Слепое пятно

Глава XVII Овчарка

Возвращаясь в город на следующее утро, я забрал с собой собаку. То была странная прихоть, послужившая, тем не менее, началом цепи значимых событий. Я всегда был большим любителем собак, а сейчас мне было одиноко. Между псом и его хозяином есть связь. Описать ее невозможно — она уходит корнями вглубь нашей натуры. Мне предстояло еще многое узнать.

Это была австралийская овчарка рыжеватого с черным окраса и от рождения коротким хвостом.

Что за сила кроется за инстинктами? Как далеко она простирается? Я подозревал, что собака будет недосягаема для зловещего притяжения, что не отпускало меня.

К счастью, Джером тоже души в собаках не чаял. Он как раз читал и поднял глаза, когда я вошел, ведя на поводке Куин. Она сразу поняла, что он за человека: когда детектив наклонился погладить ее, она завиляла обрубком хвоста, всем своим видом выражая зарождение горячей привязанности. Джером читал «Эволюцию материи» Лебона. Изучение этой тайны завело детектива в бездонные глубины умозрительных рассуждений; он превратился в сущего эрудита. Поздоровавшись, я отцепил Куин от ошейника и позволил ей свободно осваиваться в доме, пока сам рассказывал о том, что произошло. Детектив отложил книгу и уселся поудобнее. Собака немного подождала, не погладят ли ее еще раз, и, не дождавшись, принялась обнюхивать комнату. В этом, разумеется, не было ничего необычного. Я не обращал на ее действия ни малейшего внимания, а вот детектив — да, и очень пристальное. Пока я излагал ему происшедшие события, он улавливал каждое движение собаки. Внезапно он предупреждающе поднял палец. Я обернулся.

Куин рычала — гортанно и подозрительно. Она стояла примерно в футе от портьер, что отделяли библиотеку от другой комнаты — той самой, где мы потеряли Уотсона и где у Джерома на руках умерла старушка. Она напряглась, выпрямилась, одна передняя лапа вкрадчиво поднята, короткий хвост трубой, шерсть на спине встала дыбом. Низкий рык повторился. Я поймал взгляд Джерома. Это было необычно.

— В чем дело, Куин? — спросил я.

При звуке моего голоса она помахала хвостом и обернулась, после чего шагнула в проем между занавесями. Она успела просунуть туда только голову, после чего отшатнулась. Ее зубы обнажились в оскале.

Она замерла, встревоженная и готовая действовать. Почему-то мне стало от этого не по себе. Она была смелой собакой, ничего не боялась. Детектив подошел к ней и раздвинул шторы. В комнате было пусто. Мы переглянулись. Что она такого почувствовала? Как далеко простираются ее инстинкты? Наши глаза ничего не могли уловить, в отличие от собачьих — ее глаза блестели от ненависти, страха, ужаса; всё ее тело словно окаменело.

— Любопытно, — произнес я и сделал шаг в комнату. Но я не учел собаку. Она с лаем бросилась ко мне, схватила за штанину и потащила назад. Она встала у меня на пути, не прекращая сдавленно, предупреждающе рычать. Но в комнате ничего и никого не было, в этом мы были уверены.

— Уму непостижимо, — сказал детектив. — Откуда она знает? Интересно, а меня остановит?

Он шагнул вперед. Всё повторилось. Она точно так же поймала его и принялась тянуть обратно. Она пыталась оттеснить нас от завесы, и тем сильнее нас туда тянуло. Мы ничего не видели, ничего не чувствовали. Возможно ли, что собаке открыто то, что скрыто от нас? Детектив заговорил первым:

— Выведи ее из комнаты. Отведи в холл и привяжи.

— Что ты задумал?

— Ничего особенного. Я собираюсь осмотреть эту комнату. Нет, я не боюсь. Я буду вполне доволен, если она меня сцапает. Что угодно, лишь бы получить ответы.

Но всё было без толку. Той ночью мы не раз обошли комнату — мы оба. Наши усилия ничего не дали, кроме ощущения жути, сомнений и некоей подспудной притягательной силы, которую мы могли почувствовать, но не постичь. Мы позвали собаку, и она заступила в караул. Она слегка пригнулась, минуя портьеры, настороженная, готовая к бою, не теряющая бдительности на своем почетном посту. С той секунды она уже не покидала его, кроме как по принуждению. Всю ночь мы слышали, как она тихонько сердито ворчит, словно бросая кому-то вызов.

Но это было далеко не всё, что нам предстояло узнать от собаки. Следующую странность первым заметил Джером. Казалось бы, мелочь, но таких чудных мелочей у нас накопился целый ряд. На сей раз дело было в кольце. У Куин была привычка, весьма расхожая среди собак: она лизала мою руку, чтобы выразить свою любовь. В этом ничего такого не было, за исключением того, что она неизменно выбирала левую руку. Детектив заметил это раньше меня. Всегда, при любой возможности, она пыталась лизнуть камень. Мы провели небольшое испытание, чтобы проверить ее. Я надевал кольцо на другую руку, потом держал его в пальцах перед собой — она следовала за ним.

Это было диковинно, но, конечно, не необъяснимо. Возможно, дело в запахе или особом привкусе. Однако эти небольшие испытания подтолкнули нас к довольно значимому открытию.

Однажды ночью мы позвали собаку с вахты. Как обычно, она потянулась к камню, и я случайно прижал его к ее голове. То был бы пустяк, если бы не последовавшие за ним важные события. За пару минут до этого на другой стороне комнаты я уронил носовой платок — я как раз собирался его поднять. Эта сущая безделица направила нас к открытию самой удивительной способности камня. Собака направилась к платку и вернулась, неся его в зубах. Сперва я принял это за случайность и решил повторить эксперимент с книгой — результат тот же. Я взглянул на Джерома.

— В чем дело? — спросил он и, выслушав мое объяснение, воскликнул: — Вот дьявол! Попробуй еще раз.

Мы снова и снова повторяли этот фокус, используя самые разные вещи, названий которых, я уверен, она не знала. Существовала неведомая связь между камнем и ее разумом, словно вместе с сиянием он излучал некую странную силу. Меня это сила подавляла, а для собаки была самой жизнью. Наконец Джерома озарило.

— Попробуй найти Рамду, — сказал он, — подумай о нем. Кто знает…

И тут произошло самое поразительное и, уж конечно, запоминающееся. Это было слишком похоже на разумный замысел и оттого — слегка пугающе. Стоило мне подумать о Рамде, как собака отпрыгнула назад.

В ней произошла странная перемена: обычно ласковая, она внезапно точно озверела — не в прямом смысле этого слова, разумеется, но выражаясь иносказательно. Она отскочила, будто ошпаренная, щелкая зубами. Она оскалилась, шерсть стояла дыбом. Ее ноздри трепетали. Одним прыжком она оказалась между портьер.

Джером поднялся и, вскрикнув, раздвинул их. Я находился прямо за ним. Собака, ощетинившись, застыла на пороге комнаты.

Там было пусто. Что же она увидела? Что?..

В одном не было сомнений. Хоть насчет всего остального мы не были уверены, в том, что касалось Рамды, можно было довериться инстинктам животного. Все предыдущие наши эксперименты увенчались успехом. У нас на руках был факт, но не было ему объяснения. Если бы только мы могли свести все воедино и извлечь общее правило…

Мы поздно легли. Я никак не могу уснуть. Беспокойство собаки отгоняло от меня сон. Она то глухо рычала, то суетилась, меняя положение. На месте ей не сиделось. Я живо представлял себе ее там, в библиотеке: свернувшуюся за занавесом, наполовину спящую, наполовину оцепеневшую и не теряющую бдительности. То и дело я просыпался среди ночи и прислушивался: вот гортанный рык, грустное подвывание — и тишина. С моим соседом творилось то же самое. До конца мы так и не поняли, что это было. Возможно, нам обоим было немного страшно.

Но со временем можно привыкнуть почти ко всему. Немало ночей минуло без единого происшествия, пока не произошло еще кое-что.

Она была темной, необыкновенно темной: ни луны, ни звезд. То была одна из тех ночей, чей мрак глубже чернильного. Не знаю, что именно меня разбудило. В доме было до странного тихо; воздух казался напряженным. Стояло лето, так что, быть может, дело было в жаре. Знаю только, что я неожиданно проснулся и заморгал в темноте.

Дверь была открыта, и я слышал, как тяжело дышит детектив в соседней комнате; на сердце у меня было неспокойно. К страху и одиночеству я привык, но это было другое. Возможно, это было предчувствие, не уверен, однако помню, что я был ужасно сонный.

Я зажег спичку и бросил взгляд на свои часы, что лежали на конторке — они показывали без двадцати пяти минут час. Мертвая тишина: ни голоса Куин, ни шороха с улицы. Я снова лег и провалился в дрему. Стоило мне снова уснуть, как я уловил размытое подобие звука — гортанного, жалобного, пугающего… вот он вдруг перешел в бессвязный грохочущий бред… мне это снилось. Я рывком проснулся. Меня звали. Это был Джером.

— Гарри!

Я испугался. Казалось, что-то потянулось за мной из мрака. Я сел на кровати, но не ответил. В этом не было нужды. Бессвязность моего сна была лишь наружной. Библиотека располагалась этажом ниже, и я слышал, как собака ходит взад-вперед, слышал, как она рычит. Рычит? Именно так. Она словно пыталась запугать кого-то.

Так Куин никогда не рычала, в этом я был убежден. Я различил, как она отскочила от занавеса. Она залаяла — до такого прежде не доходило. Потом вдруг бросилась в соседнюю комнату… раздался злобный отрывистый лай, визг… мешанина звуков… я мог представить, как она прыгает… на что? Внезапно я выскочил из постели. Лай стал тише, слабее, еще слабее… и вот совсем затих вдали.

В темноте я не могу отыскать выключатель. Я столкнулся с Джеромом. Мы оба были совершенно сбиты с толку. Какое-то время мы не могли найти ни спичек, ни включателя, чтобы зажечь свет. Но вот наконец-то — ни я, ни Джером никогда не забудем этого мига, поскольку он был неподвижен (одна рука поднята, глаза широко открыты) — дом наполнился звуком: густым, дрожащим, манящим. Это был колокол.

Я бросился к лестнице, но Джером был быстрее. Мы в три прыжка оказались у библиотеки и включили свет. Звон понемногу стихал. Мы сорвали занавес и вбежали в комнату. Там было пусто!

И собаки тоже не было. Куин пропала! В приступе бессильного горя я принялся звать ее и свистеть. Это было невыносимо. Бедная, смелая овчарка! Увидев врага, она бросилась прямо на него.

То была последняя ночь, которую Джером провел со мной. Мы так и не легли до утра. Уже в тысячный раз мы обошли весь дом, осмотрели его весь до мелочей — бесполезно. У нас было только кольцо. По предложению детектива я поднес к голубому камню горящую спичку. Всё было так же, как и в прошлые разы: синева исчезла, потом изображение словно углубилось куда-то вдаль по матовым коридорам. И вот из тумана возникли тени: двое человек — Уотсон и профессор… и моя собака.

Можно было различить только головы пленников, но собака была вся на виду. Она сидела, свесив язык, словно на пьедестале, с тем мягким, умным выражением морды, какое бывает только у австралийских овчарок. Вот и все… совсем все. Если мы надеялись узнать что-то с ее помощью, то нас постигло разочарование. Вместо того, чтобы проясниться, положение только усугубилось.

Как я уже сказал, то была последняя ночь, когда моим соседом был Джером, но тогда я этого еще не знал. Джером вышел куда-то рано утром. Я отправился спать. При солнечном свете было не так страшно.

Теперь я был уверен, что опасность имеет пределы. До тех пор, пока я держусь подальше от этой комнаты, бояться нечего. И тем не менее, что-то в ней влекло. От самого этого дома веяло чем-то неуловимым и загадочным. Спал я скверно. Мне было одиноко, на меня давило чувство отрезанности от всего мира. После полудня я вышел на улицу.

Я уже упоминал случай с проводником. В тот день я мог убедиться в своей оторванности от мира — она была поразительной. Учитывая, в каком я был состоянии и что повидал, это почти что повергло меня в ужас. Тогда-то я и подумал впервые о том, чтобы написать Хобарту, но решил, что смогу выстоять. Полная неожиданность происходящего натолкнула меня на размышления. Я подумал об Уотсоне. Это была последняя стадия: слабость, безжизненность, вялость! А ведь вначале он был куда сильнее, чем я!

Я должен отправить телеграмму Фентону. Пока я окончательно не потерял лицо в глазах окружающих, я обязан попросить о помощи. Это было странно, необъяснимо. Я не был невидимкой — не стоит так думать. Я просто не выглядел отдельной личностью. Люди не замечали меня, если я не обращался к ним. Но какая-то связь с миром у меня все еще была. Пока и она не исчезла, мне следовало послать Хобарту весточку. Я не стал с этим затягивать — сразу же направился в отделение и оплатил телеграмму:

Мне было немного стыдно. Ведь я надеялся, рассчитывал на себя. Я верил в силу своего характера. Я был здоровым, сильным человеком. Полнота жизненных сил — вот на чем можно было бы продержаться вечность. Для меня нет завтрашнего дня. Не прошло и года, а мне уже словно восемьдесят лет. С Уотсоном было то же самое. Что же это за невидимое нечто, проникшее в мою плоть и кровь? Я читал о баньши, лемурах[1] и лепреконах — призраках и духах темных времен, но это другое. Оно безлико, неявно, безжалостно. Оно — сплошная загадка. Я считал, что это — сама Природа.

Теперь мне это известно. Даже сейчас, когда пишу, я ощущаю мощь нависшей надо мной силы. Некий закон, некое фундаментальное правило, энергия, неизвестная науке.

Что же за закон может стать мостом между хаосом тайны и твердой материей? Я стою на этом мосту, но не вижу его. Что же это за великая истина, открытая доктором Холкомбом? Кто такой Рамда? Кто такая Нервина?

Джером до сих пор не вернулся. Не могу этого понять. Его нет уже неделю. Я живу на бренди — почти что на нем одном — и жду Фентона. Все свои заметки и наработки я собрал воедино. Быть может, я…

(На этом заканчивается странный документ, оставленный Гарри Венделом. Дальнейший отчет составлен Шарлотой Фентон).