Сад для вороны

Глава 10

Мне дико любопытно: по какому поводу звонил маме тот Цзинь? Само собой, еще очень хотелось узнать, кто он такой вообще. Именно потому, что меня разбирало любопытство, я… уснула.

Точнее, сделала вид, что сплю. Разморило малявку, что такого? Тем более, время дневного сна уже почти-почти. Изображать спящую я научилась еще в прошлой жизни. Там ведь недостаточно закрыть глазки. Мышцы тела и лица должны быть расслаблены, дыхание замедленное и ровное…

Долгое время я-прошлая палилась на дрожащих веках. Поборола путем долгих тренировок. Там была какая-то мутная история в пионерлагере, которую я уже не всю и помню.

Суть была в том, чтобы сбегать тайком из палаты днем, в тихий час. И где-то за неделю я навострилась изображать спящую так натурально, что и непроизвольные подергивания включала, и посапывание с открытым ртом…

Когда мы доехали, мама взяла меня на ручки. Я «спросонок» обняла ее, ткнулась носом в шею и засопела в две дырочки. Своими собственными руками мать моя внесла «шпионку» в дом. Разула, раздела, в кровать уложила… Плотно закрыла дверь и ушла на кухню.

Спросите, для чего шоу? Мэйхуа явно не хотела говорить с абонентом при мне. Батя сегодня вместо выходного трудится: пришлось кого-то подменить. Мамочке ничего не стоит привести меня домой, а после «вспомнить» о том, что что-то не купила к ужину. Или любую другую причину, чтобы уйти ненадолго.

С улицы перезвонит тому золотому Цзиню. И ворона ничего не услышит из разговора. А клюв-то чешется, как хочется его сунуть в дела других! Так-с, порядок, объект ничего не заподозрил. Слышен шум воды — самое время, чтобы тихонечко приоткрыть дверку…

И — бинго — операция «поймай (почти) родную мать на горячем», в смысле, за разговором, проходит успешно.

— Погоди, Цзинь, — всегда спокойная Мэйхуа, кажется, готова съесть с потрохами своего собеседника. — Ты знал с самого начала, но говоришь мне только сейчас? Ай-ё… Без скандала и не сказал бы? Ради моего блага? Ты сам себя слышишь, Цзинь Шэнли?

Мать моя китайская женщина выговаривает всё это негромко, но так эмоционально, словно лава гнева клокочет внутри вулкана. Это так на нее не похоже, что мне охота выглянуть, проверить: а не подменили ли мне родительницу?

С трудом удерживаю себя на месте. Ну, кое-что мы уже выяснили: этот Цзинь маме хорошо знаком. С чужим человеком она б себе такого не позволила. Кто он? Родственник, друг, бывший парень? Надеюсь, не последнее.

Шэнли — победа, победитель. Не так давно, оттаскивая одну цепкую акулу от ее клубничной жертвы, я говорила Шуфэн, что она «шэнли». «Шэн» значит выиграть, «ли» здесь как прибыль. Золотой победитель? Претенциозное имя.

— Шэнли, прошло четыре года, — совсем другим тоном говорит мамочка.

Пока я думаю об именах и связях, мама внимает словам собеседника. Мне их не услыхать, что обидно, досадно, но ладно. Надеюсь, дальше прибавится ясности.

— То, о чем ты говоришь, невозможно.

Не прибавилось. Пара слов — короткое прощание — конец разговора. Долгий протяжный вздох из уст Мэйхуа. Шум текущей воды.

Я почти решаюсь выбежать к ней. Спросить наивно: «Мама, с каким злым дядей ты разговаривала? Кто он? Он тебя обидел?»

— Ужин, — говорит с придыханием моя замечательная. — Ужин для моей прекрасной семьи. То, что действительно важно.

В этих простых словах столько надрыва, что я замираю. Падает на кафельный пол и разбивается с грохотом какая-то посудина. Шорох: похоже, мама присела, чтобы собрать осколки.

Прикрываю дверь изнутри.

Она и без того в полном раздрае. Кем я буду, если добавлю сейчас еще один повод для волнения? Уж точно не благодарной дочерью.

Вечером на маминой руке бинт с темными пятнышками.

— Такая неловкая, — признается с вымученной улыбкой.

— Нас учили в садике ухаживать за ранками, — вещаю чистую правду: естествознание включало и такой урок. — Где у нас аптечка? Помогу.

Пока лебедь моя белая, а еще раненая, достает с полки красную сумку с лекарствами, припоминаю все ее «случайные» порезы и ушибы. Ведь были, были сигналы… Я еще смеялась про себя: какая из нее домохозяйка, если она вместо бамбука палец нашинковать норовит?

Гляжу я в аптечку и вздыхаю. Там есть бинты, пластырь, марля, пинцет, ножнички, шестигранная банка с мазью. Еще пластырь, бандаж, клейкая лента. Дезинфицирующие салфетки, медицинские перчатки… О! Знакомая «H2O2», перекись водорода.

Есть мнение, что это какой-то покупной набор для выезда на природу. И в него за всё время с момента покупки добавили ту банку с мазью.

Впрочем, для текущих нужд мне хватит и пластыря с перекисью. Мама не слишком серьезно поранилась, порез на ладони уже не кровит.

— Покажи, чему вас научили, А-Ли, — доверяет мне свою конечность Мэйхуа.

Марля, перекись, легонько обработать края. Дальше — самое важное в процессе.

— Ранка, не боли, — и подуть на ранку.

И пластырем заклеить. Крест-накрест, чтобы надежно.

— Больше не болит, — улыбается пациентка. — Спасибо, моя драгоценность. Ай… Твой отец скоро вернется, а у меня ничего не готово.

— А мы закажем, — заговорщицки подмигиваю. — С доставкой на дом.

Рано или поздно я всё выясню. Кое-что уже раскопала — в прямом смысле. В ящике комода, на котором стоит родительское фото на фоне цветущих деревьев. Красную папку с документами, а в ней — бланк с гербом КНР сверху и с печатью в форме красной пятиконечной звезды справа-снизу.

Среди массы непонятных символов я разобрала адрес нашей скромной квартирки. И имя — Лин Мэйхуа. А, еще там год указан — две тысячи шестидесятый.

Мать моя женщина, я повторю вопрос: кто ты такая? Пока что — мысленно.

Пока.

К субботнему концерту я готовилась, как к смертельной битве. Накануне мне снились кошмары: память Киры Вороновой подкидывала кадры из «Шоугёлз».

Там пары в блестящих костюмах кружатся, кружатся в танце (опустим визуальное оформление и стилистику стрип-клубов Лас-Вегаса). Разжимается рука танцовщицы, на сцену падают бусинки… На них совсем скоро поскользнется танцор из другой пары, уронит партнершу…

«Наверное, стразы оторвались от костюма», — что-то такое скажут позже.

Проснулась я в холодном поту. Убеждала себя, что мы не в Вегасе, костюмы наши блестят шелком, а не стразами. И уж точно никаких поддержек в танце дошколят не предусмотрено.

И всё же в рюкзачок я и пластырей напихала, их вчера не все убрали в аптечку. Пластыри менять же надо. Вот я и распотрошила (частично) упаковку. Бинт на столе забыла мама. Его эта ворона тоже прибрала. Я еще про перекись водорода серьезно думала. Но не смогла придумать обоснование: всё же сама я сумку аптечную не достану, надо просить взрослых спустить с полки.

«Мам, я опасаюсь перехода в активную фазу боевых действий нашей леопардовой оппонентки по межфракционной борьбе», — не придумалось, как бы это перевести на китайский знакомыми мне словами. Разве что упросить до: «Мама, дай», — но и тогда пришлось бы объясняться.

Хапнула с тумбочки детский крем, он с каких-то съемок завалялся. Попросила мамочку взять с собой на концерт запасную одежду. И еще один лишний комплект сменки взяла с собой. Плюс дополнительная пара обуви. Старалась перекрыть все уязвимые места, в меру сил и возможностей.

Удивительно для меня то, что ради концерта уроки не отменяют. Вплоть до дневного сна у нас обычное учебное расписание. Потом нас утолкают баиньки. Режим — это главное и основное. Разбудят, покормят, переоденут в костюмы для выступления.

После сна занятий у нас не будет, вместо них, по сути, отчетное выступление. Ярмарка родительского тщеславия и доказательство профессионализма учителей.

Сам концерт продлится часа два по моим прикидкам. Шоу ведь не только про нас. Внезапно: в Саншайн шесть групп, из них две — самые маленькие, куда попадают двухлетки. Дальше: три, четыре, пять — вышел мальчик погулять… В смысле, в школу пошел. Да, в школу тут с шести годиков идут.

Первоходки… первогодки Саншайн открывают концерт. Чем младше, тем меньше терпения. Детишки постарше подождут.

Малипуськи выступят в таком порядке: постановка от «театралов» обычной группы, затем наши юные актеры и актрисы блеснут талантами. Два танцевальных номера: в таком же порядке, чтобы те, кто в двух выступлениях участвуют, успели переодеться. Закрываю блок самых младших — я.

У деток старше будут и музыкальные представления. К слову, в выпускной группе учится юная скрипачка. Она уже кучу конкурсов успела выиграть, а еще даже в школу не пошла. Так что продвинутых детей в Солнышке хватает. В Срединном государстве тоже, при таком-то населении. А в наш сад собирают «самые сливки». Немудрено, что чуть ли не на каждом шагу мне гении встречаются.

Прикидками и подсчетами количества гениев на один квадратный метр я пытаюсь заглушить внутреннюю сирену. Хочется сказать, что интуиции, но это уже больше напоминает паранойю.

Отвлекаюсь, как могу. На пушистый лисий воротник на няне Лань. Он попахивает не только отстрелом животных, но и нарушением правил. Няни в садике вроде как придерживаются образа «старшая сестра». Одеваться должны соответственно, украшений не носить, макияж не приветствуется.

А эта вышагивает, как на параде. Может, в честь особого дня у них послабления?

Очень хорошо помогает отвлечься торт от мамы Шуфэн. Госпожа Цао передала его с рук на руки учителю Дун. Нам его вносят после завтрака. И с одного взгляда на него становится понятно: такое заказать могла только ушиб… творческая личность.

Торт в виде трехэтажного домика. Видимо, в европейском стиле — в понимании кондитера или заказчика — у местных домов я не припоминаю похожих окон и дверей. Еще дом зарос растениями, цветами и… грибами. Грибочки всем деткам очень нравятся. За кусочек торта с грибом чуть не разгорается баталия… Учитель Дун даже рявкнуть пришлось, чтобы: «Сели тихо!»

Хорошо им, учителям: для них пирожные в форме грибочков приготовила заботливая мама-писатель.

Акуле сегодня три годика. Три этажа и три грибочка на крыше, шоколадная загогулинка в виде троечки, а еще букетик с тремя розочками — всё про важную датку.

Что сказать: малыши в восторге, Цао широко скалится в ответ на поздравления. Даже Сюй Вэйлань при деле: сосед по столику поменялся с нею тарелочками. Киса жует мухомор из глазури с шоколадной крошкой и облизывается.

Вражда враждой, а фантастические (я про вкус) грибы — это другое. Понимать надо.

В спальне моя паранойя заверещала на полную. Особенно, когда нянечки ввезли вешалку на колесиках в комнату для сна. На штанге висели наши костюмы в чехлах. С прикрепленными эмблемами тотемных зверей, дабы не вышло путаницы, чей костюм кому предназначен.

— Разве нас не после обеда должны переодевать? — задумчиво спросила я у именинницы.

Та только пожала плечами.

— Укладываемся, быстро-быстро, — раскомандовались нянечки. — Спим!

Остается уповать на то, что два цербера не свинтят никуда. Потому как изображая спящую, легче легкого всамделишно уснуть.

Как гласит закон Мёрфи: если какая-нибудь неприятность может случиться, она случается. Конечно же, я задрыхла. И, конечно же, наших нянь привлекли к финальным штрихам подготовки к концерту. Так что деточки остались без присмотра.

Проснулись мы от визга: девочка-волчица тонюсеньким голосом выла на луну… Нет. Не на луну. На позеленевшего соседа она верещала. Спала она рядом с Ченченом, и разукрасили его, как надо.

…Я-прошлая переболела ветрянкой уже в университетские годы. Какой-то из начальных курсов, точнее не вспомню. Зато веселенький метод лечения — рожицу, испещренную зелеными точками — я помню так, словно это было вчера.

В этом теле ветрянку я пока что не цепляла, но тренировочно-маскировочный окрас уже приобрела. Покрасили Чена, меня и Шуфэн. Всего троих из группы. Гао Юна чуток мазнули, по руке. Под длинным рукавом не будет заметно. А вот мы… изумительно изумрудны. Точечно.

Я попробовала на щеке Шуфэн — если краска или фломастер, немножко смажется или сотрется. Не стерлась.

— Я за доктором, — няня Шань схватилась за грудь.

— Зеленка безопасна, — брякнула я, чтобы оказаться под двойным прицелом.

Нянечки, даже моя фанатка, уставились на меня, как на мировое зло.

— Снова ваши шуточки! — вскрикнула Лань в сердцах. — Сейчас я тебе…

Она успела замахнуться, когда в спальню вплыла Лин Цинцин. За нею семенила грымза Дун. Она-то в период сна с нами никогда не сидит, вот и припозднилась.

— Эта группа снова в беспорядке? Совершенно неуместно: отчетный концерт посетит важный гость, секретарь министра… А-ай!

Это она увидала из-за учительских спин нас, разукрашенных.

— Простите, госпожа директор, — зачастила няня Шань. — Нас вызвали для помощи в зале. Мы виноваты. Не уследили.

— Безобразно невоспитанные дети снова это вытворяют! — Лань руку приспустила, и теперь тыкала в меня неуважительным пальцем. — Уже второй раз. В прошлый раз это были брови и усы, теперь вот…

— Усы? — госпожа Лин, как мне кажется, мыслями сейчас далеко.

Возможно, уже на новой должности, ведь зеленый позор ударит по ней куда больнее, чем по нам.

Я выставила ладошки с растопыренными пальцами.

— Чистые ручки, — сказала в свое оправдание. — Это не мы.

Столько бриллиантового зеленого перевести и совсем не измазаться — сложно даже взрослому. Ребенку… Ну, если только в перчатках работать.

Пихаю в бок акулу. Та немножко сонная еще, но быстро понимает, что надо сделать. Показывает чистые розовые рученьки. Парни вытягивают руки вперед, ладонями вверх. Следом — все «мои» мальчишки и девчонки.

— Пусть все покажут руки, — глухо говорит учитель Дун.

Перечить главной злыдне дети не в состоянии. Ладошки демонстрируют все, даже давящийся слезами мальчик-обезьяна. Один из троицы клонов. Тот, кто сегодня менялся тортиком с Вэйлань.

— Лян, объяснись, — требует грымза Дун. — Твои родители, уважаемые доктора, сегодня тоже будут на концерте. Как мне сказать им, что их сын всё испортил?

— Может, позже, учитель? — дерзко вмешиваюсь я. — Сперва очистимся?

Совершенно не тянет наблюдать второй сезон сериала «Разборки в Саншайн», где допрашивают исполнителя. А кто-то бледненький жмется к стенке, как будто бы ее и вовсе тут нет.

В спальне после моих слов воцаряется тишина. О такой говорят: слышно, как муха пролетит. Обезьян перестал хныкать. Дун, мне кажется, поперхнулась возмущением. Лин Цинцин выгнула бровь, но тоже не спешила высказываться.

Тишина… Как на горной вершине. Мне же о горах читать стихотворение великого китайского поэта. Горы, как мне в процессе заучивания говорила мамочка, это не просто незыблемые камни. Это Путь к Небу, место соприкосновения неба и земли, духовного и материального. Пристанище духа, символ покоя души. Достижение просветления в горах — естественно.

И вот об этом всем, а еще о непоколебимости я должна читать стихи — так проникновенно, чтобы даже столетний сухарь расчувствовался. С пятнистой моськой?

Вот уж дудки!

«Как знала, что перекись пригодится», — мысленно вздохнула. — «Попросить у доктора? Ага, и объяснять, откуда знаешь о таком способе».

— Этот ребенок прав, — роняет веское утверждение директриса. — Времени мало. Уважаемый господин секретарь прибудет с минуты на минуту. Разберитесь с проблемой.

Ничего умнее, чем тереть лицо и руки мылом всем пострадавшим наши няни не придумывают. Я уже представляю, как буду выступать с лицом не просто пятнистым, но еще и красным — от раздражения.

Раздражение… Крем! Меня осеняет: тот детский крем, он жирный. Его как раз после сурового грима применяли. Кое-где прямо кремом и снимали с меня краску. Детская кожа чувствительнее взрослой, не все стандартные средства подходят.

К счастью, няня Шань мои путаные объяснения с отсылками: «В кино так делали», — принимает на веру. Так я получаю доступ к рюкзачку.

Детский крем от высыпаний, ватный диск — Шань поделилась запасами. Мольбы к горам — столпам Мироздания — и ожидание. Хорошо еще, что пятна свежие — не уверена, что более «въевшуюся» зелень мы смогли бы так свести.

— Повезло, повезло, — бормочу, глядя в зеркало.

В каждой женщине есть своя изюминка, как-то так говорил Достоевский. Еще там было про то, что для ее поисков не обязательно крошить весь пирог. Я побыла кексом с изюмом, натуральным. Но крем помог.

Легкие следы остались, но этот мой изЮмительный окрас вполне реально было замаскировать косметикой. С акулой и бегемотом — та же история.

Из минусов — мы пропустили обед. Перекусываем бананами по пути к сцене. Жуем, не замечая вкуса (я так точно, про остальных — думаю, они тоже на эмоциях).

И вскоре наслаждаемся милым и немножко неуклюжим выступлением «театралов». Чжан Джиан там — главная звезда. Они и Бо Ченчена каким-то образом уговорили поучаствовать. Тот же, если ему интересно, мигом всё схватывает. Проверено на съемках двух реклам. Остальные герои коротенькой пьесы теряются на фоне моих друзей.

Подглядывание из-за кулис будит такую ностальгию… На миг жалею о том, что не выбрала занятия театром. Но мгновение проходит быстро: я же понимаю, что тогда затмила бы собой ребят. А оно мне зачем? За это же даже не платят. Так что нет, пусть ребята тоже сияют в лучах прожекторов.

Танец проходит гладко. Аж скользит: мы же делаем «змейку» в честь года змеи. И даже слоник двигается почти грациозно. Ну, насколько это применимо к малышам.

Затем на сцену выходит директор, толкает речь. Я не слушаю, мне надо успеть переодеться и обновить грим. Ведь тут свет будет направлен на меня.

Я выхожу на сцену, некоторое время молчу. Всматриваюсь в зал: где-то там мои мамочка с папочкой. Ряды сидений притенили, но там не густой мрак. Взметнувшуюся руку — изящную, но в пластырях, я вижу во втором ряду. И тут же, рядом с ней, поднимается батина крупная ладонь.

Улыбаюсь: искренне им рада. Всегда.

Только второй ряд… Недостаточно близко. На первом очень хорошо одетые люди. Люкс, как он есть. Наверняка где-то там расположились члены семьи Гао. Госпожа Сюй и ее муж (видимо, муж, логичное предположение) сидят с краю, у прохода.

В центре первого мужчина в строгом костюме. Такому не на детском празднике место, а на заседании партии. Видимо, это и есть тот ожидаемый директором секретарь министра. Образования? Скорее всего. Что тут другим-то делать?

Чуть дальше сидит и морщится глубоко беременная женщина в вечернем платье. Глубоко — это вот-вот рожать. Присматривает учебное заведение уже сейчас? Основательный подход.

Вдох-выдох. Полуулыбка, поймать свет глазами.

Стихи Джона Китса я читаю на выдохе, делая короткие вдохи в смысловых паузах. Его слог достаточно легок для такого. Я же даю ему еще больше воздушности. Чтоб даже те, кто не понимает слов, прочувствовали тонкий вложенный смысл.

И голос — детский, тонкий — проникновенен и чист, точно горный ручей.

Перевод мы получили от маминой соученицы. Выпускница университета Цинхуа обратилась к профессору. Сложная цепочка для детского концерта?

«Сложный» язык Запада слушатели встретили сосредоточенным молчанием. Тронула ли я их? Сложно судить, но, кажется, да.

Ли Бай — знакомый и родной — оказал заметно более сильное воздействие. После всех номеров зрители хлопали — а как иначе? Это же детки, их непременно надо поддержать и похвалить. Если свой (своя) среди выступающих — так тем более. Маленькая ворона в белом на фоне патриотично-красного занавеса заставила их рукоплескать.

Поклон — универсальная благодарность исполнителя за теплый прием. Пока все они рукоплещут, мысленно благодарю директрису. Она, понятно, не ради меня старалась. Но этим выступлением Лин Цинцин напомнила мне, за что я так любила театр.

Живое взаимодействие с публикой, отклик — мгновенный, а не отзывы где-то там. Эмоции зала, восхищение, направленное на тебя. То, что чувствуешь кожей — и тем, что под кожей. Всем сердцем, всем нутром.

Это очень сильное чувство. «Лучше, чем соло Хендрикса, чем шаги Нила Армстронга по Луне, чем хоровод вокруг елки, чем состояние Билла Гейтса[1]», — подходящая цитата из кино, которое еще не сняли.

Мне мало телесериалов. Я хочу на большой экран. И — в театр. Но для него мне нужно подрасти.

А пока — наслаждаемся мгновениями заслуженных восторгов.

— М-м-м… — в хлопки вплетается неуместный звук.

Стон.

«Ой ё…», — думаю близко к местным междометиям.

Потому как глубоко беременная дама начала рожать.

Это замечают и ее ближайшие соседи. А дальше информация распространяется по цепочке. Шум, гвалт, кто-то всплескивает руками…

— Доктора! — кричу и бегу за кулисы. — Доктор нужен в зале.

— Исполнять, — рявкает госпожа директор. — Пусть быстро осмотрит, а затем вместе с ней едет в больницу.

— В больницу не довезем, — медичка после осмотра категорична. — Она уже рожает. Раскрытие около семи сантиметров. Вызывайте скорую.

Вызов скорой на моей новой родине — это мало того, что дорого, еще и не всегда быстро. На такси или личном транспорте добраться, как правило, дешевле и удобнее. Так что, если можно довезти самим — везут.

Концерт, конечно, сорван. Мужчины спешно скидывают дорогущие пиджаки: женщина буквально сползает с сиденья, так хоть не на пол… Поспевают раньше, чем нянечки с одеялами и подушками. Впрочем, те тоже идут в ход.

Ребенку все хотят помочь появиться на свет, но при этом боятся — справедливо — навредить. Мама уже не стонет, она ревет в голос. А малыш явно очень спешит, роды стремительные. Как-то так получается, что роженицу держит за руку моя мамочка, говорит ей что-то, кажется, про дыхание.

В общем, к прибытию бригады экстренной помощи работы для них уже нет. Пиджак секретаря министра изгваздан непоправимо. Про шелковое платье мамочки тоже можно забыть. Я имею ввиду не свою маму, а маму младенца.

Он всех пугает: молчит «при выходе».

— Что с моим малышом? — всхлипывает роженица. — Он не дышит?

«Он держит театральную паузу», — я до боли сжимаю кулачки. — «Ну же, Мироздание, что там насчет удачи? Срочно нужен благоприятный знак!»

Первый крик малыша срывает еще более громкие овации, чем я перед этим. Можно сказать, он забрал мой момент славы. И я ничуть не расстроена.

— Бай, — заявляет новоиспеченный отец. — Мы назовем сына — Бай. Он услышал прекрасные стихи, и поспешил на зов. У меня сын! Его зовут Лу Бай!

Вот и славно. И имя хорошее. И мой первый выход на сцену теперь связан с добрым событием. Замечательно.

…А то, что потом няня Лань найдет свой воротник из черно-бурой лисицы выстриженным под норку… Такую, немножко болезную и лысоватую, с проплешинами, норку… Это пустяки, я считаю. Ведь в суматохе никто и не заметил, как тихонько свинтила из закулисья Цао Шуфэн.

Надо лучше следить за подопечными.

[1] Из к/ф «Влюбись в меня, если осмелишься», 2003 год.