Слепое пятно

Глава XVI Шарлота

Оставшись один, я погрузился в мысли о Шарлоте. Я любил ее и не сомневался в этом. Сравнивать ее с Нервиной было невозможно. Первая была, как я, человеком; я знал ее с мальчишеской поры. Вторая была соткана из эфира, и моя любовь к ней была чем-то иным. Она словно вышла из снов и лунных бликов; ее красота была окутана дымкой, точно мираж; она была как будто бестелесной.

Я написала детективу записку и оставил ее на своем столе. После этого я собрал чемодан и поспешил на станцию. Коль скоро я решил ехать, делать это надлежало немедленно — я не мог довериться себе надолго. Эта поездка была глотком воздуха; на какое-то мгновение я забыл об отчужденности. Одиночество и усталость! Как они меня пугали! Мне удалось освободиться от них разве что на пару мгновений. В поезде эта смесь чувств вернулась вновь и навалилась на меня с поразительной силой.

Я купил билет. Когда проводник делал обход, то прошел мимо меня. Он собрал билеты у всех пассажиров вокруг, а меня попросту не заметил. Сначала я не обратил на это внимания, но потом, когда он прошел по вагону несколько раз, я сам протянул ему свой билет. Он не остановился, словно меня, вообще, не существовало, затем я коснулся его.

— Где вы сидели? — удивленно спросил он.

Я указал на свое место. Он слегка нахмурился и переспросил:

— Там? Хотите сказать, вы сидели на том месте? На какой станции вы сели в поезд?

— В Таунсенде.

— Чудно, — ответил он, компостируя билет. — Я несколько раз проходил мимо этого места. Там было пусто!

Пусто! Меня словно ударили. Возможно ли, что мое отчуждение было уже не только мысленным, но и физическим? Что же это за пропасть, отделившая меня от моих собратьев и постепенно расширяющаяся?

То было начало нового этапа. Я не раз это замечал: на улице, в общественных местах, да где угодно. Я могу ходить в толпе: иногда меня видят, иногда — нет. Это странно. Порой мне кажется, что я исчезаю с самого лица земли!

Было уже поздно, когда я добрался до своего старого дома, но свет в окнах еще горел. Моя любимая собака, Куин, была на веранде. Когда я поднялся по ступенькам, она слегка заворчала, но, признав меня, принялась бегать кругами по крыльцу. Дверь открыл отец. Я шагнул внутрь. Он тронул меня за плечо и уронил челюсть от удивления.

— Гарри! — воскликнул он.

Неужели все было настолько плохо? Как много можно выразить одним лишь тоном голоса! Я устал до крайней степени измождения. Железнодорожная поездка отняла у меня слишком много сил.

Подошла моя мать. У меня ушло некоторое время на то, чтобы опровергнуть предположения относительно моего здоровья. Но без толку — меня не слушали, пока я не принял немного нашего старого лекарства на все случаи жизни для ее успокоения.

— Работа, работа, работа, мой мальчик, — сказал отец, — и ничего, кроме работы. В самом деле, так не пойдет. От тебя же только тень осталась. Тебе нужен отпуск. Отправляйся в горы, забудь ненадолго о своей практике.

Я не говорил им. Да и зачем? Я принял верное решение: это была только моя битва. Мне хватало забот, и я не желал делиться ими с окружающими. И однако же я не мог навестить Шарлоту, не повидавшись сначала с моими родителями.

Так быстро, как только мог, я пересек улицу, направляясь к дому Фентонов. Кто-то заметил меня в городе, так что Шарлота уже ждала. Она была все той же красавицей, которую я так давно знал: голубые глаза, копна вьющихся светлых волос, смеющийся рот и природная веселость. Но сейчас она веселой не казалась. Всё было почти точь-в-точь как в доме моих родителей, разве что чуть более лично. Она вцепилась в меня почти что в ужасе. Я и не понимал, что стал так плох. Я знал, что выгляжу изможденным, но понятия не имел, что моя подавленность так очевидна. Я вспомнил Уотсона, то каким слабым, бледным и жалким он казался. Коротко объяснив, что мог, я предложил прогуляться под луной.

Стояло полнолуние; ночь была прекрасна. Мы прошли по аллее, обсаженной вязами. Шарлота была красива и взволнована; она держалась за мою руку хваткой собственницы. Я не мог не сравнить ее с Нервиной. Отличие было очевидно: Шарлота была юна, нежна и привязчива — такая, какой я знал ее всегда. Мы были знакомы, сколько я себя помнил, и любовь наша не подлежала сомнению.

А что же та, вторая? Она была чем-то высшим — порождением тайны, чем-то за гранью жизни, чем-то… словно созданным из лунных отблесков. Я остановился и поднял взгляд. Огромный идеальной формы шар сиял на небосводе. Я и не заметил, что говорю вслух.

— Гарри, — спросила Шарлота, — кто такая Нервина?

Неужели это имя сорвалось с моих уст?

Я ответил вопросом на вопрос:

— Что ты о ней знаешь?

— Она заглянула ко мне. Говорила со мной. Она сказала, ты придешь сегодня вечером. Я ждала. Она очень красивая. Я никогда не видела никого равного ей. Она просто чудо!

— Что она сказала?

— Она! Ох, Гарри. Расскажи мне. Я ведь ждала. Что-то случилось. Расскажи. Ты совсем ничем со мной не делишься. Ты так непохож на себя прежнего.

— Поведай мне о Нервине. Что она сказала? Шарлота, не таи ничего. Неужто я настолько отличаюсь от прежнего Гарри?

Она испуганно вцепилась в мою руку и посмотрела мне в глаза.

— Ох, и ты еще спрашиваешь? Ты ни разу не засмеялся. Ты печален, ты бледен, кажешься каким-то опустошенным и обессиленным. Всё бормочешь что-то себе под нос. Ты совсем не тот, что прежде. Дело в этой Нервине? Я сначала подумала, что она влюблена в тебя, но это не так. Она хотела знать всё о тебе и о нашей любви. Она была так заинтересована… В чем же угроза?

Я не ответил.

— Ты обязан сказать. Это кольцо? Она сказала, ты должен отдать его мне. Что оно такое? — она не отступала.

— Она об этом просила? Сказала тебе выпросить кольцо? Моя дорогая, ответь, — спросил я, — будь дело в кольце, будь оно столь зловещим, что я был бы за мужчина, если бы отдал его той, кого люблю?

— Оно мне не навредит.

Но я не согласился. Что-то не давало мне этого сделать. Это была лишь уловка, чтобы вырвать у меня кольцо. Весь этот разговор навязчиво отдавался в ушах, звучал как-то искаженно, призрачно. Голос Уотсона ни на секунду не смолкал в моей голове. У меня все еще была толика смелости и силы воли. Я неотступно держался своего.

То были печальные три часа. Бедная Шарлота! Никогда этого не забуду. Самая трудная задача на свете — отвергать того, кого любишь.

Она вросла в мое сердце и завладела им полностью. Она держала меня нежно, едва не плача. Я не мог ничего ей рассказать. Ее женское чутье предвещало беду. Я так и не поддался ее слезам. Когда я поцеловал ее на прощание, она не произнесла ни слова, но взглянула на меня глазами, полными влаги. Из всего, что мне пришлось перенести, это было тяжелее всего.