно почувствовав мое состояние, мужчина взял мои щиколотки в свои руки и отнюдь не нежно, снова вернул меня на спину, а затем развел мои ноги в стороны. Теперь я лежала перед ним, совершенно беспомощная в цепях и темноте капюшона. За все время он не сказал мне ни слова. Молчала и я. Тогда я не понимала причины этого молчания, но, ни он, ни другие так и неузнанные мною в течение этой ночи не проронили ни слова. Потом я узнала, что по традиции Брундизиума моя инициация как пага-рабыни должна была быть выполнена анонимно. Этот обычай диктуют те же соображения, что вовлечены в аналогичное использование капюшонов при оплодотворении племенной рабыни. Все нацелено на препятствование возникновению межличностных отношений, и связанных с этим осложнений. Я услышала, как он снял плеть с крюка на стене. Задрожав, я вцепилась в цепи, идущие от наручников. Как мне не хотелось вновь ощутить ее злое обжигающее прикосновение на моей коже! Но, к моему облегчению, он просто прижал плеть к моим губам. Приподняв голову, я со всей возможной страстью поцеловала его плеть. Только бы мужчина не захотел использовать ее на мне. Моя страсть в этом вопросе, как мне показалось, немного смягчила его, и возможно несколько озадачила. По крайней мере, он, после того как отложил плеть, осторожно и весьма нежно, проверил меня еще раз, и несколько удивленно, но довольно хмыкнул.

— Да, Господин, — прошептала я. — Я — девственница!

Мужчина на некоторое время оставил меня в покое, возможно, встав на колени рядом со мной и задумавшись. Кажется, до последнего момента, несмотря на заверения Хендоу и Мируса, а также осмотр Тамира и его утверждение, он не верил в то, что перед ним действительно девственница. Хотя мне почему-то показалось, что моя невинность была не столь важна для него. Скорее его раздражало то, что, как мне позже стало понятно, я вела себя с ним с робостью девственницы, как он полагал, возможно для того чтобы выторговать для себя некую мягкость в обращении, тогда как, по его мнению, девственницей я не была вовсе. Возможно, успокоенный до некоторой степени моим умиротворяющим поведением в целовании плети, он все же решил не торопиться, и проверить мою невинность, а не просто взять и использовать меня с нетерпением и жадностью настоящего господина не обращая особого внимания на какие-либо препятствия его напору, если таковые вообще имеются.

— Господин? — прошептала я.

К моему удивлению, я почувствовала, как она защелкнул браслет на моей левой лодыжке, но освободил от наручников мои руки. Следующий звук сказал мне, что он отбросил плеть в сторону.

— Господин? — позвала я, и нерешительно встала на колени, потирая запястья.

Наконец, мужчина присев рядом со мной, с чрезвычайной нежностью обхватил меня руками. Я задрожала, на этот раз не от страха, почувствовав его губы на левой стороне моей шеи, чуть выше ошейника.

— Я боюсь, Господин, — срывающимся шепотом призналась я.

Он, как мог, успокоил меня, поцеловав в плечо. Я была благодарна за понимание, но я также чувствовала жар его дыхания, смущавший и тревожащий меня, и силу его рук, прижимавших мое тело к его.

— О, Господин, — всхлипнула я. — Господин!

Одной рукой продолжая поддерживать меня за спину, другой он указал, что я должна немного приподняться, и едва я сделала это, и он просунул свою руку под моими коленями. Затем он легко подхватил меня на руки и осторожно, поддерживая меня его рукой под спину, уложил обратно спиной на меховое покрывало. Я снова лежала перед ним.

Я почувствовала, как его руки приподняли мою правую ногу, оставшуюся свободной от цепей. Следующим ощущением были его губы на сгибе стопы. От неожиданности, я попыталась отдернуть ногу, но сделать это оказалось непросто, его руки, удерживавшие мою правую щиколотку, оказались не менее твердыми, чем стальной браслет на левой. Он, легко погасив мою попытку сопротивления, и продолжая сдерживать мою лодыжку, неторопливо и нежно целовал мою ногу. Я потянула левую ногу к себе, но была сразу остановлена. Тихий звук лязгнувших звеньев цепи и ее натяжение, сообщили мне о той свободе, что была позволена мне господином. Я снова вытянула левую ногу, и подняла ее вверх, испуганная и встревоженная теми эмоциями, что вдруг начали охватывать меня, стоило мне осознать, какие ограничения были наложены на меня этими стальными узами, пленницей которых я теперь была. Конечно, мне не суждено теперь покинуть этот альков без желания на то моего господина, но в моем распоряжении оставалось достаточно пространства, чтобы дергать ногой и беспомощно извиваться в муках страсти или, если мужчина соизволит подтянуть меня поближе к вмурованному в пол кольцу, то обнять его ноги моими.

Его прикосновения и поцелуи, медленно перемещавшиеся все выше и выше, необыкновенно волновали меня. Он был очень нежен.

— О, Господин! — задохнувшись от накативших на меня ощущений, простонала я.

Кожа позади и выше коленного сгиба оказалась чрезвычайно чувствительна. Мужчина был терпелив и осторожен.

— Спасибо, Господин, — срывающимся шепотом поблагодарила я.

Он никуда не торопился, уделив в течение следующей четверти часа все свое внимание другой моей ноге, и воздерживался форсировать события, остановившись на полпути, на внутренней поверхности моих бедер.

— Господин! — разочарованно, с трудом втягивая в себя воздух, вздохнула я.

Оставив на время мои ноги в покое, он начал целовать руки, поочередно лаская то мои ладони, то их тыльные стороны. Потом его губы и язык переместились на внутренние поверхности запястий и предплечий. Прошла еще четверть часа, прежде чем он добрался до моей шеи и снова поцеловал в то же место поверх ошейника, откуда начал изучение моего тела. Затем, медленно, пошел вниз, уделив внимание моим плечам. Я лежала, раскинувшись на мехах, напуганная его действиями, а особенно ощущениями, что они вызывали в моем теле, а также появившимся во мне жутким желанием ответить на его ласку своей. Его горячее дыхание на моем лице подсказало мне, что его губы находятся рядом с моими. Уже не осознавая, что делаю, я потянулась к нему и, приподняв голову, сразу же встретила его губы, поцеловала, робко, застенчиво и благодарно. Поцелуй не продлился долго, и я почувствовал его волосы на своем лице, а губы под моим подбородком.

— О-о-охх, — задохнулась я, оказавшись во власти его губ и языка, всесторонне исследовавших мою шею, и спустившихся ниже. — А-а-ахх.

В действительности, в тот момент, я еще не отвечала ему, или, по крайней мере, не тем откровенным способом, о котором я узнала позже, но как мне показалось, он не возражал против этого, или точнее, в то время, не ожидал от меня чего-то большего. Я думаю, что он на самом деле находил меня красивой. И даже думаю, что его самолюбию льстило, что в его руках оказалась такая рабыня.

Его губы спустились ниже. Поцелуи теперь сосредоточились на моих бедрах и животе, потом, словно поддразнивая меня, мужчина нырнул ниже середины бедер, лаская чувствительную кожу на их внутренней поверхности.

— Господин, — простонала я. — О! О-о-о!

Его руки, его язык, его губы! Невероятно! Внезапно я сама приподняла бедра ему навстречу.

— Господин! — взмолилась я. — Господи-и-ин!

Его большие ладони легли на мою талию, обхватывая меня и удерживая мое тело на весу в паре дюймов над мехами. Его большие пальцы сжали мою талию с боков, войдя довольно глубоко в стороны моего живота, но, не причинив при этом мне боли. Они словно зафиксировали меня в нужном ему месте и положении. Я чувствовала его силу. И нечего было даже думать о том, чтобы вырваться из его власти.

— Господи-и-иннн! — умоляла я.

Именно в тот момент я окончательно осознала, что принадлежала своему ошейнику, и в этом не могло быть никаких сомнений. И, несомненно, он ожидал именно в этого момента.

— Ой! — вздрогнула я испуганно.

На мгновение напряглась, ожидая неизбежного.

— Ой, — тихонько пискнула я.

Как он был силен!

— О-о-ох! — выдохнула я, облегченно расслабляясь.

Он замер крепко удерживая мое тело. Нежный поцелуй накрыл мои губы, погасив рвущийся наружу стон.

— Это произошло, — прошептала я. — Это сделано со мной!

Он снова поцеловал меня.

Какая я все-таки дура, подумала я, какой глупой он, наверное, меня считает. Конечно же, это было сделано! Этот и должно было быть сделано! Он сам это сделал!

Да, я ощутила как разоралась та ткань, вокруг которой возведено столько условностей и традиций, открывая путь внутрь моего тела, но я не почувствовала ожидаемой боли. Да, я ждала, что вот сейчас будет больно. Но этого не случилось!

— Я — более не особенная, — прошептала я. — Я — теперь всего лишь еще одна девушка таверны.

Веселый смех был мне ответом.

Какой незначительной мелочью это было! Это было ничем! Какой нелепостью теперь казалось мне все то, что люди понасочиняли об этом никчемном кусочке кожи. Конечно, я знала, что для некоторых женщин подобный процесс был далеко не так прост. И была довольна, что в моем случае все произошло так быстро, так просто и так безболезненно.

Он поцеловал меня снова. Я была вскрыта. Он открыл меня для использования мужчин. Я стала «красным шелком»! И я все еще была заперта в его объятиях. Я чувствовала его власть и его нетерпение. Наконец, он начал использовать меня.

— Господи-и-ин! — задохнулась я.

Возможно, его терпение подходило концу, или, возможно, он решил, что достаточно долго ждал, или же внезапно нашел меня слишком красивой, чтобы сопротивляться своему желанию. Я не могла сказать это наверняка, но с этого момента он начал использовать меня для своего удовольствия, практически не обращая внимания на мои чувства, и не заботясь о моем комфорте.

Я вцепилась в него, пораженная его напором и страстью. Возможно, это было просто еще одним добрым делом с его стороны, и он решил напомнить мне о моем статусе, о том, что я носила ошейник, что я была ничем, всего лишь рабыней. Для меня это так и осталось тайной.

— Да, Господин! — прошептала я, полностью отдаваясь его ритму и силе.

Подозреваю, что была не первой девушкой, которую вскрыл этот мужчина. В тот момент мне было трудно, если не невозможно понять, и я поняла это много позже, что он сделал это со мной с учетом тех серьезных ограничений, что сдерживали мою способность ответить на его страсть, ибо я еще не ощутила себя полностью жертвой беспомощных рабских потребностей.

— Господи-и-ин! — вдруг вскрикнула я, отчаянно вцепившись в его плечи.

Мои ноги задергались сами собой. Загремела цепь на моей левой щиколотке. Чем еще можем мы быть, если не вместилищем удовольствий для таких зверей как он, вдруг подумалось мне. Безусловно, рабыня должна быть готова к тому, что иногда ее могут использовать совершенно односторонне. Эта особенность сопутствует ее статусу. В конце концов, она всего лишь рабыня. И что интересно, большинство рабынь приветствует это, поскольку зачастую они дорожат своей неволей больше чем своей жизнью, ибо они знают, что без этого, и тому подобных условий, они не смогут быть истинными рабынями. Даже такое обслуживание, как это ни парадоксально, они находят возбуждающим и приносящим удовлетворение. Тем более что после того, как женщина пробыла в рабстве какое-то время, ей трудно не стать отзывчивой на любое прикосновение мужчины. Таким образом, девушка зачастую благодарна уже за прикосновение своего владельца, и готова кричать от удовольствия при ее использовании, даже когда он ни в малейшей степени не интересуется ее ощущениями. Это — часть ее рабской беспомощности, быть пленницей своих рабских потребностей.

— Ага, — заинтересованно протянул он.

Как могла я по настоящему ответить ему, этому самцу, только что открывшему меня в алькове гореанской таверны, этому монстру, несколько минут назад сделавшему меня рабыней красного шелка!

— О-о-о, Господи-и-ин! — пораженно простонала я.

О, я знала, что он был очень терпелив и достаточно добр со мной. Ведь он мог заковать меня в кандалы и просто порвать меня, вскрыв по-быстрому, что ему чувства какой-то рабыни, но он так не сделал. И я был благодарна ему за это. Но тогда, что он делал со мной теперь? Что происходило во мне, что за эмоции начали захлестывать меня? Безусловно, гораздо позже я поняла, что это было только начало настоящих эмоций, немногим более чем намек на них, но даже в этом случае, в те мгновения я не знала, как мне пережить эти ощущения. Что-то случилось со мной в тот момент, показавшееся мне неправдоподобно, непередаваемо восхитительным, и совершенно отличным, от его простого интимного внимания оказанного мне раннее. Я вдруг ощутила нечто внутри меня, нечто разгоревшееся в глубине моего живота, и теперь казалось охватывавшее мое тело целиком, неясно намекавшее на что-то другое, на существование других эмоций и чувств, ведших напрямую к моей полной капитуляции и подчинению. Мне хотелось поскорее выкинуть из головы и забыть даже мысль об этих ощущениях.

— Ага! — снова повторил мужчина.

Я уже не могла контролировать движения моего тела, или того, что управляло им в тот момент!

У всех нас одна судьба, быть покоренными и завоеванными, подумала я в то мгновение. Иначе мы просто не сможем быть самими собой!

Зарыдав, я попыталась оттолкнуть от себя мужское тело. Но он лишь еще сильнее прижал меня к себе. Я боролась, а мои бедра двигались в такт движением мужчины.

Он рассмеялся. Как же я ненавидела его!

— Что мужчины хотят сделать со мной? — в отчаянии спросила я. — Кого они хотят сделать из меня?

Он не ответил, лишь замерев, провел пальцем по моему горлу рядом с ошейником, а потом прижал руку к моему левому бедру. Внезапно, меня осенило, это же то самое место, где мне выжгли клеймо.

— Я уже — рабыня, — прорыдала я, — рабыня полностью!

Ответом мне был его приглушенный смех, заставивший вздрогнуть. Похоже, с его точки зрения, я еще даже не начала изучать свое рабство.

— Ой, — тоненько пискнула я, в ответ на возобновление его движений, давших мне понять, что предоставленная мне недолгая отсрочка моего использования закончилась.

Там, в алькове, мне было трудно с полной ясностью осознать цельность моих переживаний, хотя и сильно ограниченных, насколько я понимаю теперь. Но, и я в этом уверена, он понял в это уже тогда, что это было для меня немногим больше, чем первый намек на то, как вскоре я буду подчиняться и принадлежать мужчинам. Но даже этот намек, даже этот первый опыт стал для меня потрясением, удивительным и цельным.

Есть нечто, чего как мне кажется, многие мужчины недопонимают. А именно того, что цельность сексуальных переживаний женщины, значительно глубже и шире, чем об этом можно подумать. Эта цельность гораздо прекрасней и сложнее, чем это видится на первый взгляд. У женской сексуальности множество контекстов, и не стоит рассматривать ее только в контексте всего лишь искусной стимуляции кожных покровов. Если бы это было так, я, например, никогда не соблазнилась бы очарованием этнического танца. Конечно, там, в алькове гореанской таверны, в тех условиях, когда он свободен, а я прикованная за ногу рабыня с клеймом на бедре и ошейником на горле, обязанная под страхом наказания подчиняться и повиноваться, был один из таких ее контекстов, причем один из самых полных, самых тотальных. В действительности, сама ситуация неволи и является именно таким контекстом.

— О-о-ой! — вскрикнула я.

Кроме того, я не могла поверить, как крепко он меня держал. Насколько же мы беспомощны перед мужчинами!

— О-о-охх, — задохнулась я, впервые почувствовав, как нечто властное и значительное было вброшено внутрь меня, казалось, заполняя мое беспомощно удерживаемое тело мужским триумфом. Каким драгоценным внезапно показалась мне это вещество. Мы не могли вырабатывать этого. Мы могли только получать это от мужчин. У меня не было ни малейших сомнений, что не напои они меня рабским вином, в руках такого мужчины я забеременела бы с первого раза. Как смогло бы мое тело сопротивляться такому потоку семени? Впрочем, я знала, что как раз этого мне можно было бы бояться или, наоборот, надеяться на это в последнюю очередь. Теперь мое оплодотворение больше не было моим желанием. Все могло произойти только в соответствии с желанием рабовладельцев. Этот процесс отныне находился под полным контролем, управлением и регулированием, таким же тщательным, как и для любого другого домашнего животного, являющегося чьей-то собственностью. Мне нечего было бояться беременности, пока данный вопрос не будет решен моим хозяином.

Я отчаянно вцепилась во владельца моего использования. Я не хотела, чтобы он сейчас взял и вышел из меня, только не сейчас. И сразу же меня охватили страх и раздражение. С какой небрежностью, с каким высокомерием, он вбросил в меня свое семя! А я должна терпеть такое просто потому, что ему это понравилось! Как он держал меня! А потом взял и освободился от этого внутрь меня! Какое высокомерие, Какая дерзость! Он же не спросил моего разрешения. Он просто взял меня так, как могла бы быть взята любая рабыня! Разве он не знал, что я была с Земли? Он что решил, что я была всего лишь какой-то гореанкой? Но раздражение быстро вспыхнуло и мгновенно погасло. Я вспомнила, что здесь мое место было, возможно, даже ниже, чем у любой из гореанских женщин, и, в лучшем случае, я была только одной из шлюх в ошейниках.

— Пожалуйста, не оставляйте меня, Господин, — тихонько всхлипнув попросила я. — Останьтесь во мне, пожалуйста. Держите меня.

И мужчина еще какое-то время держал меня в своих объятиях.

Я вовсе не был недовольна тем, что была женщиной. Это было именно тем, чем я бы хотела быть, если меня окружали такие мужчины.

Я цеплялась за него, как утопающий за соломинку.

— Спасибо, Господин, — благодарно прошептала я, в ответ на его поцелуй.

Если бы не его горячее тело, какой одинокой почувствовала бы себя я в темноте рабского капюшона. По сути, наверное, мне следовало радоваться тому, что мне закрыли глаза. В противном случае, я, скорее всего, влюбилась бы в этого мужчину. А ведь согласно желанию рабовладельцев, я не могла относиться к нему как женщина к мужчине, а только так, как женщина относится к любому другому мужчине или мужчинам.

Снаружи доносился обычный шум таверны. Я знала, что теперь стала пага-рабыней красного шелка. Я расслышала звон рабских колокольчиков, тех, что иногда повязывают на щиколотки, запястья или ошейники рабынь. Возможно, те, которые я услышала, были повязаны на точеных лодыжках Тупиты или Ситы.

Я еще сильнее прижалась к нему. Меня переполняла тревога. Этот мужчина заставил меня начать воспринимать такие эмоции, хотя, несомненно, и то, что теперь я уже была готова к ним, которые тревожили меня, эмоции, которые говорили о моей женской беспомощности, той женской беспомощности, что могла последовать за такими ощущениями, и возможно даже стать их следствием. И приближение этой интригующей захватывающей беспомощности я уже смутно ощущала в себе и ужасно ее боясь, одновременно отчаянно жаждала ее.

Наконец, он оттолкнул меня. Я осталась лежать во тьме и одиночестве рабского капюшона. Пришло ощущение чего-то мокрого и прохладного на левом бедре. Я не замечала этого прежде, но теперь почувствовала и поняла, чем именно это должно было быть. Я не решилась прикоснуться к этому.

Судя по шороху, он оделся. Но не ушел сразу, как можно было предположить, а вернулся и присел подле меня. Я почувствовала, что как его палец прикоснулся к внутренней поверхности моего левого бедра. Потом послышался шелест бумаги, по-видимому, он вытер палец о заключение, о моей бывшей невинности. Затем мужчина опять провел пальцем по моему бедру и поднес его к моим губам.

— Да, Господин, — пробормотала я, покорно облизывая его пальцы, покрытые моими потом, смазкой и девственной кровью.

Таким образом, с разрешения владельца моего использования, я попробовала плоды своего собственного первого взятия. Следы тех же плодов теперь остались и на бумаге с заключением, по-видимому, в месте специально для этого оставленном.

Почувствовав, что он встал, поднялась и я, встав на колени перед владельцем моего первого использования, протянув к нему свою руку.

Он был добр ко мне. Он был терпелив и нежен со мной. Он был аккуратен настолько, что даже в момент разрыва той хрупкой ткани, в момент моего вскрытия я не почувствовала боли. Дотронувшись до него рукой, я провела ладонью вниз по его телу, и, нащупав его ноги, склонилась перед ним и поцеловала их.

— Спасибо, Господин, — поблагодарила я так и оставшегося неизвестным мужчину.

Снаружи послушался женский крик, заставивший меня задрожать. Какая-то рабыня кричала от удовольствия. Возможно, ее использовали, просто бросив на один из столов, возможно, прямо в луже пролитой паги.

— Не оставляйте меня, — попросил я, подняв скрытую под капюшоном голову к нему. — Останьтесь со мной!

Ответа я не дождалась. Конечно, все как того и требуют обычаи Брундизиума, и некоторых других городов. Рабыня во время своего первого взятия не должна ни видеть, ни слышать того, кто с ней это сделал.

Вдруг я услышала подобный выстрелу хлопок рабской плети, донесшийся из-за кожаного занавеса, и последовавший за этим крик боли. Женский крик, совсем рядом!

— Мы идем в альков, рабыня! — послышался грубый мужской голос.

— Да, Господин! — выкрикнула девушка.

Это была Сита. Судя по бренчанию рабских колокольчиков, сейчас ее, спотыкающуюся, тащили к алькову. Скорее всего, как это принято мужчина держал голову Ситу за волосы у своего бедра, согнув женщину в поясе.

— Да, Господин! — слышался ее плаксивый удаляющийся голос. — Да, Господин!

— Пожалуйста, — испуганно попросила я. — Пожалуйста!

Он, молча, возвышался надо мной стоящей на коленях.

— Пожалуйста, Господи-и-ин, — плаксиво простонала я, пытаясь вызвать в нем жалость.

Он был добр со мной. Почему-то на этом основании мне тогда показалось возможным, что он мог бы оказаться таким же уступчивым, как мужчины знакомые мне по прежней жизни на Земле, и что я смогла бы управлять им. Какой же я была дурой! Как можно было забыть о том, что я стояла на коленях перед гореанином?

— Пожалуйста, Господин! — уже увереннее попросила я.

Его ответ был единственно для него возможным в такой ситуации. Пощечина отбросила меня на бок. Пораженная и все еще не верящая в случившееся, я попыталась отползти подальше от него, но остановленная цепью, свернулась в позу эмбриона, с ужасом ожидая следующего удара. Удара не последовало, мужчина перевернул меня спиной на меха и, как это было прежде, когда мы только вошли в альков, накинул на мои руки рабские браслеты. После этого он все же освободил мою левую ногу.

Во рту появился привкус крови, похоже, он разбил мне губу.

— Господин? — всхлипнула я, на этот раз ничего у него не прося.

Теперь-то я понимала, что у меня не было ни единого шанса остановить его. А теперь, будучи прикованной цепями и подавно. Мужчина присел рядом со мной и сделал последнее, что ему оставалось со мной сделать. Я почувствовала, как он забрал белую шелковую ленту с моего ошейника, а через мгновение закрепил на ее месте другую, несомненно, такую же шелковую ленту, но уже красного цвета, ту самую, что передал ему Мирус.

Он задержался еще на немного около меня. Я потянула руки, запертые в наручниках. Я была абсолютно беспомощна. Я почувствовала холодную полоску на моем бедре. Тонкая струйка жидкости скатилась по коже. Была это кровь или что-то другое, я не знала. Мужчина окунул в нее палец и небрежно написал «Кеф» на моем животе, первую букву слова «Кейджера». Наконец, он встал и бросил плеть поперек моего тела.

— Господин! — всхлипнула я. — Простите меня, если я вызвала ваше неудовольствие, Господин! Пожалуйста, простите меня!

Тяжелый пинок в бок заставил меня дернуться и заплакать. Следующим звуком, который я услышала, был откинутый кожаный занавес и удаляющиеся шаги мужчины. Я была оставлена в алькове.

— Господин! — крикнула я ему вслед. — Господин!

Я попыталась подняться, но, цепи на моих руках вернули меня на место. Я вытянулась на мехах, чувствуя себя совершенно одинокой, покинутой и несчастной. Он был добр ко мне, и чем я его отблагодарила за это? Первое же, что я попыталась сделать, была попытка обмануть его, заставив плясать под мою дудку. За это я была наказана оплеухой и прикована цепью. А еще он бросил на меня плеть, и пнул, продемонстрировав тем самым свое презрение ко мне, пойманной на попытке манипулировать им рабыне. И вот теперь он ушел, оставив меня одну. Я застонала. Какой же я была дурой! Ведь он гореанин! Я что забыла, кто из нас был рабыней, а кто хозяином? Возможно, он бросил на меня плеть, чтобы напомнить мне о том, что именно я являлась объектом ее приложения. Или, может быть, он дал этим сигнал моему владельцу или его служащим, пришедшим за мной, что за минимальную мою провинность или за неудовольствие мной я должна быть жестоко выпорота. И все же сам он эту плеть использовать не стал. Возможно, это было еще одними доказательствами его доброты или его понимания и терпения в отношении меня, признания того, что я все еще была ничем, всего лишь новообращенной рабыней, наивной и неосведомленной относительно суровости той неволи, в которой мне предстояло теперь выживать. В конце концов, если бы я рассердила его сильнее, то можно было не сомневаться, что он сам бы не преминул использовать плеть, дав выход своему раздражению. Как бы то ни было, покидая меня, он уходил довольным. Признаться, в голову закралась пугающая меня мысль, что если так случится, и он снова захочет использовать меня в будущем, то он будет беспощаден со мной, рассматривая меня как глупую и не заслуживающую снисхождения шлюху с Земли, впрочем, которой я и была.

— Господин? — встрепенулась я.

Я услышала шуршание отодвигаемого занавеса.

— Господин! — воскликнула я ликующе. — Господин?

Но в следующий момент я почувствовала, как на мои щиколотки легли сильные мужские ладони, и мои ноги оказались разведены широко в стороны.

— Ой! — вскрикнула я, когда мужчина вдруг резко, легко глубоко проник в меня.

Я замерла. Это был не тот же самый мужчина! Я не смела даже пошевелиться, раздавленная тяжелым сильным телом.

Наконец, мужчина издал громкий, почти звериный крик.

— Господин? — окликнула я его.

Этот был сильно возбужден мною, настолько сильно, что сама я теперь едва могла шевелить конечностями.

— Ну давай же, танцуй, — презрительно бросила Тупита, очевидно от входа в альков.

Ее слова тут же потонули в мужском смехе. До меня вдруг дошло, что занавес все это время не был задернут!

— Он хочет, чтобы Ты станцевала для него, рабыня, — рассмеялась Тупита. — Ты же танцовщица. Давай, танцуй.

Я застонала от унижения.

— Вы видите «Кеф» на ее животе, Господин? — поинтересовалась Тупита.

— Трудно его не заметить, — усмехнулся мужчина.

— Там ему самое место, — сказала она.

— Это точно, — согласился с ней кто-то из мужчин, похоже столпившихся на пороге алькова.

— А знаешь Дорин, шелковая лента на твоем ошейнике теперь красная, — сообщила мне Тупита. — Ты случайно не знаешь, что это может означать?

— То, что я стала рабыней красного шелка, Госпожа, — ответила я.

— Вот именно, — усмехнулась Тупита.

— Прошу вас, закройте занавес, Госпожа! — взмолилась я.

— С чего бы это? — осведомилась Тупита. — Ты что, вспомнила про скромность?

— Нет, Госпожа, — заплакала я. — Рабыням не позволена скромность.

— Теперь Дорин, Ты всего лишь шлюха красного шелка, — сказала она, — И Ты в этом плане ничем не отличаешься от всех нас!

— Да, Госпожа, — признала я.

— И советую тебе не забывать об этом, — выплюнула Тупита.

— Да, Госпожа, — отозвалась я, по смех столпившихся там мужчин.

— Слышишь удары? — спросила меня Тупита.

— Ну, свои-то удары она уже получила, — сказал мужчина, и альков снова наполнился веселым хохотом.

— Прислушайся, — велела мне она.

Да, до меня, действительно, донеслись звуки ударов. Было впечатление, что где-то вдалеке, возможно где-то на улице перед таверной стучали молотом по стене.

— Ну что, слышишь? — уточнила рабыня.

— Да, Госпожа, — озадаченно ответила я.

— А знаешь, что это за стук?

— Нет, Госпожа.

— Это — бумагу с заключением о твоей девственности вместе с белой лентой прибивают к стене перед входом в таверну, — давясь смехом, поведала мне она. — Теперь она будет висеть там вместе с моей, Ситы и бумагами некоторых других девушек.

— Вот только бумаги Ингер там нет, — заметил кто-то из мужчин.

— Это точно, — рассмеялась Тупита, поддержанная смехом нескольких мужских глоток.

Ингер, чрезвычайно чувственная девушка, была родом с далекого острова Скьерн. Она попалась в руки пиратов из Торвальдслэнда, а они редко довозят девушек до невольничьего рынка девственницами.

— И кстати, Тебе повезло, что я не мужчина, не так ли? — усмехнулась Тупита.

— Госпожа? — не поняла я.

— В случае с мужчиной, повторение команды обычно является причиной для наказания, — пояснила старшая рабыня.

— Команды, Госпожа? — испуганно переспросила я.

— Вот именно, что команды, — сказала Тупита.

Для меня уже давно не было секретом, что издевательство надо мной для Тупиты было своего рода спортом или развлечением. Но также я не забывала, что она запросто могла избить меня завтра в рабской зоне. Как у старшей рабыни у нее была такая привилегия. А мне совсем не хотелось, чтобы она выпорола меня плетью, обожгла стрекалом, или приказала другим девушкам, уложив меня на живот, привязать за щиколотки к низкому брусу пятками вверх, чтобы затем лично отхлестать мои стопы гибкой плоской палкой. Мало того, что это очень болезненно, так после этого еще и трудно ходить.

— Но какой команды? — спросила я.

— Команды танцевать, — засмеялась Тупита.

— Госпожа, но я же прикована цепью! — попыталась объяснить я. — Как я могу танцевать!

— Танцуй, — приказал мужской голос от входа, а тот, что лежал на мне, беспомощной пленницей чьих рук я была, даже хрюкнул от удовольствия.

Теперь мне приказал мужчина, и повиноваться следовало немедленно или, по крайней мере, приложить все возможные усилия, чтобы повиноваться. Если мужчине придется повторить команду то, как уже было сказано, рабыня должна быть наказана. Однако если девушка по той или иной причине думает, что возможно команда была отдана, например, по невнимательности или по ошибке, или что владелец мог бы передумать, она могла бы, скажем, попросить или переспросить. Конечно, если она уверена относительно умысла и серьезности команды, если, например, ее спросили, должна ли команда быть повторена дважды, то в такой ситуации она даже не заикнется о пересмотре приказа. Но если она переспросит с уважением, и очевидно, что это не ее женская хитрость, а действительно не понятая или не услышанная команда или она боится, что, возможно, не расслышала ее правильно, то обычно ей не возбраняется уточнить вопрос, и зачастую избежать порки. В таких случаях повторение команды не расценивается как серьезная причина для наказания. Девушку вообще редко наказывают за то, что она попыталась быть приятной, по крайней мере, в первый раз. Однако если ее усилия раз за разом терпят неудачу, то это становится поводом для другого разговора. В таких случаях плеть становится абсолютным и великолепным корректирующим инструментом улучшения женского поведения.

Как же мне не хотелось двигаться в тот момент. Он находился внутри меня! Но я была рабыней, и должна была повиноваться.

— Ты неплохо извиваешься, Дорин, — заявила Тупита, прыская от смеха.

— Все сюда, смотрите, как рабыня танцует! — закричал мужчина от входа.

— Не останавливайся, шлюха, — предупредила Тупита.

Я застонала. Я не хотела двигаться, ведь на мне и во мне по-прежнему был мужчина! Но приказ был отдан, и теперь у меня не оставалось выбора, я двигалась. Мужчина на мне просто замер, наслаждаясь процессом. Именно я, рабыня, должна была приложить все усилия! И я крутила бедрами и извивалась под ним. И через некоторое очень недолгое время, к моему ужасу, я вдруг осознала, что начала возбуждаться.

Я захныкала от обиды.

— Вы только посмотрите, — крикну кто-то. — Она разогревается!

Я кожей чувствовала взгляды мужчин, толпившихся перед входом в альков.

— Нет! — всхлипнула я.

Я была женщиной Земли. Я должна оставаться холодной! Я не должна быть «горячей»! Но сразу пришло осознание того, что я больше не женщина Земли. Теперь я всего лишь гореанская рабыня.

— Давай, давай, ублажай его, — подбадривала меня Тупита.

— Да, Госпожа! — глотая, слезы ответила я. — Да, Госпожа!

— Айи-и-и! — завыл державший меня не хуже любой цепи самец.

Никто не делает тайны из того, что техники этнического танца, благодаря своеобразным движениям бедер и тренировкам по управлению мышцами живота и прочим особенностям, находят восхитительное применение в сексе. Стоит ли удивляться, что эмиры, паши и калифы в течение многих столетий требовали от своих наложниц и рабынь заниматься именно этим видом танца. Кроме того, эти танцы возбуждают и саму женщину, поскольку она не может не понимать, что одета как рабыня, выставлена на показ как рабыня и должна танцевать как рабыня. А позже, конечно, если она — действительно рабыня, она должна удовлетворить, причем многократно, ту страсть что она пробудила в мужчине своим танцем. Если хотите, чтобы женщина стала мечтой об удовольствии для мужчины, просто позвольте ей заниматься этим видом танцев.

— А-а-ай, А-а-аргх! — уже начал задыхаться мужчина, лежавший на мне.

Я и сама уже начала чувствовать невероятные эмоции, которых я еще никогда прежде не испытывала, и которых полностью не могла понять. Но в тот раз мне не хватило времени на то, чтобы окончательно осознать, что именно со мной происходило. Он вдруг вцепился в мои бедра так, что я едва могла шевелить ими, а не то что «танцевать», и, подтянув меня вплотную к себе и издав животный рык, бушующей волной выплеснул в меня накопленную страсть. А потом он просто встал и ушел, изобразив напоследок нечто вроде одобрительного причмокивания губам. Признаться, я испугалась, что после общения с ним на моей коже останутся синяки.

— Господин? — спросила я, удивленная тем, что он оставил меня так скоро.

— Я! Я следующий! — объявил радостный мужской голос.

И снова мои ноги схватили за щиколотки и развели в стороны. От порога донесся довольный смех Тупиты.

— Ой! — только и смогла произнести я, будучи решительно взятой новым клиентом таверны.

— Танцуй, — скомандовала Тупита.

Внезапно, в памяти всплыло, что в тот момент, когда первый владелец моего использования уносил меня на плече со сцены в альков, Хендоу объявил, что будут выбраны, еще четырнадцать острак!

— Танцуй давай! — издевательски засмеялась Тупита.

И я начала свой следующий танец.

Судя по всему, дело шло к рассвету. Я осталась в алькове одна. Теперь я лежала на животе, мои руки, были прикованы к кольцам в полу по обе стороны от головы. Один из мужчин, когда я еще лежала на спине, приковал меня за левую ногу, а потом, освободив от наручников, связал мне руки за спиной. Ему захотелось, чтобы я уселась на него верхом, и «станцевала» для него в такой позе. Закончив, он, молча, как и все до него, вышел из алькова, оставив меня лежащей на боку стороне. Именно следующий после него, развязав меня, уложил на живот и приковал мои запястья по сторонам головы, почти так же, как это сделал самый первый, и как я пролежала большую часть ночи, только теперь я оказалась спиной вверх. Лишь закончив с руками, он снял браслет с моей левой лодыжки.

Я потеряла счет прошедших через меня мужчинам, но, можно было не сомневаться, что их было, считая первого владельца моего использования, пятнадцать. Все кому посчастливилось купить выигрышные остраки.

Было тихо. Снаружи, из таверны не доносилось ни звука.

Я не могла сказать, был ли занавес на входе закрыт моим последним посетителем, когда он уходил или же он оставил его открытым.

Я лежала одна, в алькове, на животе, с прикованными к полу руками.

Девственность прежней Дорин Уильямсон, разыгранная в лотерею, осталась в прошлом. В пролом же осталось и ее первое использование. Уверена, что Тэйбар, поймавший меня на Земле и доставивший сюда, чтобы сделать рабыней, может быть доволен. Не сомневаюсь, ему доставит удовольствие известие о том, что его «современную женщину» научили тому, что значит ее пол на Горе.

Немного поерзала животом по мехам попытавшись унять зуд в том месте, где моей же кровью был выведен «Кеф». Цепи что шли от браслетов к кольцам, я зажала в ладонях.

Да, подумала я, этой ночью мне преподали нечто такое о моем поле, чего я до сих пор не подозревала. Я поморщилась, кажется, после использования мужчинам, от меня воняло их и своими выделениями.

Тупита поведала мне, что снаружи, на фасаде таверны, вместе с другими такими же, теперь красуется прибитый к стене, лист бумаги с заключением о моей невинности и отметкой о его аннулировании, сделанной моей же собственной девственной кровью и белая ленточка, которая была на моем ошейнике в начале вечера.

Теперь, насколько я понимала, мой ошейник был украшен другой лентой, красной. Отныне, я была «рабыней красного шелка».

Интересно, спрашивала я себя, что подумали бы обо мне мужчины, работавшие вместе со мной в библиотеке. Интересно, воспользовались бы они ситуацией, употребив меня в целях своего удовольствия? В конце концов, это было бы их право. Ведь я теперь была рабыней.

Я лежала в тишине алькова. Зато внутри меня не было ни тишины, ни спокойствия.

Я пыталась собрать свои чувства и разобраться в них. Я была смущена, сбита с толку. Первый мужчина, в целом, был очень нежен и чуток со мной. Думаю, что за это, я теперь всегда буду вспоминать о нем с чувством благодарности. Все же, он вполне мог обращаться со мной иначе, ведь я для него была ничем, всего лишь шлюхой в ошейнике, девственность, которой он выиграл в лотерею. Конечно, после того, как он лишил меня девственности, он стал относиться ко мне с куда меньшей любезностью и терпением. В его руках, у меня появились первые подлинные намеки того, что означало быть рабыней в руках мужчины. Под вторым мужчиной я только начала чувствовать приближение невероятных ощущений, но он оказался слишком нетерпеливым в получении своих собственных удовольствий. Не дав мне познать того, что уже накатывало на меня, он вцепился в мои бедра и, удерживая их в своих руках, воспользовался моим телом в качестве беспомощного сосуда для его удовольствия. Он просто использовал меня и ушел. Такое использование, да еще и на виду у всех желающих, в том числе и Тупиты, недвусмысленно дало мне понять значение стального кольца на моей шее. Мимолетное чувство стыда, также быстро исчезло, как и появилось, стоило мне вспомнить, что теперь я была рабыней, для которой такие чувства под запретом. Более того, хотя те невероятные эмоции и не успели захватить мое тело целиком, зато они подготовили меня к следующему мужчине, благодаря чему я еще более страстно, чем мне, возможно, теперь хотелось бы вспоминать, «танцевала» для него. Беспомощная в цепях и рабском капюшоне, оставленная практически один на один с моими ощущениями, я вдруг обнаружила свою сексуальность, глубинную сексуальность используемой женщины. Безусловно, как я поняла позже, это было только нечто похожее на начало ответа мужчине. В тот момент, когда в альков вошел четвертый мужчина, и еще ничего не делая, даже не трогая меня, стоял надо мной, я фактически потянулась к нему животом, словно прося его об использовании. Ответом мне был мужской смех. Смущенная и оскорбленная до глубины души, я упала обратно на меха, снова охваченная стыдом, доставшимся мне от гротескного антисексуального Земного воспитания, в котором в заслугу женщине ставится отсутствие у нее глубоких сексуальных потребностей, в то время как любой признак их наличия или даже простое проявление интереса к противоположному полу, считается угрозой для свободы личности и порицается. Но если я действительно хотела мужских прикосновений, почему я не могла попросить его или попросить о нем? Что еще мне оставалось делать, мне рабыне? Кроме того, раз уж мои потребности и интересы, а также невероятная глубина и мощь моих желаний доказали, что я был «ничтожеством» и не имеющей «достоинств», тогда чего мне стыдиться! И пусть я теперь считалась «ничего не стоящей», зато мужчины готовы были платить за меня большие деньги! Я была ничтожеством, потому что я была всего лишь имуществом! Я была ничтожеством, потому что я была невольницей! Я была ничтожеством, потому что я относилась к тому виду женщин, которых можно было выставить на прилавок и продать как простой товар в магазине! Я была ничтожеством, потому что теперь я относилась к категории находящегося в собственности домашнего животного! Конечно, у меня не было и не могло быть «достоинства»! Я оказалась вне «ценности» и «достоинства» тех видов, что касались свободных людей. Я была всего лишь рабыней! Но таким образом, у меня появлялась иная свобода. Теперь я была свободна жалобно просить о прикосновении и использовании, быть непристойной и сексуальной, и любить так, как я того желала! У меня не было ничего, что нужно было бы скрывать, ничего, что требовалось бы держать в секрете. Я принадлежала своему владельцу, вся я, целиком, со всеми моим мыслям, моей любовью, моим телом, всем, чем я была и могла быть!

Да, в тот момент, на какое-то мгновение, упав на меха, я была готова стенать от стыда. Но стоило мужчине присесть около меня и несколькими искусными невероятными прикосновениями зажечь, а потом и взять меня, причем, не обращая никакого внимания на мои чувства, я начала подпрыгивать и извиваться под ним. Именно тогда до меня дошло, что смеялся он надо мной не потому, что он получал удовольствие от того, что унижал меня Земную женщину, а потому что он был удивлен моей очевидной готовностью, необычной в такой сырой рабыне. Я поняла, что эта готовность и отзывчивость, исходящие от новообращенной клейменой шлюхи, действительно должна была удивить его. Войдя же в меня, я уверена, он сполна получил свое удовольствие.

Лежа на мехах в тишине алькова я пыталась разобраться в своих чувствах. Несомненно, до некоторой степени, то воспитание, которое я получила на Земле, пыталось бороться с теми свободами, что мне давала неволя. Действительно, некоторые женщины пытаются внести фригидность своей прошлой свободы в неволю, но плеть очень быстро выбивает из них эту дурь. Им незамедлительно дают понять, что теперь они относятся к иному виду женщин, и после того как они выясняют, что никакого другого выбора им не оставили, женщины нетерпеливо и с благодарностью уступают своему рабству. Как нетрудно заметить некоторые из «свобод неволи», в некотором смысле, также являются и «потребностями неволи». Например, мало того, что женщина отныне свободна полностью открыть себя для восхищения мужчин, быть цельной, чувствовать так глубоко и широко, как это только возможно, быть волнующей, отзывчивой и потрясающей настолько, насколько она сможет, но она просто должна быть такой и, более того, приложить к этому все свои силы. Быть именно такой от нее требуют. Кроме того истинность ее реакций может быть проверена и оценена, а отказ повиноваться и быть привлекательной, может стать причиной не только сурового наказания, но даже и смерти. Соответственно, теперь мое земное воспитание могло немногим более чем попытаться противиться моим женским потребностям и желаниям, и, как мне кажется, с каждым часом проведенным на Горе, попытки эти становились все менее и менее эффективными. Мои потребности и моя действительность, теперь доказывали устарелость той идеологии, недостаток в ней разумности, историческую абсурдность, указывали на ее идиосинкразию, нелепость, опровергая ее и отбрасывая. В мире, где законы природы не пустой звук, оставшись без постоянного подкрепления пропагандой, такая идеология рассыпалась как карточный домик. Тем более, что мне, как рабыня, желала я того или нет, оставалось только одно, игнорировать ее. Безусловно, конечном итоге, ее подрывала, прежде всего, такая простая и глубинная вещь, как моя собственная женственность. Бедность, пустота и ошибочность этой идеологии, как мне кажется, я признала уже давно, еще на Земле.

Я лежал на мехах, пытаясь разобраться в моих чувствах и реакциях. Интересно, кем теперь была та девушка, что лежала здесь. Она казалась мне совершенно отличающейся от прежней Дорин Уильямсон, когда-то давным-давно работавшей в библиотеке. Конечно, ее все еще звали «Дорин», вот только теперь это было ее единственным именем, и даже не именем вовсе, а рабской кличкой, данной ей точно так же, как дают кличку животному. Эта кличка была, подобно ошейнику, надета на нее желанием рабовладельца. И на эту кличку она должна была, подобно любому другому домашнему животному, отзываться.

На моей голове по-прежнему был надет рабский полукапюшон. Я лежала и размышляла о тех чувствах, которые мне пришлось испытать. Если отбросить незначительные эпизоды разочарования или стыда, само собой, бывшие результатом моего Земного воспитания, то я лицом к лицу оказалась перед различными бесспорными доказательствами моей чувственности и отзывчивости моего тела. Я вдруг обнаружила, что меня захлестнула волна удивительных по своему разнообразию и силе смешанных эмоций и чувств. Иногда я был смущена отсутствием понимания этих чувств, и иногда они восхищали и интриговали меня. Иногда я чувствовала, что отчаянно хотела их продолжения и стремилась к ним и к другим таким же, то очаровывающе тонким, то вдруг почти подавляющим, заставлявшим меня чувствовать себя их беспомощной пленницей. Они чудесным образом появлялись во мне, некоторые подобно взрыву, другие медленно, словно всплывая из глубин моего я. Временами меня охватывал настоящий страх, когда я ощущала, что где-то, пока еще далеко, находятся чувства и эмоции, столь невероятные и подавляющие, что, и я это сознавала, стоит мне я оказаться в их объятиях, и я стану совершенно беспомощной перед ними, перед чувствами, которые были столь же подавляющими и непреодолимыми для меня, как вращение земли и приливы моря.

Если говорить коротко, я оказалась на грани понимания своей женственности. Безусловно, что бы и как бы ни было сделано со мной тогда, я еще не могла до конца понять чего-то крайне важного, а именно, того, как мое тело и моя нервная система могли измениться во время моего использования. Того как моя беспомощность и потребности могли углубиться, вырасти и усилиться до такой степени, что могли стать больше и выше меня, сделав меня их беспомощной пленницей. И хотя я уже была почти готова к, как в свое время шокировав меня выразилась Ина, тому, чтобы «умолять об этом и царапать пол», у меня все еще не было ясного представления относительно того, до какой степени мой живот и мое тело могли быть охвачены «рабскими потребностям». У меня все еще не укладывалось в голове то, что девушка могла разбить себе лицо о прутья ее клетки, в отчаянной попытке дотронуться до охранника, или сдирая кожу на обнаженном животе ползти к ненавистному рабовладельцу только ради того, чтобы почувствовать удар его руки или ноги. Короче говоря, хотя я уже удалилась на тысячи миль от той наивной девушки из библиотеки, у меня все еще не было практически никакого понимания того, что в действительности представляет рабский секс. Я еще не испытала даже самого слабого рабского оргазма. Но в контексте моих реакций, пока сфокусированных в основном на простых телесных чувствах и эмоциях, я уже могла начать догадываться о его цельности. Именно в жизни рабыни в целом это находит свое место столь всеобъемлюще. Жизнь рабыни наполнена такой модальностью бытия, которая усиливают ее чувства и эмоции, которые, в свою очередь, увеличивают и обогащают модальность ее существования. Жизнь рабыни — последовательное, единое и неделимое целое.

Я услышала, что кто-то отодвинул занавес. Испугалась. Кто-то вошел в альков. Я вжалась в меха, и вдруг почувствовала непроизвольное движение, напугавшее и одновременно смутившее меня. Мои бедра сами собой, немного приподнялись, совсем чуть-чуть, над мехом покрывала. Едва осознав произошедшее, я стремительно, еще сильнее прижалась к полу. Память услужливо подсказала, что как то раз, в зоопарке, я видела, как самка бабуина, напуганная подкравшимся к ней доминирующим самцом, фактически таким же образом повернулась к нему задом и робко предложила ему себя. Я знала, что точно такой же стиль поведения распространен и среди шимпанзе. Это своего рода форма умиротворения самца, демонстрация ему женского подчинения.

Мужчина опустился подле меня на колени или на корточки, провел руками по моим бокам. Какие сильные у него были руки! И снова мое тело без какого-либо участия мозга, среагировало тем же самым образом. Только, думаю, на сей раз, оно приподнялось не столько от страха, сколько в ответ на его прикосновение.

— Интересно, — послышался хрипловатый голос Хендоу, моего хозяина.

Я всхлипнула и попыталась прижаться к полу, мне захотелось зарыться в меха, спрятаться под ними.

— Не огорчайся, рабыня, — сказал мужчина. — Ты же знала, что именно для такой работы я тебя и купил.

Я почувствовала, что он вставил ключ в замок браслета. Мои руки, одна за другой были освобождены от кандалов. Меня перевернули на спину. Теперь из ограничений на мне остался только полукапюшон.

— Болит где-нибудь? — осведомился Хендоу.

— Немного, — ответила я, прислушавшись к ощущениям.

— Внутри? — уточнил он.

— Там тоже, немного, — кивнула я.

Мое тело, затекло после долгого лежания в одной позе на жесткой поверхности, но хотя ощущения притупились, я ощутила тупую саднящую боль в некоторых местах. Позднее, я обнаружила на своей коже множество синяков и ссадин. Некоторые мужчины обращались со мной меня с излишней грубостью. Впрочем, для них это было допустимо. Ведь я была рабыней.

Вдруг холодный металл лег на мою талию. Хендоу туго опоясал меня цепью, и запер ее на висячий замок на моем пупке. Сзади на этом своеобразном пояса, имелись пара легких женских кандалов, которые, как я узнала позднее, назывались «рабскими браслетами»

— «Господин?» удивленно спросила я.

Я не понимала, почему я был закована на этот раз.

— На тебя будут надевать это на ночь, — пояснил он, — по крайней мере, в течение следующих трех ночей.

— Да, Господин, — пробормотала я, озадаченно.

— И в ближайшие три дня тебя не будут выводить в зал, — сообщил он.

— Спасибо, Господин, — поблагодарила я, предположив, что именно это я должна была говорить.

— Это позволит зажить твоим синякам, а заодно даст тебе возможность собраться с мыслями и поразмышлять над случившимся.

— Да, Господин, — сказала я, пребывая в некотором недоумении.

— Как и прежде, в течение этих трех дней Ты будешь работать на кухне, — сообщил мне Хендоу.

— Да, Господин, — отозвалась я, вздрогнув от страха.

— Не бойся, — успокоил меня он. — Работать Ты будешь в железном поясе.

— Теперь? — удивилась я, в конце концов, я уже была красным шелком.

— Именно теперь, — усмехнулся мужчина.

— Да, Господин.

— Железный пояс, браслеты ночью, работа на кухне, и у тебя будет возможность покипеть на медленном огне, — пояснил Хендоу.

— В каком смысле покипеть на медленном огне, Господин? — испуганно и непонимающе спросила я.

— Узнаешь, — буркнул он, не вдаваясь в подробности.

К моему удивлению, Хендоу очень аккуратно поднял меня на руки и отнес вниз в подвал, прямо к входу в мою конуру. Там, перед конурой, он надел на меня железный пояс, и только затем снял с моей головы капюшон. После капюшона даже погруженный в полумрак подвал показался мне ярко освещенным. Сразу обратила внимание, что в конуре теперь лежало целое одеяло, а не часть его, как раньше.

— Спасибо за одеяло, Господин, — поблагодарила я.

— Ползи в конуру, — приказал хозяин. — И ложись.

Когда я оказалась внутри, он укрывал меня одеялом, даже, как мне показалось с некоторой нежностью.

— Спокойной ночи, Дорин, — пожелал мне Хендоу.

— Спокойной ночи, Господин, — ответила я.

Мужчина закрыл и запер дверь конуры. Я смотрела ему вслед сквозь прутья решетки, пока он не вышел из подвала, по пути задув маленькую масляную лампу, висевшую у входа. Он ушел наверх, а я опять осталась одна, наедине со своими мыслями, сомнениями и переживаниями. А снова носила железный пояс. И я никак не могла понять почему. Ровно до тех пор, пока не проснулась в темноте. Я не знала, рассвело ли снаружи, день там или еще ночь. Я отчаянно потянула руки вниз, не получилось. Вверх из браслетов, тоже бесполезно. Я попыталась изогнуться, ничего не вышло. Попробовала стиснуть бедра, мешал железный пояс. Вот тогда-то, внезапно, почувствовав себя совершенно беспомощной, я осознала, что мне предстоит целых три дня ждать прикосновения мужчины.