Шаг третий. Ключи и калитки

Глава 4 Стук копыт или хвост под хитоном…

Судебная система в пограничном остроге… Да, я уже был в курсе её простоты и незатейливости, но даже это осознание не спасло меня от лёгкого шока от действий полусотника, последовавших за коротким допросом стрельцов, на время которого Стоян выставил меня за дверь поруба. Ну, это я ещё мог понять. Всё же, внутренняя кухня острожной жизни и интриг её старшины — это не то болото, в которое позволено совать нос гостям, даже если тех уже забрызгало бурлящей грязью.

Но то, что устроил полусотник после допроса… Вылетевший из-за двери Стоян парой резких движений запер тяжёлый засов и, молча протопав мимо меня, буквально взлетел вверх по узкой неудобной лестнице. Чувствуя, что впереди нас ждёт какая-то гадость, я укрылся иллюзией и, позвав Баюна, отдал ему распоряжения насчёт Светы, а сам последовал за полусотником.

Тяжело сопя от злости, распространяя вокруг волны ярости, от которой у меня даже зубы заныли, Хлябя сначала ворвался в какой-то чулан, где принялся рыться в ворохе вещей, кажется, снятых с пленённых стрельцов, а затем, столь же стремительно выметнувшись в коридор, потопал в трапезную, где, на ходу махнув рукой встрепенувшимся при виде начальства Вавиле и Никше, обвёл взглядом уже набравшую обороты гулянку и двинулся прямо сквозь сотрясающих пол плясунов прямиком к восседающему за столом Буривою, рядом с которым устроилась и его дородная супруга.

Честно говоря, я было подумал, что Стоян прямо сходу зарядит своему десятнику в морду, но нет. Пышущий злостью полусотник нашёл в себе силы сдержаться и, усевшись за стол напротив Буривоя, уставился на него глаза в глаза. Рудый непонимающе моргнул, отвлёкшись от тихого разговора с женой, и, оглядевшись по сторонам, потянулся к кувшину с мёдом. Набулькав два первых попавшихся ему под руку кубка, десятник подвинул один из них Стояну, но тот даже не глянул на «угощение», продолжая сверлить подчинённого взглядом. Молча.

На лице Рудого проступило удивление, а в эмоциях… что-то похожее на опаску. Он уже рот открыл, чтобы что-то сказать, но в этот момент полусотник решил всё же прервать молчание.

— Чего тебе не хватало, Буривой? — рыкнул он.

— Не понимаю, о чём ты речешь, брате, — осторожно, скорее даже настороженно, произнёс тот, стрельнув взглядом по сторонам. А заметив остановившихся в нескольких шагах от стола стрельцов, насторожился ещё больше. Я же, пользуясь тем, что меня никто не видит, постарался зайти за спины десятнику и его жене. На всякий случай… Правда, едва услышав следующие слова Стояна, едва не выдал себя нервным смешком.

— Не брат ты мне, — ощерился полусотник, вздымаясь над сидящим Буривоем. — Слышишь⁈ Не брат!

— Стоян, ты… — в глазах Буривоя вспышкой мелькнуло понимание, и настороженность в эмоциях сменилась страхом. Впрочем, его тут же задавила чёрная злоба, взбурлившая будто вулкан. Мгновенно. А следующие слова, вырвавшиеся из глотки Рудого, прозвучали, словно шипение гигантской змеи: — Мёду ты опился, что ли⁈

— Не-ет, Буривоюшка, это ты с глузду съехал, коли предать меня вздумал! — рявкнул в ответ Стоян. Сидевшая рядом с Рудым женщина вдруг вздрогнула, метнулась взглядом из стороны в сторону и…

— А-а!!! — визг жены десятника, вдруг рванувшей прямо через стол на полусотника, перекрыл все звуки в трапезной. В руке толстухи мелькнул чем-то знакомый нож…

— Евглава, нет! — завопил Буривой. Поздно. Промчавшийся чёрной, невидимой никому кроме меня стрелой над столом, Баюн, повинуясь приказу, просто смахнул сжимавшую нож ладонь разъярённой бабищи. Перекусил на лету и исчез за Кромкой.

Мгновение тишины, обрушившейся на трапезную, смыло цунами грохота и ора. Загудели возмущённо гости-стрельцы, завизжали от вида расплескивающейся вокруг крови женщины, выла на одной ноте катающаяся по столу, разметавшая вокруг блюда с едой и кувшины с мёдом, Евглава, сжимавшая обрубок руки. Ревел медведем Буривой. Рвался куда-то с налитыми кровью зенками, да только даже встать со стула не мог. Зря я, что ли, его заговором припечатал?

— А ну, тихо! — рявкнул на весь зал Стоян, и подчинённые послушались… впрочем, как и почти все их спутницы. Разве что раздались в устанавливающейся тишине несколько хлопков, после которых и самые непонятливые из женщин тут же умолкли. Даже Буривой и тот несколько притих, перестав вырываться из невидимых пут, не позволявших ему подняться со стула.

— Угомоните эту дуру! Да аккуратнее, чтоб не до смерти! — поморщился полусотник, глянув на воющую Евглаву, по-прежнему мечущуюся по широкому столу с белыми от шока глазами. Хлоп! Возникший рядом с ней Ряжен наградил тётку одним выверенным… даже не ударом, шлепком по голове, и та моментально обмякла, потеряв сознание. Стоян благодарно кивнул своему челядину и перевёл взгляд на застывшую в нескольких шагах от стола жену. — Неонила, душа моя, уйми ей кровь. А Вавила с Никшей свяжут дуру да спустят в подвал… к Власу с Олесем.

От последних слов полусотника Рудого передёрнуло. И что-то мне подсказывало, будто дело тут не в жене, которую ожидает поруб, а в том, кому именно она там составит компанию. Понял Буривой, кто его сдал. И радости это знание ему совершенно точно не принесло.

В сгустившейся напряжённой тишине Стоян вышел из-за стола, бросил недоумённый взгляд на еле заметно дёргающегося десятника… и мне пришлось на миг развеять для него скрывшую меня иллюзию. Заметив это, Стоян вновь глянул на Рудого и, явно поняв, почему тот дёргается будто связанный, зло усмехнулся и обернулся к застывшим гостям.

— Не думал я, что в доме нашем совьёт себе гнёздо змея предательства, други. Ошибся, — со вздохом заговорил Хлябя. Негромко, почти без эмоций заговорил. — Вот, сидит перед вами человек, предавший тех, кого звал братьями. Тех, с кем не один год бился в одном ряду, защищая землю нашу, жён и детей наших, волю государеву. Тех, кого водил в бой на самов-находников, тех, с кем защищал остроги и селища Бийские, дом наш. Скажи, Буривой, что сделали тебе твои братья, что ты решил предать нас?

— Лжа это! Гнилая лжа! — дёрнулся Рудый. — Не предавал я ни государя, ни братьев-стрельцов, ни дома своего! Воевал, как заповедано, волю государеву исполняя, щитом для селян и острожников был, служил честью и кровью, по покону!

— Я на колчаковских фронтах ранен… — буркнул я себе под нос, офигевая от пафоса происходящего.

— Вот-вот, и по покону, этим самым ножичком да по твоему приказу Мирославу Веичу горло перехватили, а? — Стоян бросил на стол выуженный из сапога нож. Точно такой же, как тот, что до сих пор сжимала отрубленная ладонь Евглавы. Ну да, и таким же ножом Рудый и руку кровил, когда на памятном камне клялся.

Стоило мне обратить внимание на сходство клинков, как Стоян, ничуть не смущаясь, но с осторожностью, вытащил из отрубленной руки Евглавы второй нож и положил его рядом.

— Мой нож, — неожиданно легко признал Буривой. А куда деваться-то, если даже узоры на рукоятях обоих клинков одинаковые. В условиях отсутствия серийного производства подобное сходство говорило только об одном: оба ножа вышли из-под руки одного мастера и делались явно на заказ для одного человека. Иначе здесь и не бывает. Пока эти мысли крутились в моей голове, Рудый договорил. — Но нет на нём крови Мирослава и быть не может. Оговорили меня Влас с Олесем. С них и спрашивай, Стоян Смеянович.

— Уже, — отрешённо спокойно кивнул тот в ответ. — И поведали они мне любопытное, Рудый. Дескать, прислала подкаменская старшина пятёрку стрельцов тебе в помощь с тем, чтобы в должный день ты взял под себя Усть-Бийский острог. И должно то было случится, когда заполыхают в огне Верть-Бийская и Усольская крепости. Так же поведали Влас с Олесем, что по твоему наущению они передали самам весточку о моём походе к заловгайским кайсакам с предложением мира и торговли через Усть-Бийский острог. Весточку и плату за моё убийство. Да не вышло у находников. Упасли светлые нас от смерти лютой, послали подмогу.

Стоян отвесил короткий вежливый поклон в сторону Светланы, а я всё не сводил взгляда с лежащих на столе ножей. Было в них… точнее, в одном из них что-то непонятно тревожащее. Причём именно в том, который полусотник вытащил из руки Евглавы. Нож же, признанный Буривоем, выглядел, да и ощущался, как совершенно обычный режик из довольно дрянного железа, не более. Хм…

— Да я-то здесь причём⁈ — рыкнул Рудый. — Стрельцы Любимова десятка на меня напраслину возводят, небось, Усатого и выгораживают! Не было такого, Стоян! Не бы-ло!

— Да ну? — деланно удивился полусотник. — Не было, значит? Любима выгораживают, да? Так давай проверим! Эй, кто там, Никша, Вавила! А ну-ка, берите по пятёрке воев да притащите сюда Остеня да Лойга с Мареном. Спросим с них. Глядишь, и правду десятник Буривой речёт, оболгали его, честного да праведного… Да осторожнее там, чтоб не порезали вас ухари подкаменские. Им, вишь, и покон не покон. На брата-стрельца, поди, таким татям руку поднять будет не тяжелее, чем хранителю памятного камня горло вскрыть! А пока стрельцы наши ходят за остальными… татями, я поведаю, что ещё рассказали мне Олесь с Власом.

— Что бы они не сказывали, то лжа голимая! — вновь зарычал Буривой. На что Стоян только отмахнулся.

— Приведут Остеня — сверим, — проронил он и, дождавшись, пока стрельцы его личного десятка покинут трапезную, вновь заговорил… но перед этим выложил на стол ещё один нож — точную копию тех двух, что уже лежали на столе. Рудый скривился. — Вижу, узнал. Будешь говорить, что и это твоё?

— Не ведаю того, Стоян, — мотнул головой Буривой, и эмоции десятника подёрнулись глухой безысходной упёртостью.

— Но со своим ножом, этот… — палец полусотника ткнул в один из лежащих на столе клинков, — этот ты перепутал. А может быть, этот нож твой?

Хлябя поманил к себе затихарившегося в толпе Радима и, едва тот подошёл, выудил у него из-за пояса ещё один режик. Такой же.

— От… — Буривой выпучил глаза.

— О! Это тот самый, которым ты руку у памятного камня себе взрезал, — усмехнулся Стоян. — Взрезал да наземь уронил, чтоб стрельцы, бывшие в охранении, тебя саблями не порубили. А Радим поднял… раньше, чем твой стрелец прибрать его успел. Гляньте, гости дорогие, на сию красоту. Уверен, приведут Остеня с Лойгом и Мареном, у них такие же ножички сыщутся. А знаете, чем сии поделки так любопытны?

— Чем же? — подала голос Неонила, пока гости во все глаза рассматривали коллекцию ножей, выложенную на стол.

— А тем, что каждый из них был осенён тьмою, — зло выдохнул Стоян. — У кого обереги есть, можете подойти и проверить.

Первыми к столу подтянулись «младшие» десятники — Анфим с Лихобором. Осмотрели выложенные на столешницу ножи, не прикасаясь к ним, после чего, выпростав из-под рубах подвешенные на гайтанах каменные кругляши, поводили ими над клинками и, посмурнев, переглянулись.

— В этом… и этом тьма чуется, — ткнул в ножи Власа, Олеся и… Евглавы, Лихобор. — А те два пусты.

— Одним из них Буривой лживую клятву у памятного камня дал, она тьму и вытянула, потому и бросил он его без жалости на пол, не боясь, что его в якшанье с тьмою обвинят, — пояснил Стоян. — А вторым Мирослава зарезали, его тьма на себя приняла наказание за смерть хранителя, убийце предназначенное. Ну что, Буривой, будешь упорствовать или всё же поведаешь нам правду? А то ведь сейчас оставшихся татей приведут, а за ними и твою жёнушку спрашивать начнём… там уж никакое признание тебе не поможет. Как там Любим рёк о наказании осенённым тьмою? Казнь смертная без пролития крови? Костёр альбо виселица, выходит… А ведь в ножичке твоей Евглавы тьма так и плещется, а?

— Не трожь жену мою, Стоян, — глухо произнёс Буривой. — Баба глупая в тех делах не замешана.

— Не замешана, — протянул полусотник. — И ножичек, тьмою осенённый, она мне в горло воткнуть не пыталась, да?

— Что на тебя полезла, так то со страху! А о сути тех ножей она и вовсе не знала! — горько проговорил Рудый. — Польстилась на рукоять резную, каменьями украшенную. Выпросила… дура-баба.

— Муж — предатель, жена — дура, — покачал головой Стоян. — Чудное сочетание.

— Не предавал я острог! — взревел дурным лосем Буривой. — Тебя порешить хотел, было дело! Так без твоей смерти острогу и селищам окружным конец один! Пожар и смерть неминучая! А будь моя власть, прошли бы находники с кайсаками через нас без тревог и татьбы вверх по Бию, а сии земли остались бы под рукой государя нашего, в отличии от…

— В отличии от? — с нажимом переспросил у неожиданно замолчавшего десятника Хлябя. Тот склонил голову, пожевал губами и глубоко вздохнул.

— От Хвалын-городка да верхнебийских крепостиц, — тихо ответил Буривой и, подняв голову, неожиданно горько усмехнулся. — Не там ты крамолу ищешь, полусотник. В Подкаменске она засела, а туда тебе не дотянуться. Руки коротки.

Политика! Ненавижу политику! А ею в этом деле, оказывается, просмердело всё и вся. Подкаменская старшина, заправлявшая всеми делами от Каменного пояса до Бия, получившая нового воеводу, молодого да рьяного, решила вернуть себе прежние порядки, попросту слив новичка, а вместе с ним и застрявшего у них рыбьей костью в горле стрелецкого полуполковника Ермила, боярина Сколского, возглавлявшего Хвалын-городок. Ну, чем им воевода не мил — вполне понятно… он же прежнюю старшинскую вольницу под себя подминал, а это привыкшей к определённой свободе действий, или, говоря прямо, привыкшей к пограничной вольнице, старшине пришлось не по вкусу. Глава же Хвалын-городка им тем более был не по нраву, поскольку, фактически подчинив себе всё среднее течение Бия, полностью взял под себя общение с забийскими самами. А там ведь не только выгодный меховой торг, но и ясак и мыто, так что прежние золотые ручейки, наполнявшие кубышки подкаменской стрелецкой старшины, когда Подкаменск был первым пограничным городом за Каменным поясом, изрядно обмелели, благодаря усилиям боярина, превратившего Хвалынский острог в полноценный город со всеми положенными ему государем правами и привилегиями. С подкаменской старшиной-то, в отличии от государя, Ермил делиться доходами и не думал.

Вот и решили полковники да полуполковники вернуть не такие уж давние порядки. Воеводу, что впервые был не избран из их числа, а посажен государевой волей, дискредитировать поражением в неразумной стычке, а Хвалын-городок руками самов-находников и вовсе обратить в пепелище. Нет более такого на Бие? Значит, по праву звание пограничного города возвращается Подкаменску вместе со всеми полагающимися ему привилегиями. Назначенный воеводой боярин облажался? Значит, государь его снимет и накажет, а в Подкаменске власть вернётся к стрелецкой старшине. Ибо негоже приграничному городу иметь посажённого, а не избранного из своих воеводу. Ну, а что земля от Подкаменска до Бия де-факто вновь станет ничейной… мелочи. По документам-то она всё одно государева, верно? Значит, и нарушения покона в том нет. А что людишки местные пострадают, так то не вина старшины. Кровь их на руках самов поганых…

С Усть-Бийском же… ну, то, что нынешнему полусотнику Хлябе покровительствует его старый друг и товарищ боярин Сколский, для старшины не секрет. Можно было бы позволить самам и этот острог спалить… Но ведь нерационально! Выход-то на забийские земли всё одно нужен. Но выход свой, полностью подконтрольный. Вот и решили подкаменские умники оставить сии земли за собой, лишь заменив непокорного им Стояна на послушного Буривоя, а уж тот пропустил бы через острожные земли тех самых находников, что должны были пройтись огнём и мечом по иным бийским острогам да уничтожить Хвалын-городок.

Но не срослось. Убийство Стояна в путешествии на восток, куда его с таким энтузиазмом спроваживали верные десятники, Любим да Буривой, сорвалось, благодаря нам со Светой. А далее, затея подкаменской старшины и вовсе пошла кувырком. И опять-таки, не без нашей со Светой помощи. Ну и Баюна, да…

О последнем, правда, Буривой не знал, зато об интригах подкаменской старшины рассказывал подробно. Вроде бы, откуда ему знать те самые подробности? Так ведь в будущем он должен был занять немалую для этих мест должность полусотника, да не абы какого, а сидящего на единственном торговом пути от заловгайских кайсаков в Подкаменск. Том самом, на разведку которого Рудый, не без помощи используемого им втёмную Любима, и надо признать, используемого тонко и талантливо, с выдумкой, подталкивал Стояна Хлябю. И да, увеличение количества острогов, должных оказаться в результате всей этой дрянной игры под рукой Буривоя, тоже было согласовано с подкаменской старшиной. Не без определённых условий с их стороны, конечно, но тем не менее. А это, как показала недавняя практика, первый шаг к должности полуполковника и собственной вотчине, чему подтверждением история всё того же Ермила Сколского. Понятное дело, что повторять ошибку, однажды совершённую ими с Хвалын-городком и его удачливым хозяином, подкаменские жуки не намеревались. И в остроги, возведённые Буривоем, полусотниками сели бы уже их люди. Но самому Рудому, по его же признанию, то было даже на руку. Собственная вотчина и боярская горлатная шапка в его глазах стоили зиц-председательства, которым и стало бы по результату этих договорённостей его правление в Усть-Бийске. А там — почётная отставка и спокойная жизнь на усмирённых землях… Как говорил Абдулла, «Хорошая жена, хороший дом, — что ещё надо человеку, чтобы встретить старость?»

Вот только есть у меня скромное подозрение, что не увидел бы Буривой той самой отставки. Он, скорее всего, даже до становления полуполковником не дожил бы. Грохнули бы его подкаменские, как только надобность в исполнителе состряпанного ими плана отпала. Хотя, покомандовать какое-то время Усть-Бийском ему, наверное, всё же позволили бы. Но не более.

И первым признаком такого исхода для Рудого, по моему мнению, было наличие у него и его людей тех самых осенённых тьмой ножей. Учитывая, насколько жёстко местные относятся к этой самой «тьме», вряд ли среди подкаменской старшины нашлись бы идиоты, что позволили бы Буривою держать у себя такой компромат. Опасно. А ну как государь решит расследовать происходящее на окраинах его государства непотребство да пришлёт людей из Сыскного приказа? А там ведь, судя по рассказам Стояна, и характерники имеются… а уж те, почуяв «миазмы тьмы», опять же по выражению Хляби, такую бучу поднимут, что Подкаменск на годы запахом палёной плоти пропитается.

Впрочем, о привычках черноризых, как называют в Словени дьяков и служек Сыскного приказа, занимающихся «изысканием тьмы», Стоян поведал нам со Светой лишь на следующий день, аккурат после прилюдной казни Буривоя с его женой да Остеня с Лойгом и Мареном, стрельцов, замазавшихся в убийстве Мирослава Веича. Без пролития крови. Правда, жечь их не стали, обошлись повешением по решению стрелецкой старшины острога, в которую вошли «младшие» десятники, самые уважаемые из рядовых стрельцов и нарочитые мужи острога, вроде того же Нискини-кузнеца, главы оружейного двора Умила и лабазного старшины Храбра. А вот Власу с Олесем повезло больше… или не повезло, тут уж как посмотреть. Как и обещал, Стоян выпустил их из острога без наказания, но далеко бывшие стрельцы не ушли. Нарвались на прогуливавшегося по лесу Ряжена, тот их и порешил… «с испугу». Винился потом перед хозяином, говорил за находников бедолаг принял. Полусотник повздыхал, но своего дворового простил, а после разговора с ним, высказал мне очередную просьбу…

— Не верю я, что те три отряда, стоянки которых ты отыскал в наших лесах, составляют всё войско самов-находников. На то, чтобы пограбить веси да селища вокруг острогов, а то и спалить пару крепостиц, их, может, и хватит, — прогудел полусотник. — Но чтобы сжечь Хвалын-городок… На то шести-семи сотен воев маловато будет. Там крепость добрая, её с наскоку да одной удалью не взять. А уж коли Ермил в осаду сядет, так лесовикам со степняками не видать Хвалын-города как своих ушей. До зимы, может, и продержатся, а далее… им только обратно за Бий отходить. Причём с боем. Просто так полуполковник осаждавших его город не отпустит. А в погоне половину побьёт. Самы же не дураки, и не понимать этого не могут. Значит, сил у них должно быть куда больше. И нам надо бы знать, где они…

— Предлагаешь мне снова в разведку отправиться? — ухмыльнулся я. — А не выйдет опять как с твоими друзьями-полусотниками?

— Не обижай, Ерофей, — насупился Стоян.

— Шучу, господин полусотник, шучу, — я поднял руки вверх, но тут же стёр улыбку с лица. — В разведку я сходить могу, мне не тяжко, но, Стоян Смеянович, ты же понимаешь, что это не моя война? Одно дело — оборонять острог, в котором застрял в осаде вместе с невестой, и совсем иное — биться за чужую землю и чужой дом, когда все дороги открыты.

— Я тебя на битву и не зову, — покачал головой Хлябя. — Прошу лишь о помощи в розыске. Уж очень добро у тебя это дело получается.

— Ну да, ну да, — я усмехнулся. — Можно подумать, у тебя своих следопытов нет? Вон, один Лихобор чего стоит. Десятник же! Да при жалованье, а?

— Вот… прости, Ерофей, — запнувшись на миг, Стоян хлопнул себя ладонью по лбу. — Совсем закружился со всей этой гнилью и о главном запамятовал! Ты не думай, за помощь твою отплачу честь по чести! Хочешь зимними мехами, а хочешь и серебром!

— Мехами? Да, мехами было бы славно, — протянул я, заметив, как заблестели глаза у наблюдавшей за нашей беседой Светы, вроде как шушукавшейся о чём-то с хозяйкой дома, пока мы со Стояном вели свой обстоятельный договор. — А ещё хотелось бы телегу да коняшку какую посмирнее, чтоб ту телегу тащила. Не на своих двоих же нам с невестой по словенским трактам расхаживать?

— Сделаем, Ерофей, — явно обрадовался полусотник. — Меха вам Неонилушка отберёт, она в них не хуже скорняков да охотников разбирается. Лошадку я сам подыщу, благо ныне их у нас в достатке. Телегу же… поручу Нискине-кузнецу подобрать, он же и ход ей подновит, чтоб та, при нужде, до самого Подкаменска доехала без поломок, обещаю. Так что, по рукам?

— По рукам, — мы с полусотником хлопнули по ладоням, да и скрепили сделку рукопожатием.

И вот опять ночь на дворе, приличные люди видят третий сон, а я снова ползаю по окрестностям Усть-Бийска, Верть-Бийска да Усолья в поисках не обнаруженных ранее стоянок находников. Ну-у… как ползаю? Сижу себе в лагере у Ладова селища, пока довольный очередным заданием Баюн рыщет по местным буеракам, удаляясь всё дальше и дальше от разведанных ранее мест.

Пусто. Нет, те два лагеря, что мы обнаружили не так давно, на месте. И в одном из них даже появились те, для кого их и разбивали. Но никаких новых стоянок или иных находников, кроме обосновавшихся невдалеке от Усолья, котяра пока так и не отыскал… Кстати, а эти-то откуда здесь взялись? По воздуху пришли? Или ещё как телепортировались? Тут же одних лошадей под две сотни, не хухры-мухры! И рубленными из окрестных кустов вениками проторенную ими дорогу не заметёшь… но, нет её. Полное впечатление, что собравшиеся под Усольским острогом «гости» действительно телепортировались в обустроенный для них лагерь или прилетели сюда по воздуху.

Почуяв мой интерес, Баюн просквозил через Кромку и, объявившись в окрестностях стоянки находников, принялся рыскать по округе, пока… ну да, телепортация, конечно. На плотах!

Глазами двухвостого я отчётливо видел, как скопившиеся на берегу небольшой впадавшей в Бий речушки самы разбирают прибившиеся к берегу длинные плоты. А на самой речке виднелись всё ещё взбирающиеся против течения, и надо признать, взбирающиеся довольно шустро, гружёные плоты. Люди, кони, поклажа… И всё это в полной и оттого нереальной тишине. Про темноту и вовсе молчу. Если бы не Баюн, чёрта с два я бы смог рассмотреть пробирающихся вверх по течению людей… учитывая поддерживающих их скрытность духов, полагаю, тут даже заговор кошачьего глаза не помог бы. Впрочем, стоило мне припомнить столкновение с находниками в Ладовом селище и присмотреться к происходящему глазами возбудившегося Баюна, и предположение о духах, защищающих находников в этом пути, превратилось в уверенность. Духи… Именно они создавали вокруг плотов тишину, укрывали их от случайных взглядов, и они же помогали тяжело гружёным плотам без помех и усилий со стороны пассажиров взбираться вверх против течения реки, и… они же вызвали у Баюна то самое возбуждение, в котором я теперь отчётливо различал и охотничий азарт, и просыпающийся аппетит. Двухвостый явно предвкушал весёлую охоту и пир. Отказывать ему в такой малости? И не подумаю! Сытый питомец — довольный питомец!

— Они твои, дружище, — разрешил я и… Баюн исчез из моего сознания. Ушёл за Кромку.

Понять, откуда именно пришли плоты, труда не составило. Пожрав защищавших находников духов и заодно посеяв панику среди людей и лошадей, очнувшихся от навеянного уничтоженными запредельными тварями морока, довольный короткой, но весьма прибыльной для него охотой, Баюн, повинуясь моей просьбе, перемахнул через широченный Бий и, пробежавшись вверх по его течению, наткнулся на целый лагерь самов-находников и их союзников — кайсаков. Ну, собственно, чего-то в этом роде я и ожидал… Правда, признаться честно, не думал, что «гостей» на том берегу будет так много. Двухвостый не раз обежал разбитый находниками лагерь, так что мне без проблем удалось подсчитать примерное количество собравшихся на берегу людей. Подсчитал… получилось что-то около тысячи бойцов, скопившихся в лагере по ту сторону Бия. Как конных кайсаков, так и пеших самов вместе. Причём кайсаков явно было больше. Не то, чтобы это было для меня так уж важно, но, думается, Стоян только спасибо скажет, получив эту информацию… и ведь сказал. Правда, довольным при этом не выглядел.

— Значит, три сотни здесь, в лагере под Усольем, и не меньше тысячи на том берегу, так? — с тяжёлым вздохом произнёс Стоян.

— Именно так, — кивнул я.

— И передвигаются они на плотах, ночью, прикрытые тьмой и её мороками, — ещё грустнее проговорил мой собеседник.

— При помощи духов, — уточнил я. — Без этого забраться вверх по течению той речки на плотах невозможно. Слишком тяжёлые.

— Ну да, ну да… — Стоян поморщился, потёр лоб и… с интересом уставился на меня. — Ерофей, а ведь ты характерник, так?

— Ну-у, в какой-то мере, — кивнул я в ответ, уже чувствуя, что мне не нравится ход мыслей собеседника. Совсем не нравится.

— И как характерник можешь лишить находников прикрывающего их морока. Я прав? — вкрадчивым тоном продолжил Стоян. Вот! Вот говорил же! Не нравится мне ход его мыслей…

— Хочешь устроить засаду? — вздохнул я, и полусотник ощерился в злой улыбке.

— Верно понял, купец, — кивнул он. — Поможешь?

— В бой не пойду, — мотнул я головой, но почувствовал присутствие Баюна, а там и он рядом оказался. Как всегда невидимый для посторонних, но… очень даже видимый как мной, так и тихо захихикавшей Светой. Ага. Глаза кота из «Шрэка» на морде пумы, это… это дюжина котиков из десяти. Эх! — Но… хорошо! Тварей запределья перебью и морок с плотов скину. Но не больше. Это не моя война.

— А остальное мы сами сделаем, — довольно протянул полусотник, откидываясь на жёсткую высокую спинку своего троноподобного кресла. После чего сладко потянулся и искренне улыбнувшись, поблагодарил: — Спасибо, Ерофей. Твоя помощь неоценима.

— Ещё как оценима, — буркнул я в ответ.

— Помню, помню! Меха, лошадка, телега, — весело рассмеялся полусотник, кажется, разом сбросивший лет двадцать. Отпустило Стояна, наконец. А ведь после казни ходил как в воду опущенный. Трудно было ему старого друга на казнь отправлять. Ой, трудно…