Самозванка в Академии стихий

Глава 26

Предостережения сильфа пропали втуне. Я притворила дверь и пошла в сторону крика. Коридор узенький, двоим еле-еле разойтись, люмины скупо натыканы через пяток шагов. Господа здесь не ходят, подумала я сварливо, а прислуге угождать незачем. И занозистые полы им сойдут, и света ровно столько, чтоб углы носом не собрать.

— Ну и куда ты? Эй? Пусть сами разбираются, — бормотал Пак, то и дело зависая у меня перед лицом.

— Отстань. — Я махнула рукой отогнать, но та лишь прошла сквозь прохладный туман. — Там либо трагедия, либо сен-са-ци-я, — получилось ввернуть умное слово, — так что посмотреть стоит в любом случае.

— У-у-у, — протянул сильф и завихрился вокруг ног, — а я то думал, в тебе героизм проснулся.

— Героизм не героизм, — пробормотала я, замедляя шаг, — а мимо чужих криков проходить нельзя. А то мимо твоего тоже пройдут.

Через несколько шагов и один поворот коридор наполнился приглушёнными голосами, словно кто-то бубнит через подушку. Я прокралась вдоль стеночки и замерла у двери.

А услышав, что там происходит, распахнула её настежь.

У бабули Фламберли, что только на людях притворялась немощной и дряхлой, из рук выпала трость и стукнула об пол. Та самая, которой она только что охаживала внучку почём зря. Рыжие кудри Нарелии рассыпались по ковру, такие яркие на изумрудном ворсе. Она сжалась в комок, словно молилась и еле заметно дрожала, на вытянутых ладонях алыми розами расцветали ссадины по отбитым костяшкам.

Я уставилась на них в ужасе, хотя больше всего потрясало другое. На кресле у камина со скучающим видом сидел лорд Фламберли, отец Нарелии, такой же рыжекудрый и бледный, как она. В руках у него сверкала баночка с до боли знакомой мазью — любой адепт запасал эту ярко-зелёную дрянь, если в расписании стояли тренировки на деревянных мечах. Он лениво подбрасывал её на ладони, когда я ворвалась, а теперь стискивал, будто собирался ею в меня швырнуть.

Бабка тихонько попятилась, сгорбилась, зашелестел подол из чёрной тафты. Крошечные глазки так и забегали, колыхнулся под шеей дряблый зоб.

— Ох, — зашамкала она, — наша крошечка вечно обо что-нибудь ушибётся. Гилдегар, сынок, что-то мне душно стало, на ногах не устою.

— А вы попробуйте на трость опереться, — предложила я. Голос ещё не оттаял от зачарованного коридора, источал тот же смертельный холод.

Воспоминания о вечных побоях ожили на моей коже. Желание вцепиться этой усохлой жабе в шиньон и оттаскать как следует вспыхнуло так, что пришлось схватиться за спинку кресла — а не то быть ещё одному скандалу сегодня.

При звуке моего голоса Нарелия резко подняла голову. Мокрое, залитое слезами лицо исказилось. Она невидяще уставилась в пол, наверняка мечтая сейчас провалиться сквозь землю. Или нет, зная её — представляла, как на поместье рушится огненный дождь с небес.

Лорд Фламберли вороватым жестом сунул мазь в карман сюртука. Брови его росли на редкость тонкими и реденькими, почти незаметными, так что казалось, что его одутловатое лицо лишено всякого выражения, как у тряпичной куклы. Он подобрал трость и взглянул на меня пустыми глазами-пуговицами:

— Мадемуазель Шасоваж, если не ошибаюсь?

— Собственной персоной.

— Гхм… — Мужчина пожевал губами, словно обнаружил между зубов недоеденный кусочек. — Гхм… Как вам наш климат?

— Простите?

— Климат, — повторил он сонно и подал матери локоть, за который она немедленно уцепилась своими жабьими лапками. — Погоды нынче стоят приятственные.

Я заморгала. На мгновение даже решила, что сошла с ума. Но нет, мне ничего не привиделось, Нарелия всё горбилась на полу, только руки баюкала на груди. Бабка исподволь метала в неё выразительные взгляды, словно те могли просочиться прямо ей в голову.

Тишина повисла далеко не светская. Лорд Фламберли с растерянным лицом уставился на мать — ну точно трёхлетка, что потерялся в ярмарочной толчее. Она вытащила из рукава платок и принялась обмахиваться:

— Здесь всегда такой плохой воздух, сил нет. Я говорила леди Триккроу нанять парочку ветродуев, как заведено, но эти молодые вечно всё делают по своему. Никого не слушают, никого не уважают. Потом спохватятся, а поздно уже, — прибавила она многозначительно. — Идём-ка, сынок, отведи меня на лоджию, пока я вовсе не задохнулась. Оставим юных леди посплетничать. Надеюсь, наша дорогая крошечка будет осторожнее и больше нигде не поранится.

Мне след бы промолчать, да уж больно нагло они делали вид, что ничего не случилось.

Я шагнула вслед, повысила голос:

— Вы же понимаете, что я всё видела?

Но они даже не остановились.

«Углежоги, — фыркнул в голове Пак. — Чего от них ждать?»

Он упорно не хотел запоминать, что я тоже игнитка.

Как только мерзкая парочка удалилась, Нарелия тут же села на полу и уставилась на меня отнюдь не с благодарностью.

— Ждёшь, что я тебе ручки целовать буду? — бросила она. Покрасневшие глаза зло сверкнули. — Не дождёшься. Я не стану благодарить такую как ты.

Обычно я бы пропустила это мимо ушей — кто ж на брехливую псину обижаться будет? Но сейчас как по живому резануло. У этой семейки прямо талант трепать нервы, и ведь все думают, что они в своём праве.

— Какую «такую», м? — Я нависла над ней, тень перечеркнула белое лицо. — Чем я тебе не угодила? С самого начала ко мне цепляешься, с первого дня!

— Потому что ты лгунья! — выкрикнула она. Плотно сжала губы, но плотину уже прорвало, слова так и полились из неё: — Мой первая няня была конфланкой! Я знаю конфланцев, знаю, как они говорят, какой у них акцент, какие праздники они отмечают, как живут! О, ты откуда угодно, но точно не из Конфлана.

Внутри у меня всё так и похолодело.

— Вот как? — Я облизнула пересохшие губы. Отошла назад, сложила руки на груди и состроила равнодушный вид. — И что же ты не растрезвонила об этом, раз так уверена?

Она сморщилась, отвела взгляд. На скулах проступили красные пятна.

— Потому что лорд Морнайт поручился за тебя перед всеми. Я не могу ему навредить.

— Он не любит тебя.

— Знаю! — огрызнулась она и вся как-то сжалась, как гаснущий огонёк. — Мне всё равно.

Вид у неё был до того несчастный, что мне даже скандалить расхотелось. Дома её ждёт ублюдочное семейство, в Академии перед глазами маячит тот, кто никогда не одарит хотя бы любящим взглядом. Может, у неё только одна отдушина в жизни и осталась, что мне пакостить.

Потом я подумала, что могу оказаться её сестрой или ещё какой родственницей и чуть не засмеялась. Пусть та старая перечница только попробует на меня замахнуться, остаток жизни заикаться будет.

Я подобрала с кресла длинные перчатки и перебросила громко сопящей Нарелии. Кивнула на её руки:

— Часто она так?

— Не твоё дело, — отбрила она. Медленно сжала пальцы и сморщилась. Через силу натянула бархат.

— Взяла бы, да и двинула ей в ответку. Она же старая.

— Не делай вид, что хоть что-нибудь понимаешь, — сказала она. — Раздражает.

— Тебя это что, устраивает?

Нарелия с силой выдохнула сквозь зубы. А потом сказала то, от чего у меня глаза на лоб полезли:

— Она любит меня. Как умеет. Говорю же, не лезь, это наши дела. Я ошиблась и получила за дело.

— Ошиблась?! — Я обвела комнату взглядом: может, хоть на узорных обоях найду какое-то толкование её бреда? — Знаешь, я к тебе в подружки не набиваюсь. И мне, в общем-то, всё равно, что за странные дела у вас творятся. Но если ты правда думаешь, что не хотеть замуж за того, с кем всю жизнь будешь несчастна, это ошибка… Тогда настоящая ошибка где-то у тебя в голове. У тебя и твоей сумасшедшей бабки, которой просто нравится над тобой измываться. Про отца вообще молчу. Дай угадаю: это же не в первый раз. У них вон и мазь наготове была, — я горячилась всё больше. — Говоришь, любит тебя? А ты сама бы стала так лупить того, кого правда любишь?

Насупленный вид Нарелии говорил громче слов. Она открыла рот и закрыла. Судорожно натянула вторую перчатку, поддёрнула выше локтя.

— Другой семьи у меня нет, — тихо сказала она и вышла, оставив меня кипеть от негодования.

Сама не знаю, почему меня так всколыхнуло. Но успокоиться не получилось и когда я вернулась в столовую, поблуждав по комнатам и галереям, что теперь вовсе не казались ослепительными. Бывает такое, что перестаёшь видеть в человеке красоту, узнав о гнилом нутре. С домами, выходит, так же. Даже не видимый глазу Пак притих. Должно быть, копил едкие комментарии на потом.

Малость поредевшее общество с гудением улья обсуждало случившееся. Осколки уже прибрали, лужи подтёрли, так что если что и выдавало недавнее представление, так разве что полное отсутствие Фламберли и Триккроу за столом. Лорд Морнайт, к счастью, уже вернулся — при виде его затылка я даже перевела дух.

Как бы жизнь ни штормила, рядом с ним меня неизменно окутывало спокойствие.

— Если вы продолжите так сбегать, я всерьёз озабочусь тем, чтобы посадить вас на цепь, — сказал он вполголоса. В зелёных глазах плескалось беспокойство, от которого у меня потеплело в груди.

— Ещё не сковали тех цепей, что меня удержат. — Я сморщила нос и украдкой потыкала вилкой. С новой переменой блюд принесли какие-то сомнительные кусочки под белым соусом, я даже не могла сходу определить, кем они были при жизни. Под нажатием кусочек слегка пружинил. Так и не решившись попробовать, я шепнула одними губами, чтобы не услышали лакеи позади: — Кстати, можете меня поздравить. Я совершенно точно не Триккроу.

Лорд Морнайт отлично владел лицом, я убеждалась в этом множество раз. Вот и сейчас его брови лишь немного дрогнули вверх, да наклон головы изменился. Для остальных в этом крошечном движении не было ничего особенного. Для меня в нём крылось столько, что голова закружилась.

— Просто похвалите меня, — сказала прежде, чем он начнёт распекать меня за сумасбродство. — И скажите заодно, что это за странные грибы?

— Эти странные грибы — улитки, — ровным тоном произнёс лорд Морнайт. — А с вами мы поговорим, как вернёмся.

По шее волной пробежали мурашки. Я решила не обращать на них внимания и храбро сунула вилку в рот. Ыгх, ну и гадость.

ߜߡߜ

Осень закрутилась водоворотом, на смену ей пришла мягкая столичная зима. Под её инеистое дыхание и мрачные крики вороньих стай приятно было посиживать у огня. Вечерами я иногда забредала в «Лавандовый бриз», где мы с Бетель соревновались в рассказах самых жутких историй, что могли вспомнить или сочинить. Эреза, неожиданно для всех, оказалась страшной трусихой — и стоило нам засесть у камина, вооружалась справочником «Лиственные и хвойные кустарники Олдема», будто среди страниц прятался оберег от мроедов. Нарелия к нашей компании никогда не присоединялась, но пару раз я замечала, как она подслушивает у лестницы.

Впрочем, посиделки эти случались не часто. К празднику Сердцезимья преподаватели как с цепи сорвались — и всякий мнил, что его дисциплина самая важная. Под горой заданий для самостоятельной отработки уже не один адепт похоронил надежду когда-нибудь окончить курс. Лорд Морнайт не отставал от коллег. Меня разбирало подозрение, что виной всему моё самоуправство на осенинах у Триккроу. Как человек взрослый и обстоятельный, он учился на своих ошибках, вот и не давал мне возможности опомниться и что-нибудь натворить.

Академия впала в зимнюю спячку. Здесь не бывало снега, но всё словно укутало той ватной тишиной, что опускается на землю после обильного снегопада. Задиры и скандалисты присмирели, старшие курсы прекратили цепляться к младшим. Должно быть, им тоже приходилось исписывать целые мили бумаги, выискивая в библиотечных книгах нужные имена и открытия.

И только когда задули тёплые восточные ветры, это странное оцепенение начало спадать. В воздухе запахло весной, а главной темой для разговоров сделались они — Состязания Равноденствия.