Шаг третий. Ключи и калитки

Глава 12 Новости и пакости… иногда это одно и то же

Шум, гам, суета. Наверное, только так и можно охарактеризовать творившееся в Усть-Бийском остроге бурление, когда в распахнутые ворота крепости со скрипом вкатились гружёные трофеями повозки, сопровождаемые поредевшим, но довольным стрелецким отрядом. Радостные крики временных жителей острога смешались с горестными стонами родичей погибших стрельцов, не обнаруживших в рядах возвращающихся с битвы воинов своих близких.

Впрочем, суету вокруг обоза быстро прекратили десятники во главе со Стояном Хлябей, а там и Анфим, очнувшись, погнал зевак и горлопанов прочь. Как бы ни была велика радость от победы маленького острожного войска, но, как говорится, выигрыш в сражении — ещё не есть победа в войне, а осадного положения в крепостице полусотник пока не объявлял. Значит, у каждого из присутствовавших при возвращении отряда были свои дела и уроки, назначенные «временным комендантом», от которых те, превратившись в бездельных зевак, вдруг решили отлынивать. Об этом-то и напомнил Клест жителям острога и его окрестностей, окружившим повозки с трофеями и стрельцов, остановившихся на площадке перед Медовым залом.

Жизнь на порубежье непроста, так что слушаться приказов начальных людей здешние обитатели привычны. Вот и на этот раз, заслышав зычный голос молодого десятника, только что бурливший на площади народ затих и… почти мгновенно рассосался по своим делам, позволив, наконец, и уставшим стрельцам разойтись по домам, практически сразу за разбежавшимися обывателями. Почти. Следуя традиции, они сначала проследили, как острожная старшина в присутствии всего стрелецкого отряда опечатала двери лабаза, в который они споро загнали телеги с трофеями. Да, раздел взятой с противника добычи стрельцы провели ещё на поле боя. Но остались ведь кайсацкие и самские шатры со всем их содержимым, сумы с воинским скарбом… и лошади степняков, ныне мирно пасущиеся в предполье крепости. И всё это следовало вдумчиво и, главное, справедливо разделить меж всеми участниками ночного боя. Но если лошадей, что сейчас пасли за воротами острожные мальчишки из моего «отряда недорослей», вряд ли кто-то сумел бы угнать, оставшись незамеченным, то взятый в лагере находников скарб требовалось сберечь от такой неприятности. До вечера, по крайней мере, когда старшина начнёт делить взятое в бою меж стрельцами.

Собственно, об этом мне рассказал Мирослав-характерник, которого я выловил аккурат в тот момент, когда успокоивший жену Стоян пошёл по дворам убитых стрельцов, чтобы добрым словом поддержать потерявшие кормильцев семьи и заодно пригласить их вечером на площадь, к дележу трофеев, в числе которых была отведена доля и на них.

— Думается мне, если бы воевод обязывали так вот в глаза родичам убиенных воев смотреть и виниться перед ними, те куда меньше о местничестве бы спорили, а больше о деле думали да людей под своей рукой берегли, — пробурчал характерник, а я отметил для себя ещё один момент из жизни здешнего общества. Впрочем, расспросить далее Мирослава у меня не вышло. Мужчина резко свернул разговор, словно лишнего наболтал, и, отговорившись делами, ушёл прочь со двора полусотника. Ну и ладно, решил я. Будет время с ним ещё поговорить…

А вечером мы со Светой стали свидетелями того самого дувана, что дуванила острожная старшина, раздавая стрельцам трофеи из приведённого ими обоза. Кстати, как оказалось, телеги, на которых они привезли в город кайсацкий и самский скарб, тоже оказались в числе взятых на саблю ценностей. И местные жители, надо отметить, смотрели на получивших в результате дележа подобный трофей, как на везунчиков. Особенно отличались завистливым блеском глаз обитатели окрестных весей и хуторов. Для них справная телега в хозяйстве представлялась довольно большой ценностью. А вот острожные жители к такому прибытку в семьях стрельцов относились куда спокойнее. Ну, да оно и понятно. Телега, конечно, штука хорошая, но где с ней в крепостице-то развернёшься?

Интересен оказался и ещё один момент. Десятники под руководством Стояна не просто раздавали подчинённым, кому что выпадет, нет. Сначала острожники взялись за вещи, стоимость которых явно была выше доли любого стрельца, Любим Ус оценивал такой трофей, не сходя с места, единолично, но под присмотром пяти, как я полагаю, самых авторитетных из рядовых стрельцов. И те, между прочим, не всегда подтверждали цену, названную ушлым десятником. Называли свою, и, если Любим с ней не соглашался, участники этого странного торга обращались к полусотнику. Но уже названную им стоимость трофея никто не оспаривал, и цена эта тут же вносилась Усатым в длинный перечень трофеев. Таким образом, перебрав в первую очередь самые дорогие из взятых в бою вещей, Любим переходил к более дешёвым. Здесь споры по оценке случались куда реже. Но сколько же времени занимали подсчёты и сама ругань по поводу стоимости того или иного предмета! А уж когда по окончании этой «ревизии» была объявлена общая стоимость трофеев… Острожной старшине еле удалось угомонить довольно загудевших стрельцов и их родню, толпившуюся за пределами освещённого круга на площади перед Медовым залом.

И лишь после долгой процедуры оценки наступил, собственно, черёд дележа, во время которого называемому полусотником стрельцу предлагалось выбрать либо одну или несколько вещей, оценённых в стоимость его доли в дуване, либо получить выплату из кармана полусотника. Какой прок самому Хлябе от такой благотворительности? Да немалый. С одной стороны, полусотник таким ходом разом поднимает свой авторитет среди стрельцов. С другой же, слишком дорогие или просто не приглянувшиеся стрельцам вещи отправляются под замок до начала торга в Хвалын-городе, где их сбудут за звонкую монету. Но и здесь, если верить шушуканью наблюдавших за дуваном зрителей, Стоян своего не упустит. Цена на городском торге будет точно выше, чем та, о которой договорились стрельцы и их начальство, а значит, разница в стоимости уйдёт в карман последних. Уж как они меж собой делиться будут — зрители не говорили, но в том, что без выгоды десятники и полусотник не останутся — уверены, кажется, были все.

Лошади, ввиду их количества, дуванились отдельно, как и телеги находников. И вот тут я удивился той скорости, с которой сей гужевой транспорт разошёлся меж стрельцов под одобрительный гул и выкрики зрителей. Впрочем, долго изумляться такой странности мне не пришлось. Объяснил суть происходящего стоявший рядом со мной и Светой Мирослав, как и мы с подругой с интересом наблюдавший за происходящим.

— Окрестные жители, Ерофей, — кивнул в сторону особо шумливых зрителей характерник. — Самим стрельцам эта обуза ни к чему. Больших хозяйств они не держат, жито получают от казны и землю пахать им не нужно, да и конными наши стрельцы не воюют. Лес же вокруг, буреломы непролазные. А вот хуторянам да жителям весок при остроге и телеги, и лошади для работы пригодятся.

— И они готовы просто перекупить у стрельцов полученные ими трофеи, так? — задумчиво произнесла Света.

— Именно, — согласно кивнул Мирослав, и, коротко извинившись, потопал к зовущей его острожной старшине. Как оказалось, Любим не просто вёл список трофеев с указанием их стоимости для подсчёта долей в добыче. Он фактически составлял подробный ряд, то есть, договор меж стрельцами и полусотником, и теперь Мирослав, как характерник и хранитель камней памяти, должен был этот договор… заверить, что ли?

Процедура заверения оказалась не такой зрелищной, как я полагал. Ни тебе сверканья молний, ни грохота рукотворного грома… да что там, плюхнутая на бумагу печать характерника и то даже не засветилась. Но местным жителям и того хватило.

Мирослав же, закончив штемпелевать бумагу, аккуратно завернул печать в кусок кожи и, сложив получившийся свёрток в кожаный кошель на поясе, о чём-то заговорил с оказавшимся рядом Буривоем Рудым. А следом к их беседе подключился и Любим, сейчас отчего-то выглядевший угрюмее своего коллеги.

Тревожить своими расспросами Мирослава сейчас, когда он явно занят, я не стал и, пообещав себе продолжить наш неоконченный разговор следующим днём, потянул Свету прочь с площади, ещё бурлящей эмоциями от представления, устроенного стрельцами и их начальством. Тем более, что у нашего двухвостого после устроенной им в прибийских лесах охоты на духов самов случился прорыв и он просто-таки требовал, чтобы мы уделили его Хвостатости время и внимание.

А утром меня разбудил шум во дворе. В окне ещё только-только брезжил рассвет, не успевший даже толком рассеять сумерки, а кому-то уже не спалось. И ладно бы, начали шуметь, как обычно, с трезвоном пернатых будильников, так ведь нет! В это время даже владельцы курячьих гаремов спят, а во владениях полусотника Стояна Хляби уже дым коромыслом.

Выбравшись из кровати и на ходу поправив укрывавшее сладко посапывавшую Свету покрывало… на ходу, чтоб не успеть залипнуть, да… я осторожно приоткрыл тяжёлую раму, умудрившись это сделать без единого звука, и с интересом уставился на происходящее во дворе. А посмотреть было на что.

В распахнутые ворота владений Стояна Хляби чинно вошли четверо воинов в стрелецких кафтанах. Под уздцы они вели лошадей, но стоило гостям миновать воротные столбы, как подскочившие по указке Ряжена мальцы перехватили у хозяев коней поводья и тут же увели явно уставших четвероногих куда-то прочь. А тут и хозяин с хозяйкой показались на высоком крыльце. Двое старших и более нарядно одетых гостей шагнули на встречу спускающимся по лестнице Стояну и Неониле, а их спутники так же дружно приотстали на шаг. Субординация, однако!

— Поздорову, Стоян Смеянович, Неонила Брониславна! — первым поприветствовал хозяев дома седой как лунь, но при этом совершенно не выглядевший стариком, гость. Худощавый, невысокий и подвижный, как ртуть… видал я таких когда-то. Серьёзный противник, любого удивить сможет.

Тем временем, пока я рассматривал седого воина, поприветствовал хозяев дома и второй гость.

— Поздорову, Мирян Званович, Поклест Бранович, — зычным голосом отозвался наш полусотник, а Неонила тем временем успела подать гостям ковш с питьём. Традиция, однако. Нет, не так. Покон.

Понять, кого занесло в гости к Смеяну в такую рань, труда не составило. Имена полусотников Усольского и Верть-Бийского острогов в доме Хляби звучали достаточно часто, да и иных сведений хватало. Так, со слов Светы, слушавшей рассказы Неонилы, я знал, что тот самый седой Мирян, например, со своим острогом сидел на торговле солью, полусотником же и организованной, а его старый друг Поклест по прозвищу Чёрный умудрился не только поставить свою крепость на высоком утёсе, в месте впадения в Бий реки Верть, но и оградить её с севера и северо-запада глубоким каналом, пробитым, правда, не без помощи характерников, и стоившим Поклесту Брановичу солидных денег, но превратившим острог в оберегаемую со всех сторон водой практически неприступную для находников крепость. Света рассказывала, что Неонила даже вздыхала с завистью от того, что за фортификационные труды Поклеста государь, дескать, пожаловал резвого полусотника шубой со своего плеча. По здешним меркам — серьёзная награда, между прочим!

Ну а догадаться, зачем именно хозяева соседних острогов пожаловали в гости к Стояну, было несложно. Хлябя ведь вчера не только со стрельцами трофеи делил, но и гонцов к соседям отправил, с известием о своей победе. Как он письма жене диктовал, я сам в трапезной видел, ну а гонцов, набранных Стояном из местных жителей, чтоб не отвлекать стрельцов от предстоявшего вечером дувана, заметил двухвостый. Те практически сразу по получении задания ушли прочь из крепости. И вот, не прошло и полсуток, как хозяева Усольского и Верть-Бийского острогов уже пожаловали в гости к Стояну Смеяновичу.

А вот сам хозяин дома столь резвой реакции на свои послания явно не ожидал. О чём и сообщил друзьям-коллегам, едва те затопали следом за ним и Неонилой вверх по высокой лестнице. А что там ответили полусотники, я не слышал. Хлопнула тяжёлая входная дверь, и звук голосов гостей и хозяев дома как отрезало. Но ведь интересно же!

Накаркал. Я только-только успел задремать, надеясь урвать часок сна до тех пор, пока проснувшиеся в остроге петухи не возвестят о наступлении утра, как в дверь нашей со Светой спальни постучали. Пришлось подниматься, вновь стараясь не разбудить сладко спящую подругу, и…

— Стоян Смеянович просит прийти в трапезную, — тихо проговорил мальчишка-челядин, едва я отворил перед ним дверь. Немного, так чтобы в щель меж нею и дверным косяком не была видна кровать с разметавшейся на ней полуобнажённой Светой.

— Нас обоих? — спросил я. На что малец усердно замотал головой.

— Нет, только тебя, господине, — прошептал он и, развернувшись, исчез из виду. Только голые пятки простучали по доскам пола. Что ж, раз просят — сходим.

Торопиться и нестись сломя голову, как домочадец Стояна, я не стал. Не принято здесь так. Народ всё больше вальяжный да неторопливый, считающий, что взрослому человеку всякая спешка невместна. А уж на бегущих и вовсе смотрят неодобрительно… если, конечно, это не гонец или мальчишка неразумный. Вот, учитывая все эти заморочки, я и собирался… с приличествующей уважающему себя человеку обстоятельностью. Оделся-обулся, нацепил на пояс нож, без которого здесь ни один острожник на людях не появится, спустился по узкой задней лестнице на первый этаж, умылся во дворе, и лишь после потопал в трапезную, где, как выяснилось, меня уже дожидались все трое полусотников… а вот ни жены Стояна, ни его домашних в трапезной не было. Как, впрочем, не оказалось здесь и спутников прибывших в гости хозяев соседних острогов.

Все трое стрельцов встретили меня взглядами, в которых так и светилось любопытство. Даже Хлябя смотрел с явным интересом… почти гастрономическим, хм… Впрочем, это не помешало ему представить нас с гостями друг другу со всей принятой в здешних местах велеречивостью. По покону, ага.

— Вот, други, это и есть мой гость, Ефим, сын Павлов, путешествующий по дельной надобности купец, — закончил наконец представление Стоян, и сидящие за длинным столом по разные руки от него полусотники одновременно мне кивнули. Не вставая, разумеется. До подобных изысков вежливости здешние жители пока не дошли. Ну и я в ответ ограничился коротким кивком. Мирян по прозвищу Серый нахмурился, явно недовольный отсутствием поклона с моей стороны, а вот его коллега из Верть-Бийска и ухом не повёл. Этому рослому дядьке с чёрными растрёпанными патлами и живыми чёрными же глазами, ответы на возникшие у него вопросы были важнее моего вежества, явно. Тем не менее, сразу с расспросами он на меня не накинулся, отдал это право хозяину дома. Да и тот тянуть не стал…

— Глянь-ка, Ерофей, — выудив из тубуса пару свёрнутых листов дурной, рыхлой бумаги, Стоян Смеянович выложил их на стол и, указав на них, поманил меня, мол, подойди поближе, полюбопытствуй. Ну, полюбопытствовал, узнал собственные наброски местности, где были подготовлены лагеря для находников, переданные мною с Баюном в Усольский и Верть-Бийский остроги. Точнее, подброшенные их хозяевам. — Узнаёшь?

В ответ я лишь пожал плечами, что самого Стояна ничуть не смутило.

— Ла-адно, — протянул он, с усмешкой глядя на меня и, выудив из-за отворота полурасстёгнутого кафтана ещё один лист, с громким хлопком впечатал его в столешницу рядом с первыми. — А так?

Ещё один набросок. Тот самый, пользуясь которым стрельцы Хляби прошлой ночью разнесли стоянку самов и кайсаков. Ну да, идиотом надо быть, чтобы не понять, что все три рисунка сделаны одной и той же рукой и… одним и тем же напрочь неизвестным здесь способом! Карандаш же! Вот я дурак… Чёрт! Хоть прямо сейчас услугами «Баюн-экспресс» пользуйся. Во всём его обновлённом великолепии. А мы ведь со Светой, кстати, вчера на это так и не решились. М-да. Ну, кто ж знал-то⁈

Я почесал затылок, ещё раз окинул взглядом представленные полусотником бумаги и молча пожал плечами. А что здесь скажешь-то?

— Спрашивать, как ты успел разведать все три лагеря, я не стану, — вздохнул Стоян. — Не уважая чужие тайны, своих не сохранить. Но вот мои гости хотят знать, уверен ли ты в своих указаниях.

— Уверен, Стоян Смеянович, — вздохнул я. — Своими глазами стоянки находников видел. Но людей в тех двух, что ближе к Усольскому и Верть-Бийскому острогам, было мало.

— То нам известно, — прервал меня Поклест Чёрный. — Едва гонцы сообщили, что полусотник Усть-Бийского острога побил самских находников с заловгайскими кайсаками, ставшими лагерем на его земле, мы отправили своих следопытов в те места, что указаны в сих бумагах, хоть, признаться, поначалу доверия к ним не было ни у меня, ни у Миряна Звановича. Шутка ли? Как письма в закрытой горнице словно сами собой появились? И не видел никто из домочадцев ни гонца, ни чужака, в дом проникшего, да и сами поконом клянутся, что впервые сии бумаги видят. Но сведения оказались верными, а потому мы поспешили сюда, дабы узнать из первых уст как дело было, да не получал ли наш брат-полусотник такого же послания.

— Кстати, сейчас в тех стоянках, что на сих картах обозначены, шум и гам великий. Собрались находники в лагерях — по сотне пеших да по две сотни конных в каждом. Знают ли они о победе Стояна Смеяновича, говорить не возьмусь, но, в том, что собираются они идти в бой на наши остроги, уверен. В том посланные мною прознатчики уверены твёрдо, — произнёс Мирян Серый тихим, почти лишённым эмоциональности тоном. После чего повернулся к Стояну и продолжил: — Вот и пришли мы, полусотник Хлябя, к тебе не только с вопросами, но и с предложением.

— Ну, вопрос о бумагах ясен. И хотя я хотел бы знать, как сему юноше удалось в мою горницу пробраться, ни охраны, ни домочадцев не потревожив, но… слово сказано, Хлябя обещал, и я не стану допытываться… ежели сам рассказать не пожелает, — невесело усмехнулся Поклест. — А значит, осталось лишь предложение… Скажи, Стоян, коли завтра пойдут тати на наши остроги, поддержишь ли нас, ударишь им в спину?

— Так ведь одну землю защищаем, брате, — развёл руками Хлябя. — Одно дело делаем. Коли пришёл к нам ворог, то и бить его нам вместях. Обещаю, сегодня же в ночах выйду с десятками своими к…

— К моему острогу, Стоян, — перебил его разом повеселевший полусотник Усольской крепости. — До него и идти ближе, и защищён он куда хуже Верть-Бийского. А выбьем тех находников, что к нам в Усолье пришли, вместе отправимся к Поклесту. Что скажешь, Чёрный?

— Добре, — невозмутимо кивнул тот. — Нам за водой и впрямь проще продержаться будет. Подождём пару дней. Но и вы, брате, не тяните. Чую, не просто так самские тати к моему острогу подбираются. Наверняка придумали, как ров перед стеной преодолеть… хотя я, признаться, ума не приложу, что они задумали.

— А велик ли ров? — спросил я, заслужив недоумённый взгляд полусотника.

— А ты не видал, что ли? — спросил он. В ответ я развёл руками.

— Неа, я с другой стороны шёл, в воротах у вас не бывал, — отбрёхиваться, так отбрёхиваться.

— По утёсу, значит, забрался. От Бия или от Верти… да то не важно, — пробормотал Чёрный, и вдруг хлобыстнул кулаком по столешнице так, что та аж загудела, — Вот вернусь да займусь дозорными. Чужака на стене проглядеть, это ж надо! Засони слепошарые…

— Ты про ров скажи, а потому уж своим стрельцам карой грози, — перебил его Мирян.

— Да, ров… десяток сажен[1] будет, — хмуро проговорил Поклест и уставился на меня так, словно это я самам подсказал, как его укрепления преодолеть.

— Ага. Да стена поди ещё высотой… — начал я, и Чёрный перебил.

— Да в полдюжины саженей, почитай, — махнул он рукой.

— Угу, — я поднялся из-за стола. — Подождите здесь, господа полусотники. А лучше во двор выходите, я сейчас туда же подойду.

Выходя из трапезной, я заметил, что Чёрный с Серым, явно не привычные к такому обращению, помедлили, а вот Стоян Смеянович подскочил со своего «трона» практически моментально. Вот и ладненько. Уж за хозяином дома гости-полусотники всяко пойдут без пререканий. И правильно, мне сейчас только препирательств о вежестве с забронзовевшими хозяевами острогов не хватало!

Когда я вышел во двор, там меня уже дожидались хмурящиеся гости в сопровождении своих спутников, хозяин острога и… четверо его десятников. Увидев в моих руках арбалет, Стоян Смеянович приподнял бровь и хмыкнул. А вот на его гостей вид оружия в моих руках никакого впечатления не произвёл. Поначалу, пока не рассмотрели в постепенно развеивающихся сумерках эксцентрики на плечах и сложную механику оружия.

— Интересный самострел, — протянул Чёрный, одновременно делая знак своему напрягшемуся сопровождающему. Тот отступил на полшага, но руки с эфеса сабли не убрал. И ладно, стрелять в сторону зрителей я всё равно не собирался.

— Ерофей? — вопрос Стояна отвлёк меня от несвоевременных мыслей. Я кивнул полусотнику и, натянув тетиву, вытащил из кивера один из специальных, до сих пор мною не использовавшихся болтов, пяток которых валялся в бауле вместе со всеми принадлежностями для стрельбы и обслуживания арбалета. Лёгкий поворот против часовой стрелки, и три длинных штыря, до поры прятавшихся в пазах, прорезанных в древке болта, со щелчком встали в боевое положение, мгновенно превратив несуразно толстый метательный снаряд в обычный трёхлезвийный якорь-кошку. Ещё один щелчок, и тонкий, но прочный линь, катушка с которым обосновалась в «окне» приклада арбалета, намертво прицеплен к болту.

В полной тишине вскинув оружие, я прицелился чуть выше склона крытой серебристым осиновым тёсом крыши терема и нажал на спусковой крючок. Тихо шлёпнула по ограничителям тетива, посылая вперёд и вверх тяжёлую «кошку», чуть громче зашелестела катушка, разматывая прочный линь… Стоп. Отцепив её от приклада, я принялся выбирать слабину. Почувствовав зацеп, дёрнул сильнее и, убедившись, что якорь прочно зацепился где-то за противоположным скатом крыши, направился к стене дома, продолжая выбирать слабину линя. Перчатки с фиксаторами на руки и… поехали.

Добравшись до конька крыши, я помахал взирающим на меня снизу людям, после чего перебрался на противоположную сторону. Там я отцепил глубоко засевшую лапами в деревянный водосток «кошку», и, смотав линь, направился к слуховому окну.

Когда я, наконец, спустился с крыши во двор, стрельцы уже вовсю гомонили, обсуждая увиденное. А стоило оказаться рядом с ними, как и меня втянули в разговор.

— Неужто самский самострел? — первый вопрос последовал от Чёрного. — В жизни бы не подумал, что они такое ладить умеют!

— Мой, личный, — отрицательно покачав головой, отозвался я. — Ни у самов, ни у кого иного в сих местах такого не найдёте.

— Кроме твоих недорослей, — ухмыльнулся Стоян, а я чуть лоб себе ладонью не расшиб. Ну, нельзя же при куче посторонних о таких вещах болтать. Нельзя!

— У них не то, — скривившись вроде как вынужденно, признал я. — Слабое подобие. Всех деталей в здешней кузнице для такого оружия не сладить. Пробовал.

— Не о том речь ведёте, — покачал головой Мирян, хмуро разглядывая арбалет в моих руках. — Надо думать, купец показал нам сию забаву не просто так. Считаешь, самы могут также стрелы с верёвками за стены острога метать?

— Не считаю, знаю, пусть не из самострелов, а из луков, но именно так они и поступят, и силы их луков для того вполне достанет, — я повернулся к Стояну Смеяновичу. — Вчера, после дувана, я слышал, острожная старшина передала кузнецу всякое неудобное железо для переделки в надобное острогу и стрельцам. И видал я среди куч того железа подобные вещицы. Не упомнишь, господин полусотник?

— Верно… верно, — Стоян окинул меня взглядом и залип, рассматривая, как я кручу в руках раскрытую «кошку». Глаза полусотника сверкнули, и он хлопнул себя ладонью по бедру. — От оно как! Брате, а ведь верно говорит купец, видал я такое в добыче с самов. Ещё голову ломал, для чего находникам сии странные якоря понадобились, да в таком множестве! Любим, Рудый, видали ли?

— А тож, — проведя пальцем по длинному усу, отозвался сподвижник Хляби. Буривой же лишь равнодушно пожал плечами… но после небольшой паузы всё же подтверждающе кивнул. — Вот, значит, зачем им эти рыбьи крючки занадобились.

— Скорее всего, но я так скажу. Бесполезное это дело, баловство, — веско уронил Рудый, а когда на нём скрестились взгляды присутствующих, снизошёл до пояснений, — Нешто вы думаете, что стоящие на стенах стрельцы допустят, чтоб такие вот крючки в балки да перекрытия впивались? Порубят они верёвки, и не станет у находников способа взобраться на стену. Всё одно придётся ров закидывать али мост через него наводить. Это под пищальным огнём-то! Пустое…

— А духи им на что? — возмутился я. — Этим тварям людской глаз замылить проще, чем тебе, господин десятник, репу съесть. А ежели они ночью на приступ пойдут, втихую, да теми же духами прикроются… Глядь, а дозорных на стенах уже и нет. Лежат с горлами перерезанными и тревоги поднять не могут. Что, тоже скажешь: пустое?

— Не серчай, Ерофей, — прервал моё возмущение Стоян, подняв руку. — Что их духи, как ты сказал, могут, мы не знаем…

— Ой ли? — я прищурился, не постеснявшись при этом перебить полусотника. — А ну-ка, вспомни, Лис-Лихобор, как вы с поджигателями у Ладова селища лицом к лицу столкнулись?

— Правда твоя, купец, — нехотя поддержал меня молодой десятник и, повернувшись лицом к своему командиру, развёл руками, — Я ж рассказывал, как мы из лесу прямо на них вышли. На опушку выкатились, вроде бы тихо всё, спокойно. А стоило десяток шагов сделать, как словно пелену с глаз кто сдёрнул. Селище вовсю полыхает и из-за стайки, что на краю его была, четверо татей с луками на нас… Кабы не валун рядом да не помощь подоспевшего ко времени купца, там бы и легли. Дело Ерофей говорит, осенённые тьмою нам глаза отвели.

— М-да, а я ведь слушал, слышал… да не услышал, выходит, — нахмурился Стоян, с неудовольствием выслушав своего десятника. Глянул на остальных подчинённых, на гостей, да и махнул рукой. — Вот что, идёмте-ка в трапезную. Посидим, потолкуем о делах наших и планах. Ряжен! Беги к хозяйке, скажи, пусть велит накрывать стол. Ну, что там ещё?

— Дык… — замявшийся Ряжен помацал сжимаемую в руках шапку и, вытащив из-за спины одного из мальцов, «приписанных» к моему отряду самострельщиков, подтолкнул мальчишку к полусотнику. Стоян кивнул, мол, говори. Ну, тот и сказал, да такое, что мы все онемели.

— Господине мой, Стоян Смеянович, беда! — срываясь на фальцет, протараторил мальчишка, пуча глаза на хозяина острога, и выдохнул: — Характерника нашего… Мирослава Веича… убили. Насмерть!

[1] Сажень — мера длины, равная 213 см.