Сад для вороны

Глава 8

Честно, если б на мне не лежала, чувствительно придавливая весом в двенадцать с половиной килограммов (если что, мы раз в неделю взвешиваемся), Шуфэн, я бы наделала глупостей. Вскочить и вломить — это то, чего мне резко захотелось. Тем же мячом, сжав его покрепче, да хорошо разогнавшись, в живот.

Нервы сдали. Тут на мою подругу вообще-то покушение совершено, а эта двуногая козлятина обвиняет в чем-то меня⁈ Никакая рассудительность меня-прошлой не помогла бы. Потому как полыхнуло у меня как раз не как у ребенка. Это была взрослая ярость, целенаправленная.

Но если погодку я физически (с травмами) не трону, потому как — дите же, то наезд от учителя — верх несправедливости — вызвал красные искры перед глазами. Ту, что мелкая… как-то иначе накажу.

Пока акула с меня сползала, в глазах — обычно мертвых — что-то промелькнуло. Удивление? Может быть, такое непривычное проявление чувств во взгляде Шуфэн меня и охладило. Ну, или понимание, что в зале для занятий физкультурой тоже есть камера.

Про звук, ясное дело, можно забыть: звук прыжков, ударов мячей об пол, еще и мы считаем в голос вместе с учителем, чтобы не сбиться… Короче, заглушится любое слово, если его не проорали. И не те годы, чтобы можно было усилить отдельные моменты.

Но направление полета мяча там точно будет видно. Ой… А ведь физручка могла и не видеть. Она же в центре круга стояла и считала, вертясь то туда, то сюда. На попе… спине глаз нет. Я же, как и прочие дети, всё внимание направляла на мячи и свои конечности. Координация еще далека от идеала, «оно само» еще не скоро начнет получаться. Короче, если учитель от нас как раз отвернулась, то многое проясняется.

Няня Шань уже пробилась сквозь кружок озадаченных малышей. Неслась она, как солдат по полю брани, где свистят снаряды… Когда схема полностью сломалась (два звена выпали) малыши растерялись. Кто-то и дальше постукивал мячами, но большинство перестало. А круглые предметы имеют свойство катиться.

Эх, я почти весь забег пропустила. Миниатюрная китаяночка бежала, смешно размахивая руками, и перепрыгивала на бегу через мячики. К слову, не запыхалась даже. Сюда бы наложить какой-то воодушевляющий саундтрек для большей эпичности, совсем здорово получилось бы. Вот она уже отчаянно жестикулирует, машет руками, при этом говорит совсем негромко. Физручка хмурится.

Я же успокаиваюсь. Вообще-то я не монстр, алчущий крови. Это другая сторона обостренного чувства справедливости. Наследства от Киры Вороновой. Но раз уж наезд на меня — есть результат недопонимания, то можно и отпустить ситуацию.

Альтернатива покою — выплеснуть за раз всю несправедливость и… вылететь из Саншайн. Поднять руку (с мячом или без) на учителя — это совершенно недопустимое поведение. Значит, ждем итога переговоров Шань и этой, как её… Е вроде бы.

Ладно. Будем считать неслучившийся срыв минуткой слабости. И сыграем — актриса я или где? — роль послушной китайской дошкольницы.

— Учитель, — нагрузка с меня сползла, смогла и я подняться с пола. — Простите. Ученица нарушила строй.

Попробуйте после такого ко мне придраться.

— М, — повернулась ко мне Е. — Ответь: почему ты это сделала?

— Мячик, — делаю большие и круглые, как означенный предмет, глаза. — Прыгнул высоко. Испугалась.

Если она вменяемая, и действительно пропустила всё самое драматичное, то примет мое объяснение. Не станет нагнетать. Еще и Шань «дакает» и кивает, как заведенная. Я свой пас «уважение к учителю» подала, теперь ваш черед. Принимать его или нет.

— А как ты это увидела? — задумалась учитель. — Через одну позицию?

— Глазками, — молниеносный ответ.

И ресничками так наивненько: хлоп-хлоп-хлоп.

Е (точно Е, я же еще при первом знакомстве в голове проигрывала: «Е, е-е, е-е», — часть припева ослика из Бременских музыкантов) переводит взгляд с меня (сама невинность же!) на Шань, а та глядит на Вэйлань. Клубничный леопард спрятала руки за спину и опустила голову. Видимо, пол так красив, что его срочно надо рассмотреть во всех подробностях.

— Вэйлань, — к этой… кисе учитель Е обращается без крика. — Твой мяч летел сильно. Не так, как я учила. Как так вышло?

— Мячик… — мнется клубничина. — Сам? Случайно?

— А она хороша, — шепчу еле слышно. — Заслуженное место у Сюй среди одаренных детей.

— М⁈ — грубо мычит Шуфэн. — Мэй. Хвалишь — её?

— Она взяла наше оружие, — шепчу, ярко представляя день лепки пельменей и то, как предлагала отмазывать акулу за мокрое дело. — И отбилась им от атаки.

— Не поняла, — машет головой и чернявыми хвостиками подруга. — Сложно. Сложнее, чем в маминой книге. Она мне перед сном читает.

И вызывает у меня еще одну ассоциацию. С другой героиней истории, где присутствовала танцовщица-китаянка. Но это просто потому, что гномочки и маленькие девочки обладают схожей кавайностью.

А еще охота расспросить Цао о писательской деятельности ее матушки, но у учителя другие планы. Урок еще не кончился, с Шань они вроде бы всё прояснили. Леопардовые: «Сам, случайно», — за чистую монету приняли.

«Лошары-ы-ы!» — хочется мне выть в голос. Вой — как форма истерического смеха, а не от горюшка. Сдерживаюсь.

— Дети, соберите мячи и встаньте в круг, — распоряжается наша… ослица Е (поверить в «Мячик сам»? Серьезно?). — Живее.

— Не важно, — встряхиваюсь я. — Идем. Местами поменяемся.

— А можно? — у Шуфэн отвисает челюсть.

И это, считайте, главная бунтарка Саншайн. Для других учительский авторитет и вовсе неоспорим.

— Пусть попробуют запретить, — пока никто не видит, усмехаюсь.

К Вэйлань я подхожу со спины. Мы с ней почти одного роста. Весной она меня обгоняла, потом я ее догнала и даже немножечко перегнала. Главное, что девонька стоит между мной и глазком камеры.

— Сейчас мы будем играть, — вкрадчиво шепчу я в затылок малышки. — Нормально играть. А если ты еще раз решишь пошалить, я тебе мяч на голову натяну.

Придвигаюсь к ней впритык и втягиваю воздух прямо за ее открытой шеей. Там — у всех, но у девочек особенно сильно — чувствительное место. Когда вот так тянут воздух в себя рядом с шеей, это слегка холодит кожу. И вызывает неприятное ощущение, тревожное такое.

Шея всегда теплая: на компактном участке тела расположено много артерий. Такие мерзлячки, как я-прошлая, могут греть об нее озябшие руки. Главное, не переусердствовать с прикладыванием к шее холодных культяпок.

Кстати, если сделать наоборот: выдохнуть горячим дыханием, ощущение прямо противоположное. Если кто не знал, дарю.

Мурашки и приподнявшиеся волосинки по нижней линии — вот мой ответ, другого не надо.

Не вру, кстати. Действительно натяну. Но не бейсбольный и не целиком. Разрежу (ножнички-то мы сохранили) резиновый, сложу половинки одну в другую, да надену на кису, как шапочку. Ярко-розовую, есть у нас такие мячики в игровой.

Устраивать ребенку порку или того хуже? Не думайте обо мне так плохо. Вэйлань — всего лишь ребенок, на которого давят и давят с пеленок. Передавили, очевидно же. Искривили детенышу психику… И, честно сказать, я без понятия, как вправлять такие травмы.

Затем я обхожу кисю по дуге, подхватываю мячик, технично изображаю пас в сторону розовой «жертвы», но мяч не отправляю, конечно же. Придерживаю ладошкой.

Вэйлань неоткуда знать, что в обращении с баскетбольным мячом я кое-что могу. Просто потому, что Кира Воронова два года подряд (шестой-седьмой классы) сидела на скамейке запасных в школьной команде по баскетболу. Взяли меня туда за меткость и юркость. Выпускали редко, но, как говорится, метко.

Но время шло, другие девицы шли в рост, а Кира оставалась мелюзгой. Так что со спортом (и этим, и другими попытками позже) не сложилось.

Тут выделываться не стану особо, потому как не намерена в баскетбол ударяться. В одну реку нельзя войти дважды, особенно, если вода в той реке тебе не по нраву.

Учителю я адресую фирменный взгляд котика из «Шрека». Он у меня и в той жизни выходил, что надо. А теперь, с детскими глазками (большими по местным меркам), это и вовсе оружие массового поражения.

И даже говорить ничего не приходится: Е, кажется, поняла, что наорала не на того юнита. Вины явно не чувствует, но понимает, что выступила непедагогично. Разрешающий жест рукой, и вот мы с леопардом в красных пятнах — реально выступили на лице и шее пятнышки — бьем по мячикам рядышком. Как лучшие подружки.

Вэйлань пыхтит, Шуфэн стучит, колотятся мячи, как бит… А коллектив наш к успеху в деле единения летит. Это всё действие ритмичных «бдыщ-бдыщ» об пол под счет шестнадцати малышат и одной взрослой, «центровой».

Из детских головушек уходят все мысли. Их замещает счет и необходимость следить за порядком смещений и мячами одновременно. Взрослому — пустяк, но нам дается со скрипом.

С заслонкой в виде меня между этими двумя непримиримыми урок заканчивается нормально. Не считая того, что мы валимся с ног, ладошки горят… Стопы более привычные, каждодневные занятия танцами «раскачали» нас в этом направлении. А вот на нежных маленьких ручках у кого-то могут и мозоли образоваться.

Только я успела подумать о мозолях, как нас повели в класс естествознания. Там под лекцию о пользе морской соли мы нежили руки в ванночках с солью. Но только желеобразной. Это какое-то местное производство, разноцветная соль расфасована по бумажным пакетам. При добавлении воды соль разбухает, превращается в желе.

Доченька члена попечительского совета к этому моменту взбодрилась. И с умным видом сообщила, что такие вот ванночки делают в СПА. Указательный пальчик высунулся из розового желе, когда она нас просвещала. Видимо, для пущей убедительности.

А я с непреходящей ясностью осознала: сегодняшняя выходка клубничной кисы — не последняя. Эта так легко не сдастся. Что ж, тем интереснее.

Мамочка, когда встречала меня из садика, была особенно воодушевленная. Радуется она мне всегда, это константа. А сегодня еще что-то ее будоражило. Правда, заметить это «что-то» могли лишь те, кто хорошо знал Лин Мэйхуа. Я уже навострилась.

И верно: когда мы зашли домой, мамочка поспешила к телевизору.

— Включу заранее, — улыбнулась она. — Режиссер Ян звонил. Сказал, что на семь вечера он с оператором Бу созвали журналистов. Будет пресс-конференция. Очень этого жду. Жаль, что твой папа еще не вернется с работы.

— Мы ему всё-всё расскажем, — вскинула я два сжатых кулачка. — По ролям.

Ну наконец-то! Разродились эти два сапога, которые пара, причем идеальная, но только в профессиональном плане. Уж не знаю, кому (кроме той смазливой идиотины) они мозоль оттоптали. Боюсь, список может быть длинным. Но по живительному пенделю давно пора раздать всем причастным. Больше недели прошло с выпуска РН про «тирана и девочку, которую хвалят».

Все дела, даже чтение наизусть с выражением стихотворения Ли Бо (он же Бай), отошли на задний план. Теперь мы обе ждали пресс-конференцию. И, похоже, не только мы. Потому как вещание из зала отеля телевизионщики начали раньше запланированного, когда только-только начался заполняться зал.

Мама пояснила, что в крупных отелях обычно специально обустраивают залы для крупных мероприятий такого рода. А отель (что-то там… Бэйцзин — я прослушала, волновалась же) для встречи с журналистами Ян и Бу выбрали немаленький. И небедненький — это ясно по помещению.

Помнится, в рамках пиар-акций: что для дорамы с моим участием, что для последующих «Дел», было взято просто большое помещение с рядами стульев. У дальней от входа стены стояли два или три сдвинутых в ряд стола. На них микрофоны, за ними — актеры.

Это помещение явно выбирал щегол. Потому как мне на миг показалось, что я попала в будущее — оно же мое прошлое. Не знала, что уже строят что-то подобное, причем не в качестве декораций к фантастическим фильмам.

Архитектор, кажется, переосмыслил идею круглого стола — на много столов, расходящихся кольцами. Или колец Сатурна, у меня почему-то такая родилась ассоциация. Прозрачный потолок, геометрические узоры на стенах… Впечатлял зал, нечего сказать.

Но главным для меня был вовсе не дизайн. Я сжала кулачки, когда из задних дверей вышли один за другим бывшие сотрудники Лотос-Фильм. Помощник Лю — на площадке «Дела о фарфоровой кукле» он был верной тенью режиссера. Чу, бледная даже не как моль, а как полотно. И как полотно на промозглом ветру дрожащая.

Дядя Бу — впервые я его в костюме увидала. Правда, без галстука, и с расстегнутыми верхними пуговицами. Ян Хоу — замыкающий. Щегол — он и «хотэ́ле» щегол.

Перед каждым на столе (кроме микрофонов) бутылка воды. Ненавязчиво повернутая логотипом вперед. Ага, вы всё правильно поняли — Воды Куньлунь.

Представление и вводные вопросы опущу. Там ничего интересного, и ощущение со стороны такое, будто на журналистов что-то давит. Совесть? Ой, как сомнительно! Я скорее поверю в версию мамочки. На подобных мероприятиях есть одна негласная традиция: все приглашенные журналисты получают по скромному конвертику. Красному, само собой.

И это не в честь Нового года, и даже не подкуп. Это — общепринятая практика. А мамочка откуда знает? Я спросила: вроде же нейтральный вопрос, был шанс, что ответит.

— Ай, все знают, — напрягла уголки губ Мэйхуа. — Давай тихонько смотреть. А то пропустим важное.

Пока там одна дамочка донимала Яна Хоу расспросами типа: «Почему вы так долго отмалчивались?» — но более-менее в рамках приличий.

— Мы ждали подтверждения, — взял ответ на себя помощник Лю. — А так же: будут ли предприняты еще какие-либо действия, чтобы очернить режиссера Яна.

— Успешно? — с ехидцей спросила дама.

Лю пожал плечами, мол: я всё сказал, что хотел.

— Господин Бу Сунлинь, — вскинул руку совсем молодой папарацци. — А почему вы сегодня здесь? В ваш адрес обвинений не звучало. Вы пришли выгораживать коллегу?

— Тут кухня хорошая, — оператор даже голову от спинки кресла не оторвал. — Ян угощает, так отчего не пойти? А вот экраны на такой зал — смех один.

Дядя Бу вообще-то говорит в конце: «кусяобудэ[1]», что есть очередной чэнъюй. Смех сквозь слезы, или — хочешь смейся, хочешь плачь. Это больше не о смехе, а о затруднительном положении, в которое поставлен оператор Бу из-за негодных экранов.

Я эту фразочку очень легко запомнила из-за «кусяо» в начале. Забавное.

— Экраны? — начал озираться молодой человек. — Вы планируете что-то показывать? Пожалуйста, расскажите!

Схожими вопросами начинают сыпать и другие приглашенные. Почуяли наживку — а та пахнет кровью и сенсацией — акулы пера (и объектива).

— Прежде, чем включить запись, я намерен заявить официально, — придвинулся к микрофону Ян Хоу. — Все положенные за нарушение соглашения о неразглашении штрафы будут оплачены мною. За всех участников сегодняшней пресс-конференции.

— О каких суммах речь?

— Что-то разоблачительное?

— Действительно ли падала в воду Мэй-Мэй? Вы это покажете? Прокомментируете?

Пока акулы бросаются на еще не раскрытую информацию, как на шмат мяса, мамочка с серьезным лицом поворачивается ко мне.

— Доченька, на самом деле режиссер предупредил меня еще вчера, — у мамы виноватое лицо. — И спросил разрешения на эти действия. Запись с твоим падением была удалена. Продюсер Пэй тщательно проследил за этим. Но оператор Бу сумел сохранить другую запись. Но используют публично они только часть материала. Ту, что принесет меньший вред участникам. Это — условие соглашения с семьей Лин.

Как раз в это время щегол устает от галдежа и поднимает руку.

— Госпожа Чу, как личный помощник Ли Мэйли, пострадала от несправедливых обвинений, — Ян поворачивается к дрожащей бледной моли. — Здесь она присутствует сегодня по собственному желанию. Предоставим ей слово.

Он ободряюще кивнул Чу. Не особо помогло. Ян взял со стола бутылку, открутил крышку. Подал помощнице, а та, видимо от шока, приняла.

— Я… — бедолага сделала глоток воды. — Это… — еще глоток. — Дело в том… — третий глоток, и вот он оказывается чудодейственным. — Случай на съемочной площадке, когда юная актриса оказалась на грани смерти, действительно произошел. По моей вине. Простите.

Крики, вспышки… и склоненная голова Чу Суцзу.

И моя отвисшая челюсть. Возмущение не успело прорваться в словах — только потому, что простая хризантема подняла голову. Такой смелой я ее не видела никогда.

— Эта недостойная не уследила за подопечной, — говорит, не обращая внимания на слепящие вспышки помощница. — Меня не было рядом, когда ее столкнули в пруд.

Шум поднимается запредельный, я не представляю, как она вообще может глядеть прямо. Очень хочется поддержать эту смелую бледную… девушку. И нанять ее поскорее, взять под свое пока что совсем маленькое крыло.

— Тишину! — требовательный рык Яна Хоу. — Храбрость госпожи Чу достойна уважения. За попытку отстоять честное имя актрисы госпожу Чу уволили. Киностудия Лотос-Фильм и прежде удивляла своими решениями. Но увольнять людей за правду — уже за гранью.

— Б… — едва не срывается с моих губ на русском слово, что кончается на «ять». — Будэ, — исправляю в последний миг.

«Не позволено», «нельзя» — в переводе. Вторая часть того чэнъюя про смех. Мэйхуа косится подозрительно, хотя я успела прикусить язык до провала. Я так громко подумала?

— Это серьезные обвинения!

— Есть ли у вас доказательства?

— Ваш якобы свидетель — заинтересованное лицо!

Помощник Лю встает с места. И… молча уходит.

А дядя Бу поднимает руку с пультом.

— Помолчите, пожалуйста, — и включает запись.

Два экрана в зале и впрямь маловаты для такого большого помещения. Но мне не приходится всматриваться, пока оператор телеканала не приблизил камеру. Я ведь знаю, кто «все эти люди» на записи.

«Мэйли, ты серьезно пострадала», — голос режиссера Яна. — «Тебе решать, передавать ли в полицию запись с камеры».

Щегол не в кадре, та крупно фиксирует лицо миловидной девушки. Здесь у нее подкосятся ноги…

«Не нужно», — отстраненный, неземной голосок — мой. — «Я ее прощаю».

Экран гаснет. Огромное помпезное помещение погружается в тишину. Только щелчки фотокамер звучат. На мероприятие позвали не только телевизионщиков, но и представителей печатной прессы.

И им дают еще кус мяса. Такой привлекательный и такой жалкий.

Помощник Лю возвращается в зал и ведет с собой ту актрисочку. Щелчки еще чаще, резче — точно пули.

— Простите, простите, простите меня, — у девицы вновь подкашиваются ноги.

С совершенно потерянным видом опускается она на колени.

— Соглашение с семьей Лин, — доходит до меня. — Включало ее?

— Только публичное признание Ян Шихунь перекрывало весь причиненный ею ущерб, — подтвердила мою догадку мамочка. — А-Ли, я не знаю всех деталей. Режиссер Ян обещал дать разъяснения при личной встрече.

И здесь щегол ухитрился часть интриги сохранить!

А пока он бросил на растерзание хладнокровным хищникам эту дурынду. Бросил — буквально. Бывшие сотрудники Лотос-Фильм, все четверо, встали (ассистент Яна помог Чу) и ушли.

Щелчки-пули не затихали.

— Выключи, — прошу маму.

Дурочка заслужила всё это. Независимо от причин — их же мне пока не рассказали. Просто неприятно смотреть на чужие унижения.

Но — важнейшее! — справедливость восторжествовала. И прочее меркнет на фоне этого.

О заслуженном…

— Позвони Чу, мам, — осекаюсь: вряд ли сейчас лучший момент. — Утром. Пусть на съемки «Шелеста» она едет с нами.

[1] 哭笑不得(кит). [Kūxiàobùdé] — не то смеяться, не то плакать.