Шарлатан

Глава 8

Я откровенно удивлялся деревенским мужчинам: они даже не двужильные были, а какие-то многожильные. Честно отрабатывали смену на заводе, затем чуть не бегом домой, там — после быстрого перекуса — отправлялись копать и таскать, трубы измерять и пилить, а ведь трубы-то они простой ножовкой по металлу пилили, у них вообще ничего, напоминающего болгарку, не было. А когда наступала темнота и на улице больше работать становилось невозможно, они валяли не ваньку, а валенки. А ведь это тоже та еще работенка…

Женщины тут тоже какие-то многожильные: раз у мужчин времени на какие-то дела нет, то тогда они за мужчин эти дела делают, буквально не разгибаясь. У нас в доме тетя Настя и тетя Маша теперь валенки почти по полному циклу валяли, только последняя «варка» с окраской и обработка пемзой остались их мужьям. Да и во всей деревне точно так же женщины работали.

А раз у взрослых времени по лесу шастать за грибами стало гораздо меньше, то их заменили уже дети: деревенские мальчишки и девчонки в день теперь раз по пять ходили и притаскивали полные корзины грибов. И сами же их и обрабатывали: что можно — сушили, что нужно — солили, что оставалось — готовили взрослым на обед и ужин. Но кое-что оставалось неизменным: за белым грибом Алексей все равно ходил каждое воскресенье один. Только вот чтобы меньше времени на такие походы тратить, он теперь в лес дальний на велосипеде ездил, причем с Валькой — но дочь оставлял на опушке велик караулить. А еще теперь он не один гриб приносил, много маленьких (то есть все равно больших, но не гигантских) тоже из лесу домой захватывал.

А когда в деревне все поголовно трудятся в режиме бешеных пчелок, то как-то неудобно «от коллектива отрываться», потому я тоже трудился как мог. Мог я, конечно, пока еще довольно скромно, но все же кое-что я был сделать способен! Ну и делал, открыв для себя — еще в июле — очень интересный источник для заготовок. Правда, открытие мне запомнилось надолго, мама умища, вкладываемого мне ремнем через задницу, явно не пожалела — но оно того стоило!

Вообще-то «источник» всем женщинам в деревне был знаком, но он слишком уж далеко от меня находился, аж в Павлово. А летом в Ворсме, в рамках подготовки преобразования поселка в город, вытроили настоящий гастроном, и в нем, как и полагалось для любого советского гастронома, был прилавок, за которым продавались соки в розлив. С большими стеклянными конусами с краником внизу — но, как и в павловском гастрономе, когда сок народ выпивал, там оставались пустые банки, причем трехлитровые. А так как до Ворсмы было-то недалеко…

Так что я. погрузив Марусю в тележку, пошел добывать банки. Банки в соковом отделе тетки-продавщицы продавали людям с удовольствием, ведь тогда им не приходилось заморачиваться с хранением и сдачей тары, а для меня теперь полтора рубля за банку были деньгами в общем-то небольшими. Но кроме денег в деле была ее и «транспортная проблема» — а я, похоже, не рассчитал своих «трехлетних» сил. То есть до Ворсмы-то я Марусю довез, примерно за час — и дорога мне показалась очень длинной. В гастрономе я и сам сока попил, и Марусю напоил, и даже, заплатив еще один полтинник за бутылку, ее соком наполнил «на обратную дорогу». И еще бутылочку уксуса и пакетик перца горошком взял. Вообще-то я хотел купить и пару трехлитровых банок: бабы в деревне говорили, что в магазине их с удовольствием продают чтобы не возиться с отправкой куда-то пустой посуды, но уже поя сестренку соком я сообразил, что такие банки мне просто некуда будет класть: тележка-то Марусей занята! Но мне повезло: когда я сок покупал, продавщица стала открывать новую банку — и открывала она ее очень интересно. Вероятно, у нее кто-то из родни тоже на металлическом заводе работал и сделал ей интересную открывалку: тетка чем-то вроде больших клещей цепляла крышку за боковые ребра и снимала ее с банки целиком!

В общем, почти десяток таких крышек она мне просто так отдала, а я (с Марусей в тележке) зашел в магазин с другой стороны, где располагался «Пункт приема стеклопосуды» и купил пять банок уже литровых. Сложил их в заранее заготовленный мешок, хитро привязанный к спинке тележки, и отправился в обратный путь…

Спустя еще примерно час, когда до Кишкино оставалось еще полдороги, я горько пожалел, что вообще затеял эту авантюру, но нас нагнал какой-то мужик, посмотрел на мою заплаканную физиономию, взял тележку за веревку, а меня на руки — и через пятнадцать минут мы вошли в деревню. Где бегала мать и еще несколько теток в поисках «пропавших детей» — ну а все последующее для меня стало сразу очевидным. И в ожиданиях я не обманулся, а попа у меня не покрылась шрамами скорее всего лишь потому, что Маруся вокруг матери бегала и кричала, что «не надо Вовку пороть, он мне сок купил вкусный!»

Вечером еще с отцом был тяжелый разговор, но он меня пороть уже не стал: решил, что я уже достаточно проникся. А затем мы с ним обсудили «работу с металлом» — и на следующий день он принес мне готовую закаточную машинку. Правда, скепсис у него в глазах не пропал, когда он мне машинку отдавал — но ведь и терка поначалу выглядела фигней какой-то! А еще через день он уже с легким любопытством рассматривал банки с маринованными кабачками. Впрочем, «окончательно поверил в сына» он лишь попробовав продукт где-то через неделю, хотя, подозреваю, все равно поверил не до конца. А в середине августа он принес домой такую же открывалку, как у продавщицы в магазине, два десятка литровых банок, полмешка крышек от них…

Вообще-то лето мне много открытий принесло. Я теперь узнал, как делать печной лак (в четверти кипящего березового дегтя растворить стакан железного купороса — и всё, лак готов), что повторное использование железной крышки вовсе не гарантирует сохранность продукта (к концу августа из заготовленных мною двух дюжин банок в кабачками пять помутнели и из них кабачки пришлось просто выкинуть), а еще то, что в Нижнем на стеклозаводе делают уже крышки стеклянные, и продают их вместе с резиновыми колечками всего за рубль. Мне их тетя Маша привезла, когда в город ездила валенки продавать, причем привезла столько, «сколько поднять смогла» — и к концу месяца у нас в подполе уже полсотни банок стояло, и не меньше — в подполе у тети Маши. А у тети Нади в подполе на полках было расставлено уже два десятка банок трехлитровых: все же кабачок — фрукт очень урожайный. А еще тетя Маша привезла из Горького семена совсем уже фрукта экзотического: патиссона. Причем, как она записала на пакетике, «патиссона сибирского». Насколько я помнил, патиссон — это такая же тыква, как и кабачок, и если их выращивать рядом, то что вырастет в следующем году из семян, было совершенно непредсказуемо, но дед Митяй сказал, что если на выращивание патиссонов народ где-нибудь в дальнем конце Кишкиневских полей соблазнить, то перекрестного опыления не произойдет: пчелы, набрав пыльцы и нектара, по дороге домой на другие цветы все же не лезут. И вообще, переопылять цветы пчелы умеют только в радиусе метров ста — а он насчет пчел понимал всё лучше любого другого человека в деревне, так что я решил патиссоны попробовать, но уже следующей весной. А пока готовился к зиме.

И вся деревня к зиме готовилась, хотя и довольно неожиданным образом. Ближе к концу сентября все водопроводные трубы (магистральные) уже легли в землю, керамические крышки над каналами, в которых трубы лежали, тоже на место легли, канавы все закопали и даже местами травку посеяли (ребятня посеяла, в качестве дополнительного развлечения). Но вот вода в домах не появилась: оказалось, что трубу проложить внутрь дома, который просто на ровной земле выстроен, практически невозможно. То есть в одном доме трубу как-то провели — в том, за которым теперь водонапорная башня стояла, и на этом водопроводизация деревни остановилась. И в деревне почти всем было понятно, как проблему решить можно — но просто раньше, с ней вплотную не столкнувшись, никто из мужиков о ней просто не подумал, а теперь…

А теперь началась вторая часть все того же марлезонского балета: по воскресеньям все мужчины деревни шли копать глину. А все женщины эту глину носили себе во дворы. То есть деревенские лошадки тоже без перекуров и даже без перерывов на обед глину по дворам развозили, но так как ее теперь нужно было на порядок больше, чем для постройки водонапорной башни, ее иногда даже и детишки таскали. Много ли может натаскать глины трехлетняя детишка вроде меня? Оказывается, не так уж и мало, я в день натаскивал (точнее, в тележке привозил) глины, которой хватит на два десятка кирпичей. А у детей в деревне появилось разных тележек (в основном тачек) уже десятка два, так что и дети запас сырья создавали изрядный. А «кирпичные ямы» снова заработали в полную силу: народ пришел к выводу, что для проведения водопровода в дом нужно этот дом поставить на нормальный кирпичный фундамент.

А для фундамента средней избы нужно уже порядка семи тысяч кирпичей, причем лучше уже ближе к восьми, если его над землей еще на полметра поднять. Как под готовой избой поставить фундамент, в деревне почти все знали. То есть точно знали, как место для такой стройки освободить: церемония замены нижних сгнивших венцов избы тут была отработана чуть ли не веками. То есть в нижних венцах прорубались требуемые пазы, избу приподнимали на четырех паровозных домкратах, бревна менялись на свежие… Можно было и без домкратов обойтись, народ знал как избу приподнять и с помощью других бревен — но с домкратами оно было проще, а взять их напрокат на станции труда не представляло: ведь на железной дороге родственники были у десятка деревенских жителей. Определенное неудобство состояло в том, что для, допустим, нашего «нестандартного» дома домкратов требовалось уже минимум семь — но и эта проблема была решаемой. А вот отсутствие кирпича для кладки самих фундаментов процесс обеспечения деревни водопроводом резко притормозило. И резко стимулировало народ на усиленное валенковаляние: на один дом кирпича для фундамента нужно было около двадцати кубов, а в кирпичной яме для выжигания такого объема еще и угля требовалось немало. На худой конец, торфоугольных брикетов — их приобрести было проще, но все равно на одну закладку ямы (то есть на двадцать тысяч кирпичей) нужно было еще купить и брикетов этих почти двадцать кубов…

И покупали, потом еще платили возчикам, которые брикеты привозили со станции Ворсма, а покупали их в Павлово: туда приходили баржи доставлявшие торфяные брикеты откуда-то из Рязанской, что ли, области — и в там они были заметно дешевле, чем в самой Ворсме на дровяном складе, а из Павлово до Ворсмы из везли по железке. И все три деревенских лошадки с октября тоже возили брикеты (причем умудрялись туда-обратно за день по два раза сходить): в ямах-то кирпич получался хороший, но в яме он две недели готовился, так что на всю деревню кирпичей наделать получалось хорошо если к следующему лету если зимой тоже кирпич жечь не переставая, а с ноября брикетом торговать уже на дровяном рынке в Павлово прекращали и нужно было хоть какой-то запас сделать. В общем, забот у всех было невпроворот и вся деревня работала буквально спин не разгибая. И даже я был не самым младшим тружеником…

Все эти перевозки были возможны скорее всего потому, что осень выдалась довольно сухая и дороги в грязь не превратились. Но все хорошее когда-то заканчивается: тринадцатого ноября прошел последний в году дождь (не очень сильный, дороги он не развез), а двадцать первого — выпал первый снег. Немного, но на дорогах стало ездить уже совсем паршиво и скользко, а для саней снега было еще слишком мало — и «транспортные операции» временно прекратились. И вообще как-то резко наступило время ничегонеделанья. То есть все занялись делами домашними, которые реально месяцами откладывали. В смысле, в свободное от работы время занялись, потому что все продолжали и обычную свою работу. И я тут узнал, что и мама у меня работала, а работала она «секретарем секции исполкома», то есть тетке Наташе помогала, а еще она теперь работала «заведующей Кишкинским детским садом». Организовали такой летом, как-то тетка выцарапала из руководства района нужные «фонды». То есть выцарапала один новый сруб (избу деревенские за день сложили и за неделю привели ее в жилой вид), ставку заведующей и ставку сторожа-истопника. И какие-то деньги на обеспечение детишек в этом саду питанием. И «питательные» деньги сразу же и потратила очень эффективно: купила какую-то породистую корову. Очень породистую: молока она каждый день давала литров по двадцать, даже больше, правда, и жрала как не в себя, но сена для нее уже народ сам купил у соседей (в Грудцино луга обширные были, колхозники всегда сена с большим запасом косили). А мать — она теперь этим садом заведовала: то есть выполняла всю работу кроме, разве что, рубки дров для печки. То есть все же не одна она все делала: в Кишкино было уже сорок семь домов, детишек-дошкольников — человек семьдесят (правда, совсем маленьких «в сад не брали» и постоянно три-четыре матери с младенцами «просто так» моей маме помогали), но и с полусотней детишек справиться ой как непросто. Так что я решил маме помочь — и где-то с конца октября стал ей помогать уже всерьез. Очень всерьез: я взялся управлять «старшей группой».

В саду «групп» было две: от трех до пяти лет и с старше пяти (примерно до восьми: в школу детей здесь в восемь отправляли), и я предложил маме помочь как раз со старшими: чем их занять, я представлял (у меня же уже была «своя группа помогальников»), а младшие… Они, кроме всего прочего, еще в постели писаются, там одной стирки каждый день много, куда уж мне с таким справиться. Мне, ксатати, с этим как-то повезло: писаться в постель и в штаны я перестал сразу, как только сам ходить научился — но как это у меня получилось, я не знал и малышей научить такому не сумею. А вот тех, кто постарше, грамоте…

В детском саду хорошо: кормят по расписанию, спать после обеда укладывают, а поспать днем — это же такое счастье! А на улице уже зима, за грибами в лес ходить уже не надо и вообще дел детям почти не осталось — так почему бы пока грамоте не научиться? Учил я всех примерно так, как в каких-то книжках описывалось обучение плаванию. То есть в воду-то я своих одногруппников не бросал, а рассказывал им разные истории (то есть читал ту детскую литературу, которую мне успели надарить взрослые), примерно по половине книжки читал. А потом говорил, что «продолжение сами прочитаете» — и приступал собственно к обучению. Буквы показывал, говорил, как из букв получаются слова и слоги… Дети — они очень быстро все усваивают, особенно если им интересно — а я всем интереса еще добавил тем, что за каждый выученный урок еще и «материальное поощрение» добавил: выдавал конфетку. Но, думаю, конфетки (карамельки дешевые, но и такие в деревне были очень редким лакомством) сыграли роль вспомогательную, а ребятам на самом деле было интересно научиться читать. Я в купленном мамой журнале увидел маленький отрывок из замечательной детской книжки «Что я видел», и всем в группе его прочитал, на этот раз целиком. А на громкие вопли «Еще!» сказал, что книжка выйдет в следующем году (об этом в журнале и написано было),причем книжка большая и толстая — а «еще» узнают лишь те, кто к тому времени сам уже читать научится… В общем, к Новому году (в детском саду про Рождество постарались не вспоминать) у меня в группе читать умели все. Не бегло, по слогам и очень медленно — но умели. А это произвело на деревенских такое впечатление, что все скинулись и купили — для детского сада! — много тетрадок школьных, ручки с чернильницами-непроливайками и много-много карандашей.

Я чернильницы сразу попросил «отправить в школу»: интерес-интересом, а координация движений у детей еще не отработана. И стирать залитые чернилами одежки куда как сложнее, чем описанные простыни — а с карандашами проблем вообще не было. Все же Кишкино — деревня не совсем обычная, тут все дети чуть не с колыбели с ножами ходят… с ножиками перочинными, и даже большинство трехлеток карандаш заточить могли без напряжения, а что уж про пятилеток говорить! Кстати, про трехлеток: их я тоже учить читать начал после Нового года. Успехи были, конечно, не такими заметными, но мне прогресс в этом деле был заметен, и мама тоже замечала, что ей забот с детьми стало меньше. Никто не терялся, никто даже сопли не распускал: прядок я навел в саду железный. Правда, деление на группы совсем уже развалилось: каждый «старший» — не по группе, а по возрасту — отвечал за свою «ячейку» из пяти малышей, причем отвечал и за порядок в своей ячейке, и даже за мытье посуды после обеда. И ведь отвечал!

Конечно, «самоорганизация» всего лишь в малой степени сняла заботы с мамы и ее помощниц, но все равно получилось неплохо. А в конце марта дядя Алексей сделал для меня (смеясь над затеей, не без этого) медали для детишек. Одну, размером с пятак, латунную, со звездой и надписью «Могу читать», а другую, уже серебряную, с надписью «Могу читать и писать». Я устроил что-то вроде экзамена и медали «в торжественной обстановке» вручил почти всем детишкам в саду, причем серебряные получили уже почти два десятка «старших». Писали они, конечно, в большинстве своем довольно коряво, но прочитать ими написанное было все же можно — а уж каким стимулом для всех остальных стали эти медали! То есть серебряные (на самом деле серебрёные): малышня постоянно обсуждала, когда и они такие же получат. А в апреле мама мне во время еще одного торжества в саду вручила медаль уже мне. Настоящую серебряную, с надписью «могу учить других читать и писать»…

Но уже с апреля количество детей в саду стало резко сокращаться: все же их в деревне широко привлекали к разным домашним делам и у детей уже времени на сад не оставалось. И у меня тоже: апрель выдался теплым и сухим (если не считать ливня, прошедшего десятого, смывшего все остатки снега и сделавшего землю в огородах уже годной для перекапывания), так что я всерьез занялся и кабачками, и червяками. На этот раз мне даже отец не помогал: многие «старшие детсадовцы» мне и землю таскали (песок с речки), и колья вбивали, и прутья переплетали. И занимались они этим, чтобы научиться и дома так же сделать. Причем не тупо повторяли за мной, а и свою голову включали.

Тот же Мишка (хотя он в сад и не ходил, а уже успел третий класс в школе окончить) спросил, а нельзя ли вместо бумаги вощеной использовать рамку со стеклом. Я, понятно дело, ответил, что так оно даже лучше (для кабачков) будет — а в первых числах мая он меня позвал к себе на огород и показал «кабачковую башню» со стеклянным куполом. А на вопрос, откуда он столько стекла взял, открыл мне великую тайну.

Тайна-то была невеликая: он со своим отцом за какими-то покупками ездил в Павлово, а там была лавка, в которой оконное стекло людям продавали. И продавали его, вырезая из больших листов нужные покупателям куски, а обрезки, естественно, выкидывали. То есть разбивали и выкидывали, но Мишка в город попал в «базарный день», когда в этой лавке покупателей оказалось много — и уговорил стекольщика обрезки побольше не разбивать, а продать ему за небольшую копеечку.

Вообще-то так было не принято, то есть в деревнях и поселках вроде Ворсмы стекло просто так не продавали, там ходили эти стекольщики по домам и сами стекла куда надо вставляли. Но Павлово-то стало уже большим городом, и стекольщик решил, что можно свои походы с тяжелым все же материалом подсократить: в любом случае в городе люди рукастые, а если кто стекло криво вставит или даже разобьет при установке, то ему и налегке зайти уже несложно будет, и заработок дополнительный появится. И Мишка сумел случаем воспользоваться — а еще он мне рассказал, что уже битого стекла у стекольщиков вообще немеряно. В принципе, они это стекло при случае сдавали уже приемщикам со стекольных заводов, но те режко в Павлово, допустим, приезжали и у того, у которого Мишка обрезки купил, битым стеклом был заполнен ларь как бы не побольше наших соляных. А на естественный уточняющий вопрос он рассказал, что в Нижнем стекольных заводов целых три штуки, и на одном (еще дореволюционном) делались стеклянные банки. Еще один выпускал стеклянные бутылки из зеленого стекла, а третий — «новый» — завод выпускал пузырьки всякие, бутылочки небольшие и баночки их стекла уже прозрачного и оттуда как раз и ездили к стекольщикам сборщики вторсырья — но в Павлово они заезжали редко, раз в месяц-два…

По этому поводу у меня родилась очень интересная мысль, но она в голове как-то быстро промелькнула и погасла: других мыслей было много. Но все же погасла эта мысль у меня не совсем, и я снова пошел просить отца «сделать мне нужную вещь». Он пообещал, но пообещал сделать просимое «при случае» и только «после следующей получки за терки»: все же выполнить просимое было не очень и дешево. Ну а я снова начал заниматься червяками. Потому что червяки — это, кроме корма для кур, еще и удобрение, а следовательно, и повышение урожаев.

Но я точно знал, что ничего из ничего не получается. И червяки из ничего удобрения произвести не могут. Азот в почве делают микробы, которые живут на корнях клевера и гороха, так что на огороде нужно сажать горох. Калий… с ним сложнее: в земле-то его много, а вот в почве всегда мало. Потому что его много в глубине земли, а почва — она сверху, и оттуда растения его быстро вытягивают. Деревья в лесу умеют вытягивать калий и из глубины земли своими корнями, поэтому в золе получается поташ, и если из золы его вымыть, то получается щелок. А если щелоком что-то вымыли, то водой получившуюся грязной лучше огород полить. С фосфором все вообще паршиво, его какие-то микробы тащат в болотную руду и оттуда его просто так уже не выковырять: они его специально в какой-то нерастворимой форме в руде запасали. И ни червякам его было не выковырять, ни людям. Поэтому и удобрение из червяков получается разным, в зависимости от того, чем их кормят. Лучше всего их кормить банановыми шкурками: в шкурках и калия много, и фосфора, и азота — вот только где бы взять много этих шкурок? Пока что бананы в Советском Союзе вообще нигде не продавали…

Но раз бананов нет, нужно пользоваться тем, что есть. В том числе и удобрениями минеральными, которые уже в продаже появились. Тот же суперфосфат, который в Нижнем производился, продавался в магазинах Колхозного союза и в бумажных мешках по пятьдесят килограммов, и в мешочках по пять и десять килограмм. Правда, ближайший такой магазин был только в самом Горьком, но если очень нужно, то и до города добраться было не особо трудно. Мне-то трудно, но есть же еще и взрослые. Например, дед Митяй, который регулярно туда ездил мед продавать. А у меня с ним сложились отношения очень дружеские, он мне в небольшой любезности не отказывал и пятикилограммовые мешочки удобрения мне привозил. А в мае привез мне кое-что еще более интересное…