Слепое пятно

Глава XXXIV Бар Сенестро

Для Чика это был решающий момент. Повинуясь внутреннему порыву, он положился на вероятность, за которую теперь должен был держаться перед лицом объединенной мудрости этих ученых мужей. Он был один, некому было направить его, кроме Геоса, который, несомненно, был ему другом, но который так же несомненно покинет его при малейшем намеке на обман.

Он оказался в большой круглой или, точнее, овальной комнате, тоже со сводчатым потолком, но гораздо более красиво окрашенной — в лазурно-голубой. В стены были врезаны продолговатые, узкие окна, достававшие до изгиба, где стены мягко перетекали в потолок. Они были застеклены уже упоминавшимся полупрозрачным материалом, который, однако, слегка отливал зеленым, так что всё собрание было освещено мягким, спокойным и прохладным светом.

На стене напротив входа была огромная копия виденного ранее Чиком украшения в виде клевера, по сути, сияющий драгоценный камень, цвета которого сплелись в почти что пылавшую троицу. Чик не мог сказать, был ли свет искусственным или природным. На полу разместилось около трехсот столов вроде библиотечных и столько же людей с отличительными признаками Рамд. Все они были гладко выбриты, относительно высокого роста и держались с изяществом, способным поразить любого, кто знаком с понятием врожденной наследственной культуры. Во всем зале витал дух учения, правосудия и высшего суда.

На мгновение Уотсоном овладели слабость и нерешительность. Он мог храбриться перед Геосом и Авеком, но перед лицом такого собрания уже не был так уверен в себе. Только одно могло подбодрить его — лица, в которые он смотрел. Все они светились изумленным почтением.

Затем он огляделся повнимательнее. Он вышел на широкую платформу или, вернее, помост. Только сейчас он заметил, что по обе стороны от него стоят два трона; казалось, они были сделаны из золотистого янтаря. На правом сидел мужчина, на левом — женщина. Обнаружив этих двоих, Чик удивился.

Во-первых, мужчина не был Рамдой. Его разукрашенное самоцветами одеяние, похожее на доспех, выглядело внушительнее, чем исполненные достоинства одежды Мудрецов: кираса, усыпанная драгоценными камнями, и сандалии на ногах; руки же были обнажены. В то же время его наряд как будто бы сбивал ему цену. Незнакомец был облечен властью, царственен, с той манерой держаться, которую порождают земные амбиции и достижения. Он был странно привлекателен: живой, хорошо сложенный, с вьющимися волосами и зоркими темными глазами; за исключением очертаний рта он мог бы сойти за модель для античного скульптора.

Уотсон изучал историю. Перед ним сидело воплощение трех сильных натур, нечто вроде смеси Нерона, Калигулы и Александра: в нем были чувственность первого, жестокость второго и безотчетный пыл и величие бессмертного македонца. Мужчина улыбался, и улыбка его была не веселой, но скорее исполненной интереса и насмешливого терпения.

Когда их глаза встретились, Чик уловил притягательную силу его личности, то же ощущение призрачности, которое они с Гарри Венделом заметили в Нервине. Вот только здесь оно было отрицательным, сопротивлялось, а не помогало. Вокруг трона стояло несколько облаченных в голубые униформы стражников, с лицами смуглыми, стойкими, полными несокрушимой твердости, но не очень вдумчивыми.

На втором троне сидела девушка. Чик достаточно услышал от Геоса, чтобы знать, кто она: Арадна, одна из королев — хрупкая, изящная, голубоглазая девушка с копной вьющихся золотисто-соломенных волос, свободно лежащих на плечах. Она тоже была одета в духе классики, однако со штрихами современности, проявлявшимся в повязанных тут и там лентах. Платье было в тон алой форме ее стражей и было сшито на плечах так, чтобы одно оставить обнаженным вместе с рукой. Лоб венчала полоска темносиних камней, и больше украшений на ней не было.

На вид ей было не больше семнадцати или восемнадцати лет. Она обладала пронзительными фиолетовыми глазами, губами цвета мака и чертами лица, подвижными от радости и смеха и светившимися всей невинностью, которую можно было бы приписать королеве эльфов. Чик невольно сравнил ее с Нервиной.

Старшая королева обладала тонкой притягательностью, безотчетной пленительностью, уравновешенностью и решимостью, подчинявшей всё вокруг ее воле. Арадна была не такой. На ее стороне были сила искренности, прямота и открытый девичий восторг, а еще — очарование и намек на пробуждающуюся женственность. Встретившись глазами с Уотсоном, она улыбнулась — эта улыбка была свободной, ничем не сдержанной, и шла от счастливого сердца. Она сказала что-то одному из стражей, и тот кивнул в ответ, как сделал бы скорее друг, чем придворный.

Уотсон повернулся к Геосу, который стоял немного в стороне и позади.

— Арадна?

— Да, королева Д’Хартии. Мужчина по ту сторону — Бар Сенестро.

Что бы Чик не испытывал к одному из них, уравновешивалось его чувствами к другой. Он оказался между двух сил: здоровый прагматизм утверждал, что следует держаться подальше от Бара — недоверчивого, могущественного и безжалостного человека, с которым нельзя не считаться, а тяга к прекрасному призывала к молодой королеве.

Геос шагнул вперед, и всё собрание Рамд поднялось на ноги — это движение было исполнено и достоинства, и почтения. Хотя Чик был чудом в их глазах, не было ни неподобающих взглядов, ни любопытных споров. В зале царили спокойствие, непринужденность, уравновешенность; единственным слышным звуком была всё та же тихая музыка невидимых колокольчиков.

Рамда Геос заговорил. Одновременно он по-дружески положил руку на плечо Уотсона — знак, по которому все остальные Рамды вернулись на места.

— Факт и материя, братья мои!

Геос сделал паузу, чтобы все поняли значимость того, что он только что произнес. Затем парой быстрых фраз описал суть дела, начав с кое-каких рассуждений и прочих подробностей, понятных Уотсону лишь наполовину; он часто ссылался на Харадоса и толкователей пророчества, потом упомянул свою основную специализацию — спиритизм, а также высказал свое отношение к вопросу материализации. После этого он перешел к отчету о появлении Уотсона в храме, его долгом сне и окончательном восстановлении. Гораздо подробнее он изложил суть их бесед.

До этого момента Рамды и не шелохнулись. Чик бросил взор на Арадну. Она слушала, подперев подбородок рукой; ее голубые глаза светились удивлением и естественной, неподдельной детской радостью.

Тут взгляд Чика перехватил Бар, и вновь прибывшего пробрала холодная дрожь от расчетливости, тяжелой циничности этого скептика и от странного предчувствия; эти глаза обжигали, точно пламя, лед или сталь. Уотсон мог лишь удивляться красоте и уму этого человека, его духовному превосходству, кричавшему о себе даже здесь, в присутствии Рамд.

Геос продолжал, на этот раз он изъяснялся просто. Уотсон ощущал, какое тот испытывает к нему почтение, он его чуть ли не обожествлял. Рамды слушали с явно всё возрастающим интересом, Арадна слегка подалась вперед. Даже Бар отвлекся от Уотсона, чтобы уделить больше внимания говорившему. Ибо Геос повел речь о Харадосе. Геос был столь же замечательным оратором, сколь и мистиком; он мастерски передавал слова Чика… и вот вершина: сам Харадос появился среди них, и… они его упустили!

На мгновение повисла тишина, затем раздался шорох общего обсуждения. Чик наблюдал, как Рамды склоняются, чтобы пошептаться друг с другом. Сможет ли он выстоять против них?

Но никто из них не взял слово. После первой волны тихих переговоров они снова погрузились в молчание. Напряженную тишину нарушил Бар Сенестро.

— Могу я спросить, Рамда Геос, что заставило тебя выступить с таким утверждением? Для начала, как ты докажешь, что этот человек, — он кивком указал на Уотсона, — не является просто одним из нас же, д’хартианцем или коспианцем?

Геос немедля ответил:

— Вы знаете, как его нашли, Бар Сенестро. Или у вас нет глаз? — судя по всему, Геос был уверен, что иных доказательств не требуется.

— Разумеется, — благодушно отвечал Бар. — У меня весьма зоркие глаза, Рамда Геос. А помимо них, есть еще и рассудок, дабы размышлять. Но вот воображение, боюсь, меня подводит. Я вижу перед собой существо, ничем от меня не отличающееся. Как вы докажете, что оно — подтверждение сверхъестественного?

— Вы скептик, — просто ответил Рамда. — Даже глядя на него в упор, вы полны сомнений. Но разве же вы не помните слов великого Авека? Разве не знаете пророчества Харадоса?

— Истинно так, Геос — помню и то, и другое. Особенно надпись на стене храма. Разве не сказал сам пророк: «И смотрите, в последние дни появятся меж вас самозванцы. Их вам надлежит побивать»?

— Всё это так, Бар Сенестро. Но вы хорошо знаете, как и все мы, что истинное пророчество должно исполниться, когда откроется «пятно». Разве его исполнение не началось тогда, когда Авек и Нервина прошли на другую сторону?

— Исполнение, Геос? Быть может, то был знак, предвещающий появление обманщиков! Конец не наступит, пока ВСЕ условия не будут соблюдены!

Но тут сочла за должное вмешаться Арадна.

— Сенестро, ты готов осудить этого человека, не дав ему сказать ни слова в свою защиту? Разве это честно? Кроме того, он не кажется мне похожим на обманщика. Мне нравится его лицо. Быть может, он — один из избранных!

Это последнее слово заставило Бара нахмуриться. Его взор медленно переместился на Уотсона; он быстро смерил его глазами, в которых читался холодный расчет.

— Очень, очень верно, о Арадна. Я бы и сам хотел позволить ему сказать что-нибудь от себя. Пусть позабавит нас своими речами. Что ваше величество хотели бы услышать, о Арадна, от этого призрака?

В его речах звучала ядовитая насмешка Чик резко повернулся к Бару. Их взгляды скрестились, и встреча эта не очень-то польстила Уотсону. Он был слегка неустойчив, самую малость сомневался в собственных возможностях. Он рассчитывал, что суеверие Рамд послужит ему опорой, пока он не встанет на ноги, однако это нежданное неверие его смутило. Однако же он не был трусом, и это чувство сгинуло почти что сразу же. Он направился прямо к трону Бара и заговорил снова, повинуясь чистому наитию:

— Арадна сказала правду, о Сенестро — или о Зловещий[4], или как тебя там называют. Я требую честного слушания! Мне это причитается, ведь я прибыл из другого мира. Я последовал… за Харадосом!

Если Уотсон полагал, что раскусил Бара, то он ошибался. Глаза принца внезапно вспыхнули острым удовольствием. В мгновение ока его враждебность сменилась чем-то удивительно напоминающим восхищение.

— Хорошо! Между прочим, вы отлично сложены, да и вид у вас здоровый, странник.

— Не без того, — ответил Уотсон. — Однако я не в настроении обсуждать свою внешность. Уж конечно, я не уродливее некоторых буду.

— Еще и дерзите, — продолжал тот довольно беззлобно. — Знаете ли вы что-нибудь о Баре, с которым разговариваете так развязно?

— Я знаю, что вы намекаете, будто я лгу. Вы предположили это, выслушав ученого Рамду Геоса. Вам известны факты, вам известно, что я пришел от Харадоса. Я…

Но не слова Уотсона увлекали Бара. Стройная, хорошо сложенная фигура Чика, его стремительные движения перевесили мысли о пророке в голове человека на троне. Его радость говорила сама за себя.

— Вы действительно замечательно сложены, странник, — просто сделаны из железа, у вас прекрасная мускулатура, совершенные линии, вы двигаетесь быстро и точно!

И Бар сказал что-то одному из своих прислужников с тяжелыми лицами, потом внезапно встал и спустился с престола. Подойдя, он остановился рядом с Уотсоном.

Чик подобрался. Принц был на дюйм его выше, его руки были обвиты жгутами мышц. Под розоватой кожей Чик мог разглядеть едва заметную, словно бы кошачью, игру силы и бодрости. Он ощущал мощь этого человека, его цепкий, придирчивый взгляд, походку ягуара и уверенность плавных движений.

— Странник, — произнес Бар, — да вы ПОИСТИНЕ атлет! Кто вы по национальности — коспианец?

— Не коспианец и не д’хартианец, я — американец! Да, кое-кто говорил мне, что я с виду похож на мужчину. Льщу себе надеждой, что и повадки у меня мужские.

— И храбрые речи, — все еще пребывая в отличном расположении духа, принц спокойно протянул руку и потрогал бицепс Уотсона. Его глаза загорелись еще ярче. Может, он и не был поклонником приличий, но ценил по достоинству телесное развитие.

— Братец! Да вы ТАКИ силач! Скажите мне… вам известно что-нибудь о ЖЕСТОКИХ ИГРАХ?

— Кое-что. Сыграем в любую по вашему выбору.

Но принц покачал головой.

— Ну уж нет. Я не прошу нечестного преимущества. Вы — желанный и своевременный гость. Пусть соревнование состоится на ваших условиях. Тем славнее будет моя победа!

Но маленькая королева решила вмешаться.

— Сенестро, неужели так предписывает себя вести кодекс Баров? И ваше предложение гостю не кажется вам неуместным? Умерьте свое нетерпение помериться силами! Сперва вы вздумали атаковать его словесно, а теперь и физически… Помните, я — королева, у меня есть власть над вами.

Сенестро поклонился.

— Ваши желания для меня закон, о Арадна! — затем, повернувшись к Уотсону, он добавил: — Я слишком горячусь, странник. Вы сложены лучше всех, кого мне доводилось видеть за множество циклов. Но я превзойду вас! — Он направился к своему трону и снова сел. — Пусть расскажет нам свою историю. Повторяю, Геос, при всей своей красоте он — самозванец. Когда он закончит, я изобличу его. Прошу лишь, чтобы после этого его передали мне.

Было очевидно, что Томалии везет на чудаковатых правителей. Если Бар Сенестро и был жрецом, в нем явно было куда больше от солдата. Брошенный им пламенный вызов задел какую-то струну внутри Уотсона; он понял, что рано или поздно ему придется сойтись с этим Александром в бою, и эта мысль его совсем не радовала.

— Что я должен сказать или сделать? — спросил он у Рамды Геоса. — Что они хотят от меня услышать?

— Только то, что вы сказали мне: расскажите им о Нервине и Рамде Авеке. Принц — светский человек, но Рамды будут к вам справедливы.

Тогда Чик обратился к Мудрецам. Казалось, они привыкли к вспышкам Бара и преспокойно ждали своего. Уотсон в нескольких словах описал Нервину и Авека, их внешность, повадки — всё. К счастью, тут ему не пришлось притворяться. Когда он закончил, раздался одобрительный ропот.

— Это правда, — сказала юная королева. — Это действительно моя двоюродная сестра Нервина. Я не знакома с Рамдой, но, судя по вашим лицам, это наверняка он. Сенестро, что вы скажете на это?

Но Бар не был убежден ни на йоту.

— Это просто ребячество. Разве я не говорил, что он из нашего мира — д’хартианец или коспианец или еще кто-то? Разве вся Томалия не знает Нервину? Рамду Авека видели немногие, но что с того? Кто-то же видел. Слова этого чужеземца ничего не подтверждают. Говорю вам, испытайте его.

— Испытать? — притихшим голосом спросил Геос.

— Именно. Никто, кроме отсутствующего здесь Авека, не ведает, каков на самом деле Харадос. Среди нас нет никого, кто видел бы его изображение. Это — тайна для всех, кроме Высокого Рамды. И все-таки при подобных затруднениях Лист вполне может быть открыт.

Уотсон, недоумевающий, что бы это могло значить, внимательно слушал принца, а тот продолжал:

— Предписано, что есть случаи, когда это могут увидеть все. Уверен, сейчас именно такой случай. Так пусть этот странник опишет Харадоса. Он утверждает, что видел его, что он — будущий зять пророка. Славно! Пусть опишет нам Харадоса! А потом откройте Лист! Если скажет правду, мы поймем, что он действительно посланник Харадоса. Если ошибется, я требую его для своих целей.

Что бы ни двигало Сенестро, он, без сомнений, был гением по части быстрых решений. Уотсон понял, что пришло время испытать пределы своей удачи. Ему не оставалось ничего, кроме одного — того, что он и сделал. Он сказал Рамде Геосу совершенно равнодушным тоном:

— Охотно соглашаюсь.

Геос явно вздохнул с облегчением.

— Это хорошо, мой господин. Дайте нам ответ в простых словах. Опишите Харадоса таким, каким вы его видели, каким хотели бы показать его нам. После мы раскроем Лист… И, если вы дадите верный ответ, я буду оправдан, мой господин. Я не сомневаюсь, что вы лучше принца, однако полагайтесь на Истину — это будет еще одно доказательство сверхъестественного и приближения Дня.

Так Уотсон и поступил. Но сначала он со вздохом прочитал молитву Тому, Кто стоит превыше всего сущего — и естественного, и потустороннего. Он не понимал, где он и как туда попал; он знал лишь, что его судьба зависит от того, как упадет монета.

Не дрогнув, он повернулся к Рамдам и, слегка опустив веки, проговаривая слова очень четко, вызвал из памяти все, что знал о старом профессоре. Он попытался описать его таким, каким он был в тот день на лекции по этике, когда делал свое великое заявление: невысокая подтянутая фигура профессора Холкомба, его розовая здоровая кожа, мудрые, добрые серые глаза и коротко стриженая, совершенно белая бородка. Один шанс на миллион — на него-то Чик и поставил.

— Таков был Харадос, когда я его встречал: невысокий, пожилой, мудрый БОРОДАТЫЙ мужчина.

В ответ не донеслось ни вздоха, ни бормотания. Все ловили каждое его слово, и, когда он закончил говорить, в комнате не раздавалось ни звука — лишь биение его собственного сердца. Хоть бы нашлось сходство!

Геос сделал шаг вперед.

— Это было хорошо сказано! Если прозвучала правда, больше будет не о чем спорить. Вся Томалия узнает, что явился Избранный Харадоса. Да откроется Лист!

Чик так и не понял, что произошло, а еще меньше — как это было устроено. Он лишь увидел черную, непроницаемую волну, пробежавшую по окнам, отсекающую свет, так что вокруг мгновенно воцарилась тьма, как глубокой ночью, сокрывшая путаницу цветов. То была чернота бездны. Потом появился слабый огонек — одинокая точка пламени, вспыхнувшая на противоположной стене. Этот свет был не больше кончика иголки и будто бы шел откуда-то издалека, словно приближающаяся звезда, становясь постепенно все больше, превращаясь в сияющий экран, который вскоре уже сверкал своей внутренней жизнью. Вспышки стали ярче — маленькие пучки света загорались с пронзительной внезапностью падающих звезд. Чику показалось, будто некое божество заставляет его снова и снова проходить сквозь огонь. В конце концов пламя раздалось в разные стороны, сузилось до размеров расширяющегося кольца и погасло.

А на месте, где только что горел странный свет, появилась освещенная человеческая фигура. Подавшись вперед, Чик протер глаза и посмотрел опять.

То был бюст профессора Холкомба!