Русь. Строительство империи 5

Глава 6

Я прищурился, вчитываясь. Это даже не достижение, а титул. Наследуемый, проклятый титул, который переходил от одного к другому. Последним его носил Святослав, тот чей череп стал кубком. Я криво усмехнулся — судьба, видать, любит такие шутки.

Судя по тексту, этот титул давал не только звонкое имя, но и какие-то плюшки. Верность соратников, сплоченность, что-то вроде невидимого огня, который загорался в их глазах, стоило мне оказаться рядом. Воодушевление — так «Вежа» это назвала.

В интерфейсе было много разных уведомлений. После того, как я объявил себя Великим князем, система закидала меня сообщениями.

Там было про очки влияния, про новый ранг, что-то про тысячи и тысячи пунктов. Цифры мельтешили, как мошкара над болотом, я не стал вникать. Не сейчас.

Голова и без того гудела, будто кто-то молотом по ней бил, а в ушах еще звенели крики с площади. Я махнул рукой, отгоняя интерфейс. Уведомления свернулись.

Площадь передо мной шумела. Дружинники все еще орали, кто-то даже выкрикивал мое имя — «Антон! Князь Антон!». Новгородцы, собравшиеся на вече, были пестрые, как лоскутное одеяло: мужики в лаптях, бабы в платках, дети, что цеплялись за подолы матерей, старики с палками, ковылявшие ближе к помосту.

И купцы. Эти стояли особняком, переглядывались, шептались, будто уже прикидывали, как из всего этого выгоду выжать. Часть из них подкуплена — мои люди постарались, разнесли деньгу по нужным рукам, нашептали нужные слова. Но сейчас это неважно. Главное, что они здесь.

Я глубоко вдохнул. Выдохнул и пар вырвался изо рта. Пора было спускаться с этого чертова помоста, но я задержался еще на миг, оглядывая людей. Сотни глаз цеплялись за меня. Кто-то смотрел с верой, кто-то с сомнением, а кто-то и вовсе с пустотой, будто война выжгла в них все живое. Этот титул, который мне дала 'Вежа, уже работает. Я чувствовал это в том, как дружинники выпрямляли спины, как их голоса становились громче, даже раненые тянули шеи, чтобы меня увидеть.

— Князь! — крикнул кто-то из толпы, его подхватили другие. — Слава князю!

А вот и выбор вече. Они кричали за меня. Я стоял перед ними, весь в грязи, в крови, с топором за поясом и стрелой в плече. Я не был их князем по рождению, не был сыном их богов или героем из сказок. Я был чужаком, но они кричали.

Я шагнул к краю помоста. Толпа затихла — не сразу, не резко, а медленно, как река, которая успокаивается после шторма. Они ждали, что я скажу, чего потребую. Но я молчал. Просто смотрел на них — на дружинников, что стояли передо мной, как стена, что еще не рухнула, на новгородцев, что собрались решать свою судьбу.

Я поднял вверх свои топоры.

Толпа взорвалась. Дружинники снова заорали, загрохотали щитами, а теперь и новгородцы подхватили — не все, но многие. Некоторые мужики вскидывали кулаки, бабы прижимали ладони к груди, дети прыгали, выкрикивая что-то неразборчивое. Это был не просто крик — это была воля народа.

Я повернулся, бросил взгляд на своих — на Добрыню, стоявшего внизу с каменным лицом, на Такшоня, что хромал рядом, на Веславу с Ратибором, еле державшихся на ногах.

Я спустился с помоста. За спиной шумела площадь, крики все еще разносились над городом, а я шел вперед. Я не оглядывался. Не было нужды. Я знал, что мои люди идут за мной.

Я шел прочь от помоста, а за спиной бурлила площадь — дружинники орали, выплескивали остатки ярости, что копилась в них всю битву. Новгородцы тоже не молчали.

Улица вела к княжьему терему. Новгородцы выглядывали из окон. Шел к терему, а за мной шли и купцы и выборные — те, с кем теперь предстояло говорить не криком, а делом.

Терем возвышался над городом, как старый дуб среди выжженного поля. Стены его были рубленные, крепкие, но в зарубках от топоров и копий — битва добралась и сюда. Двери стояли нараспашку, и я шагнул внутрь, холодный ветер сменялся тяжелым теплом от очага. Внутри было сумрачно, свет лился через узкие окна и падал на длинный стол, за которым уже рассаживались люди. Купцы — крепкие, широкоплечие, в рубахах с вышивкой, которые говорили от имени улиц и концов города. Выборные с вече — те самые «мужи честные», держащие порядок веками. Они смотрели на меня, переглядывались, шептались, но замолчали, когда я сел во главе стола.

Добрыня шагнул следом, его тяжелая поступь гремела по доскам пола. Он остановился у стены, прислонил меч к лавке, но не сел — стоял, как страж, что не спускает глаз с хозяина. Такшонь вошел хромая, опираясь на копье, и плюхнулся на скамью, выдохнув так, будто весь воздух из него выжали. Веслава и Ратибор ввалились последними, оба дошли до лавки и сели, стиснув зубы.

Взгляды всех вцепились в меня, как крючья. Я положил руки на стол. Кровь на ладонях засохла, стянула кожу. Купцы переглянулись, кто-то кашлянул, но никто не заговорил первым. Ждали, чего я скажу.

— Ну, — начал я, — вече решило. Я ваш князь. Теперь давайте говорить по делу.

Повисла тяжелая тишина. Потом один из купцов — седой, с бородой до груди, в рубахе с красной вышивкой — подался вперед, уперся руками в стол.

— Князь Антон, мы слышали крик вече. Народ тебя принял. Но что дальше? Что ты хочешь от Новгорода?

Я криво усмехнулся. Этот старик был из тех, что брали мое серебро, я знал это точно. Вон и Веслава кивнула, обозначив его. А ведь его люди шептались на улицах, гнали толпу кричать за меня. Но теперь он прикидывался, будто все это само собой вышло. Хорош, актер.

— Что хочу? — переспросил я, откидываясь на спинку стула. — Хочу, чтобы Новгород процветал. Чтобы купцы торговали, чтобы дружина билась, чтобы враги боялись. А для этого нужны условия. Вы их знаете.

Седой медленно кивнул, будто взвешивал каждое свое слово.

— Подати, — сказал он. — Ты обещал снизить их вдвое. На пять лет. Это так?

— Так, — подтвердил я. — Вдвое. На пять лет. Но с уговором — торгуете честно, серебро в казну несете, как положено. И никаких игр за моей спиной.

Внутри я усмехнулся. Они думали, что выгадали себе легкую жизнь, но я уже прикидывал, как вытяну из них эти деньги иначе. Проекты у меня были — мельницы, кузни, дороги, которые свяжут Новгород с Березовкой, с Переяславцем, с Киевом. Они раскошелятся, сами того не заметив. Но сейчас я молчал об этом — пусть думают, что в прибытке оказались.

Купцы зашептались, переглянулись, но седой поднял руку, и шепот стих.

— Согласны, князь, — сказал он. — Подати вдвое — это щедро. Мы за тобой пойдем.

Я кивнул, титул, который дала мне «Вежа», уже работает. Они говорили со мной не как с чужаком, а как с князем. Воодушевление, о котором шептала система, горело в их глазах — не ярко, не слепяще, но тлело.

Ладно, пора сменить тон. Пора говорить не о податях, а о том, что грызло меня с тех пор, как я нашел тот проклятый кубок.

Я медленно встал, чтобы все заметили. Сунул руку за пояс, вытащил кубок с черепом Святослава. Поставил его на стол с глухим стуком, дерево под ним дрогнуло. Купцы замерли, выборные тоже — глаза их вцепились в этот жуткий трофей, будто он мог заговорить.

— Вот, — хрипло сказал я. — Это сделал хан Куря. Из черепа Святослава. Того, чей титул я теперь принял.

Тишина стала гуще. Добрыня выпрямился, Такшонь кашлянул, Веслава с Ратибором переглянулись. Купцы смотрели на кубок, у некоторых вытянулись физиономии.

— Куря получит свое, — продолжил я, глядя на седого. — Но это не конец. Есть еще враги. На востоке — вятичи, муромцы, ростовчане. Они снюхались с Сфендославом, снабжали печенегов, чтобы нас тут порубать. А под Киевом — древляне и туровцы. Дикие, как звери, и неподвластные никому. Они ждут, копят силы, чтобы вцепиться в горло.

Седой нахмурился.

— А что с другими княжествами? — спросил он. — Владимир, Галич?

Я бросил взгляд на Такшоня. Тот выпрямился, стиснул копье, глаза его сверкнули.

— Галич — это я, — грозно прохрипел он. — И я, князь, не мыслю худого против тебя. Моя конница полегла за Новгород, мои люди истекли кровью за тебя. Никто не смеет меня в предатели записывать!

Я поднял руку, останавливая его.

— Никто и не мыслит о подобном, — остановил я разгорячившегося венгра. — Ты со мной, Такшонь. Я это вижу. Но что с Владимиром?

Он кашлянул, лицо его скривилось.

— Владимир — не княжество даже, — буркнул он. — Наместник там сидит, еще Святославом поставленный. Слабый, трусливый. Сидит тихо, ждет, кто победит. Не враг он тебе, но и не друг.

Я кивнул. Разговор свернул не туда. Владимир подождет, наместник — не угроза. А вот кубок на столе — это другое. Это мой долг.

— Завтра, — оглядел я присутствующих, — мы проводим Святослава. Достойно, как князя. И я хочу, чтобы Новгород это подготовил.

Седой кивнул.

— Сделаем, князь, — сказал он. — У нас есть ладья старая, крепкая. Подойдет для погребения. Сожжем, как положено, с почестями.

— Хорошо, — кивнул я. — Берите это на себя. Я разрешаю.

Купцы зашептались. Им дали дело, и они его сделают. Я выпрямился, чувствуя, как плечо ныло от стрелы, которая все еще торчала там. Разговор был окончен.

Я стоял у стола в княжьем тереме, глядя, как купцы шептались, обсуждая ладью для Святослава. Седой — тот, что говорил за всех, — деловито кивнул мне еще раз, будто подтверждая, что все будет сделано. Его борода дрогнула, глаза блеснули в полумраке — они не подведут. Не из страха, не из жадности даже, а из того чувства, что тлело в них.

Титул «Собиратель земель русских» делал свое дело. Но купцы — народ хитрый, и серебро в их руках могло повернуться против меня, если я дам слабину.

— Завтра на закате, — сказал я. — Ладья должна быть готова. И все по обычаю — с почестями, как князя провожают. Не посрамите.

Седой кивнул, поднялся с лавки, и за ним потянулись другие. Они неспешно выходили из терема, переговариваясь, а я смотрел им вслед

Но как же ныло плечо. Со стороны это выглядело наверное эпично. Эдакий неубиваемый воин-покоритель, объявивший себя Великим князем. Такого даже стрелы не берут.

Веслава подошла ко мне, как только закрылась дверь за последним новгородцем, она срезала ткань, мешавшую осмотреть рану. Быстро оставила кинжал на открытом огне, который поддерживал тепло в тереме. Она схватила ковшик с водой и начала промывать рану. После этого подошел Добрыня и с силой дернул огрызок стрелы.

Вот же изверги! Кто ж так раны обрабатывает?

Но это был не конец. Веслава приложила раскаленный кинжал к плечу. Я чудом удержался от того, чтобы не разбросать своих соратников по стенам. Благо сумел схватиться за края стола и сжать так, что даже вмятины появились.

— Отдыхайте, — бросил я, после окончания манипуляций Веславы. — Завтра будет новый день. И не последний.

Добрыня кивнул и шагнул к двери — проверять стражу, видать. Такшонь остался сидеть. Веслава скривилась, но тоже кивнула, а Ратибор просто закрыл глаза, будто сил говорить не осталось.

Я махнул рукой, схватил кубок и направился в соседнее помещение. Это было что-то похожее на гостевую комнату. Не знаю как правильно это называется. Но здесь были стол, лавка и кровать. А еще общая стена с печью. Тепло.

Я сел за стол, положил руки на дерево, чувствуя, как засохшая кровь на ладонях трескается. Кубок из черепа Святослава поставил передо мной. Он тускло блестел.

Я смотрел на него и в голове крутилось все, что я сказал купцам — про вятичей, муромцев, ростовчан, про древлян и туровцев. Завтра я провожу Святослава, отдам его памяти долг.

В соседней комнате Веслава проводила такие же процедуры, что и мне. «Страдали» теперь Такшонь и Ратибор. Садистка.

Перед глазами вспыхнул свет. Появилась рыжая Вежа. Глаза ее блестели, но насмешки в них не было. Она молча глядела на меня.

— Князь, — прошептала она. — Рядом находится носитель системы…