Самозванка в Академии стихий

Глава 45

Ни одна ледяная ловушка, ни одна комната, будь она забита лиграми хоть под самый потолок, не заставила бы моё сердце застучать так громко. На мгновение я оглохла от этого яростного биения.

— Что? — ломким голосом вырвалось против воли. Я коснулась его ладоней и сжала их, не давая убрать.

— Это ни к чему вас не обязывает, — сказал лорд Морнайт, чьё лицо склонилось так близко к моему, что можно пересчитать ресницы. — Пока вы были под моей опекой, приходилось молчать, чтобы не бросить на вас тень даже случайно, но сдерживаться вечно я не в силах, увы. Простите, если вас оскорбило…

— Я… Чт… Просто скажите это ещё раз! — перебила я. — Говорите это, пока я не поверю, что это не слуховая иллюзия.

— Стало быть, не оскорбило? — В уголках его глаз залегла счастливая улыбка, и от вида её мне совсем уж поплохело.

— Ужасно оскорбило, — прошептала я, — что вы до сих пор меня не поцеловали.

Лорд Морнайт, как истинный джентельмен, не мог оскорблять даму столь жестоким образом.

Сперва моих губ коснулся лишь его взгляд, осязаемый настолько, что колени мигом растаяли. Я мимолётно удивилась тому, как эти хрупкие штуки таскали меня столько лет, а потом забыла о них навсегда.

Мягкое прикосновение скользнуло по губам, отбирая дыхание. Под рёбрами заболело от того, как мало вдруг стало воздуха. Я представляла этот момент множество раз, даже видела во сне — и ни один из них не шёл ни в какое сравнение с явью. Разве может фантазия передать этот трепет, что прокатывается по коже? Это тепло, эту нежность прикосновений, от которой в душе трескается камень и расцветают сады. Запах кожи, нагретых на солнце дров и лавки пряностей — хмельной аромат мужчины, от которого в голове царит кавардак.

Мне всегда так хотелось прижаться к нему, ощутить близость всем телом — и теперь я делаю это, обмирая от восторга. Искристая радость захлёстывает с головой, выталкивает в бескрайнее море.

Но я не сорвусь в пучину.

Потому что руки лорда Морнайта надёжно удерживают за талию.

Он смотрит в мои глаза, и настигает безошибочное чувство — не одна я так сильно ждала этого. Всё то, во что боялась поверить, что списывала на игру воображения и собственные желания, оказалось правдой. Всё это время он тянулся ко мне так же, как и я к нему.

И чуда в этом было гораздо больше, чем в умении пускать пламя из рук.

ߜߡߜ

Суды над аристократами — дело долгое, муторное. Порой тянется годами, которые подсудимый проводит вовсе не в хладных застенках на хлебе и воде, а в уюте собственного дома, предаваясь излишествам. Даже окровавленный нож в руках и десяток свидетелей не всегда становится поводом для судейской коллегии вынести окончательное решение — кто поручится, что свидетели не подкуплены, а жертва не напоролась на клинок сама?

Бедняков отправляют на виселицу так скоро, что вряд ли они успевают запомнить судей в лицо. Богачи же никуда не спешат. Прикатывают на заседания в роскошных экипажах и рассчитывают в них же вернуться домой, а то и завернуть вечерком в театр, где всё те же судьи заглянут к ним в именную ложу.

Словом, закон суров, но вовсе не беспристрастен. Если только господа с гербами на пряжках и звонкой монетой в карманах не злоумышляли против короля: тогда то уж всё решают в кратчайшие сроки.

Но в этот раз предвзятость сыграла нам на руку. Что может противопоставить мелкий дворянин из обедневшего рода тем, кто ведёт отсчёт своих предков от сестёр Игни? Даже вздумай Киннипер натравить на меня газетчиков — ни один из них, хоть самый честный репортёр, хоть самый грязный писака, не рискнёт вымарать имя новоявленной внучки генерала де Бласа. А любые обвинения, хоть лживые, хоть правдивые, отскакивали от меня, будто горох от стены.

Киннипер даже не замечал, как портит дело своими речами. Стоило ему многозначительно заявить о великой миссии, как все последующие слова уже несли на себе клеймо первосортной чепухи. Да-да, конечно, наследница де Блас украла ваш дар. Чего ещё расскажете?

Никому и в голову не пришло проверить столь дикое заявление.

А что до исчезнувшей печати, то злодеяния его были столь велики, что лишение дара все посчитали наказанием свыше. Общество желало верить в божественную справедливость — и это оказалось непреодолимой стеной. Кинниперу оставалось только скрипеть зубами и сыпать проклятиями.

Виселица ему не грозила: убить несколько человек всё же не так преступно, как начеркать пасквиль в адрес его величества. Однако, долгие годы в сырой камере Дворца покаяния грозили стать ещё худшим наказанием для того, кто мнит себя величайшим из ныне живущих людей.

На оглашение вердикта собралась целая толпа, представить которую в иное время было бы невозможно. Зеваки и бомонд, нищие и банкиры, воры и стражники набили зал так, что он едва не трещал по швам. Великосветские дамы, желающие пощекотать нервы созерцанием душегуба, обмахивались веерами, в которых не было настоящей нужды — почти все адепты Аэри явились сюда и обеспечивали свежий ветерок.

Когда закованного в железо Киннипера поволокли наружу, мать убитых им близнецов пробилась к выходу и плюнула ему в глаза. И я в тот момент испытала странное удовлетворение — словно сделала это сама.

Дей Киннипер имел от рождения гораздо больше, чем большинство людей в этом мире. Титул, пусть и не громкий. Дар, хоть и не выдающийся. Достаточно денег, чтобы не скоблить залитые рвотой и пивом полы или таскать огромные тюки в порту. У него была семья, которая перестала ходить на процессы после первой же его речи в защиту, полной самолюбования и злобы. Он не болел неизлечимым недугом, не страдал от телесного уродства и даже не был чудовищно глуп.

Но он никак не мог смириться с тем, что не стоит в центре мира.

И теперь проведёт остаток дней там, где жадность его и гордыня не смогут никому навредить.

ߜߡߜ

— Я не выучу это никогда в жизни, — вдруг оповестила нас Бетель и повалилась на спинку кресла без сил.

Все поверхности гостиной «Лавандового бриза» были завалены бумагой. Пыльные фолианты с застёжками на обложках из кожи; малые, средние и огромные свитки, которые вечно раскатывались на половину комнаты, стоило от них отвлечься; кипы листов, что должны были становиться меньше по мере зубрёжки, но парадоксальным образом увеличивались. Мы с трудом находили место, чтобы приткнуться самим, и ютились, кто где мог.

— Фыуфишь, — голос Эрезы звучал невнятно из-за зажатого в зубах запасного пера. — Ты и ф прошвом году так говорива.

— В прошлом году такого не было… — Теперь аэритка улеглась лицом в россыпь конспектов. Листок на краю подлетел, когда она выдохнула. — Зачем мне вообще знать семь стадий преобразования воды в горючий газ, если достаточно знать две: вода и горючий газ!

— Слишком много жалоб, — заметила Нарелия из дальнего угла. Только поскрипывание пера, да редкие комментарии и не давали забыть о том, что она там. — У меня уже уши вянут.

Бетель чуть заметно сощурилась — и стопка карточек перед игниткой рассыпалась в воздух.

— Эй!

— Никакого огня! — взревела Эреза диким голосом. Перо выпало на пол, она прижала какой-то древний том к груди, будто дитя. — Чтоб ни единой искры!

У меня к этой минуте до того затекли ноги от сидения на полу, что я уже сомневалась, смогу ли ходить как раньше. Закорючки Высоких рун на добром десятке листов с каждой пробой всё меньше напоминали оригинал и всё больше — детские каляки. А должно быть наоборот…

— Может, есть обходной путь? — спросила я в никуда. — Подкуп, запугивание, шантаж.

— Я могу обеспечить шантаж, — мигом оживилась Бетель.

— С меня запугивание, — отозвалась Нарелия, не отрываясь от своих карточек.

— А я как раз искала повод запустить руки в семейную казну де Бласов, так что подкуп — дело решённое.

Эреза перелистнула ещё несколько страниц перед тем, как поднять взгляд и столкнуться с тремя парами нездорово горящих глаз.

— Вы же это не всерьёз, я надеюсь? — с подозрением сказала она. — Предлагаю сделать перерыв.

Во время декады экзаменационных испытаний я почти не проводила времени в «Терракотовых холмах», возвращалась крадущимся шагом лишь за полночь и убегала с рассветом, а то и вовсе умудрялась заснуть с какой-нибудь «Классической пиромантией» под щекой. Здесь вовсе не стало хуже, напротив, я совсем сроднилась с этим уютным коттеджем и была бы не против остаться в нём навсегда.

Проблема была в другом.

Стоило мне увидеть лорда Морнайта хотя бы мельком, как все науки, что удавалось впихнуть в голову за день, начисто из неё вылетали. А иногда и видеть не нужно было. Достаточно уловить шлейф ароматической эссенции или заметить приготовленные к завтраку приборы — и вшу-у-у-у-х, разум так чист, что аж поскрипывает.

Думать о каких-то там расчётах вещества в эликсирах становилось решительно невозможно, а это могло стоить мне не только перевода на следующий курс. Леди Лоденрой, сама великая мастерица по части алхимии, очень любила заставлять адептов пригубить их творения. Ничего смертельного нам до пятого курса в руки не давали, понятное дело, но последствия всё равно служили наукой для всех недоучек: от временного позеленения до впадения в летаргический сон на пару месяцев.

Так что я, как могла, избегала человека, к которому обращалась мыслями при любой возможности. Но полностью избежать столкновений не удавалось.

— О, — сказала я, однажды ночью обнаружив, что в столовой меня поджидал не только накрытый салфетками ужин, но и лорд-декан. Он как раз подогревал длинное блюдо с запечённой до хрустящей корочки перепёлкой.

— О, — сказал лорд Морнайт в то же самое мгновение.

Он отвлёкся, и перепёлка едва не стала уж слишком хрустящей.

Разгоняя ладонью дымок, я присела на учтиво отодвинутый стул. Голод, что притащил меня сюда в три часа пополуночи, стыдливо поджал хвост и спрятался в конуру. Его место заняло приятное волнение, столь вредоносное для учёбы и спокойного сна.

— Снова работали допоздна? — спросила я, украдкой бросая взгляды на мужчину перед собой.

Едва ли он думал застать кого-то на ногах в такой час, так что привычная тщательность туалета была нарушена. Без камзола, жилета и даже шейного платка, со взъерошенными волосами и закатанными до середины предплечья рукавами лорд Морнайт внушал желание перемахнуть через стол, да прямиком к нему на колени. Две верхние пуговицы рубашки тончайшего полотна были расстёгнуты, и очертания ключиц волей-неволей притягивали взгляд.

Леди такого испытывать не положено. Всё телесное лежит для неё за гранью приличий, даже заглядывать за которую — ужасное падение нравов. Ни одна аристократка в жизни не признается, что мужское тело способно лишить её самообладания. Браки заключаются по расчёту, дети родятся из чувства долга, а прогулки мужей по весёлым домам обходятся возвышенным молчанием. И то, что к возлюбленному можно питать не только духовное влечение, хранится в строжайшей тайне от всего света.

Вслух я об этом тоже не скажу, но про себя уже примирилась с тем, что настоящей леди никогда не стану.

— Да, в последнее время прибавилось дел, — загадочно ответил он. С сомнением посмотрел на меня: — Вы хорошо себя чувствуете? Щёки так и пылают.

— Всё в порядке, — пробубнила я, поскорее запихивая в рот кубики тушёного пастернака и свиной грудинки.

— Учёба важна, но не стоит так обременять себя, — продолжал лорд Морнайт, не замечая, что вгоняет меня в краску ещё больше, — уверен, что вы без проблем убедите четырёх из пяти экзаменаторов в том, что готовы перейти на следующую ступень.

— Ум-гму.

— В конце-то концов, — сказал он и хитро сощурился, — всегда есть подкуп, запугивание и шантаж.

ߜߡߜ

— Предупреждаю: лучше не заходи туда, — сказала Нарелия, когда мы столкнулись на дорожке «Терракотовых холмов» следующим утром.

— Что? Почему?

— Я всё сказала. — Она сделала большие глаза и поспешила дальше, даже не думая задерживаться.

Что ж, мало ли, какая муха её укусила.

Осторожности ради я сперва лишь приоткрыла дверь и прислушалась. Из гостиной доносились неясные голоса, но разобрать, о чём речь, было решительно невозможно. Пожав плечами, я вошла — ещё не понимая, на что себя обрекаю.

Бетель лежала свёрнутым клубком в кресле, прямо как кошка, с лицом до того несчастным, что я сразу же всполошилась. Из всех нас она меньше всего была склонна грустить, тем более, по пустякам. Эреза тихонько гладила её по волосам. И судя по тому, что территка до сих пор одета в домашний халат, занимается она этим с самого пробуждения.

— Что случилось?

— Тяжёлый случай, — вздохнула Эреза.

Бетель подняла на меня заплаканные глаза.

— Это всё Тангиль.

— Боги! — Я чуть не села там, где стояла. Чтобы наш Тангиль, добрейший из людей, обидел вообще хоть кого-то, верилось с трудом. — Что он натворил?!

— Просил её руки.

— Просил м-моей руки.

— Просил тво… Эм-м-м. — Если бы не строгий нрав Эрезы, отрицающий любого вида розыгрыши, я бы заподозрила, что стала жертвой одного из них. — А проблема-то в чём? Разве ты его не любишь?

— Л-л-люблю…

— Любит, — подтвердила Эреза.

— Но с-сейчас я не хочу выходить з-з-замуж…

— Не хочет, — ещё один кивок.

— Тогда откажи ему.

— Н-но я его л-люблю…

— Тогда женитесь!

— Н-н-н-не хочу…

— И так битый час, — вздохнула Эреза, отводя с лица подруги прилипшую сиреневую прядку. — Заявилась под утро и давай рыдать, весь дом перебудила. Мы уже самое плохое подумать успели. Ты бы слышала, что сказала Нарелия, когда узнала причину… Не представляю, где можно было набраться таких выражений.

Я взяла стул и уселась по другую сторону кресла, попутно пытаясь свести проблему воедино.

— Думаешь, он будет плохим супругом?

— Нет же! — рявкнула Бетель. Она шмыгнула, сердито утёрла нос кулаком. — Всё как раз наоборот. Просто я-то всю жизнь мечтала, что повидаю мир, что попаду в каждый уголок, от Рагрáнии до красных песков. А когда проявилась печать, мечта стала такой близкой, вот прямо уже в руках! Любой капитан будет счастлив взять аэрита на борт, даже платы не возьмёт. Но что это за жена, если её вечно нет рядом? Тангиль заслуживает луч-ше-г-г-г-го…

— Так путешествуйте вместе.

— Он н-н-не может на кораблях, у него морская б-б-болезнь…

— Он же аквати.

— Ага…

Я буду до конца жизни гордиться собой за то, что сумела сдержать порыв и не расхохоталась в голос. Мало того, что у этого медведя характер ласкового телёнка, так он ещё и водный маг с морской болезнью!

— Воистину, другой такой странной пары в мире не сыскать, — сказала я предельно серьёзным тоном. — Мы обязаны пойти на всё, чтобы этот брак состоялся.

— Я не хочу сделать его несчастным, — вздохнула Бетель, наконец перестав всхлипывать. — И сама быть несчастной не хочу. Как тут быть?

— Дурочка, — с теплотой проговорила Эреза, вытирая ей щёки уже изрядно промоченным платком, — ну что ты так переживаешь? Он ведь прекрасно тебя знает. Знает и любит такую, как есть. Неужели ты думаешь, что он ждёт от тебя обычного поведения замужней леди, что ты вдруг проснёшься однажды утром примерной женой и матерью? Выбросишь свой перегонный куб, уберёшь начертания земель, станешь ходить на благотворительные балы и забудешь о том, чем когда-то грезила. Тангиль хороший человек. Он стремится к тебе по велению сердца и принимает все твои стороны, а не только те, что удобны и приглядны.

— Ох. — Бетель села и недоверчиво посмотрела на неё: — Ты правда так думаешь?

— Разумеется. Всякий раз, когда ты выделываешь очередное безумие, он смотрит на тебя так, будто ничего милее в жизни не видел, — проворчала Эреза. — Я скорее боюсь, что с его потворством ты совсем уж на голове ходить станешь, чем того, что он устанет от твоей… Своеобразности.

Поняв, что кризис миновал, я подцепила с блюда крошечный сэндвич и уткнулась в длинный свод принципов алхимической безопасности. Но так и бегала взглядом по первой строчке («Во время работы с документацией и реактивами категорически запрещено принимать пищу»), занятая своими мыслями.

В отличие от Бетель, меня брак вовсе не пугал. Напротив, ничего желаннее, чем назвать лорда Морнайта супругом, сейчас и представить не могу.

Проблема лишь в том, что я совершенно не имею понятия, какого он сам мнения на этот счёт.