Ст. лейтенант (Часть 3) Назад в СССР. Книга 12

Глава 1 Непростая судьба

Первый том тут: https://author.today/work/358750 Действует хорошая скидка!

Заросший многодневной щетиной, с длинными, местами поседевшими волосами, грязный и с осунувшимся лицом, он сидел на рваном матрасе, постеленном прямо на голый бетонный пол. Майор был в какой-то темно-серой робе с рукавами, закатанными до локтя и с босыми ногами. Взгляд стеклянный, явно отрешенный.

Все произошло быстро, детали я подметил автоматически.

Кажется, тот меня не узнал. Или не придал значения.

Без промедления меня провели дальше, а перед распахнутой решетчатой дверью, грубо толкнули в спину. Металлический лязг резко захлопнувшейся за спиной двери болезненно отозвался в ушах.

Я оказался один в клетке два на три метра. Стены вроде из какого-то кирпича, обмазанного глиняной штукатуркой, выкрашенной в голубоватый цвет. Потолок и пол — из бетона очень низкого качества. А воздух внутри этого карцера был спертый, душный, пахнущий застарелой пылью, окисляющимся металлом, кислым потом. Казалось, будто воздух прям въелся в эти глиняные стены. Черт возьми, под что пакистанцы отдали это место?

Единственным источником света, помимо солнца, здесь служили несколько маломощных ламп накаливания — скорее всего, электроэнергию давал какой-то мощный промышленный генератор, но шума его работы я не расслышал. Вероятно, его вынесли подальше от основной части тренировочного лагеря. Где-то в отдалении, за этими тонкими стенами, слышались отрывистые команды на пушту, прерываемые короткими очередями автоматных выстрелов — «отработка» уже шла полным ходом.

Одежду и обувь мне оставили прежнюю. Лохмотья от военной формы, а вместо берец на ногах были какие-то закрытые кожаные сандалии. Вероятно, в скором времени меня тоже переоденут, но пока непонятен этот процесс. Где-то слева скрипнула дверь, раздались голоса. Судя по всему, в одну из камер привели еще кого-то. Тот тяжело дышал и вполголоса ругался, то на русском, то на казахском языках.

— Мужики, я вернулся! — громко воскликнул человек, когда скрипнула решетка. Наверное, его заперли так же как и меня.

— Молодчага, Семен! — раздалось откуда-то с правого фланга. — Что было сегодня?

— Да инструктора, мать их, меня как грушу использовали. Для отработки ударов. Двое против одного. Я одному бородатому зубы выбил, а второму нос на бок свернул и палец сломал. Тот визжал потом, как прибалтийская проститутка! Помяли меня немного, ребра болят. Жить буду, но сколько ещё не знаю…

— Это ты правильно! Отдыхай! А у нас новенького привели… В двенадцатой сидит!

— Да? — удивился Семен. — Тем ему хуже!

Повисла тишина. В качестве новенького, скорее всего, имели в виду меня. Но я не заметил, что у камер были какие-то номера. Однако слова меня удивили — полное безразличие, простое принятие факта без эмоций.

Из-за того, что повисла тишина и больше ничего не происходило, я быстро потерял интерес к происходящему.

Мне не давала покоя мысль — если я не ошибся и это действительно был Кикоть, то почему он никак не отреагировал? У нас ведь с ним весьма богатая история, за прошедшие пару лет. Как это понимать⁈

Майор КГБ Кикоть Виктор Викторович, бесследно пропавший где-то в центральной части Афганистана несколько месяцев назад, каким-то совсем непонятным образом оказался здесь, в Пакистане? Но как? И почему он так хреново выглядит?

Нужно попробовать поговорить с ним, может он прольет свет на это место? А то прям совсем странно — что за дерьмо тут творится и почему об этом никто не знает? Куда разведка смотрит, раз подобное уже давно поставлено на поток и несколько советских солдат просто пропало без вести? А может и не только солдат.

Моя спина еще побаливала, но благодаря стараниям и навыкам санитарного инструктора Андрея, мое состояние стало намного лучше. Не боец, конечно, но и не скрюченный полутруп, который от каждого неосторожного движения скрипит зубами от боли! Еще бы недельку и сбежал бы из того кишлака, предварительно перерезав глотку Малику за его грязные делишки. Однако судьба вновь вмешалась в мою жизнь, причем самым непредсказуемым образом.

Гематомы от попаданий пуль в бронежилет постепенно рассасывались, боль почти ушла, а подвижность плеча восстановилась. Выносливость крепла, сила тоже. Самочувствие стало намного лучше.

Я уселся на матрас и мысленно «ушел в себя». Это я делать умел. Служба научила.

Спустя несколько долгих часов, отмеренных лишь движением солнечного луча по стене, главная дверь в коридоре с скрежетом отворилась.

— Выходить будем! Сейчас! На прогулку! — с сильным акцентом, коверкая последовательность слов, гаркнул на весь коридор охранник. То ли афганец, то ли еще кто — хрен разберешь. Затем двое в серой форме прошли по коридору, отпирая засовы камер. Судя по всему, они были массивными и плохо работали на сдвиг — изнутри самостоятельно не открыть. Судя по звукам, камер тоже было двенадцать, моя и впрямь последняя.

«Прогулка» оказалась чем-то вроде загона — тридцать на тридцать метров утоптанной земли, обильно усыпанной желтоватым песком. Тут и там, местами, были хорошо заметны тёмные, въевшиеся пятна, происхождение которых лучше не изучать. Солнце уже ощутимо подпекало, хотя время суток было какое-то неопределенное. Хотелось пить.

По периметру — двойной забор из колючей проволоки растянутой между столбами. По углам — вышки, где неспешно прохаживались часовые с автоматами. Нас согнали сюда ровно двенадцать человек, причем часть привели не из камер, а откуда-то со стороны.

Мы походили на стаю раненых волков — изможденные, с потухшими глазами, почти все в темных робах. Лишь двое как и я были в старых обносках своей военной формы. Мы молча бродили по кругу, избегая случайных прикосновений, но я видел, как взгляды скользят по другим, оценивая и высчитывая шансы. В этом месте каждый был и жертвой, и конкурентом. Одиночки. Гладиаторы, блин.

Сложно сказать, что скрывалось за этими словами. Пока еще у меня было слишком мало информации о том, что здесь происходило, а поговорить толком и не с кем. Расстояние между нами не меньше метра, повсюду охрана, которой не нравилось, если мы говорили друг с другом.

Прогулка закончилась быстро. Охрана потеряла к нам интерес — они стояли поодаль и курили, иногда смеясь и тыкая стволами автоматов в нашу сторону. Все заключенные разбрелись по внутренней территории, кто-куда. Это что же получается, все они такие же как и я, пленные советские бойцы? Черт возьми, мне это не нравится!

Я остановился посреди открытого пространства. Именно тогда я его увидел снова. Это действительно был Кикоть, ошибка исключена.

Чекист стоял, прислонившись спиной к глиняной стене ограждавшей наш загон. Он молчал, лицо было словно каменным.

Даже в этом положении, в темной робе и стоптанных ботинках, в его позе читалась офицерская выправка. Да, он из КГБ, но у него в Афганистане были какие-то совсем другие задачи. Но черт возьми, как он вообще сюда попал и что произошло с тех пор, как о нем рассказал американец Джон Вильямс⁈ Ведь я потом узнавал, что никого, кто летел на том разбившемся самолете, не нашли.

Виктор Викторович был до неузнаваемости бледен и худ, кожа на скулах натянута. Однако взгляд остался таким же цепким, как и ранее… Возможно, когда я его увидел в камере, то неправильно воспринял выражение лица.

Его холодные, серые, как лед в горах Гиндукуша глаза, смотрели прямо на меня. В них не было ни капли ненависти, однако свое удивление и интерес он не скрывал. А еще там различалась его фирменная безжалостная, аналитическая оценка, с которой он когда-то изучал меня в своем кабинете. Он медленно, почти незаметно кивнул — едва заметное движение подбородка. Сообщение было ясным и лаконичным:

— Мол, и ты здесь, Громов⁈

Но никакой радости от встречи с соотечественником, никакой старой вражды. Лишь холодная констатация факта, усугубляющего и без того безысходное положение. Поговорить нам не удалось — часть из нас загнали обратно в камеры, а самого Кикотя куда-то увели.

В тот же день состоялась первая «тренировка». Нас, троих кто не носил робу, вытолкали на центральный плац — огромный песчаный пятак, окруженный с трех сторон бараками. Напротив — трое бородатых бойцов хрен знает какого гражданства, сытые, ухоженные, в камуфляже защитного цвета. Их глаза блестели от азарта. Нас не связывали. Неофициальное правило было простым и жестоким: Сражайся. Победишь — получишь двойной паек на ужин и еще пару дней жизни. А если проиграешь… Даже не знаю, какая у них там была судьба, но явно ничего хорошего.

Вот это я попал. Сколько раз говорил, что удивить меня вряд ли возможно. А оно вот как получилось.

Моим противником был коренастый детина с бычьей шеей и кривой ухмылкой на бородатой морде. Он бросился на меня с каким-то рыком, пытаясь схватить в захват. Резкий и отвратительно мерзкий запах его пота, смешанный с каким-то неуместным парфюмом, ударил в нос.

Адреналин, горький и знакомый, заглушил далекую ноющую боль в спине. Я пропустил его рывок, поймал его руку, развернулся корпусом и довернув, сделал красивый бросок через бедро, используя его же инерцию. Он с тяжелым, глухим стуком рухнул на песок, и я услышал отвратительный хруст ключицы. Дополнительно двинул его ногой в морду, но от мягких и легких сандалий удар получился слабый, почти бесполезный. Тем не менее, песок окрасился каплями крови.

Добивать его не стал — в глазах наблюдавших инструкторов это выглядело бы как слабость. Я просто отступил на пару шагов, пока двое охранников с автоматами за спинами, безучастно поволокли его с плаца.

Краем глаза я урывками видел бой еще двоих наших.

Оба дрались как черти!

Один парировал удары и отступал, выжидая удачный момент для контратаки. Второй же наоборот, молотил кулаками, будто мельница. Вот один из противников сделал шаг в сторону, оступился и потерял равновесие. Один из бойцов нанес неловкий, но сильный удар и его ладонь коротко и хлестко врезалась в горло противника. Тот захрипел, инстинктивно согнулся, подставив солнечное сплетение под второй, точечный удар. Афганец рухнул на колени, давясь беззвучным кашлем.

Другой боец, что постоянно отступал, сам уткнулся спиной в стену. Инструктора ругались и кричали.

Душман усилил натиск, двинул его в нос, потом в подборок. А затем хотел ударить в ухо, но промазал и попал точно в глаз. Боец взвыл, схватился за лицо. Затем разозлившись, прыгнул на афганца и сбив его с ног, принялся без устали лупить его кулаками — кровь летела во все стороны.

Бой закончился нашей победой, хотя парню хорошо досталось.

Я не знал их имен. Мы не говорили. Ничего не знали друг о друге.

После боя, нас толкая в спины, просто вернули обратно в камеры. Вернувшимся устроили овации те, кто сидел внутри карцера. Это у них тут что-то вроде послебоевой традиции для выживших, наверное.

Следующая наша встреча с Кикотем произошла вечером того же дня, в так называемом медпункте — грязной комнатушке, больше похожей на кладовку для инструментов. Зачем меня туда повели, хрен его знает. Для осмотра, наверное.

На самодельной койке с обшарпанной железной спинкой Виктор Викторович кое-как зашивал рваную рану на предплечье, видимо полученную во время таких вот «тактических учений». Я подошел поближе — довольно большая резаная рана, длиной с половину ладони — видимо, результат «тренировки» с холодным оружием.

Санитар-пакистанец, тучный смуглый мужчина в грязном халате, бросил на нас раздраженный взгляд, швырнул на матрас большую аптечку и коробку с какими-то таблетками, что-то буркнул и вышел, хлопнув дверью. Мы остались одни в гнетущей тишине, нарушаемой лишь тяжелым дыханием Кикотя.

— Ну, привет тебе, товарищ майор… — произнес я, мельком взглянув на чекиста.

Тот не отреагировал.

Минуту, показавшуюся вечностью, царило молчание. Не дождавшись ответа, я молча опустился на соседнюю койку, скрип пружин прозвучал оглушительно громко. Не глядя на меня, Виктор Викторович начал с невероятным, леденящим душу хладнокровием перевязывать свою рану одной рукой и зубами, пытаясь затянуть конец бинта.

— Помочь? — наконец, сорвал я молчание, и мой голос прозвучал хрипло и непривычно громко.

— Справлюсь, — его ответ был ровным, без интонаций, каким-то глухим. Он закончил завязывать узел и поднял на меня тяжелый взгляд. Горько усмехнулся. — Удивительно, Громов! В своих докладных и рапортах, в своих записях я предполагал, что тебя давно разменяли на каком-нибудь нелегальном переходе, что ты давно пьешь эту, как ее… Текилу! Ну, где-нибудь в Техасе или в Париже. Я ведь серьезно полагал, что ты иностранный шпион. Потом только понял, что накрутил себе в голове. Ты странный и очень удачливый боец, и все. Вот уж не думал, что еще когда-нибудь свидимся. А ты здесь. В богом забытом месте. И знаешь что, концепция этого лагеря, выстроенного по нашим же планам из архивов, которые, не сомневаюсь, ушли на Запад. Ирония судьбы.

— Судьба, майор… Паршивая вещь! — хрипло ответил я, ощущая знакомую горечь на языке. — Я одного не пойму… Как перспективный офицер Комитета Государственной Безопасности, с твоей-то хваткой бульдога и врождённым чувством подозрительности ко всему живому и похожему на человека, оказался в роли живой мишени для этих уродов? — я кивком указал на дверь. — Как? Почему? Что это вообще за место?

Кикоть на секунду замер, его пальцы сжали край койки, белые от напряжения. В его глазах, уставленных в грязную стену, не было ни капитуляции, ни страха. Лишь холодная, сдержанная и концентрированная ярость.

— Это долгая история, Громов!

— А нам что, нужно куда-то идти? — парировал я, взглянув на дверь.

— Хорошо, расскажу. Меня списали со счетов, из-за тебя, прапорщик… Командование ГРУ тебя надежно защищало. Моему командованию прилетело по шее от того, что я под тебя копал. Меня спихнули в Афган, как полевого сотрудника. Но случилось непредвиденное… Наш АН-24 упал в горах где-то в центральной части республики. Я выжил.

Он тяжко вздохнул, затем продолжил:

— Меня схватили американцы. Некий ЦРУ-шник Вильямс… Все о тебе спрашивал, хотя меня это вовсе не удивило тогда! Потом что-то случилось, они все бросили и быстро свалили из лагеря. Я остался один, сцепился с душманами. Одного оставил в живых. Он меня в кишлак отвел, что был в трех километрах оттуда. Меня приютили, дали одежду и еду. Я категорически отказался принять их веру, но мне позволили остаться. Работал там же. Около недели. А потом родственника какого-то полевого командира, что обитал там же вдруг осенило, что живой «советский офицер» — это дорогой товар. Я убил того, кто приехал меня забирать, и быстро сбежал.

— Ни хрена себе… А дальше?

— Три дня скитался по горам, пока случайно не сорвался со склона и не сломал ногу. Еле выжил. Меня подобрал и выходил местный старик-пастух. Ему было все равно, русский я или нет. Он был совсем другим. Не таким, как все эти, — он мотнул головой, и в его голосе послышалась горечь. — Я остался с ним. Думал, что Родина, которой я служил, от меня отказалась. Да так оно и было, в общем-то.

Он резко, почти яростно дотянул бинт, и лицо его на мгновение исказила гримаса острой боли.

— Я жил с ним три с половиной месяца. А потом старика убили по ошибке, во время рейда правительственных войск. Меня нашли люди какого-то Малика, держали в каменной яме, а потом привезли сюда. Четыре с половиной недели назад. Выходит, раньше тебя.

Он закончил, откинулся на спинку кровати и закрыл глаза, будто эта исповедь отняла у него последние силы. Потом снова посмотрел на меня, и его взгляд был другим, не таким, как всегда.

— Ты спросил меня, что это такое, Громов? — он тихо, но четко произнес, кивком указывая на дверь, за которой слышался отдаленный гул голосов и какой-то стук. — Это не лагерь для военнопленных. Не тюрьма. Это спецзона, скотобойня, построенная для оттачивания боевых навыков. Для элит Пакистана, стран Европы и Запада. Нас тут используют как мясо, все очень просто и примитивно. И никто об этом не знает, представь себе. Здесь нет особых правил, кроме одного — самого главного: умри достойно, заставив их попотеть, или умри в унижении, развлекая их. Согласие подчиняться лишь оттягивает финал. Не отменяет. Знаешь, как они нас называют? Куклы! Долбанные гладиаторы, блин… Тьфу! Суки!

Я посмотрел на его перевязанную, уже проступающую кровью руку, прислушался к навязчивому, неумолкающему гулу за стенами, гулу чужой, враждебной жизни.

— Значит, отсюда нет выхода? — спросил я, уже зная ответ, но нуждаясь в его подтверждении.

Кикоть горько усмехнулся, и впервые его усмешка была лишена привычного цинизма — чувствовалась смертельная усталость.

— Выход? — он медленно покачал головой, его взгляд уперся в небольшое зарешеченное окошко под потолком. — Отсюда выход только один. Сквозь них.

— А других вариантов нет?

Он мотнул головой в сторону плаца, где только что недавно закончился наш бой.

— Есть, но мало. Я об этом много думал, — он перевел на меня свой ледяной взгляд, — Но пока нет подходящей возможности! Хотя, признаю, это все же лучше, чем быть бесполезной «куклой».

Не забудьте про лайки. Это важно. Спасибо.