Танцовщица Гора

Глава 17 Площадь в Рынке Семриса

— Пошевеливайся, — прикрикнул на меня мужчина.

Я тонко вскрикнула и, поскользнувшись, чуть не полетела носом в грязь, толстым слоем покрывавшую улицу. Сталь ошейника врезалась в заднюю часть шеи, заставляя быстрее перебирать ногами.

— Шевели ногами, — снова понукнул меня спешивший впереди мужчина.

— Да, Господин!

— Мы должны быть на площади не позднее десятого ана, — проворчал он.

— Да, Господин, — повторила я.

Я шла за ним на поводке, представлявшем собой легкую, но прочную цепь.

Десятый ан — это гореанский полдень. В это время суток на площади обычно толпится множество людей. Надо заметить, что народу там всегда полно, но в каждое конкретное время по-разному. Утром здесь в основном устраиваются крестьяне со своими корзинами с продуктами их труда. Большая часть покупок продовольствия осуществляется именно ранним утром. Позже ларьки и магазины, разбросанные по периметру площади, распахивают ставни и раздвигают занавески, открываясь для посетителей. Еще поздние здесь появляются мужчины поболтать и обменятся новостями. Некоторые из них посещают храмы и, отдавая свои монеты, покупают и жгут ладан, в надежде получить расположение Царствующих Жрецов, прося у них лучшего урожая или успеха в предприятиях, удачи для себя или бед на головы своих врагов. Гореанские молитвы, обращенные к Царствующим Жрецам, в целом кажутся очень конкретными и очень утилитарными. Гореане, в своем подавляющем большинстве, как мне кажется, весьма скептически относятся к загробной жизни, или, по крайней мере, относятся к ней по принципу «доживем-увидим». Единственная гореанская каста, которая, насколько я знаю, официально верит в загробную жизнь, это каста Посвященных. Эти люди верят в это истово, но кажется, только для членов своей касты, полагая, что это связано с исполнением секретных обрядов, приобретением тайных знаний, главным образом математических и избеганием употреблять в пищу определенные продукты. Посвященные обычно ходят в белых одеждах и бреют головы налысо. Предположительно, а возможно и фактически, они воздерживаются от алкоголя и женщин. Их каста считается одной из этих пяти высших гореанских каст, наряду с Врачами, Писцами, Строителями и Воинами. В некоторых городах они довольно влиятельны, в других, как может показаться, они находятся на периферии общественной жизни. Честно говоря, я ни разу не была, ни в одном из их храмов. Прежде всего, потому что рабынь, как и других животных внутрь не пускают. Считается, что они могут осквернить такие места. Однако посетители храма могут оставить своих животных, как четвероногих, так и двуногих, ожидать снаружи, в специальных небольших огороженных зонах, обычно позади или в стороне от храма, где их присутствие не будет отвлекать, или смущать свободных людей. Я, кстати, украдкой заглядывала внутрь некоторых из этих храмов, с улицы через большие открытые двери, или сквозь открытые колоннады. Есть и такие храмы, представляющие собой просто крытые колоннады, без сплошных стен вообще. Некоторые помпезно декорированы или расписаны орнаментами, другие наоборот, кажутся излишне строгими. Полагаю, что здесь все зависит от города или вкусов сообщества Посвященных, тех, кто заботятся о храмах в данной местности. Старший Посвященный Ара утверждает, что является старшим над всеми Посвященными всех городов Гора, вот только Старшие Посвященные остальных городов, как выясняется, по крайней мере, в целом, не слишком считаются с его мнением. Исходя из увиденного, я пришла к выводу, что в этих храмах нет никаких стульев, скамей или чего-либо подобного, за исключением тех, что предназначены для самих Посвященных подле алтарей. Гореане исполняют свои обряды, читают молитвы, просят своих богов стоя. В целом, для гореан характерно рассматривать Царствующих Жрецов не как своих владельцев, а скорее как потенциальных союзников, с которым, если времена удачные, можно и поделиться, или принести подарки. На главном алтаре в каждом храме есть, насколько я слышала, имеется большой золотой круг — символ Царствующих Жрецов, символ вечности, фигура не имеющая ни начала, ни конца. Точно так же и «Знак Царствующих Жрецов» представляет замкнутое круговое движение рукой перед грудью. К учению Посвященных, к их рекомендациям и увещеваниям, как мне кажется, серьезнее всего относятся представители низшие каст.

Многие мужчины, кстати, любят прийти на площадь, чтобы поприсутствовать на судах, последить за спорами и тяжбами. Некоторые даже специально приходят туда, чтобы служить присяжными. Другие просто наслаждаются речами и логикой, часто аплодируя прекрасным фразам того или иного выступающего. Позже, днем, мужчины собираются в банях. Бани в большинстве гореанских городов являются важными социально-культурными центрами. Некоторые из них частные для закрытого круга клиентов, но в большинстве своем, это открытые для всех общественные заведения, и их услуги, за умеренную плату, конечно, вполне доступны всем свободным людям. Само собой, эти заведения раздельные. Свободные люди разных полов не моются вместе публично. Естественно, что это правило, не устраняет присутствие в мужских банях женской обслуги, в смысле рабынь, и шелковых рабов в женских. Ближе к концу дня, после бани, мужчины расходятся по домам, с нетерпением ожидая своего ужина. Иногда богатых мужчин сопровождают домой их «клиенты». Они же, зачастую встречают их близ дома утром, а иногда сопровождают их и в течение всего дня. Гореане обожают давать обеды и устраивать пирушки. В целом они весьма общительные компанейские люди. Если у кого-то для этого нет собственных рабынь или их не достаточно много, всегда можно арендовать специально обученных для таких случаев невольниц. Договора о подобной аренде обычно заключаются в течение дня, на площади или поблизости от нее. Ближе к праздникам будет разумнее заключать такие сделки заранее. Иногда по вечерам, особенно в конце недели на площади проводятся различные увеселительные мероприятия, например, игры или концерты. Впрочем, такие развлечения, как состязания, гонки или спортивные игры, в тех городах, где они устраиваются на регулярной или сезонной основе, обычно проводятся днем при естественном освещении.

— Да быстрее же Ты! — простонал мужчина, дергая поводок.

Рывок цепи не прошел даром, я снова оступилась и, чуть не упав, с трудом удержала равновесие. Я не могла избавиться от поводка, даже притом, что мои руки были свободны. Цепь была пристегнута к ошейнику не карабином, а запертым замком. На поводок я была взята надежно.

— Поторопись! — снова приказал он, прибавляя шаг и увлекая меня за собой.

— Да, Господин! — отозвалась я.

Я была одета в та-тиру или, как еще это называют рабскую тряпку, короткий лоскут реповой ткани, порванной в нескольких местах, отлично демонстрирующей все мои особенности. Мы спешили по улицам Рынка Семриса, на его центральную площадь. Один раз меня уже продали здесь. Мы попали сюда из Самниума, города к юго-востоку от Брундизиума. Именно там я оказалась в собственности своего текущего владельца. Я стоила ему всего пятьдесят медных тарсков, половину тарска серебром. Люди, меня продававшие, не собирались долго торговаться. В конце концов, я им ничего не стоила. Они и не планировали заработать на мне очень много. Более того, мне показалось, что они хотели избавиться от своего товара, а нас у них было несколько, доставленного в Самниум тарновой корзиной, как можно быстрее. Кому продали Тупиту, я понятия не имела, но не сомневалась, что и ей придется опять начинать с более дешевого рабства, чем то, к которому она успела попривыкнуть.

За моей спиной, болтался привязанный там, скатанный в рулон, набитый соломой тюфяк. С моей шеи свисала медная чаша. В ней было просверлено маленькое отверстие, сквозь которое проходил шнурок, крепившийся к моему ошейнику. На спине моего нового владельца висела двухрядная флейта. Его звали Гордон, и он был странствующим музыкантом.

— И как она у тебя? Хороша? — крикнул Гордону какой-то парень, мимо которого мы проходили по пыльной улице.

— Приходи, увидишь, — не оборачиваясь, бросил мой хозяин.

Судя по количеству людей на улице, мы уже были недалеко от площади. Кроме того, улица шириной около десяти футов, по которой мы шли, была вымощена булыжником. Здания возвышались по обе стороны от нас. Под стенами зданий, вдоль улицы, на расстоянии шага друг от друга были уложены плоские камни повыше, по ним можно было пройти в дождливую погоду. Камни располагались таким образом, чтобы между ними, не задевая их колесами, по улице могла проехать телега.

Кстати перед самой площадью были установлены ограждения предотвращавшие въезд туда таких повозок. Площадь была предназначена только для пешеходов. У ограждений дежурили рабы-носильщики, которые за плату, могли перенести товары, на площадь или через нее. По центру улицы вдоль всей ее длины шла узкая сточная канава.

Свободная женщина, бросив на меня полный отвращения взгляд, отдернула в сторону свои украшенные орнаментом одежды, чтобы они случайно не задели меня, когда я проходила мимо.

— Ой! — пораженно вскрикнула я.

Зато мужчина, обгоняя, не преминул шлепнуть меня по ягодице.

— Сюда, — указал мой хозяин с удовлетворением.

После затененной улицы, яркий свет открытого пространства площади заставил меня сощуриться и заморгать. Рынок Семриса не очень большой город, главным образом знаменитый, как уже было отмечено ранее, своими продажами тарсков, как говорится, и четвероногих, и двуногих, но, как и у большинства гореанских городов, его центральная площадь, хотя и маленькая, была предметом для гордости горожан. Плоские камни, которыми была выложена площадь, складывались в запутанный узор. По периметру располагались несколько магазинов. В каждом углу имелось по одному фонтану. Здесь высился внушительный храм, закрытого типа, с колоннами, фронтоном и фризами. Выстроенные в ряд общественные здания, суд и «дом Администратора», местоположение государственных учреждений, так же были прекрасно выстроены и украшены. Памятные стелы стояли тут и там по краям площади. Мы миновали станцию носильщиков и прошли мимо вертикальных столбов обозначавших вход на городскую площадь. С одной стороны располагалась открытая парикмахерская, с пятью табуретами, причем все места были заняты. Трем посетителям стригли волосы, одного брили острым бритвенным ножом, второму подравнивали бороду. Несколько человек стояли рядом, ожидая своей очереди. Все как один проводили меня, идущую мимо них на поводке за своим владельцем, взглядом.

Я была невероятно взволнована идти по этим камням. С удивлением и любопытством озираясь вокруг, я старалась увидеть и запомнить как можно больше. Как давно я мечтала об этом. Для меня это было подобно волшебному перемещению в прошлое, с той лишь разницей, что здесь, в этом месте, это было настоящее, в котором я фактически очутилась, хотя и в ошейнике. И я уже узнала, что в этом месте и среди этих людей, мне не оставили иного выбора, кроме как повиноваться, и делать это превосходно. Я была рабыней, женщиной в бескомпромиссной власти мужчин. И все же, несмотря на такой жалкий статус самого низкого и наиболее презренного из его животных, я не обменяла бы прекрасный и дикий мир Гора ни на какой другой.

По другую сторону я увидела скульптурную группу, возможно возведенную в честь какого-то триумфа или победы. Пять стоящих мужских фигур, героических пропорций, в шлемах, со щитами и копьями, у чьих ног очевидно среди останков побежденных противников, на коленях стояли две нагих женских фигуры, скорее всего пленницы или рабыни. По периметру постамента композиции проходил иллюстрированный бордюр.

— Пожалуйста, Господин! — не выдержав, заканючила я. — Пожалуйста, позвольте мне посмотреть. Позвольте мне посмотреть!

Гордон оглянулся на меня, и словно пронзил меня недовольным взглядом. Я смотрела на него жалобными глазами, и понимала, что независимо от того, что он решит, мне придется исполнить его решение. Его нельзя было назвать снисходительным рабовладельцем, но он был умным и проницательным человеком, и не мог не видеть, как я была взволнована. Мне трудно было удержать в узде свое любопытство в таком месте. Наконец, мужчина кивнул и, встав позади меня не выпуская из руки поводка, позволил мне осмотреть барельеф с рассказом о событии, которому был посвящен монумент.

Здесь было пять главных разделов. В первой части, казалось, что сердитые герольды или послы стояли перед троном, на котором развалилась невозмутимая Татрикс, что, возможно, было оскорблением. Во второй части армии выстроились на равнине перед городом. В третьей происходило ужасное сражение. Четвертая, изображала униженных представителей побежденных стоявших в лагере своих победителей перед троном генерала. Похоже, они принесли своему победителю просьбу о мире и предложение выкупа. Среди этих предложенных богатств были необычные животные, мешки с зерном, сосуды, сундуки, заполненные драгоценными товарами и голые женщины в цепях. Также, они предложили кое-что еще. Перед троном генерала армии победителей на коленях, в диадеме, полностью одетая, но закованная в цепи стояла Татрикс. Пятая и последняя часть показывала пир победы. Голые девушки, несомненно, представительницы побежденной стороны, прислуживали мужчинам, сидевшим за низкими столами, а на открытом пространстве между столами, и среди них танцевали рабыни. Сбоку от генерала, словно его гостья, сидела Татрикс, все еще в своей диадеме, но раздетая до талии, и можно было не сомневаться, что на следующем пиру, диадему с нее снимут. У рабыни нет потребности в таких украшениях. Несомненно, на следующем пиру, она уже голая будет служить мужчинам и танцевать, надеясь, как и любая другая рабыня, что ее владельцы сочтут ее удовлетворительной.

— Хм, интересно, — хмыкнул мой господин, — этот памятник отмечает победу, к которой Рынок Семриса отношение имел очень косвенное. Здесь рассказывается история войны, которая имела место далеко на северо-западе, на реке Олни, между городами Порт Олни и Ти, за двести лет до формирования Саларианской Конфедерации. Тогда победил Ти. Эта скульптура — копия, оригинал, гораздо больше, и находится в Ти. Здесь его поставили, потому что во время той войны Рынок Семриса оказал большую услугу Ти, но только, как союзник по снабжению их армии.

— Как интересно, Господин, — воскликнула я.

— Большая часть того, что я тебе рассказал, написана на той памятной доске справа, — усмехнулся он.

— Да, Господин, — кивнула я.

Как раз я-то прочитать то, что там написано, не могла.

— Пошли, — приказал он и, звякнув цепью, дернул меня за поводок.

— Соблазнительная рабыня, — одобрительно заметил остановившийся рядом мужчина.

Я не знала, сказал он это обо мне или о какой-то другой девушке. Может быть и про меня. Та-тира оставляет скрытыми очень немногие из прелестей девушки. Я торопливо следовала за своим хозяином, стараясь, чтобы поводок не натягивался слишком сильно. Конечно, может я и ошибалась, но у меня складывалось ощущение, что большинство мужчин оценивающе смотрели на меня. Возможно, конечно, что они заметили, сдвоенную флейту на спине моего владельца. Если так, то они, скорее всего, бросили дополнительный пристальный взгляд и на меня, что было не больше чем оценкой обычного гореанина притягательности рабского мяса, при этом решая для себя, могло ли оно представлять интерес, чтобы последовать за нами.

— Здесь, — кивнул мой хозяин, останавливаясь в затененном углу площади.

— Да, Господин, — облегченно вздохнула я, похоже, наш путь окончен.

Мы стояли около стены здания. В стену, приблизительно в футе от земли, было вмуровано пять рабских колец. Подобное не было чем-то необычным в гореанских общественных местах. Такие кольца предоставляют рабовладельцам удобство для привязывания своих рабынь.

Вокруг нас сразу собралось несколько мужчин. Я ослабила шнуры, державшие тюфяк на мне и, сбросив со спины, уложила его на землю. Развязав узлы, которые держали его свернутым в рулон, раскатала и расправила его, слева от самого ближнего рабского кольца. Потом я отвязала медную чашу от ошейника и установила ее подле тюфяка. Мой владелец дважды пропустил свой конец поводка сквозь рабское кольцо и, пропустив через два звена цепи дужку замка, запер его на ключ. Теперь я была прикована цепью к рабскому кольцу. Опустившись на колени около чаши, я скромно склонила голову.

Гордон перекинул свою длинную сдвоенную флейту из-за спины на грудь. На мгновение он замер собираясь с духом.

Думаю, что любой на этой площади, должен был услышать эти звуки. Флейтист, около двух-трех минут, извлекал из своего инструмента нежные, сочные, мелодичные трели. В воздухе повисли чувственные манящие мелодии. Количество мужчин вокруг нас начало увеличиваться, а вскоре собралась небольшая толпа.

Я по-прежнему стояла на коленях, низко опустив голову, ожидая, когда мой хозяин решит, что толпа собралась достаточная. В памяти всплыла скульптура у входа на площадь, героические фигуры мужчин и коленопреклоненные женщины, несомненно, добыча у их ног. Вспомнился и барельеф, окружающий постамент памятника. Перед глазами встала фигура высокой Татрикс на ее троне, в начале барельефа, а потом ее же фигура, полностью одетая и в цепях, на коленях впереди процессии тех, кто пришел просить о мире, принеся дань: животных, богатство, зерно и женщин. Я вспомнила и Татрикс с последней части барельефа, где она сидела подле победителя, наполовину раздетая, но в диадеме, украшая пир победителей, в то время как, нагие женщины ее города подают еду и напитки, танцуют перед захватчиками. Да, я была возбуждена историей изображенной на постаменте. А еще меня возбуждали, как рабыню, мужчины стоявшие около нас. В последнее время, в присутствии мужчин, иногда к моей тревоге и смущению, я чувствовал тепло, влагу и слабость внизу живота. Конечно, это было вполне допустимо для меня, ведь я была только рабыней. Те женщины на барельефе, вероятно, были свободными, по крайней мере, в то время. Однако у меня не было ни малейших сомнений в том, что их свобода окажется мимолетной, и вскоре они будут распределены между победителями, или отправлены на разные невольничьи рынки для извлечения прибыли. Признаться, мне показалась та история незавершенной. Меня интересовало, что случилось с Татрикс, оставил ли генерал женщину себе, возможно, держа ее как нижайшую из своих собственных рабынь, или продал на дешевом рынке. Но я сама была не свободной женщиной, а всего лишь рабыней. И я любила то освобождение, которое дал мне мой статус, позволив стать цельной женщиной.

И тут я различила мягкий, хорошо мне знакомый, водоворот мелодии. Грациозно поднявшись на ноги, я предстала перед мужчинами. Мне показалось, что я различила короткий сбой дыхания от предвкушения у некоторых из них. Однако еще сильнее я почувствовала, что была для них всего лишь рабыней, прикованной цепью к кольцу.

В такт с игрой сдвоенной флейты оставшейся позади меня, я, скромно сняв Та-тиру, уронила ее на землю.

— Ого! — восхищенно протянул один из зрителей.

— Изумительно, — выдохнул другой.

Я поправила цепь, уложив ее между грудей. Дальше она опускалась на землю, где приличная часть ее длины лежала горкой, затем поднимаясь к рабскому кольцу в стене. Конечно, такая длина цепи была подобрана намеренно. Немного подергав поводок, я дала понять собравшимся мужчинам, что была надежно посажена на цепь. Я знала, что это возбудит их не меньше, чем это возбуждало меня саму. Конечно, помимо психологических соображений, было и чисто практическое, чтобы сделать так. Я убедилась, что крепление оказалось точно впереди и по центру ошейника. Полусогнув колени, подняв руки над головой, прижав одно запястье к другому, я приняла начальную позицию танца.

Гордон позволил мне танцевать минуты четыре пять, ровно до того момента, когда мужчины готовы были обезуметь от своих потребностей. За отведенное мне время я успела исполнить для них то, что называют «движениями на полу». Трудно было не заметить, как сверкали их глаза. Вот такая она, власть танцовщицы.

С последними аккордами музыки, я встала перед ними на колени, отдав им почтение, как и положено рабыне.

— Я могу говорить, Господа? — спросил я, все еще стоя на коленях в позе земного поклона, но подняв голову к мужчинам.

— Да, — почти хором выкрикнули сразу несколько мужчин.

— У меня потребность в мужском прикосновении, — призналась я. — Я прошу мужчин о прикосновении. Кто-нибудь дотронется до меня?

Эти слова, которые меня научили говорить, были своего рода петицией рабыни, произносимой перед владельцами. Но, в тот момент я и правда была возбуждена. Я была рабыней, в окружении сильных, страстно желавших меня мужчин. Я действительно хотела их прикосновений, отчаянно хотела. Мой владелец, по-видимому, желая сохранить мои потребности при мне для клиентов, за все время уделил мне сексуальное внимание лишь однажды, походя изнасиловав.

Я почувствовала, как меня подхватили за плечи, наполовину вздернув с колен, и нетерпеливо опрокинули спиной на тюфяк. Краем уха я услышала звон мелкой монетки, бит-тарска упавшего в медную чашу. Но меня уже ничто окружающее не волновало, я отчаянно и счастливо вцепилась в похотливого мужлана, навалившегося на меня! Что еще в такой момент могло волновать горячую, открытую и возбужденную рабыню?! К моему разочарованию он закончил со мной практически мгновенно. Опираясь на локти, я приподнялась, мутным взглядом окидывая толпу. Но долго осматриваться и ждать мне не пришлось, под звон следующей монеты я была схвачена, и отброшена назад на тюфяк. Мои глаза закрылись от удовольствия и благодарности.

Я еще много раз служила сосудом для удовольствия мужчин в тот день, и еще пять раз танцевала для них. Зачастую в своем танце я использовала цепь, иногда под музыку притворяясь, что боролась с ней. Это была борьба, в которой мне не суждено было победить. И словно не понимая этого, я обращалась к мужчинам, словно прося их объяснить мне ее значение. И они делали это хриплыми возбужденными голосами. Иногда я использовала цепь, чтобы ласкать себя с тонкой возбуждающей нежностью, на которую мое тело, со стонами отвечало. Иногда я демонстрировала, какую власть эта цепь имеет надо мной, в танце показывая свою беспомощность перед ее беспощадной строгостью. Иногда я, с благодарностью и влюбленным выражением на лице целовала и ласкала ее звенья, изображая свою радость от того, что наконец оказалась на своем законном месте определенном мне природой. Есть очень много чего, что можно сделать с цепью. Как-то раз около нас на мгновение остановилась, проходившая мимо свободная женщина. Я не осмелилась встречаться с ее глазами. Но, при этом я, ни на мгновение, не прервала своего танца. Возможно, я неосознанно попыталась показать ей, как одна женщина другой, какой желанной и прекрасной могла бы быть женщина, пусть даже непритязательная рабыня, особенно непритязательная рабыня. Она поспешно ушла, но я заметила, как дрожало ее тело под скрывавшими ее с головы до пят одеждами. Мне даже стало интересно, будет ли она, иногда вспоминая обо мне, также как и я, хотеть носить ошейник и так же, как и я двигаться перед мужчинами.

Дело шло к закату, я лежала на тюфяке, прислушиваясь к тому, как под его тонкой грубой тканью шуршит сминаемая солома. В медной чаше лежало несколько монет. Впрочем, это была не вся выручка, ибо мой хозяин в течение дня, время от времени часть из них вынимал. Так обычно поступают, оставляя в чаше достаточно, чтобы это действовало как приглашение другим, но не так много, чтобы они могли предположить, что у них нет никакой нужды поддерживать музыканта материально.

— Что это на Тебя сегодня нашло? — полюбопытствовал мой хозяин.

— Господин? — удивленно переспросила я, тихо лязгнув цепью, перекатываясь на бок.

— Кажется, я никогда еще не видел тебя настолько горячей и возбужденной, — пояснил он.

— Мои потребности растут во мне, Господин, — пожала я плечами.

Это была истинная правда. Кроме того сегодня я был взволнована увиденным на улицах и площади, зданиями и людьми Рынка Семриса. Для меня это было подобно мистическому путешествию в прошлое, условиям которого я была обязана соответствовать и беспомощно повиноваться, причем на его собственных условиях, а вовсе не на моих. Рынок Семриса, возможно, в чем-то был похож на города древней Эллады или Римской империи. А меня еще в прежней моей жизни ужасно возбуждала мысль о том, чтобы оказаться там, причем именно на правах рабыни. Ни за что бы я теперь не согласилась обменять этот прекрасный изумительный мир Гора, на какой-либо другой, даже, несмотря на все его опасности. А еще меня до сих пор будоражило воспоминание о статуях и барельефе на их постаменте. Никогда мне не забыть изображенной на нем истории, настолько взволновавшей меня, своим стилем, красотой и графикой, а особенно ее простому, но не подвергаемому сомнениям, непреклонному общественному представлению, хотя и изображенному в политическом и юбилейном контексте, о естественных биологических отношениях.

— Рабыня, — проворчал Гордон.

— Господин? — промурлыкала я, перекатываясь обратно на спину.

Трудно было не заметить его поднявшихся мужских потребностей. Нежно улыбнувшись ему, я продемонстрировала, как мне не терпится доставить ему удовольствии, а чтобы у мужчины не осталось сомнений призывно, протянула к нему руки.

— На живот, — прорычал он, и я, с готовностью перевернувшись, немного приподняла бедра.

Гордон держал меня на моем месте, как и полагалось настоящему гореанину. Он был моим владельцем, а я его рабыней. Он был странствующим музыкантом, а я его уличной танцовщицей.

Закончив со мной, он встал на ноги и отряхнулся.

— Твоя рабыня небезынтересна, — заметил, наблюдавший за нами высокий мужчина, в длинных развевающихся одеждах.

Само собой, узнав, что стала предметом внимания свободного мужчины, я незамедлительно встала на колени. Я вспомнила, что этот товарищ появился здесь не только что. Он присматривался к нам уже в течение большой части дня. Однако и я в этом не сомневалась, меня он использовал ни разу.

— Ты — земная шлюха, не так ли? — презрительно бросил мужчина.

— Да, Господин, — подтвердила я.

— Уши у нее проколоты, — заметил он.

— Да, — кивнул мой хозяин.

— Она — слишком превосходная танцовщица для работы на улице, — добавил мужчина, на что Гордон лишь пожал плечами. — Подозреваю, она далеко не всегда танцевала на улицах.

— Возможно, — не стал спорить мой владелец, закидывая свою флейту за спину.

Следует пояснить, что обычно прогресс танцующей рабыни, идет в направление с улицы в таверну, а не наоборот. Как только уличная танцовщица набирается опыта и становится достаточно хороша в своем деле, она может надеяться на то, что ее может заметить и купить какой-нибудь трактирщик. Говорят, что многие из самых прекрасных танцовщиц в тавернах, начали свою карьеру на глухих улицах на поводке вот такого бродячего музыканта.

— Не танцевала ли она раньше в таверне? — поинтересовался мужчина.

— Возможно, — пожал плечами мой господин, всем своим видом показывая, что ему пора идти. — Откуда мне знать?

— А вот я думаю, что она — танцовщица, украденная из таверны, — предположил мужчина.

— Я купил ее законным образом, — ответил на это Гордон.

— И у тебя, конечно, есть бумаги подтверждающие право собственности на нее? — усмехнувшись, уточнил мужчина.

— Нет, — буркнул мой владелец.

— Похоже, Ты приобрел краденый товар, — заметил мужчина.

— Только я об этом ничего не знаю, — отрезал флейтист.

— Тем не менее, расследование могло бы доказать, что Ты не имеешь законного права, владеть ей.

— А Ты, что судья или агент претора? — пристально глядя на него, поинтересовался мой владелец.

— Нет, — ответил приставший к нему товарищ.

Его ответ явно пришелся по вкусу Гордону, и он заметно расслабился.

— Но я, исходя из своего гражданского долга, всегда могу подать запрос с требованием о расследовании этого вопроса, — предупредил он.

— Че те надо? — уже довольно грубо спросил мой владелец у «гражданина».

— Она — горячая рабыня, соблазнительная и красивая, — заметил тот.

— Ну и? — уставился на него музыкант.

— Она неплохо танцует, у нее проколоты уши, — продолжил мужчина.

— И че дальше? — уточнил мой хозяин.

— Столько Ты заплатил за нее? — осведомился мужчина.

— Не твоего ума дело, — отрезал Гордон.

— Не очень много, я бы предположил, — словно не замечая резкого тона, продолжил мужчина. — Краденые рабыни редко стоят больших денег, если только не похищены под заказ, или не доставлены работорговцам, которые знает, что с ними делать и где продавать.

— Девка моя, — бросил мой хозяин. — Она провела в моем ошейнике достаточное время.

— Ну, я готов признать, что теперь она действительно твоя, — кивнул товарищ. — Например, я совершенно ясно вижу, что она в твоем ошейнике. И даже не сомневаюсь, что официальный период ее возврата прежнему владельцу уже пройден.

— Тогда наш разговор закончен, — сердито бросил музыкант.

— Тем не менее, как мне кажется, Ты все еще, официально, можешь быть признан, как человек, который купил краденый товар, — заметил мужчина.

— Я об этом понятия не имел, если это вообще имело место, — отмахнулся Гордон.

— Незнание о происхождении товара, действительно могло бы освободить от личной ответственности в данном вопросе, — признал мужчина, на что Гордон только пожал плечами. — Тем не менее, этот случай может представлять некоторый интерес для претора. Ему, скорее всего, было бы интересно, у кого и где была куплена рабыня, прежде всего с точки зрения, каким именно образом она попала к продавцам.

— Короче, чего Ты хочешь? — прямо спросил рассерженный музыкант.

— Я готов быть весьма щедрым покупателем, — улыбнулся мужчина.

— Не продается, — отрезал мой владелец.

— Я прибыл сюда из Аргентума, — сообщил тот. — Приехал в Рынок Семриса, специально в поисках определенного типа рабыни. Как мне кажется, твоя девка могла бы оказаться именно тем, что мне нужно.

— Работорговец? — уточнил Гордон.

— Нет, что Ты, — заверил он музыканта, и, окинув меня оценивающим взглядом, сказал, обращаясь ко мне: — Ты — потрясающая шлюха.

Опустив голову, я уставилась вниз. Вот чего мне крайне не хотелось, так это быть вовлеченной в такое разбирательство. В гореанских судах свидетельство рабыни обычно рассматривается, только если оно получено под пыткой.

— Она не продается, — снова сообщил мой владелец.

— А если я предложу за нее пять тарсков серебром? — спросил мужчина.

Сказать, что музыкант был удивлен, все равно, что ничего не сказать! Он бы ошеломлен, до такой степени, что замер с открытым ртом. Я и сама с трудом могла поверить в то, что услышала. Таких денег не предлагали за уличных танцовщиц.

— По рукам! — выкрикнул музыкант, как только оказался в состоянии произносить членораздельные звуки.

Я пораженно переводила взгляд с одного мужчины на другого. Меня только что продали. На моих глазах монеты, моя цена, перешли из одних рук в другие.

— Как тебя зовут, моя дорогая? — поинтересовался мой новый владелец.

— Как пожелает мой Господин, — ответила я.

— Как тебя назвали прежде? — спросил он у меня.

— Тула, — сказала я.

Именно так решил называть мой бывший владелец, странствующий музыкант.

— Теперь будешь Тука, — кивнул новый хозяин, давая мне новую кличку.

— Да, Господин, — склонив голову, отозвалась я.

— Как твоя кличка? — спросил мужчина.

— Тука, Господин, — быстро представилась я.

— Чья Ты рабыня? — уточнил он.

— Ваша рабыня, Господин, — ответила я, и по его недвусмысленному знаку

наклонилась вперед и поцеловала ноги мужчины.

— На четвереньки, Тука, — скомандовал он, и я послушно встала на руки и колени.

Тула и Тука, кстати, были одними из самых распространенных рабских кличек на Горе. В этом отношении с ними могли бы посоревноваться, разве что Лита и Дина. Есть даже рабское клеймо так и называемое «Дина», потому что стилизовано под дину — цветок рабынь, крошечный цветок с напоминающим розу бутоном. Рабынь, носящих такое клеймо, зачастую так и называют — дины, и ничего удивительного в том, что это может быть одновременно и кличкой одной из них. Имена, вроде Тулы и Туки иногда используются в качестве кличек для пары рабынь, поскольку имена очень созвучны одно другому. Другая пара таких имен — Сипа и Сита. Конечно, такие имена вполне могут использоваться и индивидуально, причем весьма часто. Я не сомневалась, что получила прозвище Тука, скорее всего из-за его созвучия с Тулой, моим предыдущим именем. Похоже, моего нового владельца не особо заботило, как именно меня называть. Возможно, он всего лишь хотел, назвать меня для своего удобства. С другой стороны это было хорошее имя для рабыни. Думаю, если бы оно ему не нравилось, он бы мне его и не стал присваивать. А может быть, он когда-то знал девушку, с такой кличкой, рабыню конечно, воспоминание о которой решил сохранить.

Мой бывший владелец сдвинул свой ошейник, вместе с пристегнутой к нему цепью, вверх по моей шее, практически уперев в подбородок. В его руке появился ключ. Гордон дождался, пока новый владелец защелкнул у меня на горле, под его ошейником новый, и только затем отомкнул свой. Я не оставалась без ошейника даже на мгновение, а на какое-то время была в двух сразу.

Закончив с передачей собственности, мой новый господин резко повернулся, отчего его длинные одежды разлетелись в стороны, и начал пробираться через площадь. Поспешно вскочив на ноги, я последовала за ним. Само собой я была полностью обнажена. Та-тиру своего прежнего владельца, пришлось снять и вернуть музыканту. Мой новый хозяин купил меня, а не ту одежду, в которой я была. По-видимому, очень скоро эту тряпку будет натягивать на себя его новая девушка, точно так же, как до меня ее носила какая-то другая, или другие. А вот разрешит ли мне носить одежду мой новый владелец, хотя бы публично, оставалось вопросом открытым. Очень хотелось на это надеяться. Что и говорить, даже крохотные рабские туники, и даже постыдные та-тиры были драгоценны для любой невольницы. К тому же, большинство рабынь, женщины весьма разумные, и понимают, как такая одежда подчеркивает их очарование.

— Я могу говорить, Господин? — окликнула я мужчину, торопливо перебирая ногами позади него.

— Да, — бросил он, не оборачиваясь и не сбавляя шага.

— Я могу узнать имя своего господина? — поинтересовалась я.

— Скоро узнаешь, — отрезал он.

— Да, Господин, — вздохнула я.

Можно было не сомневаться, что его имя было выгравировано на ошейнике, но без зеркала я не могла прочитать надпись на ошейнике, запертом на моей шее. Впрочем, чем бы мне помогло зеркало, если я не умела читать.

Мужчина шагал широко и целеустремленно.

Он заплатил за меня пять серебряных тарсков. Это было просто огромная сумма по местным меркам. У моего бывшего владельца, бродячего музыканта, с такой суммой на руках, теперь не должно быть никаких трудностей с покупкой другой девушки или даже нескольких.

— Господин заплатил за меня много денег, — заговорила я, на бегу.

— Да, — односложно отозвался он.

— Но стою ли я таких денег? — спросила я.

— Думаю да, — кивнул он.

— Могу ли я узнать, для какой цели Господин купил меня, — полюбопытствовала я.

— Скоро узнаешь, — снова повторил мой новый хозяин.

— Да, Господин, — вздохнула я.

— Любопытство не подобает кейджере, — напомнил мне мужчина.

— Да, Господин, — испуганно пробормотала я, но к моему облегчению он не обернулся, чтобы ударить меня или назначить мне иное наказание.

Мужчина шел быстро, и мне приходилось поторапливаться, чтобы выдерживать заданный им темп. Дело шло к вечеру, и народ с площади начинал расходиться. Дневной суетливой толчеи уже не было. Общественные места и бани вскоре должны были начать закрываться. Мужчины в одиночку и группами, некоторые в сопровождении клиентов держали путь к выходам с площади. Не сбавляя шага, я обернулась, окинув быстрым взглядом площадь. Здесь было очень красиво, даже в это время суток. Увидеть в последний раз своего бывшего владельца не удалось. Очевидно, музыкант уже покинул площадь. Вздохнув, я поспешила за моим новым владельцем. Не хотелось бы отстать от него слишком далеко. Требовалось как можно точнее выдерживать принятую дистанцию рабыни следующей за своим господином.