Системный Кузнец V

Глава 14

Йорн Одноглазый сидел в луже теплой крови, растекающейся по грязному снегу главной улицы. Вересковый Оплот, еще недавно пытавшийся казаться деревянной крепостью, теперь похож на открытую могилу.

Вся центральная дорога усеяна телами — люди лежали вперемешку с тварями — изломанные, растерзанные куклы рядом с хитиновым кошмаром из глубин. Снег почернел и спекся.

Йорн ни о чем не думал — просто дышал. Каждый вдох давался с боем, вырываясь из груди рваным рывком, отдававшимся болью под ребрами. Челюсть мелко дрожала, выбивая безостановочную дробь, но не от холода.

Внутри него бушевал пожар — волна жара, рожденная в животе, рывками шла по позвоночнику, вливаясь в руки и ноги, заставляя мышцы дергаться в спазмах. Голова налилась свинцом, кровь стучала в висках, не находя выхода.

Рядом, в снегу, лежал верный «Горный Змей» — охотничий клинок, доставшийся от отца. Оружие с душой — единственная сталь в Оплоте, которая действительно могла пить жизнь тварей, а не просто царапать панцири.

Сейчас клинок лежал одиноко и покинуто, как брошенная игрушка. Йорну было противно к нему прикасаться — впервые в жизни мужчина почувствовал, что Путь Охотника принес ему только боль. Бесконечная ноша, потери, судьба, которая тащила за шкирку от одной бойни к другой, не спрашивая согласия.

Перед ним возвышалась туша последнего Жнеца — огромная, хитиновая тварь с клешнями, способными перекусить человека пополам. Он прикончил её минуту назад, вогнав клинок в сочленение панциря. Перехитрил и убил.

Но этого было мало.

Чуть дальше громоздились еще три таких же валуна из черного хитина. Одноглазый уложил их всех, но какой ценой?

Сколько людей сегодня легло в грязь? Половина оставшихся? Больше? Если в Оплоте выжило хотя бы полсотни душ — уже милость Духов, в которую он почти перестал верить.

И Йорн Одноглазый допустил это…

Да, вернулся — не пошел на убой в горы, остался защищать своих. И что? Деревня отрезана от мира, как чумная могила. Помощи не будет, а тварей становится всё больше — их логова плодятся, как язвы. Всех не перебить.

А ведь это только слуги — где-то ворочается Мать Глубин — существо, против которого его «Змей» — иголка. Он, достигший пиковой девятой ступени Закалки, легенда Верескового Оплота — песчинка перед лавиной.

Вся слава, весь опыт — пыль, охотник бессилен, не смог защитить, проиграл.

В деревне мертвенно тихо — ни стонов, ни криков. Только едва слышный шорох шагов тех немногих, что уцелели. Женщины, дети… Старики, в основном, погибли первыми.

Те, кто решил остаться и не бросать дома, совершили не подвиг, а бессмысленную жертву — глупость, оплаченную кровью. Нужно было уходить — идти в Черный Замок, падать на колени, унижаться, целовать сапоги этой толстой твари — Барону, лишь бы получить место за стенами.

Хотя… Йорн скрипнул зубами — ненависть к Барону была глупой — в глубине души мужчина понимал: угроза настолько велика, что даже если бы «Каменные Грифоны» встали здесь лагерем, это лишь отсрочило бы конец. Может, Ульрих фон Штейн был прав, объявив эвакуацию?

Но Столица… Почему молчит Столица? Где легионы? Где великие практики, способные щелчком пальцев испепелить чернь? Почему бросили нас?

Йорн выдохнул, и единственный глаз заслезился. Не от горя — это «откат» после прорыва. Девятая ступень Закалки — мужчина взял её прямо под занавес бойни, на последнем дыхании, когда казалось, что сил уже нет, но это не принесло триумфа. Руки дрожали, легкие горели. Хорошо, что успел добить Жнеца…

Киан. Брок.

Мертвы.

Боль ударила под дых — одноглазый, не плакавший с тех пор, как отец не вернулся из гор, вдруг почувствовал, как к горлу подкатывает ком. Спазм сдавил грудь. Йорн сжал горло, напряг каменные желваки, загоняя крик обратно в утробу.

Ветер пронесся по улице, взметая грязный снег, трепля полы его куртки. Пар вырывался изо рта облачками.

Высоко в небе кружил Скальный Стервятник, хрипло каркая на птичьем языке, словно возвещал о пире. Битва окончена.

Вот только смысла в этом нет — завтра придут новые. А сражаться некому. Кто остался? Он, старый Бьерн с перебитой ногой и пара мальчишек?

Йорн с трудом поднялся, опираясь на колени — охотника шатало, как пьяного. Глаз скользнул по улице, превратившейся в бойню — смотреть на это физически больно.

Там, у колодца, лежит Киан — молодой и горячий, сражался как горная рысь. Одноглазый видел, как парень, даже раненый, истреблял тварей с яростью берсерка — Йорн хорошо его воспитал. Как сына, которого у него никогда не было…

Спазм снова скрутил горло — глаз затуманился влагой.

Йорн запрокинул голову, глядя в черное-свинцовое небо, в лицо равнодушной судьбе. Он выжил, но зачем? Чтобы хоронить последних?

Скрип снега за спиной прозвучал резко.

Йорн развернулся и рука потянулась к ножу — инстинкты, вбитые годами, сработали быстрее разума.

Перед ним, шатаясь, стоял Брок.

Лицо усатого охотника было бледнее снега под ногами — мужик зажимал бок рукой, и между пальцами сочилась густая кровь.

Брок жив⁈

Но ведь Йорн видел… Видел своими глазами, как хитиновая лапа Жнеца пробила его насквозь, пригвоздив к земле. Видел, как остекленел взгляд друга, как жизнь вытекла из него на красный снег — командир был уверен, что Духи забрали старого скрягу.

— Брок…? — прохрипел Йорн, не веря глазам.

— Что, старина… — Брок попытался ухмыльнуться, но гримаса вышла болезненной. — Думал, я уже того? Отправился к предкам пить мед?

Мужик закашлялся, сгибаясь пополам — изо рта полетели красные брызги.

— Хрен тебе… Я слишком люблю эту проклятую жизнь, чтобы подохнуть так рано. Тварь промахнулась… Печень цела… Кажется.

На секунду улыбка коснулась губ Йорна. Живой, хренов везунчик.

Но радость тут же угасла, задушенная тяжестью потерь — перед внутренним взором пронеслось лицо Киана — застывшее, с выражением детского удивления. Лица других… Жителей Оплота, которых знал с пеленок — соседей и друзей.

Командир судорожно вдохнул, морозный воздух ободрал горло.

Вспомнил молодых охотников — «Волчат». Они бились сегодня как львы, бесстрашно бросаясь под удары, закрывая стариков. Мальчики должны были жить, стать сменой, стать будущим.

— Киан… — тихо произнес Йорн, глядя в пустоту. — Торк. Маленький Свен. Рыжий Хальд… Остались у колодца.

Одноглазый опустил голову, не в силах смотреть другу в глаза.

Брок оперся о древко копья, которое использовал как костыль.

— Знаю, — глухо отозвался усатый. — Но не все — Рагнар жив — видел, как тащил раненую мать в погреб. Олаф тоже, хоть и без уха. И еще двое… близнецы выбрались.

Мужчина сплюнул кровавую слюну.

— Нас мало, Йорн, но мы еще дышим.

Командир охотников замер, глядя сквозь Брока куда-то в холодную бесконечность. Мысли ворочались тяжело, но тело действовало на автомате.

Рука скользнула к кожаному поясу, где в специальных петлях висели подсумки — пальцы нащупали пробку.

Йорн достал небольшой флакон из темного стекла — внутри переливалась янтарная жидкость — настойка «Живица», сваренная им самим на основе спирта, меда диких пчел и сока редкого горного мха, останавливающего кровь и сращивающего плоть. Рецепт отца.

Одноглазый медленно, шатаясь от усталости, побрел к Броку — подошел вплотную, чувствуя запах крови и пота, исходящий от охотника, и протянул флакон.

— На. Пей. Прямо сейчас, — голос одноглазого был тверд и не терпел возражений. — Если не хочешь отключиться через пару минут и истечь кровью изнутри.

Усатый скосил глаза на флакон — янтарная жидкость перетекала внутри, обещая жгучую боль, но и жизнь. Молча взял склянку, выдернул зубами пробку и залпом опрокинул содержимое в горло.

Брока передернуло — лицо покраснело, на лбу выступил пот — зелье начало работать, разгоняя кровь и заставляя раны стягиваться.

Над деревней висела ватная тишина, разрываемая карканьем Стервятника. Птица сделала круг, снизившись почти до крыш, высматривая добычу среди мертвецов — желтый глаз даже во тьме горел блеском.

— Вали отсюда, крылатая тварь… — прошипел усатый, глядя в небо.

Но Йорн уже смотрел на птицу — взгляд скользил по главной улице, уходящей вверх, к дому старосты. Блестящая слизь ихора смешалась с красной кашей человеческой крови, превратив снег в грязное месиво — трупы лежали неестественными куклами.

— Ну, что будем делать, старина? — вопрос, который мучил и одноглазого. — В Черный Замок?

Командир сфокусировал взгляд на бледном лице товарища — Йорн знал: Брок ждал этого момента, усатый охотник давно мечтал вырваться из дыры, сменить земляной пол на мостовую Черного Замка, а охоту на вепрей — на службу в фон Штейну.

Одноглазый понимал, но молчал — усатый мог быть циничным, жадным до комфорта, но в бою был надежен — ни разу не дрогнул, не подставил спину друга под удар. А для Охотника это — единственная валюта, которая имеет значение. Братство, скрепленное кровью, выше остального.

Но каждый раз, думая об этом «братстве», Йорн чувствовал, как старая рана в сердце начинает кровоточить.

Арвальд, отец Кая. Лучший из них.

Вина разверзлась внутри — командир не уследил тогда, не увидел, как гниль просочилась в тесный круг. Все домыслы указывали на то, что Арвальд погиб в горах не от клыков Духовного Лорда, а от ножа в спину — от рук «товарищей», которые завидовали удаче и силе.

Но одноглазый смалодушничал — засунул сомнения в самый темный угол души, заколотил дверь и запретил туда заглядывать. «Нельзя сомневаться в братьях. Нельзя сеять смуту без доказательств». Доказательств не было, только чутьё, которое выло, как раненый волк.

— Да… — тихо выдавил Йорн, отгоняя призраков прошлого. — Нужно было сделать это сразу, а не играть в героев, защищая кучу бревен…

Горечь в голосе сквозила, как сквозняк в дом полных не законопаченных щелей.

Брок смотрел на командира не мигая — широкие, поседевшие усы трепал морозный ветер с гор. Внезапно рука опустилась на плечо Одноглазого, сжимая в знак поддержки.

— Люди бы не пошли, Йорн. Ты же знаешь наших — они упрямее баранов.

Усатый покачал головой.

— Не твоя вина, что жители Оплота предпочтут голодать, замерзать и быть растерзанными на пороге своего дома, чем бросить нажитое и уйти в неизвестность. Это в их крови — мы дали им время, сражались до последнего. Но теперь…

Мужик перевел взгляд на разбитые ворота, за которыми начинался тракт, ведущий прочь.

— Теперь у них нет выбора — дом сгорел, стены рухнули. Оставшиеся пойдут, если хотят жить.

Йорн кивнул — мужчина знал, что приятель прав, но от этого было не легче, потому что командир вел людей не к спасению, а в клетку — в пасть Барона.

Одноглазый коротко кивнул. Реальность вокруг расплывалась, словно воин смотрел на мир сквозь мутное стекло. Мысли о прошлом, о предательстве, о будущем в Замке обрушились лавиной, грозя похоронить под собой остатки воли.

Внезапно Брок дернулся — тело выгнулось дугой, из горла вырвался рык боли. Мужик рухнул на колени, упираясь руками в красный снег, плечи мелко затряслись.

Командир очнулся от оцепенения и бросил на усатого встревоженный взгляд.

— Брок?

— Нормально… Нормально… — прохрипел тот, не поднимая головы. — Это ничего. Зелье работает грубо, ты же знаешь. Сращивает мясо, как гвоздями сбивает — сейчас пройдет…

Охотник тяжело дышал, глядя в кровавую кашу под собой.

— Лучше… — усатый сглотнул, пытаясь унять дрожь. — Лучше начни собирать людей. Ждать нельзя — уходить нужно сейчас, пока основной рой Скверны оттянулся в лес, а этих мы прикончили. Я не уверен, что у нас есть даже сутки — если останемся ночевать — утром просыпаться будет некому.

Йорн кивнул и побрел вверх по улице, перешагивая через тела.

Полумертвая, ночная деревня встретила тишиной. Йорн шел, как призрак. Каждый раз, замечая выжившего: женщину, сидящую у дома, ребенка, прячущегося в сарае, — одноглазый подходил.

— Ты как? Цел? — спрашивал сухо.

А затем, не дожидаясь жалоб, отдавал приказ голосом, в котором не было места для споров.

— Собирай вещи — только самое необходимое: еду, теплую одежду. Через час быть на площади. Кто опоздает — останется кормить стервятников.

Люди смотрели на мужчину пустыми глазами, но подчинялись.

Час спустя на площади, превратившейся в кладбище, собрались остатки Верескового Оплота.

Пятьдесят два человека.

Всего пятьдесят две души из трехсот пятидесяти, что проснулись этим утром — жалкая горстка, дрожащих на ветру.

В первом ряду стоял Староста Борин — хитрый политик теперь выглядел как сломанная кукла. Мужчина потерял жену Ингу — женщину, на воле которой держался весь его авторитет. Без её шепота и решений тот оказался беспомощным стариком. Борин стоял, опустив голову, полные руки мелко тряслись, а из груди вырывалось тихое поскуливание. Мужчина плакал, не стесняясь, размазывая слезы по лицу.

Чуть в стороне, прислонившись к стене, застыл Алхимик Ориан — всегда безупречный кафтан был изодран в клочья, сквозь прорехи виднелась рваная рана на плече, наспех перетянутая тряпкой. Мужчина пытался сотворить «Барьер Сна» во второй раз, но резерв был пуст — заклятие схлопнулось, едва начав формироваться, и Ориану пришлось драться за жизнь, используя посох как дубину, и скупую магию, что мог позволить себе создавать. Сейчас алхимик смотрел в пустоту остекленевшим взглядом.

Рядом жалась семья Свена-Плотника — рыжий мастер сумел укрыть жену и детей в погребе, а сам вышел встречать тварей с топором, и вновь выжил. Мужик стоял, обнимая своих, перемазанный кровью, и выглядел не ремесленником, а воином, вернувшимся из ада.

Несколько молодых охотников, пара угрюмых ополченцев, женщины с детьми на руках и старики, чудом не попавшие под удар…

Люди стояли молча, переминаясь с ноги на ногу — узлы с пожитками были затянуты намертво. В глазах — страх и покорность судьбе.

Лошадей и мулов не осталось — придется идти пешком. По снегу, по камням, через леса, кишащие смертью.

Брок, все еще бледный, но уже державшийся на ногах, встал рядом с Йорном — мутный взгляд усатого скользнул по поредевшим рядам.

Командир молчал, глядя под ноги. Переступил через тело Ральфа — одного из лучших своих товарищей, который лежал с раздробленной грудной клеткой. Сделал шаг вперед, выходя к колодцу, в центр площади.

Все взгляды сошлись на нем — в лицах не было надежды, из людей словно высосали жизнь, оставив пустые оболочки.

Взгляд Йорна встретился с глазами Ориана.

Мужчина всегда недолюбливал этого высокомерного алхимика, но сегодня увидел другого человека — человека, который остался в деревне, когда мог сбежать первым, который жег себя изнутри заклятиями, чтобы выиграть для людей еще минуту жизни. Йорн помнил тот миг, когда тварь уже заносила над ним клешню, и только вспышка кислотной бомбы Ориана, брошенной в упор, спасла одноглазому жизнь.

Теперь Йорн смотрел на мужчину не как на предателя, наложившего проклятие Вечного Сна, а как на равного, на брата по крови. Мир перестал быть черно-белым — важно лишь намерение, важен лишь дух, который толкает на жертву.

Командир глубоко вдохнул морозный ночной воздух.

— Люди Оплота! — начал хрипло, срывая голос. — Сегодня мы сражались так, что наши предки в Чертогах Славы встали бы, чтобы приветствовать нас. Я вижу их гордость, чувствую её.

Обвел рукой дома и улицы.

— Но мы не боги. Никогда прежде Вересковый Оплот не сталкивался с такой угрозой. Даже во времена Великой Зимы, когда волки пожирали людей в домах, было не так страшно. Эта Скверна…

Голос дрогнул.

— Унесла сотни жизней наших близких, соседей, детей и друзей… Тех, кого любили больше жизни. И я…

Комок снова предательски перекрыл горло, мешая говорить — Йорн сглотнул, чувствуя вкус боли.

— Я тоже потерял многих. И я виноват перед вами в том, что покинул наш дом, когда был нужен. В том, что заключил сделку с Рудознадцем. Итог этого — смерть односельчан, смерть товарищей. Кровь на моих руках.

Тишина стала звенящей — казалось, даже ветер стих, чтобы послушать исповедь воина.

— Йорн, — раздался твердый голос Свена-Плотника — мужик стоял, прижимая плачущую дочь, его лицо черно от крови, но глаза горели светом. — Здесь нет твоей вины — ты старался предотвратить трагедию, сделал выбор воина. Просто… у нас не получилось, не нужно корить свой дух — здесь нет ни одного человека, кто бы в нем сомневался. Ни одного, кто не доверил бы тебе жизнь.

По рядам выживших прошел одобрительный ропот.

Йорн замолчал, опустив единственный глаз, пряча боль — собирался с силами, как перед решающими словами.

— Может быть, ты прав, Плотник, — глухо отозвался командир. — Может, мы все оказались в ловушке, из которой не было выхода.

Мужчина вскинул голову.

— Но теперь… Теперь мы должны уходить.

Голос стал жестче, отсекая сомнения.

— Люди Оплота! Мы должны покинуть наш дом — должны оставить наших близких непогребенными. Оставить, на съедение черной тьме, потому что у нас нет времени копать могилы в мерзлой земле.

По толпе прошел стон. Услышать правду вслух было страшнее, чем думать о ней. Оставить мертвых без ритуала — обречь души на скитания.

Йорн окинул взглядом изможденные лица.

— Но мы вернемся! — произнес охотник с уверенностью, хотя голос дрогнул. — Мы вернемся и отстроим нашу жизнь заново — обещаю вам, клянусь кровью моего отца.

Люди опускали глаза, не веря в возвращение — они видели пепелище. Свен крепче прижал к себе семью.

— Мы отправляемся в Черный Замок, — продолжил Йорн. — Чтобы найти новый кров, чтобы получить ответы, и чтобы объединиться в единый кулак. Мы будем сражаться за свою Родину, но уже не здесь, а там, где есть стены.

Голос охотника был твердым, но тихим — у мужчины не осталось сил на пафосные речи полководца, да и вообще командир никогда не умел говорить красиво — умел убивать врагов и прокладывать тропы. Но сейчас говорить было некому, а людям нужно было слово, за которое можно ухватиться.

— Этот путь будет сложным — возможно, самым сложным в вашей жизни, — честно предупредил воин. — Вы должны крепко держаться за духов предков внутри себя — молитесь им, не оставляйте вашу веру, даже когда покажется, что небо отвернулось. Они помогут нам вновь собрать себя по частям, когда дойдем.

Люди закивали неуверенно и робко, но в потухших глазах затеплился слабый огонек — дух возвращался в сломленные тела. Молодые охотники — «волчата», превратившиеся за день в старых волков, — смотрели на командира. Лица были разбиты в кровь, руки мелко дрожали от холода и пережитого, но пацанята выпрямились, готовые следовать за Йорном.

Снова повисла тишина. Лишь порывистый ветер гулял между залитыми кровью домами, шевеля волосы мертвецов.

Командир запрокинул голову — единственный глаз устремился в тёмное, равнодушное небо. Мужчина молчал, всматриваясь в бесконечность, словно искал знамение, но небо молчало или Йорн разучился слышать его голос.

Опустил голову и тихо зашептал.

— Камень — кость моя…

Люди вздрогнули, и один за другим начали подхватывать слова молитвы, которую каждый житель Предела впитывал с молоком матери.

— Ветер — дыхание моё… — прошелестели десятки голосов.

— Огонь — кровь моя… — голос Свена влился в хор.

— Пока стоят Горы, стою и я.

— Пока течет Река, течет жизнь моя.

— Предки за спиной, Путь впереди.

— Встретимся в Чертогах, когда придет срок…

Последние слова молитвы взлетели над площадью, заглушая вой ветра.

— Выдвигаемся, — коротко бросил Йорн.

Толпа дрогнула и пришла в движение — люди поднимали узлы, подхватывали детей. Шли к воротам, стараясь не смотреть под ноги, переступая через тела тех, с кем еще вчера делили хлеб — уходили, оставляя за спиной пепелище своего мира, чтобы найти новый.

Или умереть по дороге.

Вересковый Оплот опустел. Остались только мертвецы и тишина, которую нарушал лишь крик одинокого стервятника, наконец-то дождавшегося пира.