Шарлатан

Глава 16

Хорошо, что даже во время войны люди не теряют чувства юмора, хотя периодически этот юмор, по моему мнению, немного выходил за рамки. Совсем чуть-чуть выходил, так что мне юмориста даже убить на месте не хотелось, а так, посадить на полчасика голой задницей на муравейник, не больше. Маринка Чугунова, дальняя родственница нашей бабки Анны, занимала какую-то должность в районном комитете комсомола, и с ее подачи началось издание «апериодического журнала» для октябрят и пионеров под названием «Юный шарлатан».

Маринка в Кишкино приезжала ненадолго еще в начале апреля, когда бабка Анна приболела сильно — и мы с ней про всякое поговорили. То есть это она со мной поговорила, увидев на дворе у бабки всякое, и в разговоре я как бы между прочим заметил, что такой «передовой опыт» было бы неплохо среди октябрят и пионеров распространять, например, рассказывая о нем в каком-нибудь исключительно пионерском периодическом издании. Под лозунгом «знай и умей» (вспомнил я такую книжную серию времен моего детства… в прошлой жизни). Она и расстаралась — а я узнал о выходе этого пасквиля только после выхода уже пятого номера журнала. Ну как журнала: размером он был чуть даже поменьше школьной тетрадки, только листов в нем было шестнадцать (включая обложку), а пасквилем он был потому, что на последней странице было написано совершенно русскими буквами: «Главный редактор Владимир Кириллов», и больше ни одной фамилии там не указывалось. И это при том, что я даже не знал о том, что такое где-то печаталось!

Но, нужно отдать должное, в журнале печаталась информация реально полезная. Весь первый номер был посвящен разведению червяков, во втором очень подробно (и с картинками) рассказывалось, как завалить страну кабачками. Третий номер целиком был посвящен пользе освещения курятников в зимнее время, в четвертом было расписано, как из битого стекла изготовить небитое. А пятый — и он вышел «двойного размера», в тридцать два листа — описывал мою печку! Ну и все прочее, к печке прилагаемое и для ее работы необходимое.

Вообще-то печка (а если смотреть шире, то и весь наш «металлургический завод») по эффективности и экономичности наверняка превосходил домницы каких-нибудь древних руссов. На тонну чугуния печка потребляла почти две тонны торфа (да, ее именно торфом топили), весь заводик целиком в сутки выпускал около двух тонн стали. В принципе, сталь получаемая тоже было вообще никакой: в болотной руде в нашем районе того же фосфора было аж восемь процентов, так что даже после превращения ее в сталь в томасовском конвертерефосфора в железе оставалось ну очень много. По идее, такая сталь должна была трескаться, не обрабатываться толком и ни на что не годиться — но идея, как выяснилось, была неверной. Настолько неверной, что даже из Горького несколько ученых металлургов примчались анализы стали проводить, ведь полученный металл противоречил всем теоретическим выводам знатных металлургов: он был пластичен и в то же время довольно тверд, почти не ржавел, в а ходе исследований уже в университете выяснилось, что он и морозы прекрасно выдерживает. И это при том, что фосфора в нем оставалось почти полпроцента!

Но мне (как и всем жителям окрестных населенных пунктов) на научные изыски было плевать, все радовались простой вещи: печка (точнее, заводик целиком) в сутки выдавал стали достаточно, чтобы из нее изготовить рельсов на восемьдесят метров узкоколейки. Немного, но когда в стране лишнего гвоздя не найти, и это становится заметным достижением, настолько заметным, что сельский народ в области резко так возбудился и бросился такие же заводики себе строить. То есть сначала бросился в Кишкино, чтобы своими глазами убедиться и при случае опыт перенять. И старики-металлурги опытом были готовы делиться с утра и до вечера, ведь теперь их жизнь перестала быть тоскливой и голодной, а вот с возбуждением пришлось слегка так притормозить. Потому что кое-что для этого заводика кишкинцы изготовили в Ворсме «сверх плана», причем якобы «незаметно для руководства» — ну, последнее исключительно для того, чтобы начальство под репрессии всякие не подставлять. Официально шесть киловаттных электромоторов мужики изготовили дома, из завалявшихся еще с дореволюционных времен желез, котел-экономайзер слепили из оставшихся со времен постройки водопровода труб, а турбину и генератор… генератор где-то на свалке нашли, еще до моего рождения и притащили в деревню ради меди, а теперь просто починили как смогли. Ну а самую кривую отмазку придумали как раз про турбину: ее, оказывается, собрали из остатков самого первого прототипа, который когда-то мне они принесли для инспекции, но я (тогда еще, между прочим, трехлетний мальчонка) ее забраковал, и они с расстройства просто поленились ее обратно на завод тащить на переделку. А то, что турбина по мощности совпала с генератором на семьдесят пять киловатт — так это просто случайное совпадение случайно так совпало… Суперотмазка получилась, но областное руководство сделало вид, что рабочим поверило, и даже выдало постановление о том, что трем заводам — котельному, генераторному и турбинному следует изучить «случайно попавшие им в руки артефакты» и в кратчайшее время их воспроизвести в серийном производстве.

Вид начальству делать было не особенно сложно, все же и котел был, мягко говоря, ни на что не похожий, и турбина с генератором в номенклатуру выпускаемых серий не попадали. Заводы-то серийно делали станции на двенадцать киловатт, на двадцать пять и приступили к производству только что разработанного перебравшимися в Ворсму харьковчанами комплекта на сто двадцать киловатт — а семьдесят пять точно здесь были ни к селу, ни к городу. А на то, что если на турбину подавать не двадцать атмосфер с котла-утилизатора, а положенные тридцать, причем после пароперегревателя, то она как раз сто двадцать и выдаст, никому интересно не было…

А котел этот утилизировал горячий газ, вылетавший из «лежачего каупера»: к доменке именно такой был пристроен. Размером в три русских печки в длину и две в ширину он позволял в домну подавать воздух, нагретый чуть ли не до тысячи градусов. Но в цикле разогрева такой каупер газ выпускал с температурой явно свыше восьмисот градусов, и не использовать такое «попутное тепло» было просто нерационально. Вообще-то я этот котел предложил в качестве «возможной опции на будущее», но советские пролетарии и советские инженеры в условиях острой нехватки любого топлива решили, что уж чем-чем, а опцией это точно не будет. Так что заводик и сам себя электричеством полностью обеспечивал, и «наружу» его довольно много выдавал. Правда, выдавал он его в «промышленном виде», трехфазным на триста восемьдесят, так что без трансформаторов в быту это электричество только в Кишкино и могло потребляться. Хотя и из этого факта тот же товарищ Киреев сделал довольно интересные (для нашей деревни) выводы. Правда, на будущее, хотя и не самое отдаленное.

А заводик — в масштабах страны он вообще был незаметен, но в масштабах района он мог население хотя бы гвоздями обеспечить. Правда, и гвозди их этой стали получались так себе: настоящий гвоздь должен ржаветь (поскольку именно заржавев, он конструкцию и держит, недаром профессионалы гвозди перед забитием в доску во рту держат), но не везде же в руде столько фосфора. А еще слегка обалдевшие ученые металлурги из Горькова сделали вывод, что получившаяся «малоуглеродистая сталь» (ага, в томас-конвертере-то углерод почти полностью выжигался) по всем своим характеристикам могла считаться «конструкционной».

Причем настолько конструкционной, что из нее вполне можно и мост выстроить. Какой-нибудь небольшой, вроде железнодорожного моста через Кишму в Ворсме. А то получалось как-то некузяво: приехав из Ворсмы в Ворсму для того, чтобы далее добраться до Кишкино опять по рельсам, нужно было по обычному мосту через речку пешком идти. Вот только чтобы проложить рельсы от прежнего, «первого вокзала» до собственно реки, нужно было еще и полтора десятка «частных» домов снести…

Пока до сноса домов народ в городе не дозрел, а вот в мыслях, похоже, это уже держал: отец как-то за ужином сказал (маме, не мне), что руководство заводов планирует новую узкоколейку довести через Кишкино до Грудцино и далее до Фроловского, причем исключительно из «корыстных» соображений. Простых таких соображений: после того, как дорогу пробросили до нашей деревни, в городе на рынке в разы выросло предложение сельхозпродукции. Понятное дело, что в первую очередь это были кабачки (у деревне у нас мало у кого меньше десятка «кабачковых башен» на огородах стояло), а еще в больших количествах появились яйца. В очень больших количествах, потому что в город их теперь возили и наши тетки, и грудцинские. Потому что в селе тоже кур стало много, и куры эти яйца несли в количествах, которые просто дома стало не съесть — а деньги-то всем нужны. И, хотя из-за некоторого «затоваривания» цены на яйца в Ворсме стали минимум вдвое ниже, чем в том же Горьком, торговать в город народ ездил вообще каждый день…

Странная получилась картина: из-за того, что поля толком даже вспахать не смогли, люди пришли к выводу, что зерна тем же курам будет сильно не хватать — а поголовье кур сразу чуть ли не вдвое выросло. Мужики и бабы как ведь решили: нет зерна, так будем курей червяками кормить — и червячное производство уже к лету выросло на порядок. Червяк-то — он скотинка неприхотливая, жрет вообще все, а той же гнилой соломы найти нетрудно. Опять же, народ выяснил, что и старый навоз червяк у удовольствием жрет, и даже не навоз — а в редком доме сейчас «работало» меньше двух десятков ящиков с червяками. А тут еще народ с радостью выяснил, что на мясной диете куры даже несутся заметно интенсивнее. Но резкому росту предложения на рынке сильно поспособствовало еще одно «пионерское изобретение», про которое было написано уже в шестом номере «Юного шарлатана»: Маринка специально к нам приехала, чтобы я ей рассказал все в подробностях и даже показал «производственную линию». Линию по изготовлению картонных упаковок на десяток яиц.

У нас в деревне «линия» была совсем простой: в большом котле юные пионеры долго варили собранную во всех возможных местах макулатуру, затем варево зачерпывали специально сделанными черпаками с прямоугольным тряпочным дном, когда вода стекала, мокрый и рыхлый пласт варева просто клали в деревянную (и пропитанную парафином) форму, потом кто-то потяжелее на эту форму садился попом — а затем форму открывали и ставили на просушку. Производительность «линии» была не особенно и велика, в день хорошо если десяток упаковок делалось (силами трех-четырех пионеров), но на деревню и этого хватало. А в Грудцино мужики сделали из бетонной отливки терку, на которой растирали в мокрую кашу уже осиновые бревнышки, и там коробки делали уже в основном из этой «каши» — впрочем, и отварную макулатуру туда же добавляли. Тара получилась «многоразовая»: ее покупатели обратно в вилле макулатуры обязательно приносили (понимая, что количество яиц в городе напрямую зависит от объемов макулатуры в Кишкино и Грудцино) — но Ворсме пока поставляемых на рынки яиц все же не хватало — а более дальние деревни в торговле из-за трудностей с транспортом на рынок продукт не поставляли. Вот заводчане и решили «району с транспортом помочь». И даже помогли вторую доменку в Кишкино выстроить (не совсем в Кишкино, она воле электростанции была построена), а еще одну заводчане выстроили в самом Грудцино и сразу две уже в Ворсме: одно «крупное месторождение руды» располагалось недалеко от города, но на противоположной от Кишкино стороне — так что возить в деревню руду оттуда было просто не на чем. И все эти «металлургические гиганты» заработали уже в конце августа.

Заработали, но Павловский завод мог переработать сталь на рельсы минимум с десятка доменок, причем при работе в одну смену. Но пока с новыми «гигантами металлургии» перспективы просматривались более чем туманно: новым просто топлива не хватало. В Грудцино для своей начали срочно «разрабатывать» пару крошечных болотец поблизости, но сельские металлурги понимали, что торфа там хорошо если на год работы хватит, а ведь еще и «электростанции» требовалось топливом обеспечивать. И в Павлово власти уже районные решили, что «деревни подождут», а узкоколейку там постановили класть к торфоразработке в Заочье. Там летом уже довольно много торфа накопать успели: специальным постановлением райкома всех «безработных жен эвакуированных» копать торф и отправили. Но накопать-то его несложно, а вот чтобы его вывезти…

Вероятно, Павловское руководство не читало «Как закалялась сталь» и дорогу они распорядились выстроить вообще за три недели. Правда, для этого пришлось немного стали за «трубный» завод привезти аж из Выксы, но ведь и там понимали, что без топлива всем будет очень грустно. В Выксе же и подкладки для рельсов сделали, и накладки для свинчивания рельсов — и в середине сентября дорога от торфоразработки к Оке напротив Павлово уже заработала. Для того, чтобы она не просто так на земле лежала, на заводе автотракторного инструмента сделали штук пять специальных вагонов для перевозки торфа и несколько ручных прессов, чтобы торф уже в виде брикетов возить. Других прессов, не «кирпичных»: брикеты в них делались гораздо меньшего размера, но их можно было сразу и в топки электростанций пихать, и в доменки…

А когда с торфом проблем нет, то возникают совсем уже интересные варианты. Правда первый такой «вариант» возник еще весной, когда неподалеку от Ворсмы был выстроен газовый завод. Небольшой заводик, с двумя газогенераторами, которые могли и на дровах работать, и на торфе. А газ потребовался для заводика уже совсем нового, цементного: в Ворсме много чего строить наметили, но как раз с цементом… то есть с цементом стало хорошо, это без цемента плохо было. А хорошо теперь стало не только в Ворсме, в Кишкино тоже с ним стало неплохо и за лето была выстроена и школа новая, и интернат при ней.

Школу нам спроектировал инженер, приехавший из Харькова, причем его сюда вообще «по ошибке» направили: он был инженером-то на турбинном заводе, но там работал в отделе капстроительства и по профессии был как раз архитектором. Думаю, очень неплохим: он и новые жилые дома для Ворсмы придумал, и проект нашей школы сделал. И сделал с учетом того, что «цемента стало много, и со сталью проблем нет». То есть оба здания (и школа, и интернат) были с железобетонными перекрытиями, а на естественный вопрос тетки Натальи (в моем присутствии заданный) он ответил, что с такими, если нужно будет, можно за лето и второй этаж на школе добавить, а на интернате — и третий. А так как все строительство велось за счет области, то никто и возражать не стал.

А «область» так в деревню вложилась (точнее, именно в школу) скорее всего потому, что директором в ней была «хорошая знакомая товарища Сталина». Иосиф Виссарионович просьбу мою о хорошей ручке Надюхе выполнил и даже перевыполнил: ручек он прислал две (одну на подставке, другую в красивой коробочке), и на подставке была выгравирована надпись «Векшиной Надежде за отличную работу. С уважением, И. В. Сталин», а к коробочке прилагалась грамота с личной подписью вождя. Понятно, что грамоту Надюха на стенку в школе повесила, а теперь она видела в «директорском кабинете» уже в новой школе, и каждый, грамоту знающий, мог прочитать, что товарищ Сталин лично Надюху очень уважает и готов оказать ей любую помощь и в будущем. Судя по всему, товарищу Сталину никто не сообщил, что девчонка всего полгода в школе работала, а уж из нас двоих кто кого учил, даже в деревне почти никто не знал. Подозреваю, что и сама Надюха не догадывалась, а то, что я ей разные книжки почитать подсовывал… в деревне (и не только в нашей) к людям относились на возраст не глядя, отношение определялось тем, что человек делает. А если я что-то интересное и нужное делал, то и поговорить со мной как со взрослым было нормально…

Нормально со мной разговаривал и Вовка Чугунов, старший Маринкин брат, который был начальником производства «бумажных самолетиков» на двадцать первом заводе. Он в деревню приезжал наверное по паре раз в месяц, за кабачками и яйцами: у него жена была то ли младшей дочкой, то ли старше внучкой бабки Анны и старушка их усиленно подкармливала, так как Вовкиной дочке едва год исполнился. Жена у него учительницей работала, карточки получала «для служащих», и, хотя сам Вовка получал карточки высшей категории, еды им не хватало: у них еще и одна бабки Аннина внучка теперь жила, с малышкой нянчилась. А я, собственно, коробку для яиц и придумал, когда он пожаловался, что даже в корзинке с соломой из дюжины яиц пять по дороге разбил…

Ну так вот, Вовка рассказал, что фашист этих самолетиков боится до одури, как только где-то на фронте они летать начинают, так немцы танки с этого участка вообще убрать стараются. Он не просто так похвастаться решил, а в ответ на вопрос, за что получил орден «Знак почета». Еще он рассказал, что фашист все ж таки допер, как самолетики из дробовиков сбивать, но избытка дробовиков у него пока не наблюдалась — и поэтому, хотя летом Харьков нашим отбить не удалось, немцы в своем контрнаступлении Оскол так форсировать и не смогли. Да, невелика речка этот Оскол, но форсировать его под градом самолетиков оказывается просто невозможно…

Еще он рассказал, что немцы за пульт управления самолетиком награду какую-то объявили, то ли в двадцать пять, то ли в пятьдесят тысяч марок — сказал, что у него дома даже листовка такая немецкая валяется. Ну да, пусть с пятью кнопками на джойстике — это действительно «ноу-хау» высочайшего уровня для нынешнего времени. Не потому что конструкция сверхсложная а потому что до такой концепции пока еще никто в мире не додумался. Так что пока самолетики определенную пользу приносили. И бойцы советские их очень любили: как самолетик взлетает, то немцы только по месту пуска его и стрелять начинали — а догадаться, что оператор сидит на сотню метров в стороне от стартовой катапульты, пока не смогли.

Собственно, Вовка и орден (второй, первый — «Звезду» — он получил, когда его «группа испытателей» из шестнадцати человек за десять минут по два танка на рыло сожгла) получил не за то, что полсотни инвалидов у него в цеху клеили по сотне самолетиков в сутки, а как раз за изобретение этой катапульты. Простой как три копейки: там холостой патрон от винтовки стрелял порохом в цилиндр с поршнем, поршень уже сжимал воздух в трубе с другим поршнем, который самолетик и запускал, причем довольно плавно. Катапульты эти тоже на двадцать первом заводе делались, правда уже не в его цеху, и делали их вовсе не инвалиды…

А в Ворсме на заводах инвалидов стало уже немало: с фронта довольно много их приехало. В основном все же не нижегородских, народ большей частью был кто из Белоруссии, кто с Украины — то есть из мест, которые еще под немцами были. Но заводчане и таким рабочим рукам были рады, все же планы буквально с каждым днем увеличивались, однако большое количество инвалидов в городе своих проблем добавило. Проблем с жильем в первую очередь, ведь инвалидам многим на традиционное нижегородское крыльцо просто подняться было очень трудно: здесь издавна крыльцо делалось узким и без намека даже на перила. А в многоквартирных домах было еще сложнее: после невысокого относительно крыльца у подъезда нужно было еще подниматься ступенек на шесть-семь до уровня первого этажа. Соседи, конечно, всегда были готовы помочь — ну а если соседей просто нет дома?

Мне о проблеме отец рассказал, когда в очередной раз домой смог на выходной выбраться. На заводе мединструментов выходные для мастеров в принудительном порядка устанавливались, потому что мастер, работая без отдыха, начнет гнать брак, да и станкам нужно обязательно профилактику делать. И в районе начальство это понимало (в Тумботино тоже завод вообще по воскресеньям почти замирал), так что раза три в месяц отец целый день проводил дома. И вот он и рассказал за обедом (матери, не мне), что «есть хорошие мастера среди инвалидов, но как их на завод взять, непонятно, ведь в городе их просто жизни нет». А на следующий день ко мне за очередным «изобретением» приехала Маринка.

Я уже знал, что «Юный шарлатан» она вообще в одно лицо издавала, и знал, что должность ее называлась «второй секретарь райкома по работе с молодежью» — то есть позиция была достаточно солидная. Поэтому я, вместо рассказов о том, как делать очередное «мое изобретение», поехал с ней на генераторный завод (который, кстати, и моторчики «конструкции Василия Кириллова» делал) и там изложил свою незатейливую мысль про электрические подъемники для инвалидов, которые несложно в любом подъезде установить. Идея главному инженеру генераторного понравилась, ведь на заводе тоже рабочих не хватало просто катастрофически, поэтому мы в Ворсме почти весь день провели, беседуя и с архитектором, и с инженерами-технологами, и с рабочими. И с приглашенными на совещание инвалидами тоже. Маринка даже на поезд в Павлово опоздала, так что я ее спать уложил у себя в подвале — и ей это очень понравилось. Не потому что в подвале, а потому что здесь она полночь спокойно сидела при свете лампочки и что-то так важное писала, а ее никто за это не ругал…

И даже я не ругал, потому что тоже рядом сидел и отвечал не ее разные вопросы. Очень такие конкретные: ее и секретарем комсомола в районе назначили не только потому, что все парни оттуда на фронт ушли, а еще и потому что она, как сама, смеясь, сказала, была единственным человеком во всем комитете «с неначавшимся высшим образованием»: она поступила на заочный в горьковский институт на инженера. Учеба у нее, как она пожаловалась, шла трудновато, все же после окончания школы (а она десятилетку успела закончить) уже три года прошло, многое забылось, и особенно забылась математика — а тут вообще все новое в институте давалось!

Ну, я ее, как мог, успокоил, сказал, что на самом деле ничего сложного в этой математике вообще нет. И мы где-то часов до двух ночи обсуждали эту самую математику — то есть я (пятилетний мальчишка вообще-то) очень подробно и с примерами объяснял ей (то есть девицу почти двадцати лет от роду) все вопросы, которые, насколько вспомнить мог, давались не первом курсе института. Маринка вроде материал воспринимала и даже радовалась, что все так просто, настолько просто, что и второклассник в них легко разбирается. Правда, на следующее утро в город она поехала в состоянии хотя и сонном, но, похоже, и изрядно ошарашенном — но это были уже точно не мои проблемы. Потому что мои проблемы, похоже, лишь начинались: примчавшаяся из города тетка Наталья (а она так и продолжала 'заведовать Кишкинским постовым отделением) сообщила мне довольно непонятную новость: а деревню собрался приехать лично товарищ Киреев. Причем приехать прямо из Москвы, даже домой не заезжая. А проблемой было то, что приехать он собрался по мою душу…