Солдат и пес. Книга 1 (СИ)

Глава 12

На этом слове он запнулся. А в руке держал стакан с очередной порцией водки. И вдруг, резко дернув головой и заранее сморщившись, замахнул одним глотком, сильно выдохнул, загрыз сивушный дух хрустящим огурцом из прошлогоднего засола. И сказал:

— Нет! В другой раз. Сейчас как-то не готов… Настроение не то.

Богомилов слегка удивился:

— Ну уж, Николай Николаич! Это что, мне твоего настроения ждать? Сказал «а», так говори и «б».

— А я разве отказываюсь? Нет. Только между «а» и «б» не обязательно же пять секунд. Погоди, будет тебе и «б», и все прочие буквы алфавита. Но не теперь. Это такой разговор… К нему особо подойти надо!

— А мы как подходим? — лейтенант кивнул на бутылку. — Не так разве?

— Ну, в принципе верным путем движемся, но есть нюансы.

— Коньяк, что ли? — Богомилов вскинул брови с ироническим оживлением

— Там видно будет.

Этот разговор случился в первую декаду мая, самую праздничную в Советском Союзе: тут тебе и Первомай, и День победы, да еще до кучи и день рождения Карла Маркса (5 мая)! Он, правда, официальным праздником не считался, но в СМИ освещался широко, и отдельные персонажи определяли его как законный повод бухнуть… А на горизонте уже обозначался и День пионерии (19 мая), и вообще для советского школьника май месяц радостно веял близкими каникулами. 1 мая был четкий маркер: случалось, и уроки заменялись разными мероприятиями, и вообще с занятий могли отпустить пораньше… Ну, а для огромного количества советских людей ранние майские деньки становились «посадочными»: именно в это время происходил засев приусадебных и дачных участков садово-огородными культурами, прежде всего картошкой. Веселуха, одним словом!

Но это для цивильных граждан. Для военных праздничные дни — наказание. Усиление нарядов, патрулей, повышенная бдительность, дополнительные проверки… А случалось и так, что особо одаренные начальники выдумывали к «красным датам» всякие парады, концерты, смотры самодеятельности, сценические композиции… И тогда вдобавок ко всем тяготам и лишениям, которых никто не отменял, на своем горбу приходилось волочь репетиции и тренировки. Да, конечно, такие мероприятия прямой хлеб политработников, но те, не будь дураками, старались по возможности все перевалить на строевых офицеров: командиров батальонов, рот, взводов… По итогу чаще всего в этот хомут впрягали офицерских жен, они занимались режиссурой более или менее охотно — какая-никакая творческая задача.

Но вот эти окаянные праздничные дни миновали, концерт провели, картошку посадили. Служба начала входить в колею… и тут Богомилова вызвал полковник Романов и повел речь с отеческой командирской прямотой:

— Слушай, Юрий Васильич! Давай смотреть правде в глаза и прочие органы. Ты у нас офицер молодой и временный, так?

— Так, — согласился лейтенант.

— На службе оставаться не собираешься?

— Никак нет. Хочу научной деятельностью заняться.

— Ну как же! Науки юношей питают, и… и… Ну и так далее! Ладно, я к чему речь веду…

Речь велась к тому, что в графике отпусков офицеров и прапорщиков возникла какая-то неувязка, и прямо сейчас предлагалось отправиться домой лейтенанту Богомилову. Тот возражать не стал, быстро собрал манатки, сгонял в отпуск, вернулся.

— И вот тут-то… — значительно произнес он.

Вот тут лейтенант внезапно узнал, что уволился и смылся неизвестно куда завхоз Николай Николаевич.

Это известие ошеломило двухгодичника. Главное — неизвестно куда!

— Погоди, — обалдело сказал он прапорщику Симакову, местному жителю (прапоры почти все были аборигены). — Как это — неизвестно?

— Да так вот, — тот развел руками. — Он же не наш, не здешний… Жена у него наша, да, жаровская. Где познакомились, хер их знает! Он сюда и переехал, к ней. Уж лет, поди, пятнадцать, как.

— А сам он откуда родом?

— А не знаю, врать не буду.

— М-мм… И что, вот так сорвались и уехали?

— Да как х…ем сдуло! Никто ничего понять не успел. За два дня дела сдал, Тоньку свою в охапку, и только их и видели.

— К нему, выходит, поехали?

— Тоже не знаю. Не интересовался. У меня вон, от своих забот башка как ведро.

Далее Богомилов выяснил, что завхозом стала супруга младшего лейтенанта Горбенко…

— Это, впрочем, неважно, — сказал он. — А вот другое…

— Странное совпадение, — кивнул я.

— Вот именно! Именно. Ну как так? Как⁈ Только он собрался мне поведать что-то очень важное…

По всем загадочным повадкам Николая Николаевича это было видно. И вдруг на тебе! Он с семьей точно сбежал отсюда поскорее. От чего? От кого?.. Неизвестно.

— А вы не пробовали еще с кем-то из местных поговорить?

— Ну как же не пробовал! Да толку ноль. Все одно и то же: зачем уволился? Не знаем. Куда уехал?.. Не знаем. Какая муха его укусила?..

— Не знаем, — сумрачно закончил я.

Теперь кивнул он:

— Ну и… все это не просто странно, это немного тревожно, согласись.

— Согласен, — сказал я.

Но я согласен и с тем, что тревога тревогой, а служба службой, и что говорить о том навсегда незавершенном разговоре нечего. Богомилов и не стал. Быстро втянулся, заботы завертели его, а когда выпал выходной, он решил прогуляться.

— Ну и черт меня понес в забегаловку… есть тут такая.

Не очень давно местные власти решили открыть летнее кафе — желая, видимо, способствовать культурному отдыху горожан. Было в те времена такое поветрие. И названия этим заведениям давали сказочно-романтические. В данном случае — «Бригантина». Но увы, вскоре стало ясно, что романтика не вывозит, и без продажи дешевого спиртного кафе будет убыточным. Там стали разливать пиво, вина типа портвейна и плодово-ягодных, в результате чего «Бригантина» стала центром притяжения самой непрезентабельной публики с самыми неэстетичными сопутствующими явлениями. Неизвестный остряк перекрестил трактир в «Рыгантину» — грубо, но метко. Еще кто-то подвесил прозвище «зверинец» — тоже прижилось… Вот в этот самый зверинец и направил стопы лейтенант, так как других точек продажи разливного пива в городке не было, а бутылочного днем с огнем не найти. В те годы оно было дефицитом, если и появлялось, то расхватывалось в полчаса.

Итак, Богомилов явился в «Рыгантину», взял для пробы кружку «Жигулевского» — оказалась дрянь, на настоящее «Жигулевское» похожая так же, как как ишак на лошадь. Ну, делать нечего, пришлось хлебать это пойло и невольно обозревать окрестности, обитаемые людьми в разной степени опьянения. Иные уже мирно спали на травке на обочинах, кого-то травило с перепоя, были и те, кто пытался выяснять отношения… Но этих усмиряли и товарищи, и продавщица тетя Римма, обладательница громоподобного баса.

Словом, картина малопочтенная, но лейтенант утешал себя тем, что наблюдает жизнь во всех проявлениях — философский подход. В частности, нашел развлечение в том, что по методу Шерлока Холмса пытался определить род занятий окружающих, семейное положение и прочее. И вот по ходу этого занятия натолкнулся на интересное дело.

К «зверинцу» подошли двое молодых, лет тридцати мужчин, взяли по стакану вина, отошли за высокий «стоячий» столик, о чем-то говоря. Расслышать, конечно, было нельзя.

Вот эти двое сразу привлекли внимание наблюдателя. Даже не том, что они, конечно, отличались от прочих ханыг-забулдыг. Нет, они вообще отличались от жителей районного городка некоей неуловимой столичностью, хотя одеты были скромно. Даже как-то нарочито, подчеркнуто скромно… а лица и прически все равно другие.

И вдруг лейтенанта осенило: эти двое — ряженые. Они стараются слиться с массой, но они какие-то другие. И чем дальше он смотрел, тем больше убеждался в этом.

Оно бы и ладно — ну, приезжие и приезжие, мало ли что. Но тут он заметил на себе взгляд одного из них. Не просто рассеянный случайный, а вполне прицельный, изучающий. И этот тип понял, что его заметили, тут же отвел глаза, продолжая говорить с напарником. А лейтенант внезапно обратил внимание, что они толком-то и не пьют. Для вида. Стаканы как были полны, так примерно и есть.

Это Богомилова нехорошо напрягло. Он не допил свое, прости Господи, «Жигулевское», ушел с какой-то смутой в душе.

— Пустяк, да? — сказал он, сняв очки, зачем-то проглядев их на свет — разволновался, должно быть. Снова надел. — Пустяк. Конечно. Я этих двух и не видел больше никогда, хотя в городе-то бываю регулярно, куда же без этого. Но помню! Так и застряло в памяти, не забудешь. И я все так же уверен, что они следили за мной.

Правда, он тут же добавил, что этой уверенности не было бы, если бы не еще один случай.

Спустя примерно неделю провожали группу увольняемых в запас военнослужащих срочной службы весеннего призыва — в просторечии «дембелей». Вообще говоря, процесс увольнения в разных частях обстоял по-разному. Где-то просто выдавали в канцелярии пакет документов — и вали. Но полковник Романов считал, что эту процедуру надо обставлять торжественно. Кроме того, он с придирчивым негативом относился к неуставному творчеству: так называемым «дембельским альбомам» и «дембельским парадкам», которые каждый уважающий себя солдат и сержант должен был изготовить собственноручно. Собственно, на альбомы полковник смотрел сквозь пальцы, но тут свирепствовали начштаба и замполит, в чьих головах прочно сидела мысль: дескать, а нет ли в фотографиях чего-то, содержащего военную тайну⁈.. Поэтому они вели безуспешную охоту за альбомами: понятно, что в части великое множество секретных мест, и хрен найдешь все, а солдат солдата, да хоть бы и сержант, конечно, не сдаст. Готовые же альбомы с помощью реже прапорщиков, а чаще гражданских служащих переправлялись за пределы части и хранились у знакомых в городе… Опять-таки: всякий уважающий себя солдат обрастал за полтора-два года полезными связями в окрестностях, как же без этого. И окончательно выйдя из двери КПП, забирал альбом у приятеля (приятельницы). Замполит, правда, пытался и таких отлавливать на перроне, но это было совсем уже непродуктивно, он плюнул и отстал.

А вот что касается парадки, то есть парадно-выходной формы, в которой увольняемый отправлялся домой, то здесь все обстояло строго. Командир лично перед самым выходом из части проверял, чтобы все было по Уставу. Чтобы кокарда не была загнута «в три х…я», брюки не были заужены, лычки и значки соответствовали записям в военном билете… Ну, надо сказать, тогда таких сумасшедших украшений, какими блещут современные «швейные войска», и не было и в помине. Таких диких аксельбантов, шевронов, нашивок, «разговоров» на мундирах… Если чем и грешили, то лишними значками, особенную слабость, понятно, к ним питали жители Кавказа и Средней Азии. Помимо собственно солдатских знаков классности, «Воин-спортсмен», «Отличник СА», «Гвардия», наши южные сограждане всеми правдами и неправдами добывали значки об окончании техникумов и даже вузов, и даже знак «Победитель соцсоревнования» — и тот шел в ход. Ясно, что все это пряталось, не фигурировало на финальном осмотре, да и надевалось уже на подъезде к родному кишлаку, вдали от патрулей.

Ну так вот, в середине июня провожали группу увольняемых. Все обставили торжественно, перед строем, с напутствием в гражданскую жизнь — и командир и замполит придавали этому особое значение. И справедливо.

Проводили. Уехали ребята. Дни, недели побежали своим чередом, принося новое, заметая забвением былое… Лейтенант Богомилов, будучи служебной затычкой, в числе прочего имел обязанность забирать письма, посылки, почтовые переводы — адресованные в часть, они оказывались на городском почтамте, в так называемом спецотделе. Эту обязанность начальник УОМО выполнял охотно, ибо писем ждали все, и он не исключение. Тут его заставлять не надо было.

И вот в очередной такой заезд он среди прочего обнаружил письмо на свое имя. Без обратного адреса. Интересно! Еще в машине не утерпел, вскрыл, начал читать. И, мягко говоря, охренел.

Письмо было от одного из недавних дембелей. Ничем не примечательный парень из роты охраны, служил без нареканий и поощрений, уволился рядовым. Лейтенант на него и внимания-то не обращал, тот никаких поводов не давал. И вдруг написал.

В первых строках он оговаривался, что переезжает на новое место жительства, не то, что было указано в проездных документах. И это новое место раскрывать не будет… Это была присказка такая. А сказка состояла в следующем.

Отставной рядовой сообщал, что очень уважает лейтенанта Богомилова, и потому хочет предупредить, чтобы он был особенно осторожен на шестом посту. Там, по словам автора письма, «происходит что-то нехорошее»…

— Так и написал⁈ — вырвалось у меня.

— Так и написал. И хоть бы что пояснил еще! Так нет же. Что там творится что-то нехорошее, что нужно быть очень осмотрительным, очень внимательным. Якобы он, будучи там часовым, по ночам что-то замечал. А что⁈ — ну хоть бы словом обмолвился. Вот чудак на букву «м»!

— И больше писем не было?

— Да нет, конечно.

— А вы сами туда ходили по ночам?

— Еще бы! Нарочно заглядывал. Когда дежурным по части был. С начкаром или с разводящим проверял посты. Нарочно всматривался, вслушивался… Нет, ровным счетом ничего. А место там глухое, ты уже понял, наверное.

Я кивнул.

Тут надо пояснить: во-первых, «начкар» — это начальник караула, прапорщик или сержант. А шестой пост — это южная сторона периметра части, на самом деле самое глухое, самое безлюдное место в округе. Что там по ночам могло мерещиться часовому?.. Неизвестно. Богомилов сказал, что ни от кого больше подобных вещей не слышал.

— Вот так, — заключил он. — Я никому ничего не говорил, потому что… ну, понятно, за кого примут. Но теперь-то! Понимаешь? Теперь ясно, что это проступают звенья одной цепи!..

— А что это за цепь… — раздумчиво пробормотал я

— Вот то-то и оно! Что это за цепь…

— Ладно, — совсем не по-уставному сказал я. — Понял, товарищ лейтенант, спасибо за информацию.

— Да и тебе тоже. Будет что интересное — заходи, обсудим.

— Есть! — а теперь я ответил по всей форме. И побежал в казарму. До заступления в наряд оставалось всего ничего.

Дежурные собаководы обязаны в течение суток ходить на посты, проверять собак. Фамилии этих дежурных заносятся в караульную ведомость, часовые обязаны их допускать на свои участки — формально после переклички «пароль-отзыв», разумеется. На деле же это редко бывало, обычно часовые пропускали знакомых кинологов. Попробуй так «дух» командовать «дедом» или хотя бы «черпаком»! Хлебнешь потом неприятностей.

Дежурство началось. Я свои обязанности выполнял исправно. Разумеется, в ближнем запасе держал мысль как следует осмотреться, вслушаться в то, что происходит на шестом посту ночью… И вот очередная проверка в самую ночную глухомань.

Прохладно было уже совсем не по-детски, а мы на зимнюю форму еще не перешли. Выручал вездесущий ватник — удобная, функциональная и по-своему элегантная вещь. Итак, ватник, автомат, ремень со штык-ножом и подсумком. Готов! Вперед.

Нумерация постов у нас против часовой стрелки. Первый пост объединен с КПП, здесь собак нет, и так все надежно прикрыто. Псы наши дежурят начиная со второго. Я стал мысленно перебирать всех поименно, кто сейчас на службе: Север, Алтай, Гектор, Джек, Макс… На шестом посту находился Макс, прямо скажем, не лучший пес. Глуповатый и трусоватый. В местной собачьей иерархии он был одним из аутсайдеров.

Обход занимал не меньше часа. Где-то пса надо было успокоить, где-то напоить… Но, в общем, вплоть до пятого поста все было в пределах нормы. Прореха, сделанная нарушителем, давно заделана. Проходя мимо, я покосился на это место.

А прямо на границе шестого поста я наткнулся на часового, знакомого мне рядового Маркелова.

— А, здорово, земеля! — искренне обрадовался он. — Я тя издалека узнал по росту. Ну как же! Така дылда, не в обиду будь сказано. Ни с кем не спуташь… А пес-то твой дрыхнет, паразит!

— Как дрыхнет? — страшно удивился я.

— Да как все дрыхнут, так и он. В будку залез, да и спит, подлец.

— А ну-ка… — я заспешил к будке. — Макс!

Тишина.

— Макс, черт возьми!..

Подбежав к будке, я заглянул в нее и замер.

Пес был мертв.