Шарлатан

Глава 5

Эту брошюрку я быстренько прочитал (а, скорее, просто пролистал) еще по дороге из Горького в деревню. Напечатана она была лет пять назад в каком-то ленинградском издательстве, и поэтому я ничего нового из нее не узнал. Правда, в ней были и формулы разные полезные, однако, чтобы эти формулы понять, нужно было сначала запомнить используемые в формулах обозначения — и обозначения в ней были, мягко говоря, непривычные. То же давление в ней почему-то обзывалось буквой D, что как бы подтверждало подпись к названию «переведено с немецкого»: по-немецки-то давление будет Druck. Но непривычно все это, то ли дело современные общепринятые обозначения! Вот смотришь в книжку, видишь обозначение P — и понимаешь, что это давление. Или фосфор… А вот если видишь букву, скажем, F — то сразу понятно, что это — сила. Или фокус, или свободная энергия. Или фарада. Или фтор, или функция какая-то любых переменных, или вообще нота фа. Или, если мы уж до музыки добрались, сокращенная запись указания «форте». Но книжка-то вовсе не про музыку была, и называлась она «Турбина Вестингауза». И в ней много чего не по-людски называлось, не только давление. Например, лопатки турбин в ней назывались «перья», да и все остальное навевало мысли о том, что переводил книжку вообще какой-то суровый гуманитарий, искренне верящий в то, что Пифагор был древним греческим кутюрье, первым в мире придумавшим одеть мужчин в брюки. Я эту книжку на будущее взял, на предмет посмотреть, как такие турбины делать, а еще, как я понял уже в поезде, и посмеяться от души.

Но посмотрели ее мужчины в доме гораздо раньше, чем я предполагал, и посмотрели вовсе не для смеха, а всерьез, и всерьез написанное восприняли — а если русскому мужику что-то втемяшится, то нет в мире силы, способной у него эту дурь из головы вышибить! А им втемяшилось такую турбину сделать. В принципе, ход их мысли мне была понятен: сообразив, что в следующую зиму курятники останутся без освещения, мужики решили деревню электрифицировать, ведь что такое электрический свет, все они знали, такой на заводе уже был проведен. В Ворсме даже своя подстанция была, дающая городу свет — но тянуть провода в деревню, понятное дело, никто и не собирался. А на остановке «Ворсма» на железной дороге была своя электростанция, с мотором бензиновым, и там свет был. Тетка Наталья, как председатель сельсовета, буквально вырвала в области ордер на поставку генератора на пять киловатт (в Кишкино мужики решили, что по одной стосвечевой лампочке на курятник все же хватит), но ордер был только на сам генератор, а крутить его предполагалось локомобилем. В Грудцино в колхозе был один, на восемь лошадиных сил — им веялку крутили, но ведь зимой-то веялка уже не работает и был шанс с соседями договориться об аренде. Только вот упомянутый локомобиль, работавший в основном на соломе, за час сжигал в топке этой соломы восемь пудов! Была надежда что если в него дрова пихать, то некоторая экономия топлива случится, но разве что небольшая. А тут, в книжке, русским по белому написано, что турбина Вестингауза с паровым котлом на двадцать атмосфер требует в шесть раз меньше топлива, чем паровая машина!

Вот мужики и решили топливо-то сэкономить по-крупному. А Нижегородчина-то маленькая, у каждого есть какой-то родственник, кто если не сам поможет, то точно знает кого-то, кто в деле любом помощь оказать способен! В общем, через друзей знакомых знакомых друзей вышли на Сормовский завод и там кишкинцам сделали (за умеренную очень плату, мужики только материалы оплатили) котел двадцатиатмосферный. Котелок, которым мог обеспечить паром турбину киловатт до десяти. Всетопливный котел, то есть который мог и на соломе работать, и на дровах, и на угле каменном. А турбину мужики сами на заводе сделали, причем рассчитал ее по приведенным в книжке формулам лично главный инженер завода. А редуктор к турбине мужики уже и сами рассчитали, и сами же сделали, и единственное, что во всей этой электростанции было «покупным» (если генератор не считать), то это подшипники турбины. То есть сами-то подшипники, самоцентрирующиеся, парсоновские, тоже на заводе сделаны были, а вот шарики для них они именно купили, в магазине, где велосипеды и принадлежности к ним продавались. Ну а генератор покупным можно было и не считать, ведь его-то по ордеру получили. Именно получили, а не купили…

Вообще-то в эту авантюру кишкинцы вовлекли просто тучу народу: окончательные расчеты самой турбины делали знакомые главного инженера завода из Горьковского университета, в Горьком же, в паровозном депо, сделали автоматический податчик угля в топку, а еще на одном заводе (на инструментальном в Канавино) изготовили забавный регулятор подачи воздуха в топку, работающий от центробежного датчика оборотов и насос для питания котла. А еще в депо изготовили конденсатор для пара: какой-то товарищ в университете подсчитал, что при низкой нагрузке на генератор пар не успеет превратиться обратно в воду для подачи в котел и без конденсатора всю эту конструкцию запускать будет очень опасно. В общем, народ героически трудился и, что меня больше всего удивляло, трудился практически бесплатно. Но — «на перспективу»: все считали, что если эксперимент пройдет удачно, то заводы получат дополнительные заказы и, соответственно, рабочие получат дополнительные деньги на зарплату…

То есть это я так думал, а вот тетка Наталья, которая, собственно, и начала всю эту авантюру, хотя моё соображение насчет будущей зарплаты и не отвергала полностью, говорила, что большинство трудится для того, чтобы быстрее построить обещанный социализм. Правда, когда я попросил ее мне рассказать, что же из себя этот социализм представляет, она такую пургу нести начала… но, если к мелочам не придираться, мысли ее мне понравились, да и народ ведь действительно работал! Бесплатно работал, тот же конденсатор с холодильником в депо паровозном рабочие на воскреснике сделали, то есть мало что бесплатно, так еще и в собственный выходной! Я вот только удивился, что воскресник этот пришелся на среду — но это мне уже отец объяснил: это только в Ворсме на заводах на введенную большевиками «шестидневку» все… проигнорировали и работали «по-старому», а в городе (почему-то и жители Ворсмы, которая сама городом считалась, «городом» называли исключительно Нижний…) Короче, в городе все предприятия работали «по шестидневке» и «воскресенье» могло вообще в любой день недели настать.

Но главным — лично для меня — была даже не то, что «вся деревня в едином порыве», а в изменении моего статуса в этой деревне. Теперь меня дети иначе, как Вовка-шарлатан и не называли, а взрослые в большинстве своем именовали меня уважительно «Шарлатан Вова». Но это — пусть хоть горшком называют, а вот прочие «символы изменения статуса» были куда как более весомые и интересные. На мое двухлетие мне «официально» подарили маленький самовар: был у нас такой, очень старый и изрядно помятый, объемом с четверть, даже чуть меньше. Так отец его выправил, почистил — и торжественно мне его вручил (а раньше я, найдя его в кладовке, просто так использовал). Но еще отец поинтересовался, что бы мне в подарок в магазине купить (очевидно, имея в виду фунт карамелек), а я попросил десять фунтов парафина. Который тоже в керосиновых лавках продавался, как раз фунтовыми «плошками»: из него народ самостоятельно свечи себе делал. Ну сказал — и сказал, все посмеялись. Но не забыли, и уже в конце месяца, когда как раз вся деревня в едином порыве строила у себя в огородах «башни для кабачков», а мужики на заводе уже начали делать «перья» для турбины, отец, немного смущаясь, выдал мне семь парафиновых «плошек» — а смущался он потому, что «в лавке больше не осталось, я последние купил». А еще больше его смутил мой хохот при получении «долгожданного подарка» — ну а рассмеялся я потому, что как раз перед приходом отца с работы мне десяток парафиновых блинов сначала дядя Коля принес, а за ним и дядя Алексей…

Но парафин, как оказалось, лишним не оказался: оказывается, сухая береза его впитывает больше, чем весит сама. А я как раз в парафине (в кипящем парафине) пропитал все палочки, которые успел настрогать с весны, и досочки, которые мне уже отец настрогал. Ремня я за это получил, правда, уже трижды: сначала мать меня выпорола, затем тетя Маша «ума вложила», а напоследок и тетя Настя провела «медицинскую процедуру массирования ягодиц»: свои палки и доски я в парафине кипятил в большом жестяном корыте, которое женщины использовали вообще-то для стирки белья, а когда белья не было, то мелких детей купали. Зато отец встал на мою защиту (точнее, просто выдал мне небольшую лопатку деревянную и приказал корыто очистить — изнутри, а снаружи от копоти он его сам отмыл). И отмыл тот парафин, который я соскоблить не сумел, керосином отмыл. А потом просто приказал ему рассказать подробно, что же я такое теперь-то затеял.

Я рассказал, а он после моего рассказа довольно долго смеялся, но все же помог мне ящички собрать. На самом деле помог он сильно: все же даже в два года напилить все палочки так, чтобы они одинаковой длины стали, практически невозможно, а уж вставить их ровно в просверленные коловоротиком отверстия еще невозможнее. Однако при помощи отца невозможное стало возможным, и у меня появились пять очень интересных ящиков с «сетчатым» дном.

Ну а с остальным я и сам справился. Правда, на этот раз я все же сначала попросил разрешения использовать старый чугунок, который вообще-то никем уже не использовался: он был внутри эмалированный, но эмаль давно потрескалась и в этих местах чугун заметно проржавел. Ржавчину-то убрать было нетрудно, но взрослые боялись, что вокруг трещин эмаль будет отваливаться и попадать в еду, так что для готовки чугунок не годился. А для помойных целей его не использовали потому, что когда-то еще дед сказал бабе Насте, что на заводе газорезчики знают, как эмаль починить — но им для этого нужна какая-то другая эмалированная посудина, с которой они недостающее наковыряют. Так чугунок и стоял, ждал, когда в доме появится что-то эмалированное, но испортившееся. Думаю, он много лет стоял, так что в ответ на мою просьбу баба Настя плюнула, что-то пробормотала, перекрестилась и сказала «забирай».

Чугунок я забрал, и на уличной печке варил в нем «варево». В него я кидал все очистки с кухни, траву, которую собирал при прополке огорода, из леса всякое приносил. Много всего я туда кидал, а когда получалась густая «каша», ждал, пока она остынет и аккуратно ее добавлял в свои ящики. А ящики я заранее подготовил, точнее подготовил пока лишь один ящик: дно соломой выстлал, которая после чистки курятника возникла, затем насыпал на солому перегноя на два пальца (моих пальца). И в этот ящик высыпал дождевых червяков, который я (с помощью Васьки-самого младшего) накопал. И копал я их там, где почти все деревенские мальчишки их для рыбалки копали: возле конюшни. Дед Иван не возражал, червяков там в земле много водилось — так что за несколько дней мы накопали червяков больше двух сотен. Сверху их тоже перегноем немножко присыпал, а уже поверх земли накладывал свою «кашу», слоем не толще моего пальца, и прикрывал старой газеткой. И дней десять после этого только следил за тем, чтобы газетка оставалась влажной (но не мокрой), а под ней еще лежит моя «каша». А когда под газеткой каша вдруг исчезала (обычно за неделю она исчезала) поверх газетки еще слой «каши» клал и новой газеткой его прикрывал. Да, я прекрасно знал откуда-то, что дело это очень небыстрое, но небыстрое оно лишь поначалу, а вот потом…

Тем более, что уже к третьей перемене (газетки) в доме стало появляться много отходов от пастилы. Яблок, конечно, в этом году заметно меньше уродилось, но и их требовалось запасать, так что сердцевинки яблок и не пролезшие через сито шкурки меню червяков сильно разнообразили… И разнообразили его аж до сентября, когда первый ящик внезапно оказался целиком заполненным землей. Но у меня уже и второй ящик был подготовлен, так что я взгромоздил его на первый, следя, чтобы земля из нижнего все же касалась влажной соломы в верхнем, и на некоторое время просто прервался в своем животноводстве. Потому что чуть ли не под звуки фанфар сельские металлисты приволокли (на телеге) свое творение: турбину Вестингауза. Изготовленную на ножиковом заводе.

У меня почему-то промелькнула мысль, что напрасно советская власть производство ножей там прикрыла, переведя завод полностью на выпуск медицинского инструмента. Ведь ножики эти — не просто неплохие и нужные в хозяйстве инструменты, они в чем-то даже представляют собой историческое наследие русской промышленности. Ведь даже знаменитый на весь мир «Викторинокс» — это всего лишь ухудшенная и нелицензионная копия Завьяловского перочинного ножа, за который Иван Гаврилович получит в шестьдесят втором году золотую медаль всемирной выставки в Лондоне. В тысяча восемьсот шестьдесят втором, да и делать ножи из качественной нержавейки в Ворсме начали еще в девятьсот десятом, на одиннадцать лет раньше швейцаров. Но мысль была очевидно глупой, завод ножей-то делал очень много, причем уже третий год на многих ножах обкладки делались уже не из рога, а из красивого, переливающегося как перламутр, целлулоида — так что мысль промелькнула и погасла…

А вот турбина продолжала блестеть — или блистать, но блестеть тоже, и блестела она у нас в комнате. Я-то, когда представлял себе паровую турбину, думал об огромном агрегате весом в много тонн — а мужики принесли блестящую железяку размером с чемодан на колесиках, причем с такой, с каким большинство авиакомпаний пускают в салон. И весила эта железяка меньше центнера, так что пол под ней не прогибался. А у нас она стояла по двум причинам: во-первых, в запале никто в деревне даже не подумал, куда электростанцию пихать, а во-вторых, к ней генератора все равно не было. Заводчане-то с турбиной успели и в Нижний скататься, там ее испытали от паровозного котла… В общем, турбина у них получилась рабочей, но даже от паровоза с его двенадцатью атмосферами она показала мощность в районе десятка киловатт. Ну, промахнулись ребята, бывает. И промахнулись-то не Ворсменские инженеры, а те, кто книжку писал: там формулы оказались неточные, в университете ученые это проверили. Но раз мощность турбины получилась выше, то и генератор стоило бы помощнее поставить — и грудцинские колхозники договорились с заводом в Сормово, что там такой генератор для нас изготовят. Два генератора изготовят, за которые соседние колхозники сормовцам деньги заплатят — а за это в Ворсме им еще одну такую же турбину сделают. А так как денег за улучшение параметров электростанции с кишкинских колхозников никто не требовал, то мужики согласились. Тем более все равно даже «старый» генератор ставить было некуда: изначальную мысль поставить электростанцию «в старой конюшне» сходу отмели сормовские котлостроители, очень живописным и доступным языком обрисовав, как эта старая конюшня, если ей внутрь котел поставить, будет ярко и красиво гореть…

И тут, в начале сентября, жителям Кишкино стало понятно: электростанцию строить нужно новую, и строить ее нужно из кирпича. Но проблема заключалась в том, что ближайшее месторождение кирпича — Свято-Троицкий монастырь — было уже за Ворсмой и городские власти уже сами к месторождению хищно приглядывались. К тому же кирпич там было и добывать не очень легко: крепко его предки клали. А вдобавок, женская половина деревни к использованию монастырского имущества отнеслась резко отрицательно. Можно было, конечно, и самим кирпича нажечь — но тут уже другие проблемы возникали. Не с глиной, глины-то в окрестностях было завались, а вот с углем… Уголь (а, точнее, торфоугольные брикеты) «область» пообещала поставлять когда уже электростанция заработает, а для того, чтобы древесного угля на кирпичную печь нажечь, слишком уж много времени требовалось.

Все это обсуждалось у нас в комнате (точнее, в комнате Николая, где я все же обитал), когда — после митинга возле колодца — турбину Николай к себе затащил. И обсуждалось довольно бурно, пока я не произнес вслух одно слово. Как там, «вначале было слово, и слово это было»… Я произнес слово «Приорат», и заводской инженер, до того горестно рассказывающий о том, что в книжке с формулами сильно было напутано, просто замер, затем очень внимательно на меня посмотрел и спросил у Николая:

— А это у тебя тут кто?

— Это? Это наш шарлатан Вовка, книжку который про турбину принес. Очень сообразительный у меня племянник растет, он еще выдумал…

— Так, Вова, ну-ка повтори, что ты там сказал? И почему ты это сказал?

— Я сказал «приорат», и сказал потому, что для его постройки кроме извести ничего и не надо привозить. А если мужики забоятся, то можно будет на зиму наружные доски и не убирать…

— Да уж, сообразительный у тебя племянник. Я, пожалуй, пойду уже… в Ворсме, конечно, нужных книг я не найду, а вот завтра в Нижнем… Вы там на заводе скажите, что я в область в командировку уехал…

Здание электростанции мужики выстроили за день, шестнадцатого сентября выстроили. То есть только стены поставили землебитные, а стропила, крышу и все остальное еще недели две доделывали. Причем доделывали уже после того, как в «помещение» через не изготовленные еще ворота затащили котел. Он тоже не особо большим получился, его, хотя и с трудом, на грузовике привезли, а после этого двое рабочих из Горького его изнутри огнеупорами выкладывали. Тоже работенка оказалась не быстрой, тем более огнеупоры были взяты с ремонтируемых паровозов, уже сильно попользованные и даже испорченные, так что каждый еще и допиливать по месту пришлось. Но — допилили, топку кирпичами выложили, затем и все трубы как нужно соединили. А тут и генератор привезли, и его уже сормовские рабочие три дня к турбине подсоединяли. А в Кишкино все вдруг вспомнили, что когда-то самогон они довольно неплохо гнали и «аппараты» на металлолом все же не сдали. Вспомнили, «аппараты» из загашников достали и запустили их в работу, правда уже не самогон все гнали, а простую дистиллированную воду. Потому что котельшики и турбинщики сказали, что питать котел нужно только водой дистиллированной, а нужно ее «на одну заправку» порядка полутонны. Ну и запас небольшой иметь не помешает, ведь в случае, если колел перегреваться начнет, весь пар просто в воздух через клапана аварийные система выпустит.

Но чтобы селян не нервировать, главный из Сормова сказал, что на котле есть и свой, внутренний уже, дистиллятор, который при работе станции будет нужной воды ведер по пять в сутки производить. Так что, продолжил он, когда станция недели две проработает, вы свою воду можете домой забрать, обратно через аппараты перегнать и получить воду уже чистую колодезную…

Так, с шутками и прибаутками, станцию и строил народ почти со всей области. А местные (в основном бабы) тем временем расставили по деревне столбы для электропроводки, приехавшие из Павлово монтёры провода протянули («телеграфные», железные, толщиной миллиметров по пять, причем их еще по два скрутили), по домам проводку провели. Причел до домов от столбов тоже провода были железными, а внутри уже клали провода медные, и клали «своеобразно»: один провод с выключателем вел в курятники, по одному проводу с выключателем шли в комнату (в одну лишь комнату в каждом доме) и один провод шел к розетке на стене в месте, которые хозяева обозначили в роли кухни. Никаких счетчиков даже не предполагалось. Но, думаю, это «пока не предполагалось» пока в домах, кроме лампочек никаких потребителей электричества не было. Правда, на собрании кто-то из баб заикнулся уже и об электроплитке, но тетя Наташа сказала, что если она узнает, что кто-то в деревне к такой хотя бы приценяться задумал, то она лично у данного товарища сократит число конечностей, причем начинать будет с тех, которые из задницы растут. Оно и понятно: десяток плиток электростанцию уже перегрузят.

Все те, кто делал оборудование для этой станции, ее испытали двадцать второго сентября, причем испытали ее, подключая непосредственно на станции к генератору те самые электроплитки. Инженеры и ученые из Горького пришли к выводу, что двенадцать киловатт станция дает устойчиво, частота даже при резкой смене нагрузки больше чем на один герц не плывет, и станция к эксплуатации готова. Так что двадцать третьего ее запустили уже «официально» и в курятниках деревни загорелись «лампочки ильича». Именно те самые: австрийские «Осрамы», просто других «стосвечевых» в стране еще не было. Но и советские тоже загорелись: шестидесятиваттные как раз по комнатам развешены были. А в нашем доме таких загорелось уже сразу четыре штуки: отцу и дядьям собрание разрешило лампочек побольше повесить, как инициаторам всего процесса. Правда, при этом в районе лампочки (как и патроны, выключатели и розетки электрические) вовсе закончились, кишкинцы скупили их все, и некоторым из односельчан даже пришлось в Нижний за покупкой ехать. А я вернулся обратно в комнату родителей и бабушки, и у меня появилась личная настольная лампа: мне ее отец подарил «за сообразительность». И я ее мог жечь даже когда все спали, потому что моя кровать стояла теперь в огороженном дощатой стенкой закутке. Закуток был, правда, без двери, но проем все же занавеской закрывался и свет остальным не мешал, так что я со спокойной совестью занимался вещами, которыми поколениями родители запрещали заниматься детям: я читал в кровати. И читал много, так как я несколько раз успел съездить с кем-то из родни в Ворсму и книжек там подкупил немало. Причем и книжки мне все оплачивал сельсовет: тетя Наташа решила, что выгода от того, что я книжки читаю, уж больно заметна всей деревне. Знала бы она, что я в книжках следующим вычитаю, то или бы меня вообще приказала запереть в темном чулане, или наоборот, орденом бы наградила. Потому что вычитал я там что-то, возможно, и не особенно интересное, но уже в четверг, двадцать седьмого, на площадке перед колодцем снова собрались все мужики деревни. Уж при свете двух висящих на столбах ламп собрались, и разгонять собрание тетке пришлось уже в темноте. То есть тоже при искусственном освещении, но лампочки-то были явно не ксеноновые, и я из окна так и не разобрал, сердитая у нее была физиономия или довольная. Но мне на это, по большому счету, было уже наплевать: я теперь твердо знал, на что способна идея, овладевшая массами.

А перспективы, открывающиеся после того, как эти массы очередную идею все же воплотят, меня радовали. А если учесть, что и моя собственная, сугубо личная идея тоже начала воплощаться ускоренными темпами, в будущее я смотрел весьма уверенно. Впрочем, мальчишки двух с небольшим лет от роду туда всегда только так и смотрят…