Шарлатан

Глава 24

История совершенно очевидно, поменялось, причем поменялась довольно забавным образом. И забавным было не то, что самая мелкая мелочь способна так сильно ее поменять (я о бумажных самолетиках), а то, что она, поменявшись, все еще катилась по старым рельсам. В начале декабря в Тегеране состоялась конференция стран антифашистской коалиции (хотя широкая общественность узнала об этом только через несколько дней после ее окончания), но какие на ней обсуждались вопросы и какие были приняты решения, было, в общем-то, мало кому известно. Мне — вот точно неизвестно, однако я предполагал, что и вопросы, и решения были, скорее всего, примерно такими же, как и в моей «прошлой жизни».

Но это было лишь «внешней канвой» происходящего, а суть все же существенно изменилась. Ну, с теми же бумажными самолетиками: ведь действительно мелочь, ну помогли эти самолетики немного побольше вражеских танков под Москвой сжечь, чуток пораньше освободить приличный кусок советской территории. Потом помогли не пустить фашиста через Оскол — и не случился Сталинград. Вместо него случился уже Харьков, причем в Харькове снова армию Паулюса окружили — только уже не триста тысяч фашистов, а больше полумиллиона. А Сталинград продолжал выпускать танки, прочее оружие — и танков у Советской армии стало побольше (а у фашистов — поменьше), немца отодвинули от Ленинграда и тамошние заводы тоже изрядную добавку оружия стране обеспечили.

Причем советская броня еще и покрепче стала: когда мы только свою печку запустили, из Кулебак приехал главный инженер тамошнего металлургического, и я — прикинувшись шлангом — попросил у него «немного лантана для нашего завода». А на естественный вопрос «откуда у нас лантан» я, постаравшись сделать как можно более глупую рожу, вопрос уточнил:

— Но вы же у себя броню катаете, а как ее без лантана-то делать? Я тут в макулатуре, что нам пионеры из города привозили для яичных коробок, прочитал, что четверть процента лантана увеличивает прочность чугуна чуть ли не вдвое, а стали броневой — на тридцать процентов. Я и подумал, что и рельсы попрочнее нем не помешают, у нас же они тоненькие, двенадцать килограмм на метр всего…

Судя по тому, что кремешков для зажигалок в продаже стало вообще немеряно, кто-то добычей лантана озаботился, ведь церий-то — как раз «отход» от лантанового производства. Тоже металл упрочняет, но сколько его требуется в процентах, я не знал — а про лантан в мое время разве что малограмотные девки-блогерши не читали…

Но главное во всех этих «изменениях истории» было то, что к началу сорок четвертого года Советская Армия не только выкинула фашистов со своей земли, но и весьма успешно выкидывала их уже и из сопредельных стран. И даже из Германии: в начале января Кенигсберг оказался в окружении наших войск.

Внешне картинка выглядела вообще замечательно, однако мелочи ее все же изрядно портили. К деду Митяю приехал «на поправку» племянник, который был ранен как раз во время наступления на восточную Пруссию, и ранили его не немцы, а эстонцы: эти твари собрали против нас настоящую армию численностью за семьдесят тысяч человек, причем почти все состояли в СС. Но парень не об этом рассказывал, а о том, что — по словам немногочисленных пленных эстонцев, и немногочисленных потому что после рассказов первых взятых в плен больше их старались уже в плен вообще не брать — Эстония стала единственной оккупированной гитлеровцами территорией, достигшей статуса «Judenfrei»: местные просто убили всех евреев, проживавших на этой территории. Не отправили их в концлагеря, а именно убили, причем всех — и женщин, и детей. Конечно, не все эстонцы оказались мразями, в Советской армии их тоже немало воевало, но у Гитлера их было гораздо больше — и в Горьком, как сказала Маринка, возникла проблема с кадрами в НКВД: чуть ли не половину милиционеров отправили в Прибалтику на зачистку тамошнего населения от коллаборационистов — а «чистить» предстояло очень многих: с отступающими фашистами большинству гадов сбежать не удалось…

Однако в городе «разгула преступности» не произошло: все же в милицию работать пошло и много демобилизовавшихся солдат и офицеров, которые — будучи не в лучших физических кондициях, так как их и из армии уволили именно по здоровью — предпочитали с преступниками «общаться» с помощью оружия. И «лица, склонные к криминалу», об этом уже хорошо знали. А в Кишкино самыми страшными преступлениями были иногда случавшиеся мордобои между мужиками, но и они случались настолько редко, что о каждом еще минимум полгода тетки судачили. И даже не о произошедших у нас в деревне, обсуждались в основном мордобои, случившиеся в Грудцино или вообще в Ясенцах: кулаки-то в ход шли после изрядного принятия горячительных напитков в праздники или на поминках — а с праздниками пока что-то не очень складывалось, да и поминок в деревне у нас уже два года не было. А вот в колхозных селах они происходили нередко.

Дед Михей в январе неожиданно решил проблемы гужевого транспорта: побывав «по заданию партии» в Сормово на разборке металлолома, он привез кучу горелых вражеских железяк, из которые слесаря на МТС соорудили вполне работающий мотоцикл. В лыжей вместо переднего колеса, а заднее там сделали железное, как на тракторе, только еще шипов на него наварили — и этот мотоцикл прекрасно тянул сразу двое санок с тонной руды на каждых. То есть проблему он решил все же «на зиму», МТСовцы были уверены, что летом этот «тягловый механизм» ездить уже не сможет даже если они и спереди колесо присобачат — но пока деревенский «металлургический комбинат» работа на полную мощность. И даже наши старики-металлурги при этом почти не надрывались: из наркомата черной металлургии к нам приехала целая команда «исследователей», в которой, кроме ученых, еще и с десяток рабочих было (вроде как для «освоения технологии» их захватили) — и старики теперь просто ходили рядом и «командовали пришельцами». Интересно, что в деревне приезжих исключительно «пришельцами» и звали. А вот эвакуированных — даже тех, кто практически проездом в Ворсме или в Кишкино оказывался — называли по-прежнему. Ну а тех, кто после фронта в наши края приезжал «на поправку» и работал на Ворсменских заводах (или вообще по немощи не работал) именовали исключительно «гостями»…

Ну, в какой-то степени они гостями и были, причем гостями званными и дорогими. И даже в чем-то любимыми: Настюха в начале февраля скоропостижно за одного такого вышла замуж. Как раз за племянника деда Митяя — и эту свадьбу вся деревня отметила. Потому что после нее все «довоенные» жители Кишкина стали друг другу родственниками: дед Митяй был единственным, кто в родстве с кем-то еще не состоял. Но это раньше не состоял, а теперь уже всё, породнился, причем со всей деревней сразу. И мы с дедами это событие тоже отдельно отметили, в моем подвале: после долгого уточнения степени родства мы пришли к выводу, что теперь я являюсь четвероюродным братом деда Митяя. Одновременно и каким-то внучатым племянником, и даже пра-правнуком, но с этого момента мы друг к другу обращались исключительно как «брат Митяй» и «братец Вовка». Правда, я пока еще периодически срывался на «брат дед Митяй», что вызывало истерический смех у окружающих — но ведь это было именно «показухой для своих», мелким поводом посмеяться в эту тяжелую годину. И из всех окружающих эту линию подхватила лишь баба Настя, которая теперь деда Митяя называла не иначе как «внучек»…

А година была все еще исключительно тяжелой. Три «новых Ворсменских завода» теперь работали вообще круглосуточно, да еще там несколько новых цехов осенью выстроили — и приехавшим на заводы рабочим нужно было где-то жить. Поэтому в Ворсме сразу целый новый микрорайон начали строить, из трехэтажных трезподъездных домов, а чтобы их строить, в город пригнали пару сотен пленных немцев. Ну, для немцев быстренько выстроили две деревянных двухэтажных казармы, а теперь они — и, конечно, «относительно свободные» жители Ворсмы — строили дома уже капитальные. Зима, конечно, не лучшее время для строительства, но январь выдался на удивление теплым: после примерно недели «холодов» аж ниже десяти градусов в первой половине месяца температура устойчиво держалась в районе двух-четырех градусов мороза, так что строить модно было даже без дощатых балаганов, вполне хватало для поддержания плюсовой температуры и брезентовых пологов. Правда, поначалу немцы «в мороз» строить отказывались, аргументируя это тем, что «кладка развалится», но среди них наши строители (и охранники) быстро провели правильную воспитательную работу и стройка шла довольно быстрыми темпами.

Собтсвенно, и «Кишкинский металлургический» почти целиком на эту стройку и работал: лишнего металла в стране не было, а из «нашего» и в Павлово трубы для водопроводов и отопления делали, и «старики» литье чугунных батарей на заводе освоили. А еще в Павлово на трубном заводе наладили производство катанной арматуры для железобетона, так что все новые дома в Ворсме строились с железобетонными перекрытиями. И строились они все из местного кирпича на местном же цементе. Но для кирпича и цемента требовалось сырье — так что все, способные держать в руках лопату, еще и в карьерах добывали глину и известняк.

Кстати, эти карьеры неожиданно обеспечили рудой и две ворсменские чугунные печи: во время поиском кирпичной глины поближе к городу был найден лежащий поверх очень хорошей такой глины слой «озерной» руды толщиной в полметра неподалеку от села Чудинова. Повезло чудиновцам: к концу января к ним тоже узкоколейка от Ворсмы дотянулась.

Однако кирпич, цемент, трубы и арматура — это для стройки вещи очень нужные. Но не менее нужным для строительства домов было и обычное оконное стекло — а вот с ним было вообще никак. В смысле, кишкинский «стеклозаводик» даже при постоянном и обильном обеспечении его стеклобоем был в состоянии за сутки выдать до шести, а если очень повезет, то и восемь листов стекла размером шестьдесят на сорок сантиметров. А Настюха всех заранее предупредила, что хрен она хоть кому-то за пределами деревни хоть один лист стекла отдаст: все же заводик официально считался «школьным» и девушка была в своем праве. Тем более, что летом в деревне и школу «достроить до проектных кондиций» — то есть выстроить второй этаж и пристроить большой актовых зал, еще в нее в планах было две новых теплички рядом со школой поставить. А в деревне собрались и новое, нормальнее кирпичное здание и для детсада поднять.

Так что работы уже у Павловского райкома и райсовета было тоже невпроворот: там собрались свой, уже «настоящий» стеклозавод выстроить. Всерьез так собрались, а что соды было для варки стекла не найти, так этот вопрос там решили решить иначе: если соды нет, то ее нужно просто самим сделать. Соль зля соды уже начали серьезно так добывать под Ковернино (то есть ее для еды добывали, но можно было добычу и увеличить при острой необходимости), оборудование для содового завода в Горьком изготовить могли. Реально могли, ведь вышло уже отдельное постановление обкома о том, что даже заводы, выпускающие военную продукцию, «при возможности» имеют право (если планы заводами все же выполняются) и для «местной промышленности» кое-что изготавливать — а производство оконного стекла как раз в рамках местной промышленности Павловского района и фигурировало. Но так как со стеклом везде было весьма печально, то заказы Павловского райсовета заводы старались все же выполнить (имею я виду оплату получить позднее, причем «натурой»).

Замечательные планы были, вот только для их реализации людям приходилось работать чуть ли не круглосуточно. И люди — работали, причем старались работу выполнить как можно лучше. В том числе и потому, что в Павлово конкретно тем, кто работал на новых стройках, выдавали и дополнительные продуктовые карточки (ну а еду, которую по этим карточкам продавали, закупали в районных же деревнях и селах «у населения», то есть с частных огородов и личных птичников). А чтобы крестьянам дать стимул с горожанами личным продуктом делиться, им за продукты «платили» либо комплектами оборудования для придомовых биореакторов (рекламу им в горьковской прессе дали ну очень мощную), выпускаемыми на трубном заводе, либо облигациями «районного стекольного займа» — и эти облигации пользовались особым спросом, ведь «если все получится», то уже весной крестьяне могут приступить к постройке собственных теплиц — а какая от теплиц польза, очень подробно расписывал январский номер «Шарлатана». То есть всеобщий трудовой энтузиазм еще и материально изрядно подпитывался, а материалом «Шарлатана» народ в массе своей доверял, ведь и с червяками получилось, и с зимним освещением курятников, и особенно с леггорнами. В области леггорнов вообще не обнаружилось, но их завезли откуда-то с Кавказа и теперь первые сотни (а, возможно, и тысячи) выведенных в инкубаторах цыплят стали курами, причем такими, которые по яйцу в день несли — и сельский труженик это не заметить не смог. Сначала не само не заметить труженик Павловского района (Маринка именно нам «гостей с Кавказа» отправила), а теперь и по всей области «почин распространился»: суточный цыпленок леггорна ходил с крестьянских дворов района уже почти по цене взрослой курицы. Временно, конечно, уходил — но наш народ случая не упускал, а государство все же на «частные сделки» даже повлиять никак не могло. Ну а в отношении леггорнов и не хотело: понимали важные дяди, что еще полгода — и область все окрестности яйцами и курятиной завалит…

В конце марте, после совещания, посвященного вопросам металлургии, Иосиф Виссарионович уже за чаем задал Ивану Федоровичу несколько вопросов «без протокола»:

— Если я вас верно понял, то мы можем практически без строительства новых печей почти вдвое увеличить производство чугуна и стали?

— Не совсем, но в целом да, получаются довольно близкие цифры. Конечно, работы тут будет еще очень много, но я, пожалуй, соглашусь с мнением этого юного разбойника: Петр Леонидович безусловно заслуживает звание Героя Социалистического труда. На большинстве уже работающих печей применение его установки примерно такой прирост и даст, а на самых старых — их, если новые своим производством их заместят, будет вполне обоснованно снести и на их месте выстроить новые, более мощные.

— А что вы думаете по поводу массового строительства таких же маленьких печей?

— Я думаю, что на уровне потребностей местпрома от них определенная польза будет, но нашему наркомату их строить я смысла не вижу. Да, они очень дешевые, но даже с применением кислорода удельная производительность у них мала.

— Ничего себе мала: почти что тонна в сутки на кубометр объема! Нынешние-то втрое меньшую показывают, и даже с применением кислорода вряд ли больше этих малюток обеспечат.

— Это верно, но в любом случае они потребляют слишком уж много топлива. На тонну продукции даже с кислородом больше, чем нынешние печи без него.

— Зато они вообще на торфе работают!

— Верно, но мы провели эксперименты на этой малой печи, несколько плавок выполнили с использованием металлургического кокса и существенной разницы с там же торфом не заметили. То есть определенный прирост есть, с печи в деревне Кишкино металлурги чуть больше восьми тонн за сутки получали — но и тут, как выяснилось, вреда получается больше чем пользы: печь просто быстрее прогорать начинает. У нее ведь и цена маленькая получается исключительно из-за того, что она строится из обычного огнеупорного кирпича. Мы сейчас решили эту печь просто гонять с нормальной нагрузкой до полного прогара, чтобы понять, имеет ли смысл такие даже для местпрома строить. И опять же, их вообще имеет хоть какой-то смысл ставить там, где свои мелкие месторождения руды есть и — это тоже обязательное условие — какие-то уже работающие металлургические заводы. В районах где есть люди грамотные, которые смогут на таких небольших станах прокатом полученной стали заниматься. В Тульской области в районах уже штук шесть таких выстроили и область они по крайней мере гвоздями обеспечивают и арматурной проволокой.

— И это хорошо!

— Хорошо, пока крупные заводы заняты производством только обороной продукции, ведь на этих маленький даже гвозди выходят вдвое дороже. Когда нет гвоздей — и такие годятся, а когда война закончится и гвозди пойдут с металлургических комбинатов…

— Я понял.

— Самое смешное, что этот малыш тоже это прекрасно понимает. Я, когда к ним в деревню приехал, сам слышал, как он со стариками, которые там металл выделывают, ругался по поводу якобы необходимого ремонта печей. Он как раз и говорил, что эти печи ремонтировать вообще не надо, и, как война кончится, вообще их на кирпичи разбирать нужно поскольку они нерентабельными окажутся.

— Да, а вы мне обещали фотографии этого заводика показать…

— Я принес, вот, смотрите. Это — сама печь, это — то, что у них именуется «лежачим каупером», а это — их томасовские конвертеры такие небльшие. А рядом как раз мы с этим малышом стоим.

— Ну-ка, дайте поближе рассмотреть? Он что, себе орден Ленина уже повесил?

— А… нет, это у них своя награда, районного, так сказать масштаба. Меня такой же наградили, вот она.

— Ну… да, интересно они там у себя придумали.

— И мальчонке они как раз вручили первый такой орден. А второй присвоили заводу этому, и официально он у них теперь называется Кишкинский ордена Шарлатана металлургический завод имени Шарлатана. А завод в Ворсме именуется просто как «завод ордена Шарлатана имени Шарлатана номер два». В Ворсме на воротах такой орден размером в полметра вывешен…

— Ну, в Ворсме… пусть повеселятся.

— Так нет, это официальная районная награда, по статусу ей награждаются люди и предприятия за успешное внедрение разработок, описанных в журнале «Юный шарлатан». И народу с такими наградами там уже довольно много, мне, например, орден под номером сто сорок два вручили…

— Но что я могу сказать… поздравляю с высокой наградой! — рассеялся Сталин. — теперь вы, товарищ Тевосян, у нас среди всех наркомов особо отмечены и…

— И имею право бесплатного проезда на общественном транспорте в Павловском районе, — рассмеялся и нарком металлургии. — Однако, должен сказать, сама идея местных или отраслевых наград мне нравится, я уже подумываю о том, чтобы в наркомате какие-то свои медали ввести: люди-то трудятся героически, а на всех достойных если представления писать, то у товарища Калинина просто сил и времени не хватит их хотя бы не глядя утвердить…

— Хм, а я, пожалуй, ваше предложение поддержу, это и в других наркоматах внедрить стоит. А по кислородным установкам на печах вы мне отдельно напишите, с вашей рекомендацией относительно товарища Капицы.

— С рекомендацией мальчика этого?

— С вашей. А про мальчика в докладе лучше вообще не упоминайте…

До начала посевной в деревне вообще ничего выдающегося не происходило. Если не считать того, что в марте на постройку фундамента для актового зала школы и фундамента для нового детсада немцев пленных пригнали. Но даже это лишь среди детей не короткое время интерес возбудило, а взрослые к ним уже и в Ворсме привыкнуть успели. Да и немцы тоже вроде как привыкли: вели себя вежливо, трудились спокойно. И охрана к ним спокойно относилась: когда некоторые зольдатены начали к местным бабкам подкатывать на предмет им огород вскопать за мелкое пищевое подкрепление, советские солдаты, предварительно убедившись, что соответствующая бабка принять услугу готова, немца на какое-то время в огород отпускала, а бабке вменялось в обязанность в определенное время его просто обратно на стройку прогнать. И — по возможности конечно — проследить, чтобы экс-фашист не заблудился. Говорят, были подобные прецеденты в Ворсме, но у нас-то просто заблуждаться негде…

Кстати, немцы «приставали» исключительно к бабкам, молодых женщин они старались своими предложениями не смущать. Но так как огороды и молодым копать нужно было, то они уже сами к нашим охранникам приходили на предмет «аренды рабочей силы», и им никогда не отказывали. Ни охранники, ни сами немцы. Потому что и у тех, и у других пайки были во-первых «тыловые», а во-вторых очень какие-то однообразные, а деревенские им некоторое разнообразие и обеспечивали. Я только уже ближе к середине апреля заметил, что «пищевое вознаграждение» немцы всегда приносили и сдавали в общий котел, из которого (непосредственно котла то есть) и охрана кормилась. Готовили (по крайней мере в «нашей» команде пленных) всегда два немца, по очереди готовили, и только один раз их баба Настя от их полевой кухни отогнала. Когда они нам огород вскопали (а там было все очень непросто, я в огород за зиму пять полных «биореакторов» отработанного ила кучами вывалил) и она им за ударный труд еще и пяток кабачков выдала в качестве награды. А потом лично к ним пошла и показала, как из кабачков лепешки вкусные испечь можно…

Но и немцы нормальное течение жизни в деревне почти не нарушали, разве что стройки чуть пораньше и побыстрее пошли. А вот когда началась посевная, веселье-то и началось. Все же большая часть деревенских женщин работали в Грудцинском колхозе и на поля еще до рассвета они уматывали. А мама — тоже, понятное дело, до рассвета — принимала детишек в детском саду. Ей, конечно, две «дежурных» тетки завтраки и обеды детям готовить помогали, но в детсаду и кроме готовки забот более чем хватало. После обеда (точнее, после шестого урока уже) в детсад в обязательном порядке и три-четыре девчонки-старшеклассницы на помощь маме отправлялись, но все равно мама сильно уставала. Но ведь не одна она: тетки все с полей возвращались тоже в виде выжатого лимона.

Кстати, о лимонах: у бабы Насти в начале апреля расцвел, наконец, еще дедов сеянец. Причем очень даже «дружно» расцвел: на деревце сражу больше десятка цветочков распустилось. Аромат, конечно, в комнате был непередаваемый, куда там запаху павловских лимонов, его понюхать к нам полдеревни приходило. А заодно и сводки Совинформбюро послушать: в последнее время, как сообщила тетка Наталья, режим относительно «массового прослушивания радио» заметно ослабили, так что если я гостям приемник включал, то вроде бы уже никаких указов не нарушал. А заодно и сам я начал к сводкам прислушиваться.

И в начале мая сводки эти мне как-то очень сильно понравились…